Дурак, шут, вор и чёрт. Исторические корни бытовой сказки

Фигура рассказчика сказок и морока вызывают большой интерес. «Морочить или отводить глаза значит: заставить всех присутствующих видеть то, чего на самом деле нет», – пишет А. Н. Афанасьев [119]. Умение обманывать таким вот образом – привилегия колдунов, ведьм, леших и даже знахарей [120], в народных легендах этой способностью наделяется нечистая бесовская сила [121]. Морок, например, ползет вдоль бревна, а наблюдающим кажется, что она ползет сквозь него [122]. Если их наказывают плетьми, «им и горя мало; всем кажется, что плеть бьет по голой спине, а на деле она ударяет или по земле, или по бревну» [123]. Из пустых карманов ранней весной колдун достает яблоки и свежие огурцы и даже дает их пробовать на вкус [124] и т. д.

Из подобных историй об отводе глаз лишь один сюжет может быть не без колебаний отнесен именно к сказочным [125]. Обманутый герой этого варианта, богатый хозяин, изрубивший свои сапоги вместо померещившихся ему диких уток, живо напоминает незадачливого глупца народных сказок о дураках и шутах. В реальность отдельных историй могут верить, могут и не верить, но в любом случае их принимают как попытку изложить достоверные или возможные происшествия.

С этой точки зрения сказочный характер рассказа о мороке (СУС 664 В*; варианты, перечисленные выше) несомненен. Отличительная особенность сказки о мороке в том, что все приключения (кроме развязки – падения с полатей) переживаются лишь в обмороченном сознании, расстроенном воображении любителя сказок. В быличках же и бывальщинах герой действует активно, но имеет дело не с теми предметами, что окружают его на самом деле, а с теми, что померещились ему под влиянием навеянных чар [126].

Герой русской сказки о мороке – колдун, так как только он, согласно народным суевериям, мог превращать в оборотней других людей и сам «скидывается» зверем [127]. Сюжет не только отличен от соответствующих несказочных рассказов о колдунах, он уникален в силу того, что мы встречаемся в нем с совершенно необычной формой обморочивания, когда слушателю кажется, что он становится зверем-оборотнем. В крестьянской среде бытовали поверья о превращении колдунами людей в животных. С другой стороны, колдун, как считали, мог отводить глаза, подменяя реальность воображаемыми картинами. Но морок в форме оборотничества не засвидетельствована какими-либо данными о народных суевериях. Когда русские сказки стали записываться, подобные колдовские проделки не были бытовыми явлениями, в осуществимость которых верили. Обморочивание в нашей сказке – явление, относящееся к миру сказочной фантастики, а не к миру бытовых суеверий. Другая отличительная черта сказки в том, что в связи с оборотничеством в ней затронуты, как мы пытались это показать, некоторые элементы культа медведя.

Итак, три взаимосвязанные черты выделяют сказку о мороке в особый восточнославянский сказочный тип: а) иллюзионизм; б) оборотничество как форма, в которой он обнаруживается; и наконец, в) отголоски культа медведя. Этот сказочный мир должен иметь в действительности какой-то аналог, несомненно, связанный с представлениями о колдунах, с их способностью морочить, а также превращать и превращаться в оборотней, но более обильный и глубокий, дающий питание и тем элементам, которые выходят за пределы представлений о колдунах (иллюзионизм в связи с оборотничеством и медвежий культ).

Поиски такого источника неизбежно приводят нас к шаманизму. Именно для шаманства характерно сочетание иллюзионизма вообще и в форме звериного оборотничества в частности, с элементами культа медведя. Это сходство можно было бы принять за простое совпадение гетерогенных явлений, если бы русское колдовство не было тесно связано с шаманизмом генетически, как показывают немногочисленные пока, но убедительные этнографические сопоставления, речь о которых пойдет ниже.

О достаточно большой силе гипнотического внушения, присущей опытным шаманам, существует немалое количество сведений. Наибольшей ценностью для нас обладают те из них, что явились результатом собственных наблюдений этнографов, лично присутствовавших на камланиях и шаманских представлениях. О шаманских камланиях у нивхов Л. Я. Штернберг пишет: «Надеюсь, что никто не заподозрит меня в пристрастии к шаманам, и я могу спокойно засвидетельствовать, что в моем присутствии экстаз шамана и таинственная обстановка, при которой метался и вопил исступленный избранник, приводили гиляков в такое состояние, что они галлюцинировали и видели все то, что видел в трансе сам шаман» [128].

Среди шаманских фокусов, многократно описанных в литературе, много таких, что основываются на своеобразном «отводе глаз». Трудно подчас в сохранившихся свидетельствах отличить то, что на самом деле проделывалось, от того, о чемлишь шла молва. Г. В. Ксенофонтов, например, сообщает следующее: «“Хомусун” – так якуты называют способность некоторых шаманов показывать сверхъестественные фокусы силой своих духов. Они будто бы могут прободать свой живот ножом без вреда для себя, удлинять шею, перебрасывать предметы на расстоянии по воздуху. Все эти фокусы, существующие только в рассказах, якуты обычно объясняют способностью шаманов действовать на зрение людей, создавая коллективные иллюзии, галлюцинации» [129].

Подобные представления иногда перерастают в чистый фольклор, напоминающий наши былички и бытовые рассказы о колдунах. Таков, например, эвенкийский фольклорный рассказ «Шаман, мужчина» из сборника Г. М. Василевич [130]. Мужчине кажется, что он бьет топором по спине шамана, тогда как на самом деле он ударяет по дереву, а шаман, сидя на пеньке, смеется над обманутым. Как видим, и по содержанию этот эвенкийский рассказ напоминает русский о наказании плетьми ведьмы или колдуна [131].

Но если иллюзионизм вообще составляет отличительную особенность шаманского культа, то иллюзия звериного оборотничества в связи с русской сказкой о мороке представляет для нас особый интерес. Материалы по шаманизму дают возможность сказать, что уподобление шамана зверю было широко распространено в самых разнообразных формах: гипнотической иллюзии для зрителей; воображаемых самим шаманом и зрителями часто с помощью гипнотических внушений картин и событий; игровой; костюмированной; фольклорных рассказах о шаманах. В этой небольшой главе возможно лишь привести примеры на каждый случай.

В одном из рассказов о шаманах, собранных Г. В. Ксенофонтовым, очевидец – якут Спиридон Самсонов – вспоминает, что во время камлания шамана он видел в полутьме, как у последнего над ушами «появилось что-то красное, длиною с четверть. Говорили, что это рога. Издавая протяжный бычий рев, рогами он стал ковырять землю, было видно, как большие комья глины полетели на стену» [132]. Свидетельства С. Самсонова по разным причинам собиратель признает «наиболее важными и серьезными доказательствами в ряду других данных» [133]. Во время камлания нанайский шаман и присутствующие воображают его поездку в подземный мир в медвежьем облике. Шаман поет: «Станем ехать по бунийской дороге. <…> Я в випі поеду в виде медведя <…> руки, ноги, рот, хвост, как у медведя, <…> сердце, печень, грудь, как у медведя… Го-го-го, по киленской бунийской дороге поеду медведем или как олень. <…> В випі есть протока, поедем скоро. <…> Деревья падут под нашими ногами. <…> Дверь в випі открыта передо мною» [134]. По свидетельству М. Н. Хангалова, у бурят на вечерках (надан) шаман призывает «надани онгонов» (вечерочных онгонов), а затем сам же изображает их. Между зрителями и шаманом, выступающим в роли «надани онгонов», разыгрываются веселые представления. Вечерочные онгоны по большей части имеют вид зверей: медведя, козла, свиньи, волка, ежа [135]. «Если вглядеться в костюм шамана, легко увидеть, что обычно он представляет собой в целом то или другое животное: лося, оленя, медведя и т. п., смотря по тому, кто покровитель шамана» [136].

В фольклорных рассказах о шаманах разнообразные элементы культа могут свободнее сочетаться и варьироваться на основе религиозных представлений. Г. В. Ксенофонтов записал рассказ о том, как во взаимной борьбе друг с другом два шамана превращаются в голодных медведей. Затем один из них и его союзник-шаман вместе превращаются в голодного волка и пожирают своего врага – шамана, превратившегося в медведя [137]. В другом рассказе духи двух вилюйских шаманов превратились один – в волка, другой – в медведя и «отправились в Якутский край пожрать шамана Бютэй-Илии». Тот заранее знает об уготовленной ему участи: «Еще до их прибытия Бютэй-Илии <…> сказал жене: “Я предчувствую, что вот-вот прибудут шаманские духи и пожрут меня”» [138].

Ниже нам предстоит упомянуть о связи шаманского каннибализма с восточнославянским колдовством, здесь же отметим, что у эвенков шаманы могут изображаться в фольклоре людоедами, и не превращаясь в зверей [139]. Интересно свидетельство И. А. Худякова о поверьях якутов о способности шаманов принимать звериный облик: «Шаманы – опасные люди: шаманит, шаманит, вдруг у него изо рта или подбородка покажется медвежья кость, или же сам он обратится медведем и пойдет по комнате. “Тут поневоле ему поверишь”, – говорят якуты. Или же оборотится волком, выбежит и испугает скот. С тех пор скот и станет пропадать» [140].

В зверином оборотничестве шаманов превращение в медведя занимает особое место, поскольку значительно более поздний шаманский культ вобрал в себя элементы раннего культа медведя. Чрезвычайно сложный вопрос о связях шаманизма с медвежьим культом не имеет в этнографии окончательного решения. Б. А. Васильев, например, считает, что «медвежьи мифы не связаны с шаманской мифологией так же, как и шаманский ритуал не связан с медвежьими обрядами» [141]. Однако наблюдения и исследования других этнографов опровергают это представление [142]. Очень аргументированно и обстоятельно рассматривается, например, вопрос о тотемических истоках шаманизма и, в частности, вопрос о связи шаманства с культом медведя на эвенкийском материале с привлечением данных по другим сибирским народам А. Ф. Анисимовым [143]. На основании изучения религиозных воззрений кетов (сопоставленных с соответствующими религиозными взглядами и практикой эвенков, селькупов, якутов, североамериканского племени черноногих [144]) Е. А. Алексеенко считает необходимым сделать следующий предварительный вывод о связи шаманства с медвежьим культом: «Уже сейчас имеющийся материал позволяет сказать, что так называемые медвежьи элементы, проявляющиеся в шаманских представлениях и атрибутах, являются частью целого комплекса верований, сохраняющихся наряду с шаманством в форме родовых медвежьих праздников.

Эти верования составляют определенный пласт в кетском шаманстве, что и дает возможность говорить о них как об особой форме “медвежьего шаманства”» [145]. Становятся более ясными факты, подобные, например, выделенному Д. К. Зелениным. «Якуты считали, – пишет он, – самым сильным шаманом того, у кого духом-покровителем медведь» [146].

Попытка отыскания исторических истоков сказки о мороке в представлениях и культовой практике, родственных шаманизму, была бы едва ли обоснованной, если бы не удалось показать генетическую зависимость русского колдовства от шаманства. В действительности такая зависимость разносторонне и обильно подтверждается имеющимися у нас материалами. Хотя вопрос о связи шаманизма с русским колдовством исследован слабо [147], но и тех немногих выводов, которые уже сделаны, достаточно, чтобы убедиться в плодотворности его постановки. Для Д. К. Зеленина происхождение русского колдуна от шамана не вызывает сомнений. «Шаманы, – писал он в 1916 г., – близки во многом к нашим колдунам. Во времена язычества колдуны наши также были шаманами и, быть может, даже шаманами белыми (а не черными), т. е. служителями светлых, небесных божеств. Перемена религии перевела колдунов в разряд черных шаманов, т. е. распорядителей мелкой нечистой силы. До сих пор сохраняется в народном воззрении весьма существенное сходство между шаманами и колдунами: шаманы, в полное сходство с колдунами (§ 10), всегда умирают необычною смертью» [148]. Это же мнение исследователь повторяет 20 лет спустя. «Культ онгонов, – пишет он, – давно уже в Сибири оказывается чисто шаманским, причем он входит в функции одинаково и черных и белых шаманов. А так как в культе онгонов очень сильно наследие тотемизма, то и в шаманском культе имеются также прозрачные пережитки былого тотемизма» [149]. «Даже у русских колдунов, которые, будучи прямыми преемниками шаманов, утратили уже всякую связь с шаманством, помощники крогуруши “видом похожи на кошку”» [150].

Более аргументированно развивает ту же мысль исследователь русского колдовства Н. А. Никитина [151]. «Колдуны, – пишет она, – действуют при помощи нечистой силы – дьявола, который дает им помощников. Помощники эти могут быть и в образе животных. Аналогию этому представляют, с моей точки зрения, дух-покровитель и духи-помощники шамана. И вообще наши материалы дают возможность провести параллель между колдовством и шаманством». Далее автор подробно перечисляет черты, указывающие на сходство русского колдуна с шаманом: «Силу свою как колдун, так и шаман получают или наследственно, или преемственно. Колдун, как и шаман, исполняет функции гадателя, заклинателя и лекаря. Характерным действием обоих является порча. Есть сведения, что колдун действует в состоянии исступления, которое можно сопоставить с экстазом шамана. Оба употребляют приемы, основанные на принципе первобытной магии.

И колдун, и шаман знают время своей кончины. Оба тяжело умирают. Оба становятся нечистыми покойниками, не теряют силы после смерти; могила как колдуна, так и шамана считается страшным местом. Колдовство, как и шаманство, живут в нервно-восприимчивой среде».

Менее значительны и не столь проблематичны, по мнению исследовательницы, различия между колдуном и шаманом:

«Различие заключается в том, что колдун является служителем только злой силы, тогда как шаман камлает часто обоим божествам – и доброму, и злому; у некоторых народов есть, впрочем, шаманы как “белые”, так и “черные”. Колдуны восточных славян не имеют и, по-видимому, никогда не имели бубна, колотушки и ритуальной одежды. Идея избранничества, ярко выявленная в шаманстве, в современном колдовстве восточных славян не развита, но и колдун, получив волшебную силу, обязан колдовать; если он долго не колдует, его мучают духи-помощники».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Монография является вариантом докторской диссертации автора (см.: Юдин Ю. И. Русская бытовая сказка и хантыйский мифологический рассказ // Советская этнография. 1979. № 1. С. 124–132). Публикуется по изданию: Юдин Ю. И. Русская народная бытовая сказка. М., 1998. – Прим. В. Ф. Шевченко (далее – В. Ш.).

2

Пропп В. Я. Фольклор и действительность // Русская литература. 1963. № 3. С. 66.

3

Нами купирован фрагмент: [ «В России мы имеем фундамент первобытно-коммунистического характера, родовое общество, предшествующее эпохе цивилизации, правда, рассыпающееся теперь в прах, но все еще служащее тем фундаментом, тем материалом, которым оперирует и действует капиталистическая революция», – писал Ф. Энгельс еще в 1893 году (Энгельс Ф. Николаю Францевичу Даниельсону. <Письмо> // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 39. М., 1966. С. 128). И это так и было]. – Прим. В. Ш.

4

Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе: Очерки по исторической поэтике // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 314.

5

Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965.

6

Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. С. 309.

7

Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. Период античной литературы. Л., 1936 (переизд.: М., 1997).

8

Там же. С. 142.

9

Мелетинский Е. М. Герои волшебной сказки: Происхождение образа. М., 1958. С. 233.

10

Там же. С. 240.

11

Мелетинский Е. М. Герои волшебной сказки. С. 237.

12

Там же. С. 239.

13

Там же. С. 236–240.

14

Там же. С. 240.

15

Аникин В. П. Русская народная сказка: Пособие для учителей. 2-е изд. М., 1977 (1-е изд. – М., 1959).

16

Конкка У. С. Карельская сатирическая сказка. М.; Л., 1965. С. 20–74. В понимании происхождения и смысла образа дурака бытовой сказки У. С. Конкка следует В. П. Аникину и Е. М. Мелетинскому (Там же. С. 129–132). – Прим. В. Ш.

17

Мелетинский Е. М. Герои волшебной сказки; см. также: Он же. Происхождение героического эпоса. М., 1963. С. 32, 42, 50–51, 55–57. – Прим. В. Ш.

18

Мелетинский Е. М. Герои волшебной сказки. С. 233.

19

Померанцева Э. В. Образы низшей мифологии в русской бытовой сказке // Современные проблемы фольклора. Вологда, 1971. С. 68–76; Она же. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975; Она же. Рассказы о колдунах и колдовстве // Ученые записки ТГУ. Тарту, 1975. Вып. 394. С. 88–95. – Прим. В. Ш.

20

Померанцева Э. В. Образы низшей мифологии в русской бытовой сказке. С. 69.

21

Бытовая сказка у русских сплошь и рядом совсем не то, что сказка под тем же названием (научным) у некоторых народов Австралии, Океании, Африки. – Прим. В. Ш.

22

Вавилова М. А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином // Аспирантский сборник. Вып. I (гуманитарные науки). Вологда, 1972. С. 124.

23

Там же.

24

Там же. С. 123–130.

25

Сравнительный указатель сюжетов: Восточнославянская сказка / Сост. Л. Г. Бараг, И. П. Березовский, К. П. Кабашников, Н. В. Новиков; отв. ред. К. В. Чистов. Л., 1979 (здесь и далее – СУС).

26

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. Л., 1986. С. 145–150.

27

Названы работы: Сакали М. А. Туркменский сказочный эпос. Ашхабад, 1956; Конкка У. С. Карельская сатирическая сказка; Аникин В. П. Русская народная сказка: Пособие для учителей. 1-е изд. М., 1959. По поводу работы В. П. Аникина сделано такое замечание: «Правда, вместо термина “бытовая” Аникин употребляет термин “новеллистическая”, но принцип отбора материала тот же» (Вавилова М. А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 130). – Прим. В. Ш.

28

Указываются такие работы: Чичеров В. И. Русское народное поэтическое творчество. М., 1959; Померанцева Э. В. Судьбы русской сказки. М., 1965; Сироткин М. Я. Чувашский фольклор. Чебоксары, 1965; Евсеев В. Я. Карельский фольклор в историческом освещении. Л., 1968 (Вавилова М. А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 130). – Прим. В. Ш.

29

Вавилова М. А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 127.

30

Нет необходимости называть здесь все многочисленные работы, посвященные сатире в бытовых сказках, так как подробную сводку читатель найдет в современных библиографических указателях по русской фольклористике: РФБУ (Русский фольклор: Библиографический указатель), 1881–1900 / Сост. Т. Г. Иванова. Л., 1990; 1901–1916 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1981; 1917–1944 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1966; 1945–1959 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1961; 1960–1965 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1967; 1966–1975. Ч. 1 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1984; 1966–1975. Ч. 2 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1985; 1976–1980 / Сост. Т. Г. Иванова. Л., 1987; 1981–1985 / Сост. Т. Г. Иванова. СПб., 1993; 1800–1855 / Сост. Т. Г. Иванова. СПб., 1996; 1991–1995 / Сост. Т. Г. Иванова, М. В. Рейли. СПб., 2001. – Прим. В. Ш.

31

Тарасенкова Е. Ф. Жанровое своеобразие русских народных сатирических сказок // Русский фольклор: Материалы и исследования. II. М.; Л., 1957. С. 62.

32

Там же. С. 64.

33

Конкка У. С. Карельская сатирическая сказка. С. 6.

34

Там же. С. 127.

35

Аникин В. П. Русская народная сказка. С. 167–193; см.: Ведерникова Н. М. Русская народная сказка. М., 1975. С. 91–115. – Прим. В. Ш.

36

Аникин В. П. Русская народная сказка. С. 172.

37

Там же.

38

Там же.

39

Там же. Подобное представление имеет научную традицию, связанную с интересными работами А. М. Смирнова, например: Смирнов А. М. Иванушка-дурачок // Вопросы жизни. 1905. № 12. С. 5–73. – Прим. В. Ш.

40

Ведерникова Н. М. Русская народная сказка. С. 105.

41

Турсунова Е. Д. Генезис казахской бытовой сказки в аспекте связи с первобытным фольклором. Алма-Ата, 1973.

42

Последний абзац Вступления оговаривает принципы оформления диссертационной монографии. – Прим. В. Ш.

43

Пропп В. Я. Морфология сказки. М., 1928.

44

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

45

Пропп В. Я. Структурное и историческое изучение волшебной сказки // Пропп В. Я. Фольклор и действительность: Избр. статьи. М., 1976. С. 138.

46

Веселовский А. Н. Из лекций по истории эпоса // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940. С. 455.

47

Никифоров А. И. К вопросу о морфологическом изучении народной сказки // Сб. статей в честь академика А. И. Соболевского. Т. СІ. № 3: Сб. русского языка и словесности АН СССР. Л., 1928. С. 173–178.

48

Особенно в: Вельфлин Г. Основные понятия теории искусств. М., 1930 (Kunstgeschichtliche Grundbegriffe. Das Problem der Stilentwicrelung in der bildenden Kunst. 1915).

49

Вельфлин Г. Искусство Италии и Германии эпохи Ренессанса. М., 1934 (Die Kunst der Renaissance Italien und das deutsche Formgefuhl. 1932). С. 60.

50

Там же. С. 66.

51

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 112–146.

52

Там же. С. 146–154.

53

Там же. С. 154.

54

См.: Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 131–133, 138–139. – Прим. В. Ш.

55

Колесницкая И. М. Загадка в сказке // Ученые записки ЛГУ. Сер. филологических наук. Л., 1941. Вып. 12. № 81. С. 98–142.

56

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 298–351.

57

Автор указывает, что работа не опубликована, так как во время написания монографии ни публикаций «страшилок», ни исследований подобных текстов еще не было. Речь идет о работе: Гречина О. H., Осорина М. В. Современная фольклорная проза детей // Русский фольклор. Т. XX. Фольклор и историческая действительность / Отв. ред. А. А. Горелов. Л., 1981. С. 96–106. – Прим. В. Ш.

58

Пропп В. Я. Жанровый состав русского фольклора // Русская литература. 1964. № 4. С. 59.

59

Андреев Н. П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929. С. 8.

60

Соколов Ю. М. Что поет и рассказывает деревня // Жизнь. 1924. № 1. С. 287.

61

См.: Сумцов Н. Ф. Разыскания в области анекдотической литературы. Анекдоты о глупцах. Харьков, 1898; Пельтцер А. П. Происхождение анекдотов в русской народной словесности // Харьковское историко-филологическое общество. Т. XI. Харьков, 1899. С. 57–117. – Прим. В. Ш.