Река голубого пламени

На следующий день в Кью он обнаружил целую общину – несколько десятков человек в лохмотьях, обосновавшихся в королевских садах. Пол не сошел на берег, а приветствовал их с реки и расспросил о новостях. Небольшая делегация подошла к воде и сообщила ему, что инопланетяне («машинные твари», как их назвали эти уцелевшие люди) в основном ушли из Лондона на север по своим непостижимым делам, но все же в городе их осталось достаточно, чтобы сделать жизнь здесь очень опасной. Они сами пришли в сады Кью лишь неделю тому назад из Ламбета, который был почти полностью уничтожен, и уже потеряли нескольких из своего отряда, когда неожиданно появившийся треножник застал группу врасплох на открытом пространстве и наступил на них, очевидно, случайно. Они сообщили Полу, что собираются идти дальше, когда отловят и съедят всех здешних белок и птиц.

Было приятно поговорить с людьми, однако те рассматривали его как-то странно, и Полу почему-то делалось неуютно. Один из них пригласил присоединиться, но Пол лишь поблагодарил и погреб дальше.

Самое непонятное, думал он, гребя вверх по реке в сторону Ричмонда, так это то, что, насколько он помнил, в «Войне миров» марсиане оказались уязвимыми для земных болезней и умерли в течение нескольких недель после начала опустошительного нашествия. Но уцелевшие из Кью сообщили, что первые марсианские корабли появились в Суррее более полугода назад. Пола озадачило это расхождение с книгой Уэллса. Он подобрал обрывки газеты, датированной последними числами накануне вторжения марсиан, но, конечно же, ничто не могло подсказать ему нынешнюю дату. В день прибытия марсиан цивилизация остановилась.

Этот факт и был самым странным в данной ситуации. В отличие от других локаций во время его вынужденного паломничества эта Англия после марсианского вторжения, казалось, достигла своего рода статичного состояния, словно кто-то сыграл эндшпиль, а потом ушел, не убрав фигуры с доски. Если судить на примере Лондона, то страна, а возможно, и весь мир находились целиком в руках оккупантов. Самих марсиан здесь осталось чисто символическое количество. Жалкие остатки уцелевших людей лишь отчаянно пытались выжить. Все это создавало ощущение… пустоты.

Эти размышления породили другую мысль, которая постепенно созревала в течение дня, пока Пол проплывал мимо и безрезультатно окликал горстки других людей, рывшихся в отбросах. Все те места, в которых ему пришлось побывать с тех пор, как его непонятным образом выбросило из нормальной жизни, были очень… очень старыми. То были ситуации и сценарии, наводящие на мысль о совершенно других временах и эрах.

Роман Уэллса – конец девятнадцатого века.

Странная версия Марса из дешевых журнальчиков для мальчишек начала двадцатого – еще одного и совершенно другого Марса, чем тот, который породил этих завоевателей, что само по себе было интересной мыслью.

И Зазеркалье, где он повстречал Гэлли.

Даже самые туманные воспоминания Пола относились ко временам старой и давно закончившейся войны.

А уж ледниковый период и вовсе был седой древностью.

Но Джонаса не оставляло навязчивое ощущение, что во всех этих мирах имелся и какой-то общий элемент, нечто не дающее ему покоя, но что он никак не мог назвать.

Шел четвертый день пути, и Пол находился чуть восточнее Твикенхэма, когда встретился с ними.

Он только что обогнул небольшой остров и плыл дальше вдоль открытого зеленого участка на северной стороне реки (какого-то парка), когда увидел мужчину, бесцельно бродившего по берегу взад-вперед. Пол подумал, что это, скорее всего, еще один из глубоко повредившихся в уме после вторжения, потому что, когда он его окликнул, человек уставился на Пола так, словно увидел призрака. Но в следующее мгновение человек запрыгал, размахивая руками точно припадочный сигнальщик, снова и снова выкрикивая:

– Благодарение богу! О, слава богу! Слава тебе, господи!

Пол подгреб поближе к берегу, навстречу бегущему к нему незнакомцу. Так как осторожность в нем давно уже взяла верх над желанием общаться с живыми людьми, Пол не пристал к берегу, быстро оценивая незнакомца. Он увидел мужчину средних лет, худого и очень низкого – чуть выше пяти футов, в очках и с усиками наподобие тех, которые у последующего поколения будут вызывать ассоциации с немецкими диктаторами. Если бы не плачевное состояние его черного костюма и не явно благодарственные слезы, могло показаться, будто он только что встал из-за стола в маленьком и душном офисе страховой компании.

– О, слава тебе, господи. Пожалуйста, помогите мне. – Мужчина вытащил носовой платок из жилетного кармана и вытер лицо. Предположить, какого цвета была ткань платка изначально, представлялось невозможным. – Моя сестра! Моя бедная сестра! Она упала и не может выбраться. Прошу вас…

Пол пристально всмотрелся в незнакомца. Если он грабитель, то внешность у него для этого самая неподходящая. А если работает подсадной уткой на банду воров и убийц, то они должны быть очень терпеливы, если рассчитывают поживиться за счет столь редких путешественников по реке. Впрочем, торопливость нынче не окупается.

– Что с ней случилось?

– Она упала и поранилась. О, пожалуйста, сэр, поступите по-христиански и помогите мне. Я заплатил бы вам, если бы мог. – Он слащаво улыбнулся, – Если бы это имело значение. Но мы поделимся с вами тем, что у нас есть.

Его искренность почти не вызывала сомнений, а чтобы одолеть более крупного и крепкого Пола, мужчине потребовался бы пистолет. Пока незнакомец его не доставал, а Пол уже довольно долго находился на расстоянии выстрела.

– Хорошо. Я сейчас привяжу лодку.

– Благослови вас боже, сэр.

Пока Пол причаливал, а затем привязывал лодку, человечек переминался с ноги на ногу, как ребенок, которому хочется в туалет. Он поманил Пола за собой и какой-то странной и неуклюжей мелкой рысью направился вверх по берегу, по направлению к деревьям. Пол сомневался, что до вторжения этому коротышке когда-либо приходилось передвигаться быстрее, чем прогулочным шагом.

В этот момент, словно присутствие постороннего неожиданно напомнило ему о былом достоинстве, человек в черном костюме неожиданно замедлил шаг и обернулся.

– Вы так любезны. Меня зовут Сефтон Пэнки.

Идя теперь спиной вперед и подвергая себя явной угрозе споткнуться о какой-нибудь корень, он протянул руку.

Пол, который решил некоторое время назад, что поскольку он не может доверять своему разуму, то совершенно определенно не может доверять ничему встреченному или увиденному, пожал руку и представился вымышленным именем:

– Я… Питер Джонсон.

– Приятно познакомиться, мистер Джонсон. Теперь, когда мы соблюли этикет, давайте поторопимся.

Пэнки повел его на вершину холма через проплешину вездесущей красной марсианской травы, которая красовалась на вершине, подобно флагу завоевателей, затем вниз по другой стороне через березовую рощицу. Пол как раз снова стал гадать, не заведет ли его незнакомец в засаду, но тут человечек остановился на краю глубокого оврага и склонился над ним.

– Я вернулся, дорогая. Как ты себя чувствуешь? Надеюсь, хорошо!

– Сефтон? – отозвалась женщина сильным альтом, скорее резким, чем мелодичным, – Я была уверена, что ты сбежал и бросил меня.

– Никогда, дорогая.

Пэнки стал спускаться в овраг, цепляясь за корни деревьев и демонстрируя отсутствие координации. Пол увидел одинокую фигуру, беспорядочной кучей расползшуюся на дне, и двинулся за Сефтоном.

Женщина угодила в расщелину на дне оврага и застряла в неудобной и неловкой позе – ноги ее болтались в воздухе, а черные лакированные волосы и соломенная шляпа запутались в сплетении свисающих ветвей. Кроме того, она была чрезвычайно полной. Спустившись и разглядев ее покрасневшее, мокрое от пота лицо, Пол подумал, что лет даме как минимум столько же, сколько и Пэнки, если не больше.

– О боже, кто это? – спросила женщина с неподдельным ужасом, когда Пол оказался на дне оврага. – Что вы, наверное, обо мне подумали, сэр?! Как это ужасно, как унизительно!

– Это мистер Джонсон, дорогая, и он пришел помочь нам. – Пэнки присел на корточки возле сестры, поглаживая ее объемистое серое платье как шкуру призовой коровы.

– Не стоит смущаться, мэм.

Пол ясно понял, в чем проблема – сестра Пэнки весила раза в три больше братца. Уже просто сдвинуть ее и освободить и то будет чертовски трудно, не говоря уж о том, чтобы помочь подняться по крутому склону. Тем не менее Пол пожалел женщину и посочувствовал ее смущению, усугубленному его же неделикатностью, начав, таким образом, проникаться эдвардианскими нравами этих мест, несмотря на их неуместность перед лицом того, что сделали марсиане. Так что недолго думая Пол принялся за дело.

Ушло почти полчаса на то, чтобы выпутать женщину из ветвей на дне оврага, так как она вскрикивала от боли всякий раз, когда ее тянули за волосы, хотя это и проделывалось весьма осторожно. Когда беднягу наконец освободили, Пол и Сефтон Пэнки приступили к самой непростой части мероприятия, помогая ей выбраться из оврага. Уже почти стемнело, когда все трое, чрезвычайно растрепанные, грязные и пропотевшие, наконец-то выбрались на плоскую вершину холма.

Женщина опустилась на землю, как упавшая палатка, и ее пришлось несколько минут уговаривать сесть. Пол складывал сухие ветки для костра, а Пэнки суетился вокруг дамы, как птичка, обслуживающая носорога, стараясь счистить большую часть грязи при помощи своего носового платка (что, по мнению Пола, могло считаться рекордом среди бессмысленных занятий). Когда Пол закончил, Пэнки достал спички – по нынешним временам свято оберегаемую драгоценность. Прикусив от волнения губы, они осторожно использовали одну из спичек по назначению, и к тому времени, когда солнце опустилось за неровный горизонт на дальнем берегу реки, пламя уже высоко взвивалось в воздух, а к троице вернулось более-менее хорошее настроение.

– Не знаю, как вас и благодарить, – сказала женщина. Ее круглое лицо было исцарапано и измазано грязью, но она подарила Полу улыбку, которая явно рассчитывала на звание обаятельной. – Пусть даже это покажется глупым после всего, что произошло, но я считаю, что нужно представиться по всем правилам. Меня зовут Ундина Пэнки.

Она протянула ему руку так, словно та была деликатесом, которым Полу дозволено было полакомиться. Он подумал, что дама, вероятно, ждет, что кавалер поцелует ей руку, но решил, что пора провести черту. Пол пожал руку и снова представился поспешно выдуманным именем.

– У меня нет слов, чтобы выразить свою признательность, – снова заворковала Ундина. – Когда муж так надолго пропал, я уже стала опасаться, что его подкараулили мародеры. Можете себе представить мой ужас: одна и беспомощная в этом ужасном, ужасном месте!

Пол нахмурился:

– Прошу прощения… ваш муж? – Он повернулся к Пэнки. – Вы же сказали, что нужно помочь сестре. – Пол снова взглянул на женщину, но она сохраняла выражение полной невинности, сквозь которую, однако, просвечивало плохо скрываемое раздражение.

– Сестра? Сефтон, как ты мог сказать такую глупость?..

Человечек, занятый безуспешными попытками привести в порядок ее волосы, смущенно хмыкнул.

– В самом деле? Ума не приложу, что на меня нашло. Все это из-за вторжения, понимаете? Оно здорово подействовало на мои мозги.

Пол принял их объяснение (в поведении Ундины Пэнки определенно не замечалось вины или двуличия), но втайне встревожился.

После этого миссис Пэнки пришла в себя довольно скоро и провела остаток вечера, разглагольствуя о кошмарах марсианского нашествия и ужасах жизни в парке без крыши над головой. Похоже, в ее глазах эти два несчастья были равноценны.

Ундина Пэнки оказалась словоохотливой дамой и, прежде чем Пол наконец-то вымолил у нее передышку на сон, рассказала значительно больше того, что ему вообще хотелось бы знать о жизни мелких буржуа Шеппертона, как до, так и после нашествия. Мистер Пэнки, как выяснилось, работал главным клерком в землемерной конторе – должность, каковую его жена почитала для него неподобающей. Пол не мог не почувствовать ее убежденности в том, что с помощью определенного усердия и искусных интриг такая ситуация со временем может быть изменена к лучшему (что, как ему подумалось, маловероятно, если только марсиане не откроют землемерную контору вновь). Но он понимал потребность женщины держаться за нормальность в ненормальной ситуации, и поэтому, пока миссис П. описывала вероломство неблагодарного начальника мужа, старался выглядеть надлежащим образом опечаленным, однако оптимистично настроенным насчет будущей карьеры мистера Пэнки.

Сама миссис Пэнки была домоседкой и неоднократно упомянула, что не одинока в мнении о том, что это высшее, к чему может или должна стремиться женщина. И, по ее словам, она управляла своим домом, как образцовым кораблем: даже ее дорогой Сефтон, подчеркнула Ундина, знает, «когда следует подчиняться правилам».

От Пола не ускользнуло, как мистера П. при этих словах невольно передернуло.

Но в жизни Ундины Пэнки имелось и великое горе, которое заключалось в том, что Господь решил отказать ей в радости материнства, в этом высочайшем из даров, который женщина может принести своему мужу. У них есть фокстерьер по кличке Дэнди… Тут она на мгновение запнулась, так как вспомнила, что теперь у них нет ни фокстерьера, ни дома, ибо и собаку, и дом испепелил марсианский тепловой луч, разрушивший весь их квартал, и от которого сами Пэнки спаслись лишь потому, что отправились в это время к соседу за свежими новостями.

Миссис Пэнки прервала свое повествование, чтобы пролить несколько слез по храброму маленькому Дэнди. Пол почувствовал в этом гротеск: сперва увидеть столько разрушений, а теперь эту огромную рыхлую женщину, рыдающую из-за собачки и одновременно поглядывающую на него краем глаза, убеждаясь, что Пол видит, насколько она беспомощно сентиментальна. Но он, у которого вовсе нет дома или даже представления о том, как до него добраться, кто он такой, чтобы судить о других и их потерях?

– Дэнди был нам почти как ребенок, мистер Джонсон. На самом деле! Правда, Сефтон?

Мистер Пэнки начал кивать еще до того, как она воззвала к нему. Полу показалось, что он не очень-то внимательно слушал – ковырялся палкой в костре и смотрел на горящие сучья – но было ясно, что образцовый муж поднаторел в распознавании сигналов, подсказывавших, когда вступать в разговор с репликами, которых от него ждут.

– Ничего в мире нам не хотелось больше, чем ребенка, мистер Джонсон. Но Господь отказал нам в этом. Все же, я думаю, к лучшему. Мы должны радоваться Его мудрости, даже если не понимаем Его планов.

Позднее, когда Пол лежал в ожидании сна, а рядом раздавался двойной храп семейства Пэнки (ее – хриплый и низкий, его – высокий и писклявый), то подумал, что при личной встрече с этой женщиной Бог мог бы убедиться в том, что она совсем не так смиренна, как выходит по ее словам. Более того, Ундина Пэнки походила на женщину, которая могла бы доставить Богу несколько неприятных минут.

Она ужасно не понравилась Полу.

Странно, размышлял он на следующее утро, когда лодка плыла вверх по Темзе, как даже крошечный намек на нормальность способен отодвинуть наихудшие и наиболее глубокие ужасы и наполнить день обычными мелкими хлопотами. Человеческий ум не желал слишком долго работать на эфемерностях – ему требовалось твердое топливо, простые обезьяньи штучки: что-то ловить, хватать, чем-то манипулировать.

Еще не минуло и дня с тех пор, как он встретил чету Пэнки, а они уже превратили его одинокую одиссею в некое подобие фарса. Как раз в эту минуту супруги спорили, сможет ли мистер Пэнки поймать рыбу при помощи нитки и булавки. Его жена была глубоко убеждена, что для этого он слишком неуклюж и что такого рода фокусы нужно оставить для «умного мистера Джонсона». Последнее было сказано с кокетливой улыбкой, которая, по мнению Пола, более напоминала гримасу плотоядного растения, заманивающего добычу, чем нормальное выражение человеческого лица.

Но факт оставался фактом: они находились рядом, и Пол так основательно прописался в их неослабной, мелочной нормальности, что совсем не думал о собственном затруднительном положении. Это было одновременно и хорошо, и плохо.

Когда утром Пол поднялся, то с нескрываемым беспокойством обнаружил, что Пэнки прихорошились в меру своих скудных возможностей и, как они сами заявили, «готовы идти». Каким-то образом, без всякой помощи Пола, у них сформировалась идея, что он предложил им отправиться с ним вверх по реке в поисках чего-либо более цивилизованного, чем парк на окраине Твикенхэма.

Попыток миссис Пэнки убедить его в выгодах, которые дает компания («Это же будет почти отпуск, не правда ли, прямо как детское приключение!»), было почти достаточно для того, чтобы Пол пустился в бегство, но пара нуждалась в нем, и нуждалась столь откровенно, что он не смог отказать.

Но когда они спускались по песчаному берегу к лодке, которая, к счастью, обнаружилась там же, где была оставлена, случилось нечто странное. Пол ушел вперед, чтобы совсем вытащить лодку на берег (от идеи протащить Ундину по воде и попытаться усадить ее в качающуюся посудину он отказался сразу), и когда обернулся посмотреть, как супруги спускаются к берегу, то вид двух фигур, массивной и маленькой, вызвал в нем судорожный ужас, такой неожиданный и сильный приступ страха… На мгновение Полу показалось, что у него сердечный приступ.

Твари в замке! Он отчетливо разглядел их в фигурах на берегу – двух чудовищных созданий, которые так долго его преследовали, большого и маленького охотников, бессердечных, беспощадных, и гораздо более ужасающих, чем если бы этими преследователями были всего лишь люди. И теперь они его поймали… нет, он сам отдался им в руки.

Потом он моргнул, и Пэнки снова стали теми, кем выглядели: двумя несчастными обитателями несчастного мира. Пол прищурился, уперевшись для равновесия о борт лодки. Теперь, когда паника утихла, ситуация уже не ощущалась так, как бывало раньше, когда преследователи приближались к нему: в тех случаях Пола окатывал чистейший страх от одной их близости – ощущение столь же реальное, как холод или тошнота. Но здесь, пока он не увидел схожести силуэтов, ничто не внушало тревоги, пожалуй, кроме опасения, что Ундина Пэнки может вести разговоры всю ночь.

И разумеется, если бы эти люди были его врагами, то они могли бы запросто схватить Пола, пока он спал…

Миссис Пэнки оперлась о пыхтящего мужа-коротышку и помахала Полу, другой рукой удерживая потрепанную шляпку, так как ветер посвежел:

– О, погляди на лодку, Сефтон! Какое благородное маленькое судно!

Это совпадение, решил Пол, вот и все. Оно поразило его в самое уязвимое место, но тем не менее это совпадение.

Но если Пэнки не были его врагами, думал Пол, пока на северном берегу мимо них скользила зелень Хэмптон-Вика, им определенно удалось его отвлечь, и это, возможно, в конечном итоге могло оказаться вредным. Правда состояла в том что у него имелось нечто вроде цели, и со времени перехода в эту другую Англию он, насколько Пол мог судить, не приблизился к ней ни на йоту.

Ее голос (голос женщины-птицы из его снов) говорил с ним устами неандертальского ребенка и поведал, что делать. «Ты говорил, что придешь ко мне, – упрекала она. – Дом странника. Ты должен отыскать его и освободить ткача».

Но кто или что этот ткач? И где (здесь или в любом ином мире) Пол мог найти нечто настолько неопределенное, как «дом странника»? Это все равно что быть отправленным неизвестно кем, неизвестно зачем и неизвестно куда.

«Может быть, я и есть этот странник, – вдруг подумал Пол. – Но если да, и если я отыскал свой дом, то мне ничего больше не нужно, разве не так? Я был бы дома… Или я действительно должен отыскать мой дом, но именно здесь, в этом самом Лондоне?»

Перспектива реально что-то сделать увлекла его, и на мгновение им овладело искушение развернуть лодку и поплыть обратно к искалеченному сердцу Лондона. Пол знал наверняка, что дом в Кэнонбери, в котором он жил, к этому моменту уже должен быть построен (большую часть домов на его улице возвели во времена Георга), но оставался открытым вопрос: а уцелело ли хоть что-то от дома? Ведь, судя по всему, ближе к центру города мертвых было гораздо больше.

Казалось, что чем больше он думает об этом, тем сложнее все становится – ведь слово «странник» могло иметь столько разных значений. Но о чем еще Полу было думать?..

– Он опять ее запутал, мистер Джонсон. Остановись, дорогой, или ты порвешь нитку! Решительно, мистер Джонсон, вы обязаны помочь моему Сефтону.

Пол тихо вздохнул, его мысли снова рассеялись как плавучий мусор, покачивающийся на мутных волнах.

Темза сужалась по мере того, как они приближались к Хэмптон-Корту. Здесь Пол впервые увидел нечто напоминающее нормальную английскую жизнь. Как он вскоре узнал, люди сюда пришли после первого похода треножников, и через несколько месяцев здесь начала формироваться община беженцев. О таких поселках даже возвещали необычные по теперешним временам столбы дыма: жители смело жгли костры и занимались торговлей на открытом месте, под защитой часовых, расставленных по периметру в одну милю, оснащенных сигнальными зеркалами и несколькими драгоценными ружьями. Но Пол предположил, что у них подготовлены и укрытия, куда люди, наподобие кроликов, щиплющих травку на склоне холма, спрячутся при первом же намеке на опасность.

Миссис Пэнки обрадовалась, увидев наконец несколько маленьких селений, и когда они сделали первую остановку в одном из них, она так быстро выбралась из лодки, что едва не перевернула ее.

Человек с рычащей собакой на веревочном поводке дал им буханку хлеба в обмен на новости с востока. Когда Пол рассказал о том, что он видел всего несколько дней назад в центре Лондона, мужчина горестно покачал головой:

– Наш викарий в Чизвике сказал, что город сожжен за его скверну. Но я не могу представить, как город может быть настолько скверным.

Далее мужчина сообщил, что в самом Хэмптон-Корте имеется некое подобие рынка и что это лучшее место, где можно узнать новости, а для четы Пэнки – и шанс осесть в одной из местных общин.

– Оно, конечно, обузу себе на шею никто вешать не станет, – добавил он, бросив задумчивый взгляд на Ундину Пэнки. – Времена нынче тяжелые, тут уж ничего не попишешь.

Миссис Пэнки, пришедшая в восторг от одной мысли, что снова сможет завести домашнее хозяйство, проигнорировала эти слова. Сефтон коротко и вежливо кивнул, когда они прощались с мужчиной, словно дав понять, что понял, что его жену оскорбили, но сам он слишком джентльмен, чтобы это признать.

Дворец показался сразу за крутым поворотом реки, лес его башенок теснился в неярком солнечном свете. На лужайках над Темзой расположилось удручающе малое число людей, но когда Пол причалил и помог миссис Пэнки сойти на берег, сидящая в фургоне женщина сказала ему, что сам рынок находится на пустыре позади дворца.

– Потому как вон чего вышло, когда раньше мы были видны с реки, а один из ихних марсианских дредноутов прошел мимо, – пояснила она, указывая на «Большую сторожку», превращенную в почерневшие развалины. Даже на расстоянии нескольких ярдов от обрушившихся стен земля была гладкая, как покрытый глазурью горшок.

Миссис Пэнки поспешила вперед. Ее муж изо всех сил пытался не отстать. Она напоминала фигурой медведя и, подобно медведю, могла, как выяснилось, передвигаться весьма быстро. Однако Пол решил пройтись более неторопливым прогулочным шагом. Он миновал несколько десятков людей – некоторые из них, похоже, погрузили на телеги все свое семейство. Другие приехали в быстрых маленьких кабриолетах и двуколках, которые когда-то могли свидетельствовать о процветании, но теперь стали менее надежным транспортным средством, чем фермерские фургоны. В ответ на его приветствия никто не улыбнулся, разве что кивнул, но эти посетители рынка выглядели гораздо более обычными людьми, чем все те уцелевшие, которых он встречал раньше. Уже самого факта существования рынка, на который можно пойти – после стольких черных месяцев, – было достаточно, чтобы настроение поднялось. Марсиане вторглись на Землю, и человечество стало завоеванной расой, но жизнь продолжалась.

Когда Пол шел через вымощенную булыжником площадку для повозок по направлению к садам Тилт-ярд и толпе людей, которую там увидел, он подумал: то ли это место, о котором говорила женщина из сна, или нет, но здесь, по крайней мере, Англия, а я скучал по Англии. Ужасный рок по-прежнему висел над головами этих людей, и те, кто был здесь, уже страшно пострадали (всякий раз, когда Пол начинал забывать о ненормальности положения, ему попадался на глаза очередной посетитель рынка с отсутствующими конечностями или ужасными шрамами от ожогов), но восстановление жизни из руин, по крайней мере, имело цель. Чего Пол не мог сказать о своем путешествии к этому месту.