Прививка от манной каши

Очень давно кто-то танцевал тут мазурку или устраивал приемы, звучали звуки рояля и по залу кружились нарядные пары. Зал помнил и был благодарен за свою вторую жизнь, пусть даже и с неуклюжими маленькими танцовщицами в черных трикотажных купальничках и чешках. Звуки фортепьяно все же звучали, окна пропускали солнечный свет, а пол исправно поливался из огромной лейки. Зал был благодарен и поэтому всегда на ее стороне.

Дело происходило во Дворце пионеров, который размещался в большом, когда-то явно белоснежном и помпезном, а сейчас немного потертом особняке с лепниной и барельефами на фасаде. С него на прохожих сурово смотрели мавры в тюрбанах и разинувшие пасти львы, а огромная мраморная лестница сразу же настраивала на серьезный и торжественный лад. Некоторым залам и комнатам особняка повезло меньше, чем балетному классу на третьем этаже, а особенно тем, где располагались секции юных любителей хомяков, ящериц и другой, подвижной, пахнущей и категорически не аристократичной живности.

В это здание на танцы три раза в неделю меня приводила мама после детского сада.

Саму Елену Александровну, в отличие от ее вездесущего голоса, заметить сразу было сложно и от этого, особенно новичкам, становилось еще страшнее. Маленькая, не больше метра пятидесяти, невесомо-легкая и стремительная, она появлялась, как будто из ниоткуда и была одновременно везде и сразу. У нее была немыслимо прямая спина, решительный, устремленный вверх подбородок и тонкая металлическая линейка в руках. Волосы были собраны в неизменный пучок, а нервы в кулак. Ибо учила она хореографии.

“Иии раз, иии два, иии три” – отсчитывала она резким голосом-метрономом одновременно размеренно, тягуче и четко. Были слышны только торжественные звуки фортепьяно и невесомо-синхронное шуршание носочков по паркету.

“Открыть лопатки, закрыть носок!”. Голос нарастал металлическими нотками, перемещаясь по залу то ближе, то дальше. Я чувствовала его приближение теми самыми открытыми лопатками. Елена Александровна двигалась легко и бесшумно, как будто по воздуху, в секунду оказываясь в другом конце репетиционного зала.

“Спина не висит, рука круглая. Поворот головы не забываем”. Голос вдруг проявлялся прямо над моим ухом и уносился вперед к стоящим впереди. Главное, было не дрогнуть от неожиданности ни плечом, ни единым волоском, выбившимся из пучка и продолжать плавные точные движения.

Хореография была призвана решить в моей детской жизни несколько важных вопросов. Хорошая осанка, красивая походка, правильная физическая нагрузка и пышная белая пачка, как у балерины в телевизоре. Ну, это я так думала. Родители, скорее всего, ограничивались первыми тремя аргументами.

Свет лился из огромных, почти в пол окон, освещая каждую пылинку на потертом паркете. Они взмывали вверх, кружась и поднимаясь по столбу солнечного света. Я засматривалась на крутящиеся в воздухе пылинки-снежинки и очередной раз забывала вывернуть стопу, поднять подбородок или натянуть колено. За что получала легкий, но ощутимый шлепок линейкой по икрам сзади.

Деревянный станок вдоль окна, на который, ни в коем случае, нельзя было опираться, а лишь касаться для баланса, мог заскрипеть и моментально безжалостно выдать тебя повелительнице зала.

“Тандю назад, не висим на станке!” Голос угрожающе летел вверх. Свистящий звук линейки стремительно приближался. “Два деми плие, ДВА, а потом гранд плие”. “Живот в себя, сзади в себя, всё в себя, я сказала, вcё в себя!”

Елена Александровна была вооружена суровым балетным прошлым, незыблемой верой в дисциплину и тонкой металлической линейкой. Я плохо помню, как выглядела сама линейка, тогда она казалась очень длинной и очень тонкой. Но, до сих пор, прекрасно помню звук, когда она проносилась мимо по воздуху в раздраженном выдохе. По-осиному тонкий, звенящий ультразвуком, он пролетал низко над поверхностью пола и заставлял моментально сосредоточиться.

Нам было всего по шесть, семь лет и это была обычная студия танцев во Дворце пионеров, а не подготовительные курсы в будущие надежды Большого театра. Но у Елены Александровны на эту тему, очевидно, было противоположное мнение.

“Перешли во вторую. Плие медленно, Катя, меееедленно! Вниииз и сидим, сидим, еще сидим. Держим! Мееедленно вверх. Куда несетесь? Закрыли руку”. “Всё!” – голос приобретал завершающе-досадные нотки и выдыхал: “Сошли!”.

В студию меня приняли сразу, потому что у меня был высокий подъем стопы и бабушка с харизмой, растапливающей ледники. Мои родственники не учли одного, я хотела только танцевать и обязательно в белой пачке. Сразу на сцене, и чтобы непременно по субботам меня показывали по телевизору. А устойчивой связи между «я в свете софитов на большой сцене» и «три раза в неделю приседания в плие и нудный гран батман», в моем шестилетнем мозгу тогда совсем не прослеживалось. Не учли они еще, что балеринским характером я тоже не отличалась. Мне хотелось все быстрее и сразу, а монотонное повторение сотни раз одних и тех же движений, в стратегию по попаданию в телевизор не входило.

Главное, взрослые были совершенно не в курсе, что становиться балериной я в принципе не планировала. А планировала стать космонавтом, продавцом мороженого или, на худой конец, ветеринаром. Для этого не требовалось тянуть носок, выворачивать стопу, медленно приседать в плие с правильно развернутыми коленями, и терпеть, терпеть, терпеть.

В каждом танцевальном классе обычно есть три категории девочек. Балерины, Новенькие-недотепы и Остальной класс. Первые, как будто, родились, чтобы стать балеринами. Сразу в пачке и пуантах, невесомые, с лебедиными шеями и тонкими профилями. Эти трудяги не хотели ни ветеринарного будущего, ни никакого другого, а только изящно-балетного. И старательно повторяли каждое движение, доводя его тысячами повторений до идеала. Они были единственной отрадой для глаз Елены Александровны.

Внимание повелительницы юных сельфид обычно делилось между Балеринами и Новенькими. На балерин она смотрела одобрительно и даже иногда с гордостью, предпочитая наблюдать за всем классом с начала линейки, то есть с их стороны, ведь в конце, вдоль станка стояли портящие изящную картину мира, те самые Новенькие.

Елена Александровна говорила, что берегла здоровье для следующих поколений, ведь невозможно же без валерьянки смотреть на эти корявые локти, торчащие складочки и такой ужасный недовыворот стопы. Остальной же класс, посередине станка, к которому относилась и я, заслуживал только привилегию запомнить наши имена и отсутствие тяжелых вздохов разочарования.

Я дружила с Кристиной из клана Балерин. Она стояла на почетном месте, первая в ряду вдоль станка, а значит делала всё лучше всех. Я смотрела на нее с восхищением, особенно когда она рассказывала, что, как только подрастет, родители отвезут ее на просмотр в хореографическое училище в Москву. Она собирала открытки про балет, рисовала балерин во всех тетрадках и готова была жить в репетиционном зале. Кристина всегда приходила первая и добровольно оставалась после занятий, повторяя раз за разом, неподдающиеся движения или надолго застывая на полу в растяжке. В это же самое время я болтала и одновременно крутилась перед огромным зеркалом, примеряя пачку для выступлений. Я смотрела на нее и совсем не хотела растягиваться, а только представлять как буду кружиться на сцене в этой белой пачке, плавно взмахивая руками – крыльями.

В этом и была важная разница между нами. Кристина мечтала заниматься одной только хореографией каждый день, жить в мире батманов и аллонже. А я – наряжаться и вступать на сцене. И о булке с колбасой после класса. Она то и была самой долгожданной частью дня и наградой за хореографически нудные труды. Мама ждала меня после занятия, мы сидели потом вместе в большом холле Дворца пионеров, на откидных деревянных стульях и я с аппетитом поглощала огромную сдобную булку с глянцевой коричневой корочкой. Мама покупала ее для меня в буфете на работе, разрезала вдоль и вкладывала внутрь большой кружок светло-розовой докторской колбасы. Думается мне, именно эта булка и была одним из решающих мотивационных факторов для бесконечных гран батманов и деми-плие.

Через год я поняла, что танцевать на сцене, оказывается, возможно только на представлениях под Новый год и на отчетном концерте в конце учебного года. Для моих телевизионно-выступательных планов этого было явно недостаточно. А до красивых платьев старшей группы я еще неизвестно, когда дорасту. Мне cразу cтало как-то скучно и неинтересно. Семилетняя я поняла одно, что даже при моральной поддержке булки с колбасой, я точно не смогу ждать по полгода до выступлений в накрахмаленной пачке и блестках, ради которых я, собственно, и пришла.

В конце концов, я перешла во второй класс французской школы и на семейном совете было решено что, необходимая основа для красивой осанки заложена и большая сцена впредь все-таки обойдется без меня.

Наши c балетом дороги разошлись, но я навсегда поняла, как отличить то дело, которое по-настоящему твое и то, которое немного им притворяется. Только кажется мечтой.

Разница в том, что важно, чтобы нравился именно процесс, а не только результат. И даже когда очень тяжело и хочется всё бросить, на следующий день ты проснешься, отдохнешь, и снова будешь готов вернуться к станку или на тренировку, или к учебникам. То есть, к самому процессу. Ведь именно он тебя поддерживает, успокаивает, наполняет эмоциями, силами и предвкушением результата. Это безошибочное «тяжело, но нравится», ощущение свежих сил от самых маленьких побед в процессе и признание от внешнего мира, что у тебя получается. Ты не готов расстаться со всеми этими ощущениями и продолжаешь дальше. Это твой любимый мир, и ты не хочешь и не можешь без него жить.

А когда танцуешь, то обо всем забываешь, так становится легко и хочется, чтобы музыка никогда не заканчивалась. А если не занимаешься, то все время думаешь только о том, когда же уже урок, где можно будет снова танцевать, и не только то, что нравится, а просто танцевать. По крайней мере, так говорила Кристина. И мы с булкой ей безоговорочно верили.

Прошло много лет и я не знаю, стала ли настоящей балериной Кристина как ей хотелось. Но, я точно знаю, как волшебно на осанку действует формула «всё в себя», как результативны бесконечные повторения и прогресс, которого не замечаешь каждый день, вдруг становится таким видимым через полгода.

И уже во взрослой жизни, когда нестерпимо захочется заплакать посреди совещания (как раньше концерта), а ты в макияже и с улыбкой держишь лицо перед сотрудниками (как в детстве в гриме и с блестками), надо максимально подкатить глаза вверх, а если захотелось чихнуть – надавить сильно-сильно языком на верхнее небо. И терпеть. И держаться. Терпеть, улыбаться и держаться. Вернее, как говорили Елена Александровна и ее знаменитая линейка: “Держать!”

Когда сейчас я пытаюсь понять мое это дело или нет, бросаться ли в пучину новой работы или нового бизнеса, я вспоминаю маленькую Кристину на полу в растяжке посередине пустого зала, когда все уже ушли, мысленно ей улыбаюсь и благодарю за подсказку.

А наследие Елены Александровны навсегда осталось где-то глубоко в мышцах. Несколько раз я даже ходила на уроки хореографии для взрослых, чтобы хоть ненадолго вернуться в те детские ощущения. Снова почувствовать, как удлиняется шея, когда тянешься макушкой в потолок и как тело, по волшебству, становится легче, руки сами собой взлетают, мышцы вспоминают филигранную четкость движений.

А когда я еду в поезде и держусь за перекладину стоя у окна, спина сама собой выпрямляется, ноги собираются в первую позицию и хочется улыбаться. Передо мной снова появляется зал с большими окнами и солнечный свет, и тонкая Кристина, и звуки фортепьяно. А главное, тебе еще семь и за дверью ждет мама с большой пухлой булкой с румяной коричневой корочкой.

Суперсила

Какую вы бы хотели Суперсилу?

Видеть за внешним внутреннее – мне бы, вот эту хотелось. Или есть и не толстеть. Хотя нет, первая все-таки важнее…

На самом деле, настоящая Суперсила есть у каждого. Но большинство ее не видит, других она попросту напрягает, а кто-то просто так и не научился ею пользоваться.

Обычно, нам самим она не особо видна, так как совершенно естественна и прописана в каждой клетке нашего пространного ДНК, и именно поэтому как-то не особо ценна. Ну, не будете же вы, без особых обстоятельств, радоваться определенной форме своего уха или русым волосам? Ничего особенного, просто данность, уродился такой. А вот для окружающих, эта самая, только ваша особенность, как раз-таки, очень выпукла и заметна.

У дочери моей подруги есть Суперсила. Она считает, что между людьми нет различий. Взрослые, дети, дяденьки с погонами или учителя, совершенно не важно. В восьмилетнем возрасте она аргументированно объяснила сильно взрослому усатому персонажу, что он не имеет права ограничивать ее участие в соревнованиях по шахматам из-за возраста. И несмотря на то, что интеллигентнейшие родители и учителя пытаются до сих пор объяснить ей, что в мире существует субординация, социальные и возрастные ограничения, она их просто внутренне не ощущает. Это не воспитание, не навык, она с этим родилась и это ее Суперсила.

Я же была из тех детей, которые сподвигают других на всевозможные подвиги. Мне досталось этакое встроенное “Пособие по управлению народными массами”.

Но поскольку первые навыки применялись в ранние годы и, в зависимости от важных для ребенка обстоятельств, их «положительность» для взрослых всегда оставалась под большим вопросом.

Например, нарисовать и выдать одногруппникам по садику паспорта с целью свободного передвижения по стране. Убедить детский коллектив, что документы вполне пригодны для передвижения по городу и организовать исследовательский отряд. Вопросы “Зачем?” и “Куда?” были признаны на данном этапе не столь значимыми для маленьких покорителей большого городского мира. Первым шагом было намечено самостоятельно проехать на красном, завораживающе громыхающем трамвае.

К сожалению, некоторые тактические детали, в частности, ширина прутьев забора и медлительность Пети Аксенова учтены не были. Недремлющий глаз советской педагогики, в виде воспитательницы Аллы Сергеевны, заметил будущего Конюхова с отрядом из шести человек и одного потрепанного плюшевого зайца, топающих к остановке трамвая уже за пределами зеленого садиковского забора. Экспедиция была купирована, и все, кроме вислоухого желтого зайца, понесли словесно-порицательные наказания.

Меня же, как главного зачинщика мероприятия, наказательно отсадили за обедом за отдельный стол, с целью ограничить мое опасное влияние на податливые от скуки молодые умы. Этому то как раз я очень даже обрадовалась, ведь рядом больше не сидело Женьки Зиновьева, который всегда надкусывал горбушки и противно плевал в грушевый компот, чтобы застолбить стакан с самым большим куском.

Данные организаторские способности, а вернее их неоднозначный результат, регулярно вызывали удручение моих приличных родственников и неизменно сопровождались вызовом кого-то из них к уполномоченному по присмотру за детьми лицу – воспитательнице старшей группы.

Лицо было, разумеется, крайне недовольно и следуя правилам советской педагогики, должно было решительно пристыдить родителей и предотвратить асоциальное поведение шестилетней личности, склонной к опасным инициативам, не одобренным министерством просвещения.

За ужином вопрос поднимался всегда один – кому из семьи идти на выяснения обстоятельств очередного преступления.

По определению моей бабушки, данный детский сад никаких нужных образовательных функций для развития ее любимой внучки не выполнял, а поэтому её венценосного присутствия и не заслуживал. Более того, мог даже нанести вред свободной образовательно-воспитательной модели, принятой в нашей семье. Особенно, если судить по некоторым речевым стилистическим оборотам воспитательницы Марины Сергеевны, выкрикиваемых фальцетом, когда мы не хотели спать днем или Боря швырялся пластилином.

Папа, мой сообщник, изготовивший паспорта, вел себя также крайне непедагогично: интересовался моими детсадовскими авантюрами с нескрываемой живостью, уточнял подробности и, случалось даже, смеялся громко и непозволительно весело. Просил только, впредь, все-таки не покидать территорию, ограниченную зеленым забором и сильно не расстраиваться от криков воспитательниц.

На встречу с неизбежным оставалось отправиться маме. Будучи человеком воспитанным, а значит терпеливо-вежливым и уважающим общественный порядок, она соглашалась, однако, крайне тяготилась пространностью и избыточной эмоциональностью речей воспитательниц. Ибо речи были отрывисты, лингвистически не стройны и подкреплены двумя фундаментальными аргументами – “А если, они все так делать будут?” и “Их двадцать, а нас двое”.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.