скачать книгу бесплатно
– Какое такое княжение! В Новгороде Великом оно и отроду не бывало! – встревожился Василий Юдин. – Поляки с Владиславом своровали! Так и шведы своруют со своим королевичем!
Здесь, в совете, не было единства.
Пожарский стал доказывать советчикам, что нельзя сейчас заводить драку со шведами, пока не освободили Москву… Так можно и надорваться…
Кузьма заикнулся, что хорошо бы обмануть шведов, потянуть время, в протяжку повести дело. Его поддержал Пронский. Он, князь Пётр, появился здесь, в Ярославле, вместе с Долгоруковым. Что принесло его сюда: на эту тему он ни с кем не откровенничал. Отшучивался…
Морозов стал развивать предложение Кузьмы, отправить в Новгород посольство. Небольших людей. Пусть поговорят, хорошо поговорят. И скажут, что ополчение будет просить об этом совет «всей земли»: как на то «земля» скажет. Избрать ли на царство Московское одного из шведских королевичей, какого король Карл укажет.
Решено было послать провинциального дворянина.
Пожарский велел дьякам подыскать такого.
Юдин тут же сообщил, что есть такой: Степан Татищев. Тот ходил с посольством Василия Голицына к Сигизмунду.
С этим согласились. С Татищевым решено было отправить сто человек: показать этим размах их ополчения и того, что они здесь, в Ярославле, представляют «всю землю».
Василий Юдин управлял здесь Поместным приказом. Дело это было для него знакомое, ещё по прошлому, в бытность Шуйского. И он вёл его хорошо. Нареканий на него ни у кого не было. Да и Пожарский ценил его как толкового дьяка.
Перечисляя как-то дела Пожарскому, которые требовалось решить, Юдин обратил внимание на одно из них.
– Вот ещё такое письмо пришло, Дмитрий Михайлович! Пишет сосланный Гришкой Отрепьевым в Соловецкий монастырь бывший казанский царь Симеон Бекбулатович. Ну, тот, который у Грозного был великим князем! А затем Грозный, когда натешился чудачеством, назвал его тверским царём!..
– А за что Лжедмитрий сослал его?
– Он обличал его в принятии латинской веры!.. Так вот, он, постриженный под именем инока Степана, просит освободить его от соловецкого жития! Стар он уже, слеп. Невмоготу ему там!
– Надо уважить старца! – расчувствовался князь Дмитрий, тронутый судьбой невольного старца. – Кузьма, проследи за этим! – велел он Минину. – Перевести старца Степана, по его челобитью, в Кириллов монастырь. Отпиши об этом игумену на Соловки. Да чтобы проводили старца до Кириллова, сдали там игумену и покоили бы его по монастырскому чину!..
В Ярославле, в ополчении, понимали также, что надо как можно скорее избрать законного царя.
– Чтобы земля стала! – говорил чуть ли не на каждом заседании князь Дмитрий.
И на одном из заседаний постановили, чтобы города прислали свои решения – приговоры, кого хотят в государи. И прислали бы они их, эти приговоры, со своими представителями, чтобы на совете наметить кандидатуру государя. В соборной грамоте, которую оформили дьяки ополчения, не было ничего о боярах, сидевших в Кремле, и выступавших против них ополченцев.
Соборную грамоту князь Дмитрий, хотя и был главой ополчения, подписал десятым, после Морозова, Долгорукого, Головина, Одоевского, Пронского, ещё и других, и даже после Мирона Вельяминова… Этого требовало местничество. И оно получило свое… Кузьма же оказался в этом ряду ещё дальше князя Дмитрия, пятнадцатым, и за него руку приложил князь Дмитрий…
– Ляпунов-то обличал тех, кто в Кремле сидит, заодно с поляками, – сказал Кузьма. – А здесь, в соборной грамоте, – ни слова о них! Всё свалили на одного Михаила Салтыкова!
Он осуждающе покачал головой.
– Великих бояр нельзя отстранять от избрания царя! – резко заявил Иван Шереметев.
– Ну да… – тихо пробормотал себе под нос Кузьма. Ему было понятно, что тот же Иван Шереметев отстаивает это из-за того, что его родственник, Фёдор Шереметев, сидит сейчас в Кремле с «литвой». Да и Черкасский – родня Филарету! А брат того и сын сидят тоже в Кремле, при великих боярах.
Но Шереметева поддержали все князья, окольничие, стольники. И это раскололо совет.
* * *
Их стояние здесь, в Ярославле, затянулось. И Пожарский, встречаясь с Мининым, каждый раз подбадривал его, да и себя тоже, что они вот-вот, наконец-то, выступят.
– Опять этот архимандрит, Дионисий! – поморщился князь Дмитрий, получив письмо из Троице-Сергиевой обители. – Торопит: пора-де и выступать к Москве! Она-де всем голова! Как будто мы не знаем этого!.. И ещё: возлюби ближнего, как самого себя! Какое лицемерие!.. Они сами там, по монастырям, передрались между собой! А тут поучают!..
Он не заметил, что говорит, как тот же Кузьма.
Он устал от склок и дрязг, которыми жил Ярославль последние месяцы. Хотелось чистоты, забыть в походе, на природе, о том, что происходило здесь. В этот день он обошёл полки, стоявшие постоем на посаде и в самом городе. То, что он увидел, насторожило его. Всюду была скученность, вонь от нечистот. Ополченцы, грязные, немытые, выглядели неважно, появились завшивевшие.
– Кузьма, надо расселить ратных куда-нибудь! – вернувшись в приказную, отдал он распоряжение Минину. – Хотя бы по ближним деревенькам!.. И как можно скорее!..
Но они опоздали с этим. В начале мая появились первые больные. Затем их число стало быстро расти. Какая-то зараза, похоже, стала перекидываться из одного полка в другой. В полках запаниковали, когда в один день сразу умерло несколько человек. Из города побежали те, кто не выдержал, испугался.
– Поветрие!.. Зараза! – пошло гулять по полкам.
В Ярославле стало тревожно. И не только в полках, но и среди жителей тоже. К середине мая уже едва успевали хоронить умерших. Началось повальное бегство из города.
Князь Дмитрий собрал воевод, взял с собой Минина и дьяков и пришёл в храм Святого пророка Ильи, на площади города.
– Батюшка! – обратился он к протопопу. – Тебе не нужно говорить, что творится с ополченскими! Как помочь людям?! Остановить поветрие!.. Помогай! И из иных церквей призови для службы!
– Хорошо! – согласился протопоп. – Проведём крестный ход! Отслужим молебен! Да поможет нам Господь!.. И да будет суждено свершиться праведному делу!..
И вот из храма пророка Ильи выступила процессия духовных и ополченских. Несли икону Спаса, синолойные [13 - Синолой – ценная ароматическая древесина некоторых видов тропических деревьев (алойное дерево), используемая для различных поделок и как лекарственное средство.]кресты, пели псалмы… От храма процессия двинулась в сторону воеводской избы. Прошли мимо церкви Иоанна Златоуста. Там ударили в колокола, к процессии присоединились ещё горожане, священники. Мимо воеводской прошли дальше, к церкви Леонтия Чудотворца, затем к стоявшему тут же собору Успения Пресвятые Богородицы. Там их тоже встретил перезвон колоколов. Оттуда, повернув направо, прошли мимо церкви Торской Богоматери и далее повернули к церкви Николы Рубленого. Везде их встречали и провожали колокольным звоном. У каждой церкви к процессии присоединялись всё новые и новые священники, с иконами послушники, монахи, простые горожане, посадские, крестьяне. Процессия росла, удлинялась, превращалась в людской поток, набиравший силу против морового поветрия, чтобы всем миром одолеть его… Прошли Подзеленские ворота, затем мимо дворов, поставленных в каком-то пьяном беспорядке. От церкви Архистратига Михаила они повернули снова направо и двинулись к монастырю Преподобного Феодора, обошли вокруг него. После этого процессия направилась к Углическим воротам, выходящим на посад. За этими воротами они обошли вокруг церкви Рождества Богородицы, а уже от неё пошли к церкви Богоявления Господня. Вот только теперь процессия начала обходить посадские постройки, на которых разместились на постой полки ополчения.
Яков Тухачевский и Михалка Бестужев со своим двоюродным братом Никитой Бестужевым, а к ним пристали и все их приятели, смоленские, затесались в процессию ещё у воеводского двора. И сейчас они наблюдали, как батюшка из храма Пророка Ильи кропил и кропил каждое строение, каждый двор и избёнки, что попадались им на пути. А за ним едва поспевал юный отрок с ведёрком святой водицы…
Обойдя посад, затем крепостные стены города, процессия вошла в город через Семёновские ворота и по Пробойной улице вернулась назад, к храму Пророка Ильи.
Смоленские служилые изрядно устали оттого, что пришлось тащиться вокруг всего города и по посадам. Постояв, поговорив ещё немного у воеводской избы, издали наблюдая, как Пожарский даёт какие-то распоряжения собравшимся вокруг него начальным людям, они гурьбой двинулись уже ставшим для них привычным путём к себе, на посадские дворы.
Через неделю мор пошёл на убыль. А ещё через неделю прекратился совсем.
Выбрав время, князь Дмитрий и Кузьма пришли в храм Ильи. Поблагодарив батюшку за помощь, они передали ему небольшую сумму на храмовые расходы.
– Всё, что можем, – извиняясь, сказал князь Дмитрий. – Сам понимаешь, отче, нужда в деньгах в ополчении великая!
– Благодарю, Дмитрий Михайлович, – сказал батюшка. – А на эти деньги поставим церковь ему, нашему Спасителю…
Князь Дмитрий и Кузьма простились с протопопом, вышли из храма, остановились.
– Сейчас каждый поп, каждый монах нам в помощь! – здесь, наедине, без батюшки, стал наставлять князь Дмитрий Кузьму, зная его старую неприязнь к монахам и попам. – Возьми-ка лучше и поставь часовенку вот здесь! – топнул он ногой по земле. – В память об избавлении от мора! Не жди, пока батюшка примется за это! Тот может и потянуть…
– Хорошо, – сказал Кузьма.
То, что он обещал, он делал сразу же.
Часовенка, Спас Обыденный, была срублена в один день. Стоит она и до сих пор на том же месте, где топнул по земле князь Дмитрий, в центре древнего кремля, против Демидовского сада. Надпись на ней гласит, что здесь прославилась исцелениями в 1612 году икона Спасителя, когда в войске князя Пожарского разразилась эпидемия.
* * *
Первого июня вернулся из Новгорода Татищев. И сразу же озадачил весь совет сообщением о смерти шведского короля Карла IX. Это была новость, которая меняла многое в планах ополчения. На королевича Густава-Адольфа теперь рассчитывать не приходилось. Только на его брата, Карла Филиппа.
– А тот-то, второй, ещё мал! Как и Владислав!.. От шведов добра нечего ждать, – заключил Татищев после того, как сообщил подробности переговоров с новгородскими властями. – Ни король, ни королевич по сей день в Новгороде не бывали. Только обещают…
– Как и поляки, как тот же Сигизмунд! – подал реплику Пронский. – Ни полякам, ни шведам – веры нет!
– Князь Иван там, в Новгороде, совсем рехнулся! – резко отозвался Морозов об Одоевском, воеводе Великого Новгорода.
В этот день ничего не было решено. Дело с королевичами повисло в воздухе.
Князь Дмитрий и Кузьма после совета направились к себе. По дороге разговорились. Кузьма был против иноземного принца в Москве. Князь же Дмитрий был человек «земли», вообще не хотел ничего иноземного, но считал, что «земля» успокоится только при природном государе… А где его взять, если нет своего, природного? Вот и получается, что придётся кланяться, звать со стороны… Но здесь, в Ярославле, они уже ничего не решали в одиночку. То осталось в Нижнем. Здесь же был совет «всей земли». И в нём было много из боярских кругов.
– Опять иноземца хотят на Москву! Что за люди! – тихо выругался князь Дмитрий.
Это не удивило Кузьму. За те немногие месяцы, как пришлось ему взяться за дело с Пожарским, он уже узнал его. И он знал, что, будь воля Пожарского, он бы «закрыл государство»… И в этом они расходились.
– А как же купцы? – спросил он насчёт этого Пожарского. – Те ездят, торгуют. Тем государство полнится, богатеет.
– Землёй, ремеслом богатеть надо, – хмуро ответил князь Дмитрий.
– Землёй только пропитаться можно, – возразил Кузьма. – С неё не разбогатеешь…
Пожарский помолчал.
– А ты разбогатеть хочешь? – спросил он его.
– Каждый хочет, – резонно заметил Кузьма.
– Ты за себя говори! – с чего-то рассердился князь Дмитрий. – Сам же говорил в Нижнем своим торговым: что нам в том богатстве, если придут бусурмане, город возьмут, отнимут всё!
– Ну, то про бусурман, – примирительным голосом ответил Кузьма, чтобы не сердить Пожарского. – Да, от иноземного принца добра нечего ждать… Но при чём здесь купцы-то?..
Они, поговорив ещё, словно пободавшись, разошлись, недовольные друг другом.
Прошло три недели после возвращения из Новгорода Татищева, когда оттуда наконец-то прибыло в Ярославль посольство. В посольстве приехали дворяне из пятин[14 - Пятина – каждая из пяти административно-фискальных единиц, введенных московской администрацией на основной территории Новгородской земли для организации сбора доходов.], не забыли включить в него и торговых… Стало понятно, что новгородцы почему-то не спешили. Хотя они знали, что ополчение в Ярославле уже признали многие волости и оно говорит от «всей земли». Во главе посольства приехали новгородский митрополит Геннадий, стольник князь Фёдор Черново-Оболенский и дворянин Смирной Елизарович Отрепьев.
«Дядя Юшки Отрепьева! Самозванца!» – подумал Пожарский, ни разу до сих пор не видевший того… Смирной нисколько не походил на своего знаменитого племянника… У князя же Дмитрия перед мысленным взором невольно мелькнуло грубое, некрасивое лицо первого самозванца, выразительно искажённое страстью: тогда, на охоте, когда тот яростно забивал клинком беспомощного оленя…
Собрался совет. Оболенский сообщил, что они год назад отправили посольство в Швецию. Звали одного из шведских королевичей на новгородское княжение. И теперь, после смерти короля Карла, встал всё тот же вопрос: кого звать на царство.
– Да, посольство вернулось из Швеции, – подтвердил митрополит, когда его спросили, почему так долго новгородские послы находились в Швеции. – Умер король Карл! И послов задержали, поскольку новый король, Густав-Адольф, не имел время принять сразу наших послов!..
Затем, после него, выступая, Морозов обвинил новгородцев, что они хотят жить сами по себе.
Оболенский забеспокоился, стал оправдываться, что они держатся «всей земли», отстаивал кандидатуру шведского принца Карла Филиппа, за которого решили стоять новгородцы. Сообщил он также, что Густав-Адольф обещает приехать в Новгород.
– Как так?! – воскликнул Долгоруков. – Нужен-то его брат, а не он! Он, как и Сигизмунд, сам хочет сесть на новгородское княжение!
Это было подозрительно.
Разряжая обстановку, уводя разговор в сторону от острой темы, Пожарский спросил, как там, в Новгороде, жители ладят со шведами.
Оболенский, остыв немного от обвинений, стал нехотя рассказывать, что ничего, уживаются, с Якобом де ла Гарди в дружбе…
– Этот ваш барон Экгольмский, владелец Кольский и Рунзенский! – процедил сквозь зубы Морозов недоброжелательно о де ла Гарди.
Оболенский бросил на него хмурый взгляд, смолчал.
– Нельзя долго стоять без государя такому великому государству, как наше! – выступая, начал обозначать Пожарский позицию совета, сложившегося здесь, в Ярославле. – Многие метят на это место! Польский король Сигизмунд обманул со своим сыном! И многие, многие города изменили делу «всей земли»! Хотят своего поставить в цари! Без «всей земли»!
В конце этой встречи он подвёл решение всего совета:
– А на царство избрать только государского сына!
На очередном совете Пожарский сообщил воеводам последние новости.
– Опять келарь пишет, Авраамий из Троицы!.. «Всей земли» дело, пишет, начали! Почто тогда на Москву-то не идёте? Она-де всем голова!
Он подал знак Юдину. Дьяк встал с лавки, зачитал послание Авраамия Палицына. Келарь торопил ополченцев с выступлением. Он сообщал также, что к Москве идёт с войском гетман Ходкевич.
* * *
Подошёл конец июня. Тридцатого числа, как раз в пятницу, с утра его, князя Дмитрия, поднял его стремянной Фёдор, сообщил, что из Троице-Сергиева монастыря приехал келарь Авраамий.
Это было неожиданностью.
И князь Дмитрий, полусонный, к тому же болела голова после очередного скандала в совете, быстренько умылся, поплескав воды из ковшика, выпил кружку крепкого кваса и заспешил к приказной избе, на встречу с Авраамием.
Он вошёл в приказную. Вид у него был неважный. Тусклый взгляд, мешки под глазами… Увидев Авраамия, он подошёл к нему, поздоровался за руку.
– Доброго здравия и тебе, князь Дмитрий! – ответил Авраамий.
Тут же явился в приказную Кузьма, за ним и князь Иван Хованский.
Сразу же разговор у них зашёл о том, как скоро ополчение выступит к Москве.
Авраамий уже, оказалось, скоренько обежал по полкам, послушал ратников, их высказывания о том, как вершатся дела здесь… Раздоры, пьянки, склоки из-за мест наверху…
– Ну что же: ты уже посмотрел и сам, что здесь творится! – не сдержался, откровенно высказался Пожарский.
Сказано это было с горечью. Было заметно, что его угнетала вся эта возня с лестью здесь, в ополчении, выяснением – кто кого выше…
Разговор получился нелёгким.
Авраамий вернулся в Троице-Сергиев монастырь.
– Пьют! – лаконично заметил он, встретившись сразу же по приезде с архимандритом Дионисием. – И склоки развели!.. Местничают!..
* * *
