Марш теней

Она поняла, что говорит слишком громко и может разбудить горничных. Еще минуту назад Киннитан радовалась бы этому, но теперь не желала постороннего вмешательства. Ее следующие слова мог слышать только раненый ребенок:

– Давай я помогу тебе. Ты понимаешь? Я думала, ты… Ты напугал меня.

Мальчик снова всхлипнул, но позволил осмотреть свою рану. Она была длинной, но неглубокой. И все же кровь уже просочилась за пояс его белых полотняных штанов. Киннитан нашла чистую тряпку, наложила ее на порез и обвязала грудь мальчика старым шарфом.

– Рана не опасная, – прошептала она. – Ты понимаешь меня?

Ребенок робко притронулся к повязке, подумал и робко кивнул. Было заметно, что он в любую минуту готов вскочить и пуститься наутек.

– Хорошо. Прости, что поранила тебя. Что ты здесь делаешь? Даже в свете лампы можно было увидеть, как лицо мальчика моментально побледнело. Киннитан даже испугалась: а вдруг рана смертельная? Она попыталась успокоить ребенка, но тот, постанывая, поднялся на ноги и протянул руку к пропитанному кровью поясу штанов, издавая слабые гортанные звуки, похожие на голубиное воркование. Из-за пояса он вытащил мешочек – мокрый и окровавленный. Киннитан не хотелось брать его в Руки, но мальчик всем своим видом выражал такое страдание, что она поняла: он беспокоится за содержимое. Она заставила себя взять мешочек и увидела, что стягивавший его шнурок перевязан серебряной нитью и запечатан воском. Она поднесла лампу поближе, но не сразу узнала оттиск на печати.

Киннитан перевела дух. Ей вдруг расхотелось смотреть, что находится внутри. Но мальчик жалобно заскулил, как собака, которая ждет, чтобы ее выпустили за дверь. Киннитан решительно сломала восковую печать с серебряной нитью и вытряхнула из мешочка пергамент и золотое кольцо. Подпись в конце свитка гласила: «Джеддин». Она беззвучно выругалась.

– Ты передал письмо, – сказала она. – Все в порядке, оно не пострадало. Тебя послал капитан? Капитан «леопардов»?

Мальчик озадаченно покачал головой. Киннитан тоже удивилась. Затем ее осенила другая мысль.

– Луан? – снова спросила она. – Избранная Луан? Она послала?

Теперь он заулыбался, правда улыбка была болезненной и слабой, и закивал головой.

– Очень хорошо. Ты сделал то, что тебе велели. Теперь надо уходить так же бесшумно, как пришел, чтобы не разбудить спящих снаружи. Я искренне сожалею о том, что ударила тебя. Попроси, пусть перевяжут твою рану. Скажи им… скажи, что упал на камень в саду.

Мальчик выглядел неуверенно, но он встал и поправил рукой повязку. Он поклонился Киннитан, и это простое проявление вежливости выглядело так странно – ночью, в желтом свете лампы, среди пятен крови на полу, – что она чуть не расхохоталась. Мгновение спустя ребенок скользнул за занавеску и исчез. Киннитан подождала, прислушиваясь к тишине, затем занялась оттиранием кровавых следов на полу, а потом прикрыла это место одним из ковров. Сама мысль о необходимости читать послание Джеддина наполнила ее смятением. Может быть, это глупые любовные вирши, чуть не стоившие ребенку жизни? Или что-то более опасное – например, назначенная встреча и те же угрозы, какими он принудил Луан к сотрудничеству? Теперь, когда комната снова выглядела так же, как до появления полуночного гостя, Киннитан поставила лампу на ночной столик, села на край кровати поближе к свету, скрестила ноги и приступила к чтению.

«Возлюбленная!» — так начиналось послание, написанное очень четким и изящным почерком.

«По крайней мере, он не указал моего имени», – с облегчением отметила про себя Киннитан.

В следующее мгновение значение этого слова достигло ее сознания, и Киннитан словно ударили. Как это могло случиться? Будто она попала в старую сказку о любви влиятельного человека к юной девушке и о том, как ради этой любви он рискует своей жизнью и жизнью своей любимой, ибо другой, еще более влиятельный человек – наимогущественнейший на земле – уже заявил свои права на нее.

«И это все происходит именно со мной?!» – не могла поверить Киннитан.

Она читала дальше.

«Я поступил глупо, рискнув встретиться с тобой. Ты не ошиблась, указав мне на это. Поползли слухи. Один из моих врагов что-то заподозрил. Должно быть, это главный министр Вэш, но он ничего не сможет доказать».

Киннитан охватил такой сильный ужас, что перехватило дыхание. Читать дальше не хотелось. Но она не бросила письмо.

«Может наступить день, когда он выступит против меня, несмотря на расположение автарка, хвала ему. Он ненавидит меня – я имею в виду Вэша. Как, собственно, и все остальные при дворе. Я должен быть готов к тому дню, когда все может измениться. У меня есть преданные люди, но моя личная безопасность ничего не значит без тебя.

Если такой день наступит, я пошлю к тебе гонца, и он произнесет священное имя Хаббили. И как сошедший с гор сын великого бога избежал опасности и, раненый, добрался в лодке до Ксиса, так и мы поплывем к нашей свободе. В гавани рядом с храмом Хаббили стоит маленькое быстроходное судно «Утренняя звезда Кироса». Я назвал его не в твою честь, моя прекрасная звезда. Парусник у меня с тех пор, как я вознесся столь высоко и стал начальником над «леопардами» автарка. Когда я узнал, что в обители Уединения тебя называют Утренней Звездой, я понял, что богини судьбы предугадали нашу историю. Как только ты доберешься туда, покажи капитану это кольцо. Он узнает его и примет тебя с почестями. После того как я присоединюсь к тебе, мы вместе увидим, как восхитительно скользит по волнам эта «Утренняя звезда».

Я надеюсь, до этого не дойдет, возлюбленная моя. У меня все еще остается шанс взять верх над Пиннимоном Вэшем и другими моими врагами. Я постараюсь сделать так, чтобы наша любовь расцвела в лучах славы Бесценного. Но, как говорится, в змеином гнезде нет покоя даже змеям».

Он подписался цветистым росчерком.

«Глупец, – подумала Киннитан. – О, Джеддин, какой же ты глупец!»

Если бы мальчишка ненароком разбудил охранников или слуг, если бы письмо попало в чужие руки, то она и Джеддин – а с ними, возможно, и Луан – уже стояли бы на коленях перед палачом. Капитан «леопардов» страдает опасной формой безумия, размышляла Киннитан. Он восхваляет автарка и при этом собирается украсть у владыки всей земли избранную невесту.

Киннитан не любила Джеддина, это она знала наверняка, но его безрассудство трогало ее. Внутри могучего тела билось сердце мальчишки – несчастного мальчишки, гоняющегося за другими и вечно остающегося позади. Но он давно уже стал мужчиной, чью красоту она не могла не заметить, – и это тоже было правдой.

Киннитан перевела дух. Что же будет с ними? Может ли она позволить себе поддаться чувствам? Есть ли на самом деле способ, с помощью которого Джеддин вытащит ее из этого жуткого места? Из предосторожности Киннитан сожгла свиток в пламени лампы – он разлетелся черным пеплом. Кольцо она все-таки оставила при себе.

32. ЕЩЕ ПРИ ЭТОЙ ЖИЗНИ

СЛЕЗЫ

«Ликуй и веселись» – Вот что нам говорит

Вой волка на луну.

Из «Оракулов падающих костей»

Крупные капли дождя с шумом падали на землю, и улица Мастеровых превратилась в поток грязи. Мэтти Тинрайт осторожно переступал с доски на доску – некоторые из них погрузились в жижу, словно прохудившиеся лодки, и выступали над поверхностью только одним краем. Мэтти прикладывал невероятные усилия, чтобы не испачкать башмаки. Денег, выделенных ему на одежду, не хватило на деревянные сабо. Точнее, в борьбе между сабо и огромным роскошным гофрированным воротником выиграл последний. Мэтти очень заботился о том, чтобы хорошо выглядеть.

Одна из досок утонула в грязи целиком, и старый Пазл застыл, будто превратился в статую, растерянно глядя близорукими глазами на углубление шириной в два ярда, заполненное вязкой жижей. Прямо на него с грохотом ехала воловья повозка, занимавшая всю ширину дороги. Время от времени раздавались громкие крики погонщиков. Люди, спешившие по улице Мастеровых от Скрипучей аллеи – несколько торговцев, промокших подмастерьев и множество солдат-рекрутов из провинции, – отошли под навесы домов и с интересом наблюдали за происходящим. Повозка ехала медленно, но, вероятно, старый шут не видел ее.

Тинрайт раздраженно вздохнул. Ему совершенно не хотелось возвращаться назад по грязи, чтобы спасти товарища, но ведь Пазл был для него единственным близким человеком, почти другом. Мэтти не мог допустить, чтобы повозка его задавила.

– Пазл! – окликнул он старика. – Иди сюда! Эта скотина сейчас наступит на тебя!

Шут, моргая, поднял глаза. На Пазле был самый приличный его наряд: темные рейтузы, плащ с капюшоном, а также замызганная шляпа невероятного размера, из-под которой он мог видеть лишь свои перепачканные грязью ботинки. Наряд был гораздо смешнее любого шутовского костюма. Тинрайт подумал, что Пазлу нужно одеваться именно так, когда он развлекает королевских гостей.

– Эй! – закричал Тинрайт.

На этот раз Пазл, кажется, увидел его знаки и посмотрел на приближавшуюся повозку. Раздраженный вол и его погонщики были поглощены сложными маневрами на раскисшей улице, и Пазла для них словно не существовало. Старый шут заморгал, сглотнул и наконец осознал серьезность надвигающейся опасности. Он поднял длинную, как у журавля, ногу в грязном башмаке и попытался дотянуться ею до слишком далекой доски, однако потерял равновесие и ступил прямо в месиво грязи. Тощая нога оказалась в луже по щиколотку. Пазл завизжал и задергался всем телом.

Ему повезло: погонщики все-таки следили за дорогой, поэтому шут отделался легким испугом. Повозка остановилась в паре ярдов от него, окатив брызгами грязи. Вол опустил голову и смотрел на моргавшего от страха, перемазанного с головы до ног человека так, словно впервые видел столь странное существо.

Тинрайт совсем не так представлял себе их появление в «Квиллер Минте». В грязной дыре было темно и тесно, и никто не заметил, как они вошли. Трое новобранцев засмеялись, глядя на покрытые слоем засохшей грязи ноги Пазла, но подвинулись, когда дрожавший старик и Тинрайт сели у огня. Поэт окликнул пробегавшего мимо помощника трактирщика: Джила сменил мальчишка лет девяти-десяти – наверное, один из многочисленных родственников Конари, достаточно юный, чтобы не чураться работы. Тинрайт велел принести щетку и тряпку, чтобы Пазл отчистил грязь, а сам пошел к стойке. Там Конари открывал новый бочонок эля. Теперь вместо прежней откидной доски здесь красовался настоящий стол. Поэта удивили и даже немного расстроили такие изменения: некоторым от войны одна польза – теперь в «Квиллер Минт» заходит еще больше пьяниц. Успех Конари принижал достижения самого Тинрайта.

Конари довольно кисло посмотрел на Мэтти, но все-таки заметил его пышный воротник и новый камзол.

– Тинрайт, ты негодяй! – сказал он. – Ты лишил меня помощника.

– Лишил? – возмутился Мэтти. – Я тут ни при чем. Из-за него я сам чуть не угодил в темницу. Но в итоге все сложилось хорошо: теперь я придворный поэт принцессы-регента и потому на него не в обиде.

Он подозрительно посмотрел на табуретку, достал платок и протер ее, прежде чем сесть.

– Тогда, скорее всего, принцесса глуховата. Бедная девочка! Словно ей без тебя мало забот. – Конари подбоченился. – Раз уж ты взлетел так высоко, то должен как миленький вернуть мне три монеты. Иначе весь город увидит, как тебя вышвырнут на улицу из таверны.

Тинрайт совсем позабыл про долг. Он сморщился, но тут же вспомнил, что сегодня они гуляют за счет Пазла.

– Ну конечно, – ответил поэт, с невозмутимым видом вытащил монеты и швырнул их на стол. – Я не мог прийти раньше, потому что развлекал принцессу, иначе давно вернул бы тебе деньги.

Конари уставился на медяки, словно впервые их видел. Для этого человека деньги значили куда больше, чем воротник и камзол. Только теперь он поверил, что Тинрайт добился успеха в жизни.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – предложил он.

– Ага. Мой товарищ – личный шут короля, так что принеси нам кувшин самого лучшего эля. А не того пойла, каким ты потчуешь остальных. – Он грациозно помахал рукой.

– Тогда с тебя еще монета, – заявил Конари. – Эти три уже мои, помнишь?

Тинрайт застонал. Разве теперь ему не положен кредит? С недовольной гримасой он выложил деньги на стол.

Кажется, Пазл немного отошел от потрясения. Он уже закончил соскабливать грязь со своих полосатых рейтуз и туфель, хотя на них еще оставались кусочки засохшей земли. Теперь старик смотрел на огонь с таким видом, будто не знал, как называется эта удивительно теплая и яркая штука.

– Согласись, здесь куда интереснее, чем на кухне в замке, – во всеуслышание обратился к нему Тинрайт. – Здесь столько солдат. Толкаются, как гуси у кормушки.

Пазл поднял глаза.

– Мне… мне кажется, я здесь уже бывал, – проговорил он. – Давно. Этот трактир горел?

– Ага, – кивнул Тинрайт. – Много лет тому назад. Так мне, по крайней мере, говорили. Это захудалое местечко, но в нем есть свое очарование. Поэту необходимо выпивать с простыми людьми, или он потеряет чувство реальности, имея дело лишь с высоким и прекрасным. Я часто здесь бывал до своего возвышения.

Он посмотрел вокруг, не слышит ли кто-нибудь его рассуждений. Но, увы, все сидящие перед очагом были заняты игрой в кости и не обращали на него никакого внимания.

– Так-та-ак… – раздался знакомый голос.

Кувшин с элем и две кружки звякнули о каминную полку. При виде необъятного зада женщины, что принесла выпивку, Пазл от изумления вытаращил глаза.

– Мэтти Тинрайт! – воскликнула она. – А я уж думала, ты умер или уехал обратно на западное побережье.

– Нет, просто у меня появились другие обязанности, – пояснил поэт, постаравшись кивнуть Бриджит (а это была она) как можно любезнее.

– Похоже, ты высоко взлетел, Мэтти, – отозвалась Бриджит.

Она дотронулась до его камзола и провела пальцем по воротнику.

Наконец-то! Он заулыбался и довольно сказал Пазлу:

– Видишь, меня здесь еще помнят.

Старик не очень-то его слушал. Он не сводил глаз с колыхавшейся над корсажем плоти Бриджит, словно голодный человек, увидевший сочный кусок жареного мяса. Тинрайт снова повернулся к девушке.

– Да, Зосим мне улыбнулся. Я теперь придворный поэт самой принцессы-регента.

Девушка на минуту нахмурилась, но вскоре опять повеселела.

– Должно быть, тебе одиноко в замке, хоть там и полно прекрасных дам, – усмехнулась она. – Наверное, скучаешь по своим старым друзьям и своей старой кровати?..

Нет, это было уже слишком. И хотя старик все еще пялился на грудь женщины, сам Тинрайт не хотел, чтобы ему напоминали о прошлом.

– Ах, да… – произнес поэт самым беззаботным тоном, но посмотрел на Бриджит укоризненно. – Помню, я несколько раз оставался здесь на ночь с Хьюни и Теодоросом, когда мы слегка перебирали. У нас, поэтов, слабость к крепким напиткам, они раскрепощают фантазию. – Он похлопал Бриджит по заду и попытался сунуть ей монету. – Будь хорошей девочкой, Бриджит. Тебя ведь так зовут, верно?

Хорошо, что в руках у девушки не было ни кружки, ни подноса, но она обошлась и без них: Бриджит так треснула Мэтти по затылку, что слезы брызнули у него из глаз, а шляпа слетела с головы и упала прямо в золу.

– Ах ты, собака! – сказала она так громко, что половина посетителей повернулись в их сторону. – Ты всего несколько дней провел в замке, а уже вообразил, что у тебя кое-что из чистого серебра. Невин Хьюни, когда засыпает на девушке, пускает слюни и газы, а руки у него становятся бессильными, как вата. Но он, по крайней мере, не считает, что оказывает ей благодеяние.

Бриджит гордо повернулась и ушла, а все вокруг залились смехом. У Тинрайта звенело в ушах от оплеухи, поэтому остроты зрителей звучали для него не громче журчания ручейка.

После нескольких кружек разбавленного эля – Конари продавал в «Квиллер Минте» только такой – Пазл заметно оживился.

– Помнится, ты говорил, будто тебя отправляют на войну? – спросил он, стирая с губ полоску пены. – В качестве военного поэта или кого-то в этом роде…

Тинрайт утратил всю свою веселость, но старался не показать виду.

– Ах, ты об этом, – небрежно сказал он. – Я поговорил со смотрителем замка лордом Найнором – я не путаю его имя?

– Да, Найнор. – Пазл слегка нахмурился. – Довольно мрачный тип. Мне ни разу не удалось его рассмешить. Наверное, слишком много думает.

– Да, наверное. Естественно, мне очень хотелось поехать, но Найнор решил, что я больше нужен здесь, чтобы поднимать дух принцессы. Ведь ее брат ушел на войну.

На самом деле Найнор сам пришел к нему, чтобы выяснить, действительно ли поэт уезжает с армией. Неизвестно, откуда он узнал о неожиданном решении принцессы. Тинрайт рухнул перед ним на колени, пустил слезу, клялся, что произошла ошибка, что кто-то неверно понял приказание. Найнор обещал поговорить с принцессой. С тех пор прошло немало времени, армия и принц-регент отправились в поход. Теперь поэт чувствовал себя в безопасности. Но даже воспоминание о том разговоре ввергало его в дрожь. Мэтти Тинрайт отправляется на войну! С чудовищами и великанами! Только богам известно, кого он мог бы там встретить. Нет, его гладкая кожа и красивое лицо предназначены для других баталий – для тех, что происходят в постели. После них обе стороны остаются целыми и невредимыми.

– Я просил, чтобы меня отпустили, – объявил Пазл. – Я не нужен им здесь. Я был нужен их отцу, а этим двоим – уже нет. Он-то был хорошим человеком. Понимал мои шутки и выдумки. – Пазл моментально от веселости перешел к слезливому унынию. – Говорят, король Олин жив, но я опасаюсь, что он никогда не вернется. Мне очень жаль его, он замечательный человек. А теперь эта война… – Он посмотрел на Тинрайта, моргая. – С кем мы сражаемся? С колдунами? Ничего не понимаю.

– Никто не понимает, – согласился Тинрайт и снова почувствовал себя в своей стихии. – Даже в замке сплетники разносят самые безумные слухи, а что творится в городе? – Он показал на небольшую группу мужчин за столом: они курили трубки и передавали друг другу какую-то бумагу. – Знаешь, что утверждается в этой грязной бумажке? Что принцесса-регент и ее брат убили Гейлона Толли, герцога Саммерфильдского.

Он покачал головой с искренним возмущением: надо же навести такую клевету на милую девушку, которая признала талант Тинрайта и возвысила его, подняла из мерзости до тех высот, которых он заслуживает… Он снова покачал головой и осушил то ли четвертую, то ли пятую кружку эля. Мэтти выпил бы и еще, но Бриджит была занята, а он не решался подозвать ее.

Пазл тоже смотрел в ее сторону.

– Очень красивая девушка, – заметил он.

Мэтти нахмурился и принялся разглядывать осадок в своей кружке.

– Бриджит? – отозвался он. – Да, хорошенькая, но страшно привязчивая. Радуйся, что ты уже не в том возрасте, мой Добрый друг. Эти женщины – просто беда для мужчины. Стоит одну ночь с ней покувыркаться, как она воображает, что ты у нее в руках и должен таскать ее за собой, как игрушечную лошадку.

– Не в том возрасте? – повторил Пазл с сомнением и тоской.

Шут так долго молчал, что Тинрайт поднял голову и взглянул на него в упор – не уснул ли? Но нет, глаза шута были широко открыты. Тогда Тинрайт повернулся в ту сторону, куда смотрел Пазл: может быть, у Бриджит расстегнулось платье? Оказалось, что старик уставился на дверь, которая только что захлопнулась, отгораживая их от дождливого дня.

– Наступает комендантский час, – прокричал Конари из-за стойки. – Закрываемся с вечерним колоколом. Скоро сюда придут блуждающие огоньки, так что поторапливайтесь, допивайте!

– А я думал… – медленно проговорил Пазл.

Мэтти Тинрайт поставил кружку. Он раздумывал, не выпить ли еще, и пытался сделать непростой выбор: что лучше – посетить безобразный трактирный нужник или опорожнить мочевой пузырь под проливным дождем у задней стены дома?

– Что ты думал? – переспросил он.

– Я… я только что видел одного знакомого человека. Чавена, придворного врача. Он разговаривал вон с тем, в капюшоне. – Пазл заерзал на месте, оглядываясь вокруг. – Нет, тот в капюшоне тоже ушел. Возможно, они удалились вместе.

– Ну и что странного? Врач знает, как никто другой, что эль полезен для здоровья. Полезнее самих врачей и их снадобий.

– Но ведь он уехал… хотя нет… очевидно, не уехал. – Пазл покачал головой. – Он уехал из замка по срочным делам, и все страшно удивились. Правда, он мог и вернуться.

– Ну конечно. Наверное, он ездил в какое-то жуткое место, если вернулся и сразу пошел сюда, – заключил Тинрайт и с трудом поднялся на ноги. Может быть, он выпил несколько больше, чем ему казалось? – Пошли, нам пора. Здесь собираются одни бедняки, и лишь изредка заглядывает какой-нибудь врач или поэт.

Он помог Пазлу подняться и милостиво добавил: – Или королевский шут, конечно. Нет, здесь совершенно не ценят приличных людей.

Комнаты Баррика нравились Бриони больше, чем ее собственные. Окна ее гостиной выходили в Уединенный сад, что особенно радовало в солнечную погоду. В дождь у нее на подоконнике ворковали голуби и было уютно, как под теплым одеялом. Однако почти весь обзор закрывала каменная громада Волчьего Клыка, и Бриони пришлось довольствоваться созерцанием двора и сада.

Из маленького окошка гардеробной Баррика виднелась дорога к океану. Принцесса остановилась у этого окна. Перед ней сверкала бело-красная башня Осени, а за ней волновался сине-черный угрюмый океан. Только что пронеслась буря, и небо покрывали тучи, но смотреть на островерхие крыши, похожие на крошечные горные страны, и горизонт над ними было удивительно приятно. Бриони невольно думала о том, как велик мир.

«Интересно, Баррику специально выделили эти комнаты – потому что он мальчик, а я девочка? Для меня – сады и тихие уголки, старые стены. Они приучают к мысли, что ты проведешь свою жизнь взаперти. Зато для него – вид на мир, что принадлежит ему по праву рождения: небо, жизнь и возможности, простирающиеся во всех направлениях».

Брат сейчас в том необъятном мире, а она беспокоится о нем и завидует ему.

«Это двойное предательство, – думала она. – Он не только бросил меня одну, но оставил на меня трон и этих людей – вечно что-то требующих, о чем-то молящих, спорящих…»

Но эти мысли не изменили ее любви к Баррику. Они лишь превратили их связь, дающую им силы, в привязанность балованного ребенка, который не может оставаться в одиночестве.

«Ах, ведь Баррику грозит огромная опасность, если помощник трактирщика говорит правду, – говорила она себе, но ничего не могла поделать. Оставалось только ждать и готовиться к худшему. – Боги просыпаются… кажется, так говорит этот странный человек. Но он ничего не объясняет. Что он имеет в виду? Что все это вообще значит? Когда мир начал сходить с ума?» Между облаками образовалась прореха – вниз упал узкий луч света, высветил на минуту башню Лета и снова спрятался за облака. Бриони вздохнула и повернулась к фрейлинам.

– Мне пора одеваться.

– Но, ваше высочество, – начала было Мойна. – Эта одежда… она… вам…

– Я уже объяснила, что буду делать и почему. У нас война. Мой брат выступил с армией. Я последняя из Эддонов в этом замке.

– Еще ваша мачеха, – робко заметила Роза. – Ребенок…

– Пока он не родился, я остаюсь единственной из Эддонов в Южном Пределе. – В голосе Бриони зазвучал металл, чему она сама и удивилась, и ужаснулась: «В кого я превращаюсь?» – Сколько можно повторять, что я не могу оставаться прежней. Я представляю не только себя, но и брата, и всю семью.

При виде выражения, появившегося на лицах девушек, она недовольно фыркнула.

– Нет, я не сошла с ума, – сказала она фрейлинам. – И я знаю, что делаю.

Точно ли так? Она сомневалась. Иногда от горя и отчаяния люди сходят с ума, и тогда они могут причинить вред окружающим. Сумасшествие может подкрасться так тихо, что человек и не заметит. Что стоит за ее желанием носить одежду Баррика? Реакция на высокомерие мужчин и желание быть ближе к брату? Или неприятие красивых нарядов – это болезнь, которая постепенно лишит ее женственности?

«О боги и богини, я так страдаю! Все ушли! Каждый день мне хочется плакать. Или ругаться».

Но принцесса не позволила себе проявить чувства, не стала ни плакать, ни ругаться. Она приняла строгий вид, заставивший Розу и Мойну замолчать.

– Мне пора одеваться, – повторила Бриони.

Она стояла с прямой спиной, гордо откинув голову, как истинная королева или императрица, и девушки повиновались, они начали одевать ее в платье брата.

Но фрейлины все-таки притворились, будто не знают, как носить мужские вещи, хотя с ними было куда проще, чем с женской одеждой. Бриони пришлось самой надевать тяжелый пояс для меча, самой его застегивать, самой вкладывать клинок в ножны.

Если это была перемена погоды, то какая-то странная. Вансен стоял на холме позади группы разведчиков, смотрел на широкую долину, на Сеттлендскую дорогу, петлявшую внизу, и пытался понять причину своего волнения. Было душно, хотя днем прошел сильный ливень, отчего дорога стала труднопроходимой. Нет, не в этом дело. У воздуха был какой-то кисловатый привкус, напоминавший о той поре осенью, когда жгут опавшую листву, хотя время для этого прошло два месяца назад. Нет, и запахи здесь ни при чем. Все было странно, даже свет стал неестественным: быстро темнело, солнце уходило за черные тучи, а склоны холмов по сравнению с ними казались необычно зелеными. Но и такое он видел сотни раз. В чем же дело?