скачать книгу бесплатно
Когда дверь за гостями затворилась, Холлуорд тяжжко уселся на диване. На его лице было написано выражение страдания и боли..
Глава III
На следующий день в первом часу лорд Генри Уоттон двинулся по Кёрзон-стрит направляясь к Альбани. Он намеревался навестить своего дядю, лорда Фермора, доброго и вечьма неглупого старого холостяка со слегка грубоватыми манерами. В высшем свете он пользовался хорошей репутацией добродушного и щедрого человека, хотя все остальные, не получавшие ничего от его щедрот, считали его отпетым эгоистом. Охотнее всего он поддерживал тех, кто потешал и развлекал его. Отец лорда Фермора, во времена юности королевы Изабеллы, задолго до явления в свете Прима, был английским посланцем в Мадриде. В силу чрезмерно капризного характера, обиженный на то, что послом в Париж назначили другого, хотя этим постом он был обязан обладать по своему происхождению, изысканному сибаритскому воспитанию, прекрасно поставленной английскому слогу его дипломатических нот, а также и по своей ненасытной жажды наслаждений. Сын, состоявший при отце в качестве секретаря, подал в отставку вместе со своим отцом – довольно опрометчивый, как тогда думали, поступок – и зависнув на несколько месяцев в своём имении, наконец вступил в наследство титулом и в итоге занялся изучением великого искусства аристократического ничегонеделанья.
В Лондоне в его владении находилось два огромных дома, но он предпочитал жить в меблированных квартирах, считая это менее хлопотливым делом, и по большей части заказывал завтраки и обеды в клубе. Лорд Фермор не забывал уделять внимание своим угольным копям в английских графствах; и эту плебейскую прихоть оправдывал тем, что благодаря своему нездоровому интересу к промышленным объектам и механизмам он, как это подобает приличному аристократу, может позволить себе топить свой камин натуральными дубовыми дровами!
По своим политическим взглядам это был отпетый консерватор, но только в те периоды когда консерваторов не было у власти, когда же они были у власти, он поносил их всячески, обзывая «бандой бешеных радикалов» и тому подобными эпитетами. Он вёл непрекращающиеся войны со своим камердинером, державшим его в ежовых рукавицах, и клацал на него зубами. Сам будучи жертвой, он сделал жертвами своих многочисленных родственников, которых безбожно терроризировал и подавлял. Воистину, такое диво могла породить только островная Англия, хотя он презирал и её, утверждая, что эта страна рано или поздно окажется на самом дне Ада. Он руководствовался принципами, старомодными до замшелости, хотя со временем почти все его предрассудки педантично подтвердил сам ход истории.
Войдя в комнату, лорд Генри узрел своего дядю восседающим в слоновой охотничьей куртке за раскуриванием сигары и брюзжанием по поводу какой-то статейки в «Таймс».
– Ты, Гарри? – приветствовал вошедшего старый джентльмен, – Что так рано? Думаешь, ранней пташке – жирный червяк? Вы, отмороженные худосочные, дэнди, ведь никогда раньше двух не вставали? Может, ты и из дому выходишь до пяти?.
– Меня привел сюда чисто клановый инстинкт, дядя Джордж, я должен признаться, мне от вас кое-чего надобно.
– Деньжат, поди? – вздёрнул голову лорд Фермор, состроив кривую мину, говорившую о том, что он шутит, – Ну, присаживайся и рассказывай поподробнее, чего надо! Молодёжь свихнулась и вообразила, что кроме денег на свете нет ничего интересного! Скоро в музеях в рамах будут выставлять одни банкноты, как образцы английской графики!
– Да, – подтвердил лорд Генри, оправляя бутоньерку в петлице, – они пока что воображают это, а когда взрослеют, поневоле убеждаются! Но мне деньги ни к чему! Дядя Джордж, поверьте, деньги нужны лишь тем, кто каждый день платит по счетам, а мне по своим платить не надо. Бодливой корове, как говорится, бог рогов не даёт! Кредит – вот главный капитал младших сынов рода, и на этот капитал можно неплохо жить. Помимо этого, я испокон веков имею дело только с поставщиками Дартмура, а потому они никогда меня не третируют. Мне от вас денег не нужно, нужна информация, не тряситесь пожалёйста от страха, от этого витамины пропадают, мне нужна, конечно, не полезная – совершенно бесполезная информация.
– Ладно! Я могу сказать вам лишь то, что наличествует в любой «Синей Книге» («Синяя книга» отчеты различных государственных, промышленных и прочих заведений). Англии, Гарри, хотя нынешние штукари и кропают там массу благоглупостей. Когда я пробавлялся дипломатией, дело обстояло гораздо лучше. Но я наслышан, нынче дипломатов отбирают по экзамену и их развелось – пруд пруди! Чего ж от них можно ожидать? Все эти экзамены, сэр, это чистейшей воды надувательство, сущий вздор, вздор и ещё раз вздор с первой до последней буквы. Если вы – джентльмен, то вы знаете всё, что нужно; а коли вы не джентльмен, то все ваши знания всё равно ни черта не стоят!
– Дядюшка Джордж, учти, мистер Дориан Грей ни в каких «Синих Книгах”не упомянут, – медленно проговорил лорд Генри.
– Мистер Дориан Грей? Тогда кто он такой? – спросил лорд Фермор, нахмурив свои густые седые брови.
– Вот в том-то и дело, что я зашёл узнать, дядя Джордж, что это такое. Впрочем, вернее, я кое-что знаю, и в курсе, кто он такой. Он внук последнего лорда Кельсо, мать его носит фамилию Деверё, полное её имя леди Маргарита Деверё. Не будете ли вы так любезны рассказать мне всё о его матери. Что она из себя представляет? За кем она была замужем? Раньше вы в этом смысле были просто ходячей инциклопедией, так что могли случайно сталкиваться и с ней. Сейчас я очень заинтересовался мистером Гремя. Я только что свёл с ним знакомство.
– Внук Кельсо! – эхом, отозвался старый лорд. – Внук Кельсо!.. Да-да!… Я довольно близко был знаком с его матью. Если мне изменяет память, я даже был на её крестинах. Она была сногсшибательно красива, эта Маргарита Деверё, и все светские самцы спали в неистовство, когда она сбежала с одним прощелыгой, у которог гроза душой не было, с абсолютным ничтожеством, дорогуша, это был какой-то мелкий офицерик из замшелого пехотного полка или что-то подобное. Конечно, я помню все, как будто это было вчера. Бедняга был убит на дуэли в Спа, несколько месяцев спустя после свадьбы. Это была ужасная история. Говорили, что Кельсо раздобыл какого-то низкого авантюриста, какого-то бельгийца-подлеца, чтобы тот оскорбил его зятя публично; подкупил его, сударь мой, подкупил, и тот наколол юношу на шпагу, как вальдшнепа на вертел. Дело тут же замяли, но, ей-Богу, долгое время после этого Кельсо поглощал свой клубный обед в кромешном одиночестве. Говорят, он вернул свою дочь обратно, но она больше никогда не удостаивала его ни единым словом. О, да, да, скверная это история. Не позднее, чем через год она тоже умерла. Так, ты сказал, у неё был сын? Сын? А я совсем забыл об этом. И что это за человек? Если он родился в мать, наверняка, он красавчик!
– Да, он весьма хорош! – подтвердил лорд Генри.
– Надеюсь, ему уготовано попасть в хорошие руки, – продолжал старый лорд, – Если только Кельсо упомянул его в завещании, ему достанется куча денег. Его мать тоже была отнюдь не бесприданницей. Всё поместье Сельби целиком досталось ей от деда. Её дед ненавидел Кельсо, называл его крохобором. Да он в сущности крохобором и был. Как-то раз он прикатил в Мадрид, как раз и я был там. Ей-богу, если б вы знали, как я опускал глаза, испытывая за него стыд! Королева несколько раз дорашивала меня об этом увальне-англичанине, который всегда торгуется за грош и ссорится из-за медяков с извозчиками. О нём такие смешные анекдоты ходили, закачаешься! Я целый месяц не осмеливался показаться при дворе. Можно только надеяться, что с внуком он обращался не хуже, чем с извозчиками.
– Ничего не знаю! – отмахнулся лорд Генри. – Я полагаю, молодой человек более чем состоятелен. Дориан пока не достиг совершеннолетия.. Во владение Сельби он уже вступил. Он мне сам сказал. А что… его мать в самом деле была феноменально красива?
– Маргарита Деверё была одним из совершеннейших созданий, какие только можно себе представить, Гарри. Но я никогда не понимал тайные пружины её странных поступков. У неё были все возможности выскочить замуж за любого! Даже Кардингтон не находил себе места и сходил с ума, готовый ради неё на всё. К несчастью, всем членам её рода был свойственен этот дурацкий романтизм. Это её и сгубило. Мужчины её рода как на подбор всегда были ничтожествами, но женщины, будто компенсируя эту ущербность, были ей-богу, потрясающи. Кардингтон ползал перед ней на коленях. Он сам признавался мне в этом. Она же потешалась над ним. В то время во всём Лондоне не было другой девицы, которая былы бы способна не дрогнуть пред ним. Да, кстати, Гарри, раз уж мы завели волынку о самых глупых браках, что за чушь молол мне твой отец, когда рассказывал, что будто Дартмура приспичило жениться на американке? Неужто он сдал англичанок в утиль?
– Дядя Джордж, вы и вправду ничего не знаешь? Теперь это очень модная забава – женитьба на американках!
– За англичанок, Гарри, я готов держать пари против всего мира! – загорячился лорд Фермор, стуча кулаком по столу.
– Сейчас все выигрышные ставки – на американок!
– Только завода у них ненадолго хватает! – пробурчал дядя Джордж.
– Да длинные забеги не для них, но они на своём месте в скачках с препятствиями. Берут барьеры с лёту. Думаю, Дартмуру мало не покажется!.
– У неё есть родня? – пробурчал старый аристократ. – Кто они?
Лорд Генри покачал головой.
– Американские девушки так же ловко умеют скрыть свою родню, как англичанки свои шашни! – закончил он, вставая.
– Наверняка, они владельцы какой-нибудь прелестной свинобойни на Среднем Западе?
– Это было бы абсолютным откровением для Дартмура, дядя Джордж, – Я наслышан, что в Америке выращивание свиней – одна из самых наивыгоднейших и уважаемых занятий. Выгоднее только политика!
– Эта американка хоть хорошенькая? Или какая-нибудь страшная грымза?
– Ну, разумеется, она талантливо изображает из себя красотку! Это обычная тактика американок. В этом секрет их неотразимости.
– И чего этим американкам не сидится в своей Америке? Ведь они с пеной у рта уверяют всех, что там просто рай для любой женщины.
– Так и есть. Не оттого ли они, взяв пример с праматери Евы, они так стремятся рано или поздно сбежать оттуда? – сказал лорд Генри., – До встречи, дядя Джордж! Извините, я боюсь опоздать к завтраку, если останусь здесь ещё хоть на минуту. Благодарю вас за информацию, она мне очень пригодится. Я люблю две вещи: знать всё д опоследней задоринки знать о моих новых друзьях и желательно ничего не узнавать о старых.
– Где же ты столуешься, Гарри?
– У моей тетушки Агаты. Я напросился к ней сам, сказав, что приду вместе с мистером Греем. Он её главный ргоtege.
– Гм! Вот что я вам скажу, Гарри, нижайше попросите её, чтобы она больше не осмеливалась надоедать мне своими благотворительными лозунгами. Они у меня вот где сидят! И с чего бы эта удивительная женщина взяла, что моё творческое вдохновение обязательно должно быть занято только писанием чеков для её идиотских фантазий?
– Ладно, дядя Джордж, я конечно скажу ей это, только от неё это отскочит, как от стенки горох. Филантропия, увлечённая ложной благотворительностью, кончает полной утратой человечности. Им это свойственно в высшей степени.
Старый джентльмен одобрительно крякнул и дал знак слуге провожать гостя. Лорд Генри прошёл через весь пассаж и вышел на Берлингтон-стрит, после чего направил стопы в сторону Беркли-Сквер.
В ходе прогулки, он то и дело прокручивал в уме всё то, что услышал от дядюшки о семействе Дориана Грея
«Ничего себе историйка!» – думал он. Хотя рассказ был преподан лорду Генри в весьма общих чертах, в нём было нечто, почти до слёз тронувшее его. Нечто очень романтическое несвойственное грубым нравам нынешнего века, присутствоало в этом рассказе.. Прелестная девушка, отдавшая всё своей безумной любви… Несколько недель райского блаженства, уничтоженного гнусным, чудовищным преступлением. Следом за этим – месяцы неразделённых мучений и наконец ребёнок, рождённый в боли. Мать вырвана из жизни смертью, а бедный мальчик проязает в сиротстве и тирании старика с ледяным сердцем. Да, это была интересная мизансцена. Такие декорации не могли не оттенить на своём фоне юношу, делая его облик много живее и рельефнее. Всё прекрасное, что существовало на свете, всегда имело свою трагическую сторону. Ради цветения самого крошечного цветка Вселенная должна претерпеть нечеловеческие муки… Но как обворожителен был Дориан прошлым вечером, когда они сидели вдвоём за обедом в клубе, с каким растерянным взором, с какой трепетной тревогой, с каким выражением робкого удовольствия на пухлых полуоткрытых губах смотрел он насобеседника. В свете алых абажуров, трепетавшие и бросавшие быстрые отблески свечи оттеняли цветущую красоту его ровного чистого, розового лица. Побуждать его к разговору было почти то же самое, что трогать струны редчайшей скрипки. Как он был отзывчив к легчайшим касаниям и едва ощутимому дрожанию смычка… Что-то неуловимо-завораживающее было в этой игре, когда можно ощутить силу своёго влияния на человека. Ничто иное не могло идти в сравнение с этим не могло сравниться с этим. Вливать свою сущность в какое-нибудь ладное существо, дать время на то, чтобы новое содержание прижилось там, ощущать отзвуки своих выношенных жизненным опытом идей, форсируя звучание чарующуей музыки страстной юности; культивируя нежную амврозию и смакуя её неповторимый аромат, привить другому человеку свой темперамент, в этом заключалось истинное наслаждение, можно сказать, самое большое счастье, какое может достаться человеку всех наслаждений, доставшихся в наш филистёрский, ограниченный век с его низкими поползновениями и грубо-материалистическими наслаждениями…
Да, несомненно, этот юноша, волей такого необычного, счастливого случая представленный лорду Генри в мастерской Бэзила, – изумительный тип, или… во всяком случае… из него можно вылепить нечто изумительное.. Все сокровища человеческой натуры за ним – воспитанность, обаяние, непорочная чистота юности и наконец красота, да, та самая красота, с которой могут поспорить только лучшие древнегреческие изваяния. Из него можно было бы изваять почти всё – сотворить титана или ярмарочную игрушку. Какая жалость, что такой совершенной красоте рано или поздно суждено будет портиться и увядать!
А Бэзил? Насколько же то, что он говорил, интересно с психологической точки зрения! Новый стиль в искусстве, новое ощущение бытия, неожиданно пробуждённое одним лишь присутствием человека, которому в голову не придёт что-то подозревать. Безмолвная душа Природы, обитавшая в дремучей чаще и неслышно бродившая в цветущих долах, вдруг открыто явила себя, словно гордая дриада, бесстрашно устремилась к душе художника, который неутомимо искал её, пробуждая в себе предчувствие скорой встречи, встречи, энергия которой раскрывает ему дивные тайны мира, где самые простые вещи, образы и формы вещей, так сказать, обретают идеальное совершенство и глубинную символическую ценность, из смутной мечты, из грёзы превращаясь в реальность. Как это всё очаровательно!
Прошлые века демонстрируют нам нечто подобное Не Платон ли превратил мысль в высокое искусство, первый открыл чудо философии.?
Не Буонаротти ли воплотил их в цветном мраморе, подобнорм венку сонетов? Но и в наш век это не утратило новизны..
Да, он попытается стать для Дориана Грея тем, чем молодой человек, сам того не зная, стал для художника, творца этого дивного портрета. Он будет пытаться обрети полновластие над Дотрианом, собственно говоря, наполовину он приблизился к этой цели. Удивительная душа юноши станет его собственностью. Каким богатством, каким разнообразием достоинств Провидение оделило это дитя Любви и Смерти..
Лорд Генри резко остановился и кинул быстрый взгляд на окружающие дома. Убедившись, что в задумчивости он проскочил дом своей тетки, и удалился от него на довольно приличное расстояние, он улыбнулся и повернул обратно.. Когда он заскочил в тусклый вестибюль, дворецкий отрапортовал, что все уже завтракают в столовой. Передав шляпу и трость и шляпу одному из лакеев, лорд Генри прошел внутрь комнаты.
– Ни дня без опозданий, Гарри! – всплеснула руками его тетушка и укоризненно покачала головой.
Он принуждённо извинился, с лёту выдумав какое-то пустое объяснение и, присев на свободное место рядом с хозяйкой, обвел взглядом всех гостей. Дориан, краснея от радости и смущения, застенчиво кивнул ему с другого конца стола. Лорд Генри сидел напротив герцогини Гарли, дамы удивительно добродушной и весёлой. Все её знакомые очень любили её, извиняя преобладание в сложении её тела тех преизбыточных архитектурных форм, которые в дамах, не осчастливленных титулами герцогинь определяются современными историками крайней тучностью. С одной стороны от неё, справа, восседал сэр Томас Бёрдон, представлявший в парламенте радикальную партию. В общественной жизни он он был целиком во власти взглядов своего лидера, а в частной жизни являлся фанатическим патриотом хорошей кухни и прислушивался к советам излюбленных поваров, предпочитая неукоснительно следовать мудрому, древнему установлению: «Воюй вместе с либералами, обедай вместе с консерваторами!». С левой стороны от герцогини сидел мистер Эрскин из Тредлн, побитый жизнью джентльмен, весьма начитанный и не без культурного налёта, человек вполне симпатичный, усвоивший, надо сказать, дурную привычку помалкивать так, как будто его будут пытать за каждое произнесённое слово. Свою манеру держать язык за зубами он как-то раз объяснил леди, заявив, что, якобы, всё, что он хотел сказать действительно важного, он уже много раз выссказывал до тридцатилетнего возраста. Соседкой лорда Генри оказалась миссис Ванделёр, одна из самых закадычных приятельниц его тетки, воистину – каноническая святая, но так нелепо и крикливо одетая, что напоминала молитвенник в аляповатом, цветастом переплете. К величайшей удаче лорда Генри, её соседом по другую сторону лорда был некий лорд Фаудел, двуногий гомо сапиенс среднего возраста, владельца умнейшей головы и посредственных способностей, господина столь же пресного и пустейшего, как доклад министра земледелия в палате общин. Леди Ванделёр вела с ним беседу с той замороженной серьёзностью, которая, по ироническому комментарию лорда Генри, являет единственную добродетель подобных им полуживых оперсон, добродетель, от которой, как от какой-нибудь бородавки в паху, никто из них при всём желании никогда не способен отрешиться.
– Мы разговариваем, Генри, о бедном Дартмуре! – возвысила голос герцогиня, приветливо кивая ему через стол. – Как вы полагаете, он на самом деле женится на этой обворожительной девушке?
– Похоже, да! Герцогиня! У неё в глазах написано, что она решила сделать ему предложение!
– Какой кошмар! – удивлению леди Агаты, казалось, не было границ, – Всё золото мира тому, кто способен этому помешать!
Я наслышан из истиочников, более истинных, чем библия, что её папенька приторговывает в Америке разнокалиберной галантереей, или по другой версии – каким-то скобяным товаром! Мануфактурой, короче!
– Мануфактура! Американская мануфактура? Что это такое? – вопросила с пафосом герцогиня, удивлённо вздымая к люстре свои пухлые ручки.
– Американские романы! – ответил лорд Генри, на секунду отвлекшись от куропатки.
Герцогиня явна была озадачена.
– Ради бога, дорогуша, не реагируйте на него, – шепнула леди Агата ей на ухо, – Он и сам не в курсе, что говорит.
– Когда открыли Америку… – завёл было волынку радикал радикал и с головой ушёл в мир каких-то пыльных фактов и вековой статистики. Подобно всем ораторам, стремящимся исчерпать тему, он только исчерпывал терпениее своих слушателей. Герцогиня горестно вздохнула и прибегла к своей привилегии закрывать рты присутствубщих.
– Я бы от души была рада, если бы Америку никогданикто не открыл! – воскликнула она. – Эти америкакнки-людоеды так и норовят умыкнуть всех наших женихов!. Какое безобразие!
– Может так случится, что в конце концов, Америка вовсе и не так уж открыта, – воткнул фразу мистер Эрскин. – Я бы скорее предположид, что она еще едва только кем-то замечена.
– О-у! Но я имела счастье видеть экземпляры женщин-американок, – невнятным голосом ответила герцогиня, – и должна признать, что громадное большинство из них просто прелестны. Да, и одеваются прилично, все их туалеты выписаны из Парижа. Мне бы иметь их возможности!
– Есть версия, что после смерти американцы отправляются в Париж, – с издёвкой изрёк сэр Томас, знаменитый коллекционер занюханных острот.
– О как? А куда же после кончины деваются эти американцы? – вздела монокль любопытная герцогиня.
– Куд-куда! В Америку! Куда же ещё! – буркнул лорд Генри.
Сэр Томас брезгливо нахмурил бровь.
– Боюсь, что ваш племянник полон предубеждений против этой великой державы! – сказал он леди Агате, – Я исколесил её вдоль и поперёк, изъездил в салонах-поездах разных железнодорожных директоров, – эти директора оказались в этом отношении чрезвычайными паиньками. Они были просто воплощением любезности и милосердия. Клянусь вам, вояж по Америке имеет огромное воспитательное значение. Особенно для молодёжи!
– Но неужето нам обязательно нужно увидеть бойни Чикаго, чтобы прослыть образованным? – жалобно проскулил мистер Эрскин. – Мне, право, вовсе не по нраву такое инфернальное путешествие.
Сэр Томас уныло махнул рукой.
– У мистера Эрскина из Трэдди всё приличное население земли обретается только на книжных полках! Там они питаются баснями и сонетами, спят на библии или толстых рыцарских романах и пьют… Что же они там пьют, на этих пыльных книжных полках? Уж не знаю, что они там пьют! Амвродию, наверно! Мирру! Елей! Мы же, простые люди живём на земле, и предпочитаем воспринимать вещи такими, какие они есть на самом деле, а не читать о них в жёлтых газетах. Американцы невероятно творческий народ! Они божественно разумны. Это просто творческие монстры какие-то! Я полагаю, что неизмеримый разум – их уникальная черта. Да, мистер Эрскин, они чудовищно здравомыслящий народец! Ради денег они готовы на всё! И поверьте мне, старику, на слово, американцы даже не подозревают о существовании слова «глупость»!
– Как всё это ужасающе неприятно! – вторгся в беседу лорд Генр,. – Человек ещё спсособен выносить грубую силу, но не грубый разум, который, дай ему волю, рано или поздно уничтожит человечество. В грубом разуме есть что-то абсолютно нечестивое! Грубый разум стоит много ниже благородного ринтеллекта.
– Что-то я вас не совсем понимаю, вернее… совсем не понимаю! – сказал сэр Томас, багровея и превращаясь на глазах в перезрелый помидор.
– А я, лорд Генри, целиком на вашей стороне! – тихо улыбаясь, шёлковым фальцетом пропел мистер Эрскин, – Вы для меня – просто открытая книга!
– Парадоксы все прелестны, но в меру… в меру…! – эхом отозвался баронет.
– Кто сказал, что это был парадокс? – повернул голову мистер Эрскин. – Я совсем так не думаю! Да будь оно и так, кто усомнится, что путь парадокса – путь истины? Есть такие смельчаки? Чтоб испытать реальность, надо заставить её попрыгать на туго натянутом цирковом канате! Только когда истина становится вольтижёром, у нас есть возможность анализировать и препарировать её.
– Бог ты мой!, – огорчилась дяди Агата. – Как эти мужчины любят кровавые петушиные бои! Слава богу, я никогда не пойму, о чем это они так яростно болтают! Господа! Будьте проще, и к вам потянутся! А на тебя, Гарри, я держу большой камень за пазухой!. Вот зачем ты вьёшься угрем на сковородке, пытаясь убедить нашего миленького дружка, мистера Дориана Грея предать родной Ист-Энд? Как ты не понимаешь, его услуги нам могли бы быть просто бесценны! Оглянись! Посмотри, как всех очаровывает его игра!
– Хочу-хочу, чтобы он скорее сыграл лично для меня! – сказал, хохоча, лорд Генри. Незаметно он метнул на другой конец стола быстрый взгляд и получил из глаз Дориана радостный ответ.
– Но в Вайтчепле столько людского горя и нищеты! – проворковала милосердной голубкой мира леди Агата.
– Я готов сочувствовать всему на свете, кроме горя людского! – выплюнул лорд Генри, передёрнув плечами. – Избавьте вы уж меня сочувствовать такому! Горе людское слишком неэстетично, слишком уродлдиво, слишком ужасно, слишком угнетающе. В том, как в наши дни появилась мода сочувствовать горю, есть что-то ужасно внутренне нездоровое. Сочувствовать надо гармонии, ярким природным цветам, совершенной красоте, празнику жизни. Чем меньше трагических псалмов о язвах жизни, тем лучше для всех.
– Всё же Ист-Энд – ужасно головоломная проблема, – осмелился не согласиться сэр Томас, внушительно откинув гриву.
– Без сомнений! – вторил лорд Генри. – Это проблема для рабов, но мы истошно пытаемся разрешить ее, развлекая рабов баснями и песенками.
Матёрый политик вперил в него проницательный взор.
– Взамен этого что вы намерены предложить? – грубо спросил он.
Лорд Генри расхохотался.
– В Англии ничего не нужно менять, кроме погоды! – ответил он. – Мне вполне достаточно лёгкого философического созерцания. Но XIX век стал банкротом именно благодаря неумеренному производству сострадания и благотворительности, на которой наживается целый рой записных жуликов. Только госпоже Науке по силам направить сирых на Истинный путь! Очарование эмоций заключается в том, что они заставляют нас броидть в дремучем лесу предраассудков, в то время, как миссия холодной Науки состоит в том, чтобы находить выход из чащобы чувствительного страдания!
– Увы, ярмо ответственности лежит всё же на нас! – неуверенно вмешалась миссис Ванделёр.
– Ужасно серьёзное ярмо! – эхом отозвалась леди Агата.
Лорд Генри через стол стал перемигиваться с мистером Эрскиным.
– Человечество явно переоценивает своё влияние на планете! Его первородный грех неискореним! Умей пещерные люди смеяться над собой, вся мировая история сложилась бы по другому!
– Вы – великий утешитель скорбящих! – проворковала герцогиня, – Я посещаю вашу тётушку только затем, чтобы испытать сладкий стыд за то, что раньше совершенно не итересовалась Ист-Эндом. Каждый раз я принуждена стыдиться пред вашей милой тетушкой за то, что мне до разговоров с ней. Что делать, как я ни тщусь, Ист-Энд был мне совершенно не интересен. Отныне я в тонусе и могу смотреть ей прямо в глаза, не заливаясь краской стыда.
– Румянец более всего украшает именно герцогинь! – проиронизировл лорд Генри.
– Токмо в младости! – в том же стиле ответила она. – Когда старушки, вроде меня, подрумяниваются, это всегда дурной знак для государства… Ах, лорд Генри, вы – великий маг, научите меня секрету вечно молодости!
Лорд Генри думал не более минуты..
– Герцогиня! Припомните самый большой грех вашей юности? – спросил он, вперяясь в неё через стол.
– Их так много, что даже трудно выбрать лучший! – воскликнула она.
– Так вынимайте их всех из своего нафталинового шкафа! – на полном серьёзе проворчал лорд, – Желание вернуть юность подразумевает добросоветное повторение своих ранних безумств!
– Очаровательная теория! – запплодировала герцогиня, – Я пренепременно реализую её на практике!
– Практика – опасная штука! – вырвалось из сжатых губ сэра Томаса.
Леди Агата хоть качала головой, но так и не могла не прыснуть от смеха. Мистер Эрскин же слушал, плотно сжав гузку.
– Да! – продолжал лорд Генри. – Это одно из величайших таинств жизни. В наши дни масса двуногих отправляется в мир иной от чрезмерности здравого смысла, и делает открытие, что единственное, о чем не стоит сожалеть, – это наши грехи и заблуждения, в тот момент, когда уже слишком поздно пытаться что-либо исправить!
За столом разразился дружный, разноголосый смех.
Лорд Генри, как опытный фокусник, принялся свободно поигрывать этой сентенцией, то жонглируя ею, то превращая её в свою противоположность, то оставляя в покое, то вновь третируя и расчленяя, то расцвечивая её фантастическими красками сверкающей восхитительной фантазии, то окрыляя рогатыми софизмами и блистательными парадоксами. Эта осанна безумию, по мере своего парадоксального развития, вывернулась наизнаку и превратилась чуть ли не в философию, а потом эта гутаперчевая философия налилась соком студенческого шутовства, подхватила мотив безумного искусства наслаждения и вакхических оргий, стала дефилировать в наряде, залитом шипящим, терпким молодым вином, и в клоунской плющевой короне понеслась дикой вакхической пляской по холмам серой обыденности, насмехаясь над трезвостью спелёнутого трезвостью Силена. Реальность рассыпалась пред ней, как затравленные духи лесов и гор. Её дебелые крупные ноги скользили по виноградным гроздьям чудовищной давильни, над которой возвышался всезнающий Омар, и кровь винограда огненным потоком вскипала в бешеном буйстве пурпурных пузырьков, вздувавших поток всё выше, пока он багрорвой пеной не застывал на аспидных, пологих краях гигантской чаши. Это была невиданная дотоле импровизация, обращённая только к вниманию Дориана Грея, ибо он чувствовал, что в эти мгновения глаза Дориана Грея прикованы к нему, и ясное понимание того, что среди его странных слушателей присутствует человек, тайные струны души которого он желал затронуть, многократно заостряло его интеллект и невиданно раздвигало его воображение. Речь его была блестяща. Это была воистину окрыленная вдохновением речь, загипнотизировашая всех без исключения слушателей, которые, внешне хохоча, покорно, как крысы за козопасом, шли за его разнузданной, визгливой дудочкой. Взгляд Дориана Грея словно приклеился к фигуре лорда Генри, он застыл и как завороженный, не свобил с него глаз. Выражения его лица и губ сменяли друг друга с немыслимой скоростью, его чувства словно охотились друг за другом, и вслед за безвольной улыбкой, безмерное удивление застыло в его огромных глазах.
