скачать книгу бесплатно
***
Он стоял около мёртвого тела её сестры-близнеца едва не кричал. Видеть это было невыносимо. Он подтвердил, что погибшая действительно София, и быстро вышел на улицу. Вернуться из морга домой он не смог. Мёртвое тело, как две капли воды похожее на тело девушки, которую он когда-то любил, стояло перед глазами и не отпускало его ни на минуту. Филипп долго бродил по городу, перемещаясь от одного бара к другому, пока, наконец, под утро не вернулся домой.
Когда он проснулся, уже был полдень. Он лежал в постели, пытаясь вспомнить что-то важное, но мысль никак не хотела сформироваться в его мозгу. Наконец картинка стала яснее и яснее, пока, наконец, не встала перед глазами с поразительной ясностью. В это было невозможно поверить, но сомнений практически не было.
В морге была не София. Это была Руфь.
***
Сон как рукой сняло. Филипп быстро отправил e-mail одному из сотрудников, отписавшись больным, и набрал телефон морга. Ему ответила неторопливая барышня, несмотря на довольно поздний час явно ещё не окончательно проснувшаяся. Наконец, она взяла в толк, что же случилось, и сообщила, что врача, занимающего этим делом, сейчас нет, и не мог бы он перезвонить через час. Филипп повесил трубку и отправился варить кофе.
За кофе он попытался ещё раз представить себе увиденное вчера. Его окончательно проснувшееся сознание уже не было настолько уверено в том, что так живо нарисовалось сквозь сон. В конце концов, это был один шрам, маленький шрам на шее, замеченный мимолётом и на который он сначала даже не обратил внимания. Но это был шрам, который мог принадлежать только Руфи. Она получила его не так давно, где-то полгода назад, когда однажды ночью у него дома ненароком наткнулась на угол чугунной полки, висящей на стене. От неожиданности ругнувшись («Святая сосиска!..»), она попросила его залепить рану пластырем и вскоре ушла. Она всегда уходила.
Филипп допил кофе, оделся и вышел из дома. Нужно было ещё раз убедиться лично.
***
Снег в декабре каждый год выпадает неожиданно – как для водителей, так и для коммунальных служб. Едва Филипп выехал на автомагистраль, как встал в мёртвую пробку. Самое ужасное было то, что ни съехать, ни оставить машину было негде. Филипп приготовился к длинному пути, включил любимую радиостанцию, достал из багажника бутылку кока-колы и ещё раз позвонил в морг.
Врач уже появился.
Не вдаваясь в подробности, Филипп представился, объяснил сложившуюся в связи с дорожно-транспортной проблемой ситуацию и спросил, не может ли врач ещё раз взглянуть на труп поступившей вчера девушки. Врач мог. Более того, он сам перезвонил через несколько минут и подтвердил, что шрам в виде молнии у погибшей на шее действительно есть, и, судя по виду, получен полгода-год назад.
Значит, всё-таки Руфь… Уже почти повесив трубку, Филипп спросил, известна ли уже причина смерти.
– Да, – ответил врач. – Очень интересно. По-видимому, у девушки была редкая болезнь – хронический колестит. Она не спала за свою жизнь ни минуты, что в итоге и стало причиной смерти.
2 Руфь или София?
Филипп повесил трубку и медленно опустил телефон на соседнее сиденье. Снег валил всё сильнее, совершенно не собираясь останавливаться. Поток машин с упорством стада баранов медленно полз вперёд. До ближайшего съезда с шоссе, где можно было бы оставить машину и добрести до метро, было ещё довольно далеко, так что ближайшая пара часов не предвещала Филиппу никаких занятий, кроме мыслительной деятельности.
Итак, девушка в морге со шрамом на шее умерла от хронической бессонницы. Это никак не укладывалось в голове. Колеститом болела София, и более того, она чудесным образом выздоровела около года назад. Но представить себе, что у неё на шее мог бы в то же время, что и Руфи, оказаться точно такой же шрам, было тоже невозможно. А что если после пережитого год назад шока у Руфи началась та же болезнь, от которой излечилась её сестра? Совпадение было практически невероятным, особенно с учётом того, что Руфь никогда об этом не говорила, но в то же время с её возвращения Филипп никогда не видел Руфь спящей. Проверить это сейчас было невозможно, но на всякий случай Филипп снял трубку и позвонил Нелли, подруге Софии из Академии.
– Ты ведь была вчера на занятии вместе с Софией? – спросил он. – Скажи-ка, прежде, чем упасть замертво, она успела что-то нарисовать?
– Успела, – ответила Нелли.
– А ты видела, хорошо ли она рисовала?
– Как обычно, – усмехнулась Нелли. София рисовала лучше всех в Академии. – Очередной шедевр.
Первый удар мимо, подумал Филипп. Сомневаться, что вчера в Академии была именно София, не приходилось: Руфь никогда рисовать не умела.
Тогда откуда же у неё взялся шрам? Никакого разумного объяснения этому не было, если только… Если только он не был сделан специально. Но кем? Зачем Софии нужно было копировать Руфь? Или же…
***
От этой мысли по спине пробежал холодок. Уж не специально ли Руфь сделала на теле сестры такую отметину? И если да, то для чего? Объяснение могло быть только одно: она знала, что болезнь сестры так и не прошла, и терпеливо ждала её смерти, желая выдать её за свою. Причины этого были непонятны, но ещё более непонятным было то, зачем София лгала, что излечилась, если это была неправда. Нет, эта версия совершенно никуда не годилась: как бы тщательно Руфь ни следила за сестрой, она вряд ли могла узнать, что София умерла, не выдав своего присутствия. Отвергать очевидное больше не имело смысла: получается, что тогда, в ту ночь, когда она наткнулась на злополучную полку, с ним была не Руфь, а София.
От этой мысли стало горько. Значит, она давно его разлюбила, и всё это время близняшки просто играли с ним, по очереди сменяя друг друга. Эта мысль была отвратительной, особенно потому, что в течение почти целого года он ни разу не заметил этого. После возвращения из Америки Руфь действительно вела себя странно, но ни разу ему не удалось заподозрить, что девушки постоянно менялись
***
Значит, они не просто сменяли друг друга, да ещё и обсуждали во всех подробностях. Как иначе объяснить то, что как-то по дороге к нему домой, после того, как он забрал Руфь из клуба, она, налетев на торчащий из стены штырь, который в темноте не заметила, точно также воззвала к святой сосиске, как когда когда-то не разминувшаяся с его полкой София? Они знали каждую мелочь из жизни друг друга. Поверить в это было невозможно: после смерти родителей, вернувшись из Америки, они даже перестали появляться вместе. Он думал, что это было ли это связано с тем, что София начала спать, но в свете причины её смерти это становилось невероятным. Значит, они просто перестали быть близки, но тогда… Он задумался, когда же последний раз видел девушек вместе, и тут всё встало на свои места.
И то, что последний раз видел их вместе, когда отвозил в аэропорт по дороге в Америку. И то, что Руфь позвонила и просила не встречать на обратном пути. И то, что он никогда не замечал, как они чередовались. И то, как Руфь изменилась после поездки, и даже то, что он ни разу с тех пор не видел, как Руфь спала.
Всё это время с ним была одна София.
3 София
Поток потихоньку поехал, и впереди уже замаячил съезд с магистрали. Скорость машин всё ещё оставалась небольшой, и Филипп, подруливая коленкой, нашёл в электронной почте письмо годичной давности, в котором был указан телефон отеля в Калифорнии, который он забронировал для Софии и Руфи. Уже заранее зная, что он услышит, Филипп набрал номер и дождался ответа.
Да, девушка, отвечавшая в этом небольшом отеле на стойке регистрации, помнит девушек-близнецов. Нет, они прожили не всю неделю: на второй или третий день они поехали смотреть на пролив Золотые Ворота, а когда вернулись, на следующий же день уехали. Нет, не вместе: одна уехала в тот же вечер, а вторая – наутро после завтрака. Спасибо. Не за что.
Филипп положи трубку. Сомнений не было: с залива, знаменитого одноимённым мостом, который является одним из самых популярных среди самоубийц, София вернулась одна. Старалась ли она удержать сестру? Не смогла ли? Не хотела ли? Этого теперь не узнать, но факт остаётся фактом.
Руфь умерла ещё год назад.
***
Ответ на вопрос, почему София не заявила о её смерти, тоже пришёл на ум сразу. Вряд ли она боялась, что её обвинят в убийстве сестры, которую она сама несколько раз удерживала от смерти. Скорее всего, дело было в том, что она была влюблена в него, и такая двойная жизнь казалось для неё единственным способом стать частью его жизни. Жить за них обеих ей помогла её удивительная болезнь, и ночной образ жизни Руфи. Объявив всем, что теперь спит по ночам, она могла в это время спокойно изображать Руфь, избегая лишних вопросов. С тех самых пор она и надевала по ночам эту маску, а когда они, наконец, расстались, смысл в этом пропал. Она протанцевала в клубе ещё пару недель, чтобы исключить возможные подозрения, и однажды просто не пришла на работу.
***
Филипп доехал до съезда с магистрали, свернул на платную парковку, на которой из-за высокой цены ещё были свободные места, и зашёл в ближайшее кафе. Заказав кофе, он снова достал телефон и набрал ещё один номер. Удивительно, что он сразу позвонил подруге Софии из Академии, но не догадался сделать другой очевидный звонок.
– Алло, Рик? Привет, это Филипп. Ты не помнишь, год назад, когда Руфь вернулась из Америки, как она танцевала?
– Ты шутишь? Просто отвратительно, – отозвалось в трубке. – Босс даже хотел её уволить, но мы уговорили, сказали, что как отойдёт от горя, всё наладится. Ну и правда, со временем она растанцевалась. А чего ты вдруг спросил?
– Дело в том, Рик, – Филипп сделал большой глоток кофе. – Дело в том, что Руфь… Руфь исчезла неделю назад. Ты же знаешь об этом?
– Да, ещё бы. Но мне всё равно: теперь-то её уже всё равно уволили. Кстати, у нас сегодня вечером новая программа, а ты что-то давненько не заходил. Не хочешь прийти?
Филипп сделал ещё один глоток кофе. Было уже пять вечера.
– А что? Пожалуй, и правда, забронируй мне столик.
Охота на Вроцлавских гномов
Рождественская сказка с не очень счастливым концом
Говорят, во Вроцлаве скрываются
более полутора сотен гномов.
А сколько сможешь найти ты?
Рождественский Вроцлав сиял разноцветными огнями. Повсюду звучали колядки, бегали дети и пахло пряниками. Ханка вдыхала морозный воздух этого незнакомого города, неспешно прогуливаясь без особенной цели, когда вдруг на самом краю дороги увидела гнома. Точнее, даже двух: один, грустный, играл на мандолине, а другой, не более весёлый, протягивал шапку прохожим. Ханка наклонилась, чтобы сфотографировать маленькие медные фигурки, как вдруг один из гномов подмигнул ей. Она зажмурилась, снова открыла глаза – гномы так же печально и неподвижно взирали на прохожих.
– Показалось, – подумала Ханка и пошла дальше. Но парочка никак не шла из головы. Неспроста ли был один из гномов чем-то похож на вчерашнюю цыганку? Ханка хотела просто пройти мимо, когда услышала, как та закричала ей вслед, предрекая вечное одиночество. Казалось бы, копошащийся предпраздничный город – не место для таких мыслей, однако проклятие всё звучало в ушах. И едва Ханка представила себе одинокую старость в общении с телевизором, как та возникла прям перед глазами, да так чётко… Куда уже чётче: гном сидел на диване и смотрел в экран. Как будто специально, чтобы подчеркнуть полное одиночество, на экране значилось: «Диалог». По телу пробежал было холодок, но тут уж Ханка вернулась к реальности:
– Что за ерунда! Сама себе напридумывала всякого.
А гномы её заинтересовали. Где два – там может быть и больше. Что ж, поищем.
Поначалу они попадались часто. Два стояли у входа на старую биржу, ещё три – слепой, глухой и немой, – на углу ратуши. Вряд ли тот, кто поставил их там, подразумевал что-то драматичное, однако при виде их мысли Ханки снова вернулись к проклятию цыганки. А если ещё и болезнь? Она живо представила себя слепой одинокой старухой, едва бредущей к рынку, постукивая белой тростью, ведомая разве что собакой-поводырём. Собакой ли? – из-за угла на неё уже с усмешкой глядел ещё один гном, издевательски протягивая голубя.
Ханка отшатнулась и стремительно зашагала прочь. А что, если правда? Воображение живо рисовала картины – одна хуже другой, а взгляд продолжал бегать по сторонам в поисках новых гномов. Едва картинка в мозгу сменилась образом распростёртого в пустой квартире мёртвого тела, как в выступе одного из домов они заметила маленькую чёрную метлу. Перед метлой неподвижно лежало маленькое тельце гнома.
– Они все неподвижные! – чуть ли не вслух сказала Ханка и сделала несколько снимков на камеру.
– И он, наверно, просто спит, – не очень уверенно добавила она, глазами уже отыскивая следующего гнома.
А он никуда и не прятался – вон, волочёт цветок на могилу приятеля. Сделав несколько снимков, она свернула с людной улицы в один из переулков.
Теперь Ханка уже не замечала ни огней святочного города, ни гуляющих горожан. Медленно углубляясь в город вдоль узких улочек и опустив вниз глаза, она внимательно всматривалась в каждый необычный выступ. Гномы вырастали словно из-под земли в самых необычных местах. Тот ломился в замкнутую дверь, которую изнутри уже некому было открыть. А вон двое пожарных спешат на вызов – да кто знает, успеют ли?
На улице постепенно темнело, и даже самые безобидные предметы начали отбрасывать пугающие тени. Ханка металась от одного гнома к другому, мысли окончательно путались в голове, и уж тут она, наконец, решила, что хватит.
На сердце сразу стало удивительно спокойно. Оказалось, что стоит перестать думать о гномах – и все остальные мысли встают на место. Ханка улыбнулась ночному Вроцлаву и с лёгким сердцем зашагала в сторону гостиницы.
Он стоял с распростёртыми объятиями прямо под фонарём – словно ждал её весь вечер.
– Последний снимок! – пообещала себе Ханка, а сама уже понимала, что снова оказалась в ловушке. Волна азарта захлестнула с новой силой, и вместо того, чтобы от радушного гнома отправиться в отель по широкой улице, Ханка снова свернула в тёмный переулок.
Если бы ночь уже полностью не накрыла Вроцлав, было бы видно, как блестят её глаза. Она уже давно не поднимала их от земли, высматривая новых и новых гномов. Бросалась на необычные тени, которые при приближении к ним оказывались то брошенными бутылками, то крупными камнями, а то и вовсе просто тенями от фонарей. Но кое-где попадались и гномы, отвечая своим зловещим видом самым страшным фантазиям Ханки. Тот спал прямо на улице, не имея крыши над головой, этот вырвал из груди своё сердце, да так и не нашёл, кому его вручить. Ханка уже не находила в себе сил ни гнать прочь бестолковые мысли, ни прекратить погоню за гномами. Когда в одном из узких переулков она увидела гнома, со зловещей ухмылкой открывающего перед ней двери, казалось, прямо в ад, она закричала.
– Хватит! – закричала вслух и сама испугала собственного голоса.
Она без оглядки бросилась прочь из переулка. Не в силах отвести взгляд от земли, она с силой зажмурилась, превозмогая себя, подняла голову вверх, и только когда окончательно почувствовала себя свободной, открыла глаза.
Он смотрел прямо на неё. Глаза в глаза неморгающим взглядом на неё глядел закованный в кандалы гном, запертый за оконной решёткой первого этажа магазина игрушек.
– Вот она, твоя свобода, – почти услышала она, глядя, как он протягивает к ней сквозь решётку закованные в наручники руки.
Теперь Ханка больше не бродила по тёмным улицам, бегающим взглядом выискивая гномов. Она чуть не бегом носилась по городу, забегая в самые страшные подворотни. Она уже не понимала, зачем бежала: в поисках ли вроцлавских гномов, или чтобы скрыться от собственных страхов. Но едва завидев нового гнома, она бросалась к нему, спотыкаясь и иногда падая на колени, чтобы лучше рассмотреть его – нового монстра, в глазах каждого из которых она опять видела отражение своих кошмаров.
Из-за облаков вышла луна, посветила несколько секунд и снова скрылась, но и этого было достаточно, чтобы Ханка заметила новую группу гномов под крыльцом посреди развороченной ремонтом дороги. Гномы что-то считали на счётах, и, как в старой примете про кукушку, Ханка с вызовом прокричала:
– Ну, сколько мне осталось?
Рухнув на колени перед гномами, она увидела, как тот из них, который держал счёты в руках, поглядел ей прямо в глаза и с хохотом сбросил на ноль все фишки.
В ушах звучал гномий гогот вперемешку со звоном медных костей. Ханка едва оторвала взгляд от гномов, как увидела впереди огни рыночной площади. Бегом, боясь попасться на новую удочку, она мчалась на свет, к выходу из города, к освобождению от своих кошмаров. Только когда вокруг снова засияли фонари, зазвучали рождественские песни и запахло глинтвейном, она остановилась.
Люди всё так же радовались Рождеству, несмотря на ночь. Ничего не хранило в себе отпечатка последних кошмарных часов. Она, наконец, по-настоящему глубоко вздохнула, улыбнулась и сделала шаг вперёд.
Он сидел на парапете с мешком подарков и протягивал ей лошадку. Руки затряслись. Подкашивались ноги. Сердце забилось неровно, она едва не забывала дышать.
Ханка не помнила, как снова оказалась в тёмных вроцлавских подворотнях. Теперь она уже точно не знала, ни где находится, ни как выбраться оттуда. Снова забегала в манящие неизвестностью дворы, чуть не ползая, оглядывала каждый квадратный миллиметр в поисках гномов. Они попадались всё реже. Ханка почти уже вовсе лишалась сил, но едва она, обессилевшая, была готова рухнуть на землю, они появлялись, давай ей энергию для новых поисков.
Она окончательно потеряла рассудок. Кошмары в её голове уже не сменяли друг друга, а слились в единую феерию, словно сошедшую с полотен Босха. Волосы растрепались, шарф она потеряла где-то по дороге, закоченевшие пальцы едва сжимали камеру.
Она заскочила в очередной двор, завидев тень в дальнем углу. Подбежала к ней, присела, чтобы рассмотреть… Тень оказалась замёрзшим голубем. Сил встать уже не было, сердце бешено колотилось, и вдруг произошло удивительное.
Сердце вдруг замерло. Всё тело сковало будто параличом – до того, что она не могла даже моргнуть или отвести глаза. И весь город вдруг стал стремительно расти, пока, наконец, не оказался настолько огромным, что она стала ростом едва выше парапета.
Прошла ночь, и наступило утро, и новый день сменился ночью. Дни превращались в недели, недели – в месяцы. Падал снег, лил дождь, палило солнце. Крошечная и неподвижная Ханка всё так же сидела одна. Во двор редко кто заходил, и в основном её не замечали. Раз только к ней бросилась маленькая девочка со словами «Ой мааама, ой гнооомик!..», но мама только схватила её за руку и силой уволокла обратно на улицу.
Да ещё раз солнечным днём забежала парочка. Она тут же бросилась к Ханке, а он всё бегал вокруг с фотоаппаратом. Но и это длилась недолго: парочка начала целоваться, забыв одинокого гнома, да так, не отрываясь друг от друга, и убралась прочь из двора обратно на улицу.
Когда как-то поздним вечером во двор зашёл Он – Ханка его сразу узнала. Узнала по лихорадочному блеску безостановочно бегавших глаз. Уж он-то сразу её заметил и бросился к ней, ничего не замечая на пути. Ползал вокруг, фотографировал со всех сторон.
– Остановись! Убирайся прочь, пока не поздно! – закричала Ханка.
Точнее, закричала бы, если бы медные связки не потеряли навсегда способность вибрировать. Она пыталась поймать его взгляд своими обездвиженными глазами, но было уже поздно.
Он больше не смотрел на неё, в поисках новых гномов походкой безумца удаляясь дальше вглубь ночного Вроцлава, возможно даже всё ещё ощущая себя охотником.
Меня зовут Сульфур Индол
Меня зовут Сульфур Индол, и я убийца. К тому моменту, когда вы будете читать этот текст, я уже буду дважды убийцей, и что особенно интересно, ни одно из этих убийств в принципе уголовно не наказуемо. Что поделаешь, таковы особенности нашего законодательства.
Я встретила Клорина лет пять назад на курорте. У него были тёмные волосы и голубые глаза, и он сказал:
– Если хотите, я полечу с вами.
Я ужасно боюсь высоты и ужасно хотела полетать на этом парашюте, ну знаете, который привязывают к моторной лодке, и как будто летишь над морем. Клорин как раз привязывал меня к парашюту, когда я сказала, что всё это настолько ужасно, что я передумала. Наверно, у меня в глазах читалось, как я, несмотря на это, хочу полететь, так что он сказал:
– Если хотите, я полечу с вами.
Когда мы взлетали, он держал меня за руку. Это было самое голубое небо, самое голубое море – и самые голубые глаза.
Я так и осталась потом в этом прибрежном городке. Сначала на неделю, потом на месяц, потом на полгода, а потом вышла за него замуж. С тех пор моя фамилия Индол.
Клорин не всегда запускает людей в воздух. Обычно он учится на юридическом, работает у одного из своих профессоров, у которого своя практика, и готовится выпускаться. А я вообще-то защитила докторскую по биологии, но на берегу моря невозможно препарировать крыс, так что я устроилась официанткой. Временно, конечно, не подумайте обо мне плохо. Но длинные ноги оказались неплохим преимуществом.
С Айроном я познакомилась практически как в анекдоте. Ну знаете, в том, где профессор спорит с другом, что всё официантки знают математику, перед тем подговаривает одну ответить «икс куб на три» на любой вопрос, потом спрашивает, чему равен интеграл от икс квадрата, а она в конце от себя ещё добавляет «плюс константа». Так вот Айрон был как раз тот, кто спрашивал, только речь шла о консервантах в продуктах. Потом он вернулся, сказал, что он местный профессор биологии, я сказала, простите, что не предупредила вчера, но у меня по биологии степень, а он сказал, что у него есть место в лаборатории. Не ахти что, конечно, но всё-таки я же вроде собиралась вернуться в науку, так что я согласилась. В свободное время от основной работы, конечно, я имею в виду, работы официанткой.
Айрон просто потрясающий. Мужчины вообще чем старше, тем красивее, не верите – посмотрите на Айрона. И он невероятно умный, то есть во всём. Клорин даже ревновал меня к нему иногда, когда я слишком захлёбывалась восторгом, но это он зря, конечно, в Клорина я всегда была влюблена без памяти, тут не в одних глазах дело, если вы меня понимаете.
Ну и есть ещё Зильбер, про него тоже нельзя не сказать. К нему как раз было бы осмысленно меня ревновать, мы с ним вместе ещё с института, вместе учились, и мы тот тип друзей, которые рано или поздно начинают жить вместе, если не находят себе других партнёров. Я всегда была его утешением, когда Селена от него уходила – утешала как могла, а я в этом деле мастер. Но Селена всегда возвращается, к тому же они сейчас живут в столице, к тому же я с ним не спала с тех пор, как появился Клорин, так что Клорин как бы считает, что Зильбер не в счёт.
Ну в общем всё началось с того, что Айрон в меня влюбился. Собственно, он не скрывал никогда, говорил, что так уж получилось, что на одной работе я вроде бы умная, на другой красивая, так что ему ничего не оставалось. Правда, он ничего с этим и не делал: то есть я как бы знаю, он знает, и всё. Я точно так же приходила по утрам в лабораторию, вечером уходила подавать кофе, он, как был случай, приходил ко мне в кафе, потому что ему было приятно на меня посмотреть. Клорин тоже знал, конечно, и сказал, увольняйся. А я сказала, не буду, зачем это? Ничего же вроде не изменилось. Ну поскольку и правда всё осталось, как было, то Клорин как-то и успокоился. А потом Айрон и вовсе уехал работать в столицу, сказал, в прибрежном городке никакой науки не сделаешь, звал с собой, но я, конечно, отказалась. Уволилась из института вовсе, тут Клорин и вздохнул совсем свободно. Хотя зря, наверно, надо было, чтобы он всё-таки ревновал немного.
В общем, в результате он меня бросил. Клорин вообще впечатлительный до невозможности – с такими глазами как иначе? Пока мы были вместе, постоянно совершал для меня всякие сумасшествия, то в лабораторию приедет ни свет не заря, чтобы оставить мне цветы, то в кафе закажет столик и выложит на нём моё имя конфетами, в общем, когда он мне изменил, то уж тоже не просто так. Сказал, не могу тебе в глаза смотреть больше, и ушёл. Я говорю, давай обсудим, а он нет. Ну я тоже повторять не стала, кто я в конце концов, уговаривать неверного мужа вернуться, думала, перебесится и сам попросится обратно, но только он не перебесился, точнее, не успел. Потому что очень скоро Клорин взял и умер. Ну тоже не просто так, конечно, это был несчастный случай, пока он запускал в небо очередного клиента. Пролежал в коме несколько дней. Так вот когда я пришла в больницу, чтобы с ним проститься, эта сучка, ну к которой он ушёл, так вот эта сучка не пустила меня к нему. Вообще, представляете? Я билась в истерике, сказала, буду ночевать под дверью, а она сказала, ночуй, где хочешь, только я тебя не пущу. Я говорю, чего ты теперь боишься, он на аппарате, дай поговорить, умоляла её, можете себе представить? – а она никак, даже тогда меня боялась. Ну потом я ей врезала, тогда меня и выгнали из больницы. А потом он умер и всё, я не успела даже сказать ему, что всегда любила, простила уже тысячу раз, пусть бы он только знал, что он для меня всегда единственный.
