скачать книгу бесплатно
Стала подтягиваться любопытная публика из соседних отсеков и сочувствовать бедному заблудшему дедушке, ругая всех и вся, вспоминая его непутёвых родственников, бросивших больного старого человека на произвол судьбы, кляня на чём свет стоит нынешнюю власть и современные нравы. В такой обстановке Макарыч чувствовал себя как рыба в воде и ещё больше входил в кураж.
– Все меня бросили, никому я не нужен.
– А молодой человек, который сидел с вами, – он кто? – поинтересовалась сердобольная полная женщина.
– А я почём знаю, он даже чаю не захотел со мной выпить.
– Надо же что-то делать, – сочувственно произнесла другая, не менее сердобольная женщина.
– Граждане! – завопил старик. – Остановите поезд, я сойду, пока далеко не уехали.
Когда кто-то из пассажиров начал всерьез интересоваться, где находится стоп-кран, проводница не на шутку испугалась:
– Какой стоп-кран? Вы что? Погодите, я сейчас старшего позову.
Она вернулась с коллегой, оказавшимся довольно-таки крепким мужчиной, объясняя ему на ходу ситуацию, как будто тот не был в курсе происходящего.
– Ну что ж, на ближайшей станции будем высаживать, – сказал мужчина в форменной одежде.
Публика неодобрительно зароптала.
– Не волнуйтесь, граждане, мы передадим дедушку дежурному по вокзалу, там разберутся.
…Как ни упирался Макарыч, но силы были неравны, и он оказался на перроне незнакомой станции. Когда его волокли мимо внука, мирно курившего в тамбуре, он умолял проводников:
– Вот, у внучка спросите, он подтвердит!
– Вы знаете этого дедушку? Он утверждает, что вы его сопровождаете.
– Не знаю я этого психа. Он ещё в Москве ко мне привязался. Мне он сразу показался подозрительным.
– Предал деда? – уже стоя на перроне, сказал горько Макарыч. – Предатель! Ты первый предатель в роду Сосновских. Ну и катись к чёрту.
Старик громко сплюнул, отвернулся и пошёл вдоль состава.
– Ладно, дед, – примирительно сказал внук, – я пошутил. Залезай обратно.
– Да пошёл ты!
– Ну чего ты обиделся? Ты пошутил, я пошутил. 1:1. Залезай, а то поезд сейчас тронется.
Макарыч, не отвечая, медленно шагал вперед. Снова пришлось применить силу, чтобы втащить старика обратно.
Дальше ехали молча, расположившись каждый на своей полке. Если Макарыч был сильно подавлен, то у внука настроение заметно поднялось. Расплатившись бутылкой коньяка с проводниками за удачный розыгрыш, перед тем как залезть на верхнюю полку, он наклонился к отвернувшемуся к стене старику и тихо сказал:
– А всё-таки я люблю тебя, дед. Прости и не сердись.
Макарыч и без этого простил уже внука и нисколько не сердился. Он был счастлив. Его душу наполняла двойная радость: любимый внук возвращался домой – и появилась, наконец, достойная смена. Теперь можно с чистой совестью уходить на покой.
Судный день Василия Мухина
– Что вы на всё это скажете, товарищ Мухин? – спросил председатель товарищеского суда Фёдор Степанович Кулиш. – Да вы встаньте, встаньте, когда к вам обращаются. И отвечайте внятно и понятно, как всё произошло, как вы избивали свою жену и за что. Только всё по порядку и обстоятельно. Должны же мы, наконец, разобраться, кто прав, а кто виноват. Мы вас слушаем, Мухин.
– А шо говорить? Ну, пришёл, ну увидел, ну дал в глаз, блин… – вставая, произнёс обвиняемый.
– Вы, Мухин, – пропищала общественный обвинитель Вера Павловна Чижова, – излагайте всё по порядку. С чего всё началось и как вы докатились до того, чтобы поднять руку на женщину, мать ваших детей.
– Гражданин судья, – взмолился Мухин, – шо это она про детей? Нет у меня никаких детей.
– Значит, мать своих будущих детей, – не растерялась Вера Павловна. – Не уходите от ответа, Мухин. И не надо здесь юлить.
– Да, Мухин, отвечайте по существу, – произнёс председательствующий, непонятно для чего постучав карандашом по графину с водой.
Отвечать по существу Василию Мухину было не под силу. Во-первых, он чувствовал себя в данной ситуации полным идиотом, а во-вторых, произнести фразу без мата для него было непосильной задачей. Матерные слова Вася начал произносить раньше, чем осилил слово «мама». Сказалось воспитание отца и старших братьев. В шахте было ему легко и просто общаться с коллегами – там этот язык был предельно понятен каждому горняку, но в суде, пусть даже товарищеском, Василий чувствовал себя явно не в своей тарелке. А ведь говорить что-то надо.
– Гражданин судья… – неуверенно начал Мухин, но председательствующий его оборвал:
– У нас суд товарищеский, и тут обращение принято «товарищ». Не волнуйтесь, Мухин, мы здесь, прежде всего, чтобы вам помочь стать на правильный путь. А если мы не найдём взаимопонимания, то передадим это дело уже в гражданский суд, а там уже будут с вами не так говорить. Давайте всё по порядку рассказывайте, с чего всё началось.
В зале сидело около полусотни человек. Одни пришли из любопытства, других обязали присутствовать как представителей участка, на котором работал обвиняемый. Один из этих представителей, коллега и друг Мухина Витька Хромушин, выкрикнул:
– Давай, Васёк, расскажи по-быстренькому, а то на автобус опоздаем.
– Попрошу тишины в зале! – строго крикнул председатель. – Мы вас слушаем, Мухин.
– Ладно, всё расскажу, – покрываясь потом, произнёс обвиняемый. – Только не перебивайте, Христа ради. Кгм… кгм… Давеча крепим лебёдку в штреке. Я и этот му… Казбек нерусский. Я откос в лапу вставил… он, ссс…, длинный, блин… Я держу, тяжёлый, б… бляха… Ору этому мму… Казбеку: «Подбей лапу, бб…»! А он, ммму… «Чем бить буду?». Я… мне тяжело, ббб… лин, ору: «Возьми кувалду, ддолб… бб, и бей по лапе!». А он, ммм… «Больна будит!». Я ему: «Х… нерусский, бей по лапе, говорю, мать твою за ногу!». А этот ддол… бак своё: «Больна будит!». У меня спина, бб.., трещит, я держу откос… У меня ж… в дулю.., в глазах мухи, ору: «Бей, ббб!.. Я уже не могу, б.., сколько можно же ж… Бей, ссу…»! А он опять: «Больна будит!». Ну не ммму…? У меня уже сил нет, думаю уже, брошу нах… эту хху… дровеняку, блл… А как подумаю – опять подымать, то думаю: ну её нах… Ору этому пи… «Бей по лапе, турецкий твой папа, она железная!». И этот му… как ухху… мне кувалдой по ноге… Ёпп… понский его папа! Догнал бы – убил бы нах… этого пи… пианиста, блин. Кинул ногу в канавку нах… Вода, бб.., аж шипит. Думал, поможет. Них… ббб… Синяя, ббб… Как баклажан у негра. А этот пи… анист… нну, Казбек: «Я же говорил, больна будит». Я в него кинул кувалду… ббб… Промазал нах… А то убил бы нах… Тут начальник пришёл, говорит: «В больницу надо». Ну, нах… В больнице я не лежал! Тогда он говорит: «Пи… ну, в общем, иди домой». Я и попи… ну, пошёл домой. А Тоська, су… Ну, не знала, что я раньше приду, бб… Гришка, мразь, тоже не знал, пи… Ну, он тоже пианист, только умный, не то что этот ммму… Казбек. Я захожу, а они е… ну, как его… Вот, блин, как это называется? Ну, ладно, Гришка в окно… С моей ногой куда, нах… гнаться за этим молокососом. А Тоська, ссу… голая совсем, бб… говорит: «Вася, это не то, о чём ты подумал». Я ей: «Ты шо, ох… совсем, бб… У меня нога больная, б…, а глаза здоровые пока ещё, нах…»! А Тоська: «Вася, не верь глазам своим, верь мне!». Ну, нах… Я ещё не совсем е… ну, не поехал, нах…. Глазам своим не верить, куды ни нах… Дал ей промеж глаз, а рука у меня тяжёлая, блин, а то бы растянул удовольствие, нах… Думаю, убью ещё, нах… Потом, нахх… посадят… Ну её нах… И пошёл к куму лечиться, блин… Вот.
К концу рассказа кое-как сохраняли спокойствие только председательствующий Фёдор Степанович и тощая, как велосипед, старая дева Вера Павловна – общественный обвинитель: обязывала возложенная на них ответственность. Остальные катались от смеха в самом прямом смысле, особо смешливые сползли под сиденья откидных кресел. Напрасно судья стучал карандашом по графину, призывая к порядку, напрасно грозил кому-то кулаком в зал. Контроль над публикой был безнадёжно утерян. Но недаром Фёдор Степанович Кулиш два года учился на юридическом (ходили слухи, что выгнали его из института за пьянку); он поднялся во весь свой далеко не богатырский рост и крикнул в зал:
– Товарищи, это же вам не балаган! Будьте благоразумны! Решается судьба вашего товарища! Вам что, хочется, чтобы его посадили?
Этого никому не хотелось, и зал притих. Смеяться, конечно, не перестали, но делали это уже не так громко. Как только стало немножко потише, судья продолжил:
– Может быть, кто-то сможет перевести на нормальный язык, что тут нагородил этот нах-них? Что скажет общественный защитник?
Общественным защитником от участка был выдвинут я. Язык своего товарища я хорошо понимал, но даже не это было главным. Мне были в подробностях известны все обстоятельства этого «запутанного» дела, поэтому я был тоже не прочь блеснуть красноречием:
– Товарищи! Двадцать пятого числа Вася Мухин и Казбек Алиев крепили в восьмом штреке лебёдку. Вася вставил в металлическую лапу четырёхметровый откос. К лапе на цепи крепилась лебёдка. Чтобы лебёдку не сорвало при погашении арочной крепи, её нужно надёжно закрепить. Откосом служило бревно, мокрое и тяжёлое. Чтобы распереть откос между кровлей и почвой, нужно было подбить низ откоса. О чём Василий и попросил Казбека. Но Казбек по-русски понимает плохо…
– Да, плохо понымаю, савсэм плохо, – выкрикнул со своего места Алиев. – У мэдвэда лапа есть, у человэка лапа есть, у лэбьётка лапа – нэт.
– Вот, сами видите, – продолжил я. – Вместо того чтобы подбить лапу, Алиев врезал Васе кувалдой по ноге…
– Он сказал, что у нэго железный лапа, – опять выкрикнул с места Казбек. – Я подумал, навэрно, протэз. Я лэгонько попробовал – нэ сылно ударыл.
– Ага! Не сильно! – воскликнул подсудимый. – У меня аж с конца закапало…
– Мухин, не забывайтесь! – строго сказал председатель. – Вы в суде, а не в забое. Защита, продолжайте.
– Ну, Казбек нанёс пробный удар слегонца по ноге Василия кувалдой. Понятно, что больно. Тут пришёл начальник участка. Осмотрели ногу. Начальник предложил Васе обратиться в здравпункт, потому что было подозрение на перелом, но Мухин отказался. Тогда Петрович говорит: «Иди домой, Вася, дам тебе пару отгулов на лечение, если нет перелома. А если перелом, тогда иди в больницу». Вася пришёл домой на пару часов раньше обычного и застал жену с любовником. Гришка убежал. А жене куда деваться? Вот Василий и не сдержался – наказал за супружескую неверность. Поэтому я прошу товарищеский суд учесть все обстоятельства дела и быть снисходительными к нашему товарищу, передовику производства, скромному в быту и в личной жизни, примерному семьянину и труженику.
На этом моё красноречие иссякло.
– Да уж, – пробормотал растеряно Фёдор Степанович, – дела-а. Как же так, Антонина, – обратился он к женщине в первом ряду, на которую до сих пор никто не обращал никакого внимания, – сама набедокурила и на мужа жаловаться пришла?
Женщина подняла голову, затем встала. Оба её глаза почти полностью скрывались за чёрными кругами, поблёскивали только две узкие щелочки. Это была жена Василия Мухина, женщина с аппетитными формами, в скромном платье и при этом с ярко накрашенными губами, что только усиливало впечатление от мастерски проделанной работы мужа.
– Да нешто я на моего Васятку жаловаться пришла? – удивилась, с нотками возмущения в голосе, женщина. – Мой Васятка хороший! Я бы на него ни в жисть жаловаться не пошла. Подумаешь, ударил разок. Делов-то! Других баб без дела колотют мужики – и ничего, не жалуются.
– Я вас совсем не понимаю, – вытаращил глаза председательствующий, затем налил полный стакан воды из графина и залпом выпил. – Чего же вы тогда хотите?
– А чтобы ихнего начальника, этого Петровича, наказали.
– А его-то за что? – ещё больше удивился Фёдор Степанович.
– Ну как же? – в свою очередь изумилась женщина непонятливости судьи. – Это из-за него рушится наша семья.
– Да почему это из-за него? – уже не скрывал возмущения Кулиш.
– Да ну как же? – искренне не понимала тупости председательствующего Антонина. – Если бы Петрович не отправил моего Васятку раньше времени домой, то всего бы этого не было и семья бы наша не рушилась. А теперь Васятка отказывается со мной жить.
Зал загудел. Фёдор Степанович осушил второй стакан. Старая дева, общественный обвинитель, стала усиленно протирать очки.
– Я всё же не могу понять, Антонина, – стараясь сохранять спокойствие, сказал Кулиш, – от нас чего ты хочешь? Чем мы можем помочь в ваших семейных делах?
– А накажите Петровича и Васятке скажите, чтоб домой шёл, – уверенно потребовала женщина.
– Это ваши семейные дела. Разбирайтесь сами. Мы тут при чём?
– Вас поставили судить, вот и судите по справедливости. Не хотите наказывать начальника? Ладно, не надо! У вас никогда начальство не виновато! Но Васятку верните домой!
– Да забирай ты своего Васятку и иди себе… – начал закипать Фёдор Степанович.
– Ну, так вы ему скажите, чтобы домой шёл, – не отступала женщина.
– Да как я ему скажу? Он взрослый человек, сам знает, что ему делать.
– Не хотите, значит, по-хорошему, – в голосе женщины прозвучала угроза, – и на вас управа найдётся. Я в горком пойду!
– Да иди, иди куда хочешь!
– И пойду! Я этого так не оставлю! У нас семья рушится, а тут такое равнодушие. Вы ещё попомните меня, Фёдор Степанович!
– Мухин, дорогой, – взмолился общественный судья, – забери нах… бога ради, свою жену и идите, дома разбирайтесь, а то я уже них… ни хрена не соображаю. Все мозги за… замучила в доску! Заседание товарищеского суда объявляю закрытым! Просьба всем разойтись к е… едрёной маме.
Фёдор Степанович вылил остатки воды в стакан, но не выпил, а плеснул себе за ворот рубахи и повалился на стул, растирая ладонью грудную клетку.
– Дурдом, – пробормотал он, глядя на весёлую публику, покидающую зал. – Такого цирка у меня ещё не было.
Последней зал покидала чета Мухиных. Антонина, вцепившись в руку мужа, пыталась тянуть его к выходу и приговаривала:
– Васятка, ну пойдём домой. Ты же слышал, что сказал Фёдор Степанович: чтобы ты забирал меня домой и там разбирался. А я согласная. Я и курочку приготовила, как ты любишь, и оладушков напекла. Ну, пойдём домой, Василёчек…
Надёжное средство
На нашей шахте сменилось руководство. Пришёл молодой, красивый, энергичный директор с огромным багажом идей. Жизнь на предприятии завертелась с новой силой. Как говорится, новая метла по-новому метёт, и вместо старых кадров на шахте стали появляться новые лица. Причём преимущественно среди женского персонала. На шахте, как и в армии, мужчины составляют подавляющее большинство, и к женщинам у шахтёров особое отношение: как конторских работников их тихо, а иногда и не очень тихо, ненавидят, но как представительниц прекрасного пола обожают. Надо сказать, что наши конторские дамы и до этого отличались привлекательностью, но с приходом нового директора стали появляться просто красавицы. Что наш директор – страстный поклонник женщин, всем стало известно очень быстро. Очередную любовницу из аппарата управления стали называть «мамкой», что нисколько ту не смущало, пока она находилась в фаворе. Однако новый руководитель не отличался особым постоянством, и смена «мамки» не заставляла себя ждать. Но речь пойдёт вовсе не об этом.
Однажды директор не смог устоять перед красотой очередной претендентки на рабочее место и принял её в бухгалтерию на освободившуюся должность: ее предшественница пенсионного возраста ушла на заслуженный отдых со всеми полагающимися почестями. Звали молодую красавицу Елена. И она действительно была прекрасна во всех отношениях. Высокая, стройная, улыбчивая… Притязания директора отвергла сразу, и он быстро к ней остыл, благо на его век красавиц хватало с избытком. Зато на Леночку запал мой коллега, начальник третьего участка Сергей Петрович Парфёнов, в общении с друзьями – просто Серёга или Петрович. И ведь женатый человек, жена тоже далеко не уродина, двое детей. У Лены детей пока не было, но муж-то был – и, судя по поведению молодой женщины, любимый муж. Однако на Серёгу это не имело никакого влияния. Уж как он не подъезжал к предмету своего обожания! И конфеты с тортами приносил в бухгалтерию, и шампанским баловал весь отдел, и рассыпался в комплиментах. Но красавица твёрдо держала дистанцию, не давая даже повода усомниться в её порядочности. Серёга, в полном смысле этого слова, начал сохнуть. Дела в семье и на руководимом им участке пошли резко вниз. Друзья знали о его безнадёжном увлечении, сочувствовали ему, пытались вразумить, но тщетно.
Однажды он стоял со своим лучшим другом, начальником четвёртого участка Николаем, и они о чём-то беседовали. Я подошёл, поздоровался и поинтересовался:
– Опять, Колька, Серёгу воспитываешь?
– Скоро совсем помешается от этой Ленки, – ответил сочувственно Николай.
– Ох, братцы, худо мне совсем, – пожаловался Серёга, – уже до развода дело доходит. Месяц к жене не подхожу. Не могу просто. Стоит у меня Ленка перед глазами – и всё тут. Я только и представляю, как я с ней и так, и вот так, и вот так.
Он жестикулировал руками, показывая как именно, но моей фантазии не хватило, чтобы представить эти немыслимые позы.
– Вот только её и вижу, – продолжал жаловаться Серёга, – и ведь прекрасно понимаю, что надеяться не на что, а поделать с этим ничего не могу.
– Да, брат, – вздохнул сочувственно и я, – тут без хорошего психолога не обойтись.
– А напиться пробовал? – спросил Николай. – Давай напьёмся сегодня.
– Да пробовал я, – махнул рукой Сергей, – только хуже становится.
– А если клин клином? – предположил я.
– Я же тебе говорю: даже смотреть на других не могу! – простонал Сергей.
Мы увлеклись разговором и не заметили, как к нам подошёл ещё один наш коллега, начальник первого участка, мудрый Иван Николаевич, который, как и все мы, был в курсе ситуации.
– А ведь Володька прав насчёт психотерапии, – сказал он, и мы все обернулись к нему. – В тебе, Серёга, бушует страсть. Это никакая не любовь. В этом нет никаких сомнений. Только плотские чувства преобладают над разумом – и ничего больше.
– А мне-то какая разница: плотские – не плотские? – с тоской произнёс Сергей. – Что делать, лучше скажи, Николаич.
– Да, Николаич, – поддержал друга Николай, – умничать мы тут все можем, а вот как помочь другу, не знаем.
– Хорошо, – согласился умудрённый жизненным опытом коллега, – знаю одно надёжное средство, но предупреждаю: если я ошибся и это не страсть, а настоящая любовь… Тогда звыняйтэ, бананив у нас нэма. Тут ничего уже не поможет.
– Да говори уже, Иван Николаевич! – не выдержал я.
– Ладно, полезно вам всем на будущее. Тут важно включить воображение на полную катушку. Результат гарантирую. Вот ты, Серёга, видишь Ленку всегда красивой, ухоженной, нарядной, отсюда у тебя возникают соответствующие ассоциации. А ты представь её дома, растрёпанную, неумытую и третий день страдающую от запора. Погоди ты, Колька, смеяться! Вот бедная женщина три дня никак не может сходить по-большому, мучается, страдает, снова садится на унитаз и делает очередную безуспешную попытку освободить кишечник. Напрягается так, что кровью наливается лицо, на лбу набрякают и вздуваются вены, выступает противный липкий пот, потом из орбит вылезают налитые кровью глаза…
Иван Николаевич продолжал красочно описывать все ужасы запора, вероятно, сам на себе имел возможность прочувствовать все его «прелести». Мы обступили новоявленного психотерапевта и внимали его поучениям. Николаич всегда у нас славился как мастер разговорного жанра, слушать его было интересно, а иногда и поучительно. Не знаю, сколько бы длился этот сеанс внушения, если бы его вдруг не прервало появление самой Елены. Её с какими-то бумагами вызвал к себе директор, и она, с папкой в руках, как всегда красивая и нарядная, с неизменной очаровательной улыбкой вышла из конторы и направилась в здание комбината, где располагался кабинет директора. А мы оказались как раз у неё на пути. Увидев Леночку, мы дружно повернулись в её сторону, окаменели на мгновение, но тут одновременно до сознания каждого дошёл посыл нашего Кашпировского, и мы разразились диким хохотом. Бедная Леночка подумала, что у неё что-то не так с внешним видом, оглядела себя быстро, опустив голову, ничего не нашла, потрогала волосы рукой, но поскольку мы продолжали хохотать, сочла необходимым вернуться в отдел. Осмотрев себя в зеркале и опять ничего не найдя, спросила у коллег:
– Что у меня не так?
