скачать книгу бесплатно
Думала всё, жизнь закончилась. Сидела дома, а потом решилась – пошла на тот пирс, чтобы взлететь на парашюте и отстегнуться от него прямо в самом синем небе. Чтобы рухнуть прямо в море и разбиться к чертям, а Клорин смотрел бы на меня с небес, и ему бы понравилось, он всегда так и хотел умереть на самом деле. Но потом я струсила и не отстегнулась. Ну хорошо, я струсила гораздо раньше, ещё на пирсе, и так и не полетела в итоге вовсе, просто заплатила и сказала, что не полечу. И всё, ушла, потому что сказать «хотите, я полечу с вами» было уже некому.
Тогда я и уехала в столицу. А что, я всегда была для Зильбера утешением, а вот тут настал его черёд. Мы пошли в кафе, потом он сказал, поживи у меня немного, Селена уехала из города на несколько дней. Из него утешитель тоже оказался хоть куда, и утром я говорю ему, бросай Селену к чертям, ты с ней только мучаешься, заживём с тобой вместе, даже, кажется, говорила, что люблю его, вот до чего дошла, а он всё нет, люблю её и всё тут. Я говорю, любил бы – не изменял, а он – тут другое. Какое другое, я так и не поняла, но, в общем, плюнула и поехала в тот институт, где теперь Айрон работал, говорю, возьми меня к себе, а то повешусь. Так и сказала:
– А то повешусь.
Он взял, причём уже не пробирки мыть, а по-настоящему, у меня же степень, а так и позиция нормальная была, так что вообще было отлично. Я на работе торчала сутками, так было тяжко домой идти, в съёмную квартиру одной, а тут вроде и польза от меня, и Айрон всегда рядом, тоже просиживал в институте дни и ночи, а с ним как-то всегда было хорошо и спокойно. Ну и через какое-то время он мне сказал:
– Выходи за меня замуж.
Я ответила:
– Я согласна.
А что мне было ему ответить? Если мне не придётся жить с тем, кого я люблю – Клорин меня бросил, не говоря о том, что умер, Зильбер выгнал, хоть и говорит, приходи ко мне, но что мне так приходить? – в общем, я подумала, пусть хоть Айрон живёт с кем-то, кого он любит. И потом с ним хорошо в принципе, а то, что я никогда его не любила, ну так то сколько народу так живёт, ерунда.
Я с тех пор, как ушла от Зильбера, не звонила ему больше, обиделась, а тут позвонила и сказала, приходите с Селеной, у меня свадьба. Они пришли, Селена больше всех за меня была рада, ну то есть она была рада за себя, всё-таки замужем я ей больше нравилась, видать, она всё-таки подозревала, что её любимый не один спит, пока у неё истерики. Ну и Айрон был, конечно, на седьмом небе. Впрочем, я тоже ничего смотрелась, как-то даже расслабилась под конец, он же на самом деле невероятно сексуальный, и потом, в мужчине главное – ум, ну в общем, я уже поверила, что вот-вот его полюблю по-настоящему. Фамилию его, правда, не стала брать: не то, что я против фамилии Кетональ, просто как-то совсем бы уже смотрелось неприлично, прошлый муж только что умер, а я вроде бы уже и вовсе его забыла. Ну и Айрон не очень настаивал, даже не помню, чтобы он особенно предлагал.
Ну уж когда я за него вышла, в институте стало ещё лучше. Он как-то добился, чтобы мне дали свою лабораторию, то есть я вроде бы даже от него независимо стала работать, надо было только людей найти, так что я позвонила Зильберу, говорю, у меня место есть, бросай свою ерунду, пошли ко мне. Он мялся сначала, не хотел, чтобы я вроде бы начальником над ним была, мы же всегда были наравне, но я сказала, что всегда с ним останусь на равных, и потом, его тогдашний босс ему не особенно нравился, в общем он уволился со своей работы и перешёл ко мне.
Не скажу точно, когда я первый раз изменила Айрону, но довольно скоро, причём прямо в лаборатории. Зильбер тогда потом очень был не в себе, вообще старался со мной не разговаривать, но потом как-то совесть его отпустила, или может Селена опять учудила что-то, но в общем он успокоился. Потом я много раз с ним изменяла Айрону, и на работе, и у Зильбера дома, только к нам никогда его не приводила. В общем, похоже было, что у них с Селеной и правда не всё гладко, или он в меня влюбился окончательно, но в итоге он мне сказал:
– Уходи от Айрона.
А я говорю, с чего это, ты меня сам, считай, толкнул в его объятия, а теперь говоришь, бросай. И потом он этого не заслуживает, он мне ничего плохого не сделал никогда, одно добро, я с ним так не могу. Зильбер тогда рассердился страшно, ну а что? В гневе он даже ещё привлекательнее.
Ну в общем, потом он мне сказал, не хочу, чтобы ты с ним спала. Я ответила, я много чего не хочу, и что? Он говорит, чего например? Я ответила, сперва бросай Селену, там и поговорим. Ну я-то так, пошутила, а он бросил. Не знаю, из-за того ли разговора или и правда у них уже всё дышало на ладан, а бросил. Я ему сказала, что хорошо, тогда не буду с Айроном спать, но мало ли что я сказала? Впрочем, ложь, оказалось, наказуема, потому что оказалось, что я беременна, причём от Зильбера, потому что у нас с ним там что-то пошло не так.
Он сразу сказал, что это отлично. Я так, конечно, не считала, говорю, я кареглазая и темноволосая, и муж мой тоже, как у меня будет голубоглазый блондинчик вроде тебя? А он говорит, это нам знак, иди и скажи Айрону, что хочешь развестись. Я накричала на него и сказала, что Айрон не виноват, что я такая дрянь, и ничего я ему не скажу.
Но потом всё-таки сказала. Знаете, человек всё-таки слаб, а я понимала уже, что люблю Зильбера невероятно. Я тогда пришла к Айрону и говорю, ты найдёшь себе лучше, что-то ещё банальное в этом духе, в общем, давай разведёмся. А он сказал:
– Нет.
Вот просто так, ни вопросов, ни объяснений, просто – нет. Я говорю, Айрон, я тебя не люблю больше. Да что больше, я тебя не любила никогда. А он говорит:
– Нет.
Ну тут я рассердилась уже. Говорю, Айрон, я тебе изменяю почти с самой свадьбы, я тебя не люблю, и я беременна не от тебя. А он говорит:
– Я знаю.
И всё. Я говорю, так почему ты не хочешь развестись? А он сказал, я тебя всегда любил, хотел быть с тобой, если бы я тебе не тогда предложил, когда ты была не в своём уме от горя, а позже, ты бы не согласилась, тогда или никогда. Я бы всё отдал, чтобы быть с тобой, и никогда тебя не отпущу, делай что хочешь, а ты мне нужна, а больше никто мне не нужен. А ребёнок этот мой, этот твой Зильбер – просто как донор спермы, а отец его я, и я его уже люблю и буду любить и растить и воспитывать. Ну вот так и сказал.
Я вечером пришла к Зильберу и рассказала ему. Он задумался и сказал, просто оставайся у меня. Без развода, без ничего, просто не возвращайся к нему. И я осталась. А вечером звонок в дверь, Зильбер вышел открыть, а там Айрон, говорит, я пришёл за своей женой. Я была в комнате, не слышала, что именно они говорили, но только похоже было, что Айрон не уйдёт. Тогда я встала, оделась, вышла и сказала ему:
– Пойдём.
Он молча развернулся, положил мне руку на пояс, и мы ушли. Зильбер кричал что-то вслед, говорил, я сниму другую квартиру, он нас не найдёт, но это было низко и противно. Я распустила ту лабораторию, вернулась к Айрону работать. Решила, что всё, хватит искать приключений, у меня есть муж, и я буду ему хорошей женой.
В общем, со стороны всё смотрелось отлично, никто же не знал, что Зильбер мне ночами снится, а зачем я пошла на операцию, мне даже трудно сказать. Ну то есть я называю её операцией, потому что они её так называют, то есть врачи, которые делают аборт. Наверно, подумала, вдруг родится мальчик, и я каждое утро буду смотреть в его голубые глазки и думать про Зильбера. А скорее всего, мне хотелось себя наказать. Я ведь и ушла тогда от него не чтобы ему было плохо, или чтобы Айрону было хорошо, а чтобы сделать хуже себе. В общем, дело-то быстрое. Потом я вернулась домой и поняла, что Айрону сказать не смогу, он же и правда уже полюбил этого ребёнка. Подумала, за что я ему такая послана в наказание? Не стоит ему меня любить, и никому не стоит, и потом, я же убила сына и нельзя, чтобы это осталось безнаказанным. Так что так я и дошла до института, тут же в лаборатории много всякого. Собственно, я сейчас написала это, чтобы вы поняли, о чём речь. И чтобы сказали Зильберу, что я люблю его, пусть он знает, это важно, поверьте, я понимаю, как это важно. И чтобы Айрон знал, что я понимаю, как я виновата. Я не прошу меня простить, он, конечно, не сможет, но пусть знает, что я знаю.
Прощайте.
***
Айрон ещё раз перечитал написанный текст, написано было так, как всегда писала Сульфур. Зашёл в её почтовый ящик, скопировал текст в окошко и отправил на адрес полиции. Потом ещё раз отправил – на этот раз себе, хотел всё-таки сохранить у себя копию, и тут же удалил его из исходящих сообщений Сульфур на случай, если полицейские будут проверять её ящик, когда найдут труп.
Потом он подошёл к ней, стараясь не задеть пузырёк, который лежал рядом с её телом, со следами яда и с её отпечатками пальцев, и сказал:
– Прощай, моя любимая. Ты сама знаешь, что это единственный выход. Я ведь мог всё тебе простить, и прощал, но только не сына. Только не сына… Зачем, зачем ты это сделала? Ведь всё у нас могло было быть так хорошо. Но я всё равно люблю тебя, Сульфур, слышишь, я люблю тебя.
Потом он наклонился к ней и поцеловал в лоб. И ушёл домой.
***
Во входящих было непрочитанное письмо от Сульфур. Он открыл его, перечитал снова. Текст ему нравился. Письмо, видимо, по ошибке, продублировалось, и он открыл второе, просто на всякий случай, прежде чем удалить.
Второе письмо от Сульфур оказалось гораздо короче. Там было написано:
«Я всегда восхищалась твоим умом, Айрон. Твоя, Сульфур Индол-Кетональ.»
Тридцать
Жара стояла такая страшная, что казалось, что воздух был плотным. От зноя даже было тяжело дышать. В попытках спрятаться от этой жары люди толпами заходили за городские стены в город, который напоминал скорее большой человеческий муравейник, столько было там узких проходов. Улочки то пересекались, то расходились, то упирались в тупик. А то из некоторых вдруг поднималась вверх лестница, взобравшись по которой, снова оказываешься в городе, полном разветвлённых улиц, так что даже невозможно поверить, что дороги, по которым идёшь сейчас, только что были крышами над твоей головой. Окажись в этом городе посторонний, он моментально заблудился бы в этих ходах.
Небольшой сгорбившийся почти незаметный человек, который сейчас быстро пробирался по этим улицам, был явно не посторонний. Ни на секунду не раздумывал он на очередной развилке, он точно знал дорогу, по которой шёл – и шёл по ней явно не первый раз. То поднимаясь, то снова спускаясь вниз, он быстро двигался к цели, по пути опустошая карманы зазевавшихся прохожих. Не только воровством он промышлял – кое-что покупал и перепродавал подороже, порой выполнял чьи-то поручения. Он зарабатывал как мог.
Наконец он достиг городской площади и замер. Его мало кто замечал. Не замечала его и женщина, стоявшая на другой стороне. Сейчас в разгар дня она томилась в ожидании. Клиентов в дневное время было мало. Он особенно любил этот час, потому что почти не боялся, что она внезапно уйдёт. Он часто бывал на этой площади – собственно, он настолько хорошо знал этот город, что любой свой маршрут прокладывал так, чтобы проходить здесь.
Он любил эту женщину. И ему было неважно, чем она зарабатывает на хлеб
Он любил её не потому, что она была невероятно красива, хотя большинство её клиентов слишком торопились, чтобы оценить это
Он любил её за то внутреннее сияние, которой он видел в ней. Он следил за ней изо дня в день на этой площади – как она помогает старикам, как тратит с трудом заработанные деньги, чтобы купить еды чужим детям
Он любил её и не решался сказать ей об этом
Да и какой был в этом смысл? Что он мог ей предложить? Крышу над головой, кусок хлеба? У него самого ничего этого не было.
«Когда-нибудь, – думал он про себя, – когда у меня будет дом и заработок, я обязательно, обязательно заберу её отсюда – но не сейчас!»
С этими мыслями он бросил на неё ещё один взгляд. Она всё также стояла, опустив глаза. Тёмные локоны ниспадали по плечам. Она стояла в тени, скрываясь от палящих лучей солнца.
Он взглянул на неё и направился дальше.
Выйдя за городские стены, он на секунду замер, оглядывая раскинувшийся перед ним покрытый травой склон холма, словно россыпь изумрудов, в которой то и дело проблёскивали горстки маков-рубинов, и направился вперёд. Спустился с холма, в ручье набрал воды в кувшин, который он нёс с собой, и принялся подниматься на самую вершину соседней горы. Здесь уже не попадались прохожие. В эти дни мало кто выходил из города без особой нужды – и уж особенно не поднимался на гору.
Он шёл извилистыми улицами, выбирая дорогу так, чтобы хоть иногда скрываться под сенью олив, но ни разу не смел прикоснуться губами к кувшину с водой. Прошёл мимо кладбища и, наконец, окончательно устав, добрёл до вершины, где в землю была воткнута сухая палка. Он взял свой кувшин и вылил воду на землю рядом с ней, затем снова спустился, набрал воды и поднялся наверх – трижды, как делал это каждый день. Когда, наконец, он поднялся в третий раз и снова вылил воду из кувшина, случилось чудо: из самой верхушки палки показался зелёный росток.
В этот-то день он и познакомился с учителем.
***
Учитель был мудр и добр – настолько, что хотелось остаться рядом с ним навсегда. Но это было не главное: учитель был стержнем.
Он сам был вообще-то неглупым и весьма смышлёным человеком, но в нём не было какого-то внутреннего стержня, который направил бы его разум в единое русло и позволил добиться чего-то в жизни. И этот внутренний стержень, который он изо дня в день не находил в себе, он нашёл в учителе.
Когда он впервые услышал, как учитель говорит со своими учениками, он понял, что хочет остаться. Он прекратил воровать – учитель не разрешал этого – и практически бросил торговлю. Он остался рядом с учителем, чтобы только выполнять его поручения. С этого дня его жизнь словно обрела ещё один смысл.
Хотя он не перестал так же часто заходить на площадь, чтобы увидеть женщину, с которой, он верил, он когда-то обязательно будет вместе, целые дни его были заполнены служением. Остальные ученики не очень-то его любили, но ему это было не важно. Они не любили его – но и не упрекали, хотя все до одного было уверены, что он крадёт из общей казны. Это было неправдой – он не крал, или, во всяком случае, почти, да и то чаще всего для того, чтобы помогать бедным. Он был замкнут и понур, но он служил одному человеку, а с остальными был не то, что добр – он был таким, каким велел ему учитель. Они все помогали друг другу, хотя с ним общались без особого желания. И тем не менее он ни на секунду не задумывался о том, чтобы уйти.
Ни на секунду до того дня, пока учитель не объявил, что пора двигаться дальше. Он пробыл в этом городе достаточно долго, и теперь пора было уходить.
Это прозвучало как гром среди ясно го неба. Он не мог уйти! Он не мог уйти и оставить эту женщину одну на площади. Тогда он пришёл к учителю и сказал, что ему нужно остаться.
Ему было очень тяжело. Он не представлял себе, как снова вернётся в свою жизнь, лишённую смысла, и однако он не мог, просто не мог уйти. И учитель отпустил его.
И когда он медленно пробирался сквозь город обратно, навсегда, как он думал, уходя от учителя, он снова достиг той площади, однако она была полна народа. Толпа стояла вокруг той, которую он любил. Толпа стояла и выкрикивала оскорбления в её адрес, но не оскорбления волновали его, а угрозы – угрозы толпы, требующей её казнить.
Он на секунду замер, как вкопанный, не веря своим ушам, и через секунду бросился бежать обратно через весь город. Он подбежал к учителю и, опустив обычное приветствие, закричал: «Ты должен её спасти!»
– Спаси её, – сказал он, – спаси её, и уйду с тобой, и не будет у тебя ученика вернее меня. Пусть лучше я уйду и буду вдали он неё живой, чем останусь рядом с ней мёртвой.
И учитель пошёл с ним сквозь узкие улочки, пробираясь через толпу горожан, спешивших куда-то, как будто ничего не происходило. Он дошёл до площади и увидел толпу, поругивающую эту женщину. И случилось чудо. Учитель заговорил с ними, он говорил спокойно, и люди перестали выкрикивать оскорбления, смиренно опустили головы и разошлись.
И тогда он пошёл за учителем
Но учитель был не просто добр к нему – он не только спас её, он сделал больше. Он позвал её за собой. И она пошла – не в благодарность за то, что он спас её жизнь, но потому же, почему и он сам пошёл за учителем. Учитель сделал это для него, и теперь он ещё больше полюбил учителя.
Он так и не сказал ей о своей любви. Напротив, теперь он старался держаться ещё более отстранённо. Он боялся, что она узнает, что это он просил за неё, узнает, что это он спас ей жизнь. Он этого не хотел – он хотел, чтобы она полюбила его таким, какой он был, и потому выжидал момент, когда это происшествие достаточно забудется, чтобы заговорить с ней.
Остальные ученики тоже смотрели на неё искоса – скорее всего просто потому, что она была женщина. Она же был радушна и добра ко всем без исключения. В равной степени помогала она каждому. И готовила, и убирала, не делая между ними выбор.
Теперь он ещё больше полюбил её. Он был ближе к ней и мог рассмотреть её мягкую улыбку. Он видел её кротость и доброту. Он мог часами смотреть на её руки или наблюдать за тем, как ветер тревожит её волосы. Поскольку другие не любили его, то и не отвлекали, когда он сидел один и наблюдал за ней.
Они шли всё дальше, пока не пришли в другой город, где один из горожан пустил их в свой дом. Впервые за много дней ужинали они за столом, а не в поле. Она приготовила им еду. Все ученики сели за столом вокруг учителя, и он сам сел рядом с учителем и был совершенно счастлив, видя её так близко от себя – и видя учителя.
Вечер шёл, и вдруг невероятное подозрение закралось в его голову. Он глядел на неё и видел, как она, до сих пор одинаково добрая ко всем, оказывает учителю особые знаки внимания.
Что за глупости, подумал он. Конечно, она стремиться угодить учителю – все мы здесь для того, чтобы служить ему. Но мысль всё не шла у него из головы, и дело было не в том, что она склонялась к учителю чаще, чем к другим. Дело было в том, что она делала это иначе. Нет, не сестринская любовь светилась в её глазах! И накладывая учителю пищу, и наливая вино, она старалась как бы ненароком задеть его рукой и пододвигалась в нему ближе.
В нём затаился ужас. Как мог он сам привести её сюда! Почему раньше не сказал ей о своих чувствах, почему не поговорил с ней, почему не сделал её своей? С нетерпением ждал он окончания этого ужина, который поначалу приносил ему столько радости. Наконец-то решился он подойти к ней и всё рассказать! Но как, как мог он подойти с пустыми руками? И тогда он решил, едва закончится ужин, бежать в город, чтобы купить ей что-то такое, что не стыдно будет подарить.
Но едва голоса смолкли и все поднялись из-за стола, он увидел ещё кое-что, что-то, что ужаснуло его ещё сильнее. Словно ножом резануло его по глазам. Он увидел, как она прощается с учителем, склонившись перед ним и касаясь его руки, но видел он, и как учитель наклоняется к её лбу для поцелуя – совсем не так, как он делал это раньше.
Может быть, глаза обманывают его? Но нет! Он видел, как учитель прикасается к ней, и как она поднимает глаза и смотрит в глаза учителю, и как улыбается с какой-то хитринкой. Как опускает глаза и смотрит вниз и снова, как будто исподлобья, поднимает взгляд вверх.
И как учитель улыбается ей – не той открытой и радушной улыбкой, которой улыбается всем ученикам, а тоже как будто немного сощурив глаза.
Он в ужасе отвернулся. Он не мог более этого видеть! Он выскочил из дома, оттолкнув самого учителя и не заметив этого, и бросился в город. Сейчас же, сейчас же купить подарок и бежать к ней! Сейчас же положить конец этому!
Он добежал до городской площади, когда сумерки уже совсем спускались на город, и торговцы закрывали свои лавки. Опустошал свой прилавок и ювелир.
– Постой! – крикнул он ювелиру. – Дай взглянуть на твои товары!
Но ювелир, коротко обернувшись, только сказал ему: «Прочь, бродяга!» – и продолжил собираться.
Глаза у него блестели ярче, чем камни в руках ювелира. Он не слышал оскорблений в свой адрес и всё бегал глазами по украшениям, не в силах найти то, что было бы достойно той, которую он любил. Наконец взгляд его остановился на одном ожерелье.
– Скажи, торговец, какова его цена? – спросил он, но тот только повторил:
– Пошёл прочь, бродяга, тебе никогда не купить его.
– Сколько? – повторил он.
Тут ювелир пришёл в ярость и оттолкнул его с такой силой, что он упал в самую грязь. Не пытаясь подняться, он ещё раз спросил:
– Сколько?
– Тебе придётся продать свою душу, чтобы купить его! – усмехнулся ювелир.
– Сколько? – повторил он снова голосом, он волнения переходящим в шёпот.
Ювелир замер и, едва повернув голову, ответил:
– Тридцать. Это лучшее моё ожерелье. Оно стоит тридцать серебряных монет.
Тогда он встал из грязи, отёр лицо ладонью и сделал несколько шагов вперёд, приблизившись к ювелиру вплотную. Он поднял на него глаза и посмотрел таким взглядом, что ювелир отшатнулся.
– Отложи свой товар, торговец, – сказал он. – Я вернусь за ним завтра.
Лаборатория «Парадиз»
I want to know God’s thoughts…
The rest are details.
Einstein
***
Уже тогда было бессмысленно отрицать, что плотность населения на планете росла катастрофически. Даже простейшие расчёты показывали, что пройдёт всего несколько веков, прежде чем перенаселение погубит планету. Проекты по расселению появлялись ежегодно: предлагалось осваивать соседние планеты и их спутники, запускать искусственные спутники и создавать на них условия, пригодные для жизни, – но всем было понятно, что ни одна из этих идей не жизнеспособна.
Собственно, к планете, которую можно было бы использовать для расселения, предъявлялось ровно два требования. Во-первых, она должна быть достаточно недалеко, чтобы человеческой жизни было достаточно, чтобы долететь до неё, освоиться и завести потомство. Во-вторых, она должна быть пригодна для обитания. К сожалению, ни одна из доселе открытых планет даже приблизительно не удовлетворяла этим требованиям. Я говорю «приблизительно», потому что параллельно с поисками планеты для расселения уже велись работы и по увеличению продолжительности жизни, и по созданию технологий улучшению климата. И тем не менее, все эти технологии занимали время – самый ценный ресурс, который у уже тогда был в недостатке.
Решение пришло неожиданно. Оно было ничуть не революционным. Просто появилась идея найти планету, которая будет почти достижима и почти пригодна для жизни. В результате за вполне обозримый промежуток времени работая параллельно можно будет одновременно и повысить продолжительность жизни до нужно для заселения этой планеты уровня, и улучшить на новой планете климат. Работая параллельно, одновременно в двух направлениях, это удастся сделать гораздо быстрее. Как только астрономы расширили круг поиска доступных планет в соответствии с этим предложением, их работа вскоре увенчалась успехом: всего в тринадцати световых годах от нас в одной из солнечных систем была открыта планета К-12486. Её соседи – К-12485 и К-12487 – совершенно не подходили по климату. Одна была настолько холодной, что улучшить климат на ней было невозможно и с использованием существующих технологий, и даже при условии, если предположить сценарий их стремительного развития. Другая, соответственно, была чересчур горячей, так что даже подлететь к ней достаточно близко было невозможно. К-12486 была всё-таки слишком холодной, но было вполне понятно, как можно было улучшить на ней климат, создав более плотную атмосферу.
Скорость обращения К-12486 вокруг своей оси была сопоставима со скоростью вращения нашей планеты. Скорость же её обращения вокруг своего солнца была гораздо быстрее, и один наш год составлял около двух десятков их лет. Тамошнее солнце было горячее нашего, так что белый свет на К-12486 был несколько синее того, к которому мы привыкли, но предварительные тесты показали, что человеческий организм вполне жизнеспособен при таком освещении.
