скачать книгу бесплатно
А вы, умники? Начитались книжек, наслушались чужих слов и решили, что все понимаете. – Это уже было похоже если не на революцию, то – на бунт.
По крайней мере – коммунального масштаба.
– Злата, мы понимаем далеко не все, но знания никогда не мешали пониманию.
– Какие знания?
Вот вам вдолбили в голову, что с молодой девушкой спать нельзя, вы и повторяете.
И еще и называете это православным воспитанием. – Констатация параметров ситуации завершилась вопросом:
– А почему же, если нельзя до восемнадцати, девочка созревает в двенадцать?
Как это Бог такую промашку допустил?
– Ну… – понимая, что говорю ерунду, я сопротивлялся довольно вяло, просто не желая сдаваться без арьергардного сражения. – Наверное, Бог посылает нам испытания.
– Так, по-вашему, Бог – это какой-то провокатор?
Вы и Бога себе придумали по своему пониманию.
Мне нечего было сказать, потому что, на мой взгляд, в наше время бессмысленно называть сексуальные отношения грехом, как это продолжает делать отставшая от жизни церковь.
И пора уйти от мысли – не ложись в постель.
Эту мысль, наши дети давно уже заменили на идею – ложись в постель с достойным себя.
Впрочем, этой подмены не заметила не только церковь, но и все наше поколение.
Я ничего не ответил на последние слова Златы; и она воспользовалась моим молчанием:
– Так.
О чем бы мне вас еще спросить?
– Спрашивай о чем хочешь, – сказал я; мне было искренне интересно, но я на всякий случай задал параметры будущих вопросов Златы:
– Только никогда не спрашивай о том, что тебя не интересует.
– А если мой вопрос будет вам интересен, вы запомните его?
– Я запомню твой вопрос, если мне будет интересен мой ответ.
– Почему?
– Потому что в вопросе самое интересное не вопрос, а ответ.
– Вы в Бога верите? – спросила Злата. И я понял контрольность ее слов.
Такое нам с девочкой обоим досталось время – о чем бы мы ни говорили, рано или поздно заговариваем о том, о чем мы не имеем ни малейшего понятия.
– Вы в Бога верите? – повторила свой вопрос она.
В отклик я промолчал, не зная, как ответить на ее вопрос самым понятным и ей, и мне образом; и Злата доспросила:
– Почему вы молчите?..
…Я знал, почему я молчу.
Я – атеист; но, проходя мимо церкви, крещусь.
Зачастую единственным на улице.
И то, что я не верю в существование Бога на небе, креститься, глядя на купола, мне не мешает.
Не мешает же мне стремиться делать своими картинами и этот мир, и свою страну лучше, несмотря на то, что, по крайней мере в пределах своей страны, я не верю, что это можно сделать.
Однажды мы разговорились с моим другом, художником Андреем Кавериным, о том, что теперь все вдруг стали говорить, что верят в Бога, и он уточнил Писание для наших современников:
– Скажи мне, когда твой сегодняшний Бог стал твоим сегодняшним Богом, и я скажу – кто ты?..
– … Почему вы молчите? – повторила свой вопрос Злата.
Выбора у меня не было; и я сказал этой девушке правду:
– Я молчу потому, что ты – девушка, перед которой мне не хочется лицемерить.
И тогда Злата вздохнула:
– Что ж… Вы плывете правильным курсом. – И хотя я не понял – к чему относились ее слова: к Богу или к нежеланию лицемерить – ее похвала была мне приятна.
Правда, удовольствоваться мне пришлось не долго – девушка вновь обвопросила меня:
– А что такое, по-вашему, Бог? – И мне пришлось перехватывать инициативу – способ не всегда честный, но дающий возможность осмотреться и подумать:
– А – по-твоему?
– Бог – это такая штука, которой почему-то нет там, где говорят, что она есть, – вздохнула девушка; и я подкорректировал ее предположение, потому что знал, что люди прячутся за Бога только тогда, когда у них нет никаких аргументов:
– Зато он иногда встречается там, где его не ждешь.
Только в этих местах он называется по-другому.
– И как же он называется? – маскируя свое удивление, спросила Злата; и я ответил, зная, что Бог, о котором я говорю, имеет много имен:
– Совесть.
– Вы, конечно, скажете, что вы православный по воспитанию? – В ее вопросе не было улыбки, и в ответ на этот вопрос я так же серьезно промолчал.
Наверное, потому, что роль православного в постсоветской стране мне удавалась еще хуже, чем роль строителя коммунизма в стране советской. Может, оттого, что роли в театрах абсурда – вообще не для меня.
А что такое «православный по воспитанию» я вообще не знаю.
Как не знаю, что такое «православный по невоспитанности».
Вообще-то, говоря о Боге, я, как и все остальные мои соплеменники, плохо представлял себе – о чем говорю. И если я невольно несколько раз кивнул в сторону Аллаха или присел возле Будды, то, надеюсь, современники меня простят, хотя бы потому, что не заметят этого.
– Я думала, что вы – христианин? – проговорила девушка; и по ее выражению лица я понял, что она совсем не думала так.
– Нет, – ответил я.
– Почему? – В ее вопросе предполагалось множество ответов, но, вспомнив пыточные камеры инквизиции, которых в Европе я видел больше, чем храмов, потому что их было построено больше во много раз, я выбрал единственный ответ:
– Потому что христианство не делает людей христианами.
– Так вы вообще – против религии? – спросила Злата; и мне показалось, что она вновь проверяет меня.
– Я не против религии и религий.
Просто я понимаю, что в мировой истории религии были главной причиной и оправданием войн.
А в двадцать первом веке, когда мир не завоевывают, а покупают, религии могут стать единственной причиной третьей, последней, мировой войны.
В двадцать первом веке религии – главная опасность для существования человечества.
С другой стороны, уже то, что я заговорил с девушкой о религии, означало то, что я отношусь к религии с уважением. Если бы относился без уважения, плюнул бы и заговорил о чем-нибудь другом.
При этом я с уважением отношусь и к подвигам Геракла. Но это не значит, что я верю в то, что эти подвиги когда-нибудь свершались.
– Так вы – против Бога? – ожидая моего ответа, девушка в очередной раз приоткрыла ротик. И я в очередной раз грустно улыбнулся:
– Я не против Бога.
Я против тех, кто врет, – я сделал ударение на слове «врет», – что он за.
– А – если, говоря о вере, человек не врет, а действительно думает так?
– Я не против тех, кто говорит правду.
Даже если эта правда основана на лжи.
– Но есть же церковные догмы.
– Злата, догма – это то, что не успевает за временем.
– А что может быть критерием и опорой правды и лжи? – Девочка только думала, что задала мне сложный вопрос – в моем возрасте каждый, кто хоть раз задавался этим вопросом, давно нашел ответ на него:
– У правды – один критерий: искренность.
У лжи – одна опора – лицемерие.
Я понимал, что моя теория и Бога, и истины была глупой.
Потому что ее негде было применять.
Как и очень многие разумные теории.
– Так вы – атеист? – спросила она; и в ее голосе мне послышалась надежда мое здравомыслие.
– Понимаешь, девочка, – ответил я, подбирая каждое слово, – верующие уверены в том, что Бог есть. А атеисты – это люди, сожалеющие о том, что нами не руководит добрая, разумная, мудрая структура.
И если однажды Бог явился бы к людям, верующие упали бы на колени, а атеисты – зааплодировали бы его явлению.
Не знаю, что обрадовало бы Бога больше?
Может быть, атеисты – это просто христиане двадцать первого века.
– Понятно.
Вы уверены в том, что, как сказал Дарвин, – человек произошел от обезьяны? – Злата произнесла эти слова, явно сомневаясь в том, что я смогу ответить что-то разумное.
И в ответ я даже не сказал о том, что этого Дарвин никогда не говорил.
Просто поправил:
– Дарвин считал, что, для того, чтобы быть адекватным, живой организм видоизменяется под воздействием окружающей среды.
– Дарвинизм… – хотела что-нибудь возразить Злата, но не нашла – что.
– Дарвинизм – это грамотный взгляд на жизнь.
– Почему это?
– Потому что в него вписывается все.
– Что, например?
– Например – учеба в университете.
– Это – как?
– Через учебу в университете человек становится миру адекватней. – Я мог бы говорить и дальше, но девушка заставила меня замолчать тем, что задала вопрос, на который у меня не было ответа:
– А православная церковь?..
…Во время нашего, в общем-то, бессмысленного разговора я, как парусник в тумане, иногда нарывался на рифы разума этой девочки.
Так, не зная на что рассчитывая, я спросил ее:
