скачать книгу бесплатно
Глава 7
7 декабря 1919 г., как и накануне «омского переворота» 18 ноября 1918 г., вновь напомнил о себе Восточный отдел ЦК кадетской партии. В принятой резолюции перечислялись «ошибки правительственной политики», заключавшиеся в «чрезмерном расширении функций военных властей» и «милитаризации административного управления»; «принцип диктаториальной власти» тем не менее признавался «непоколебимым»: «Пусть карающая рука власти обратится прежде всего против ее собственных агентов, роняющих ее престиж в стране. Пусть правительство обеспечит возможность действительного воплощения в жизнь начал законности, порядка и твердой власти». Весьма примечательно начало резолюции, в котором прямо говорилось о перемещении центра всероссийской военно-политической власти на белый Юг. Слова «с глубокой верой в конечное торжество национальной идеи обращаются ныне взоры всех русских патриотов на юг России, где доблестные армии генерала Деникина продолжают геройски противостоять врагу», недвусмысленно передавали «первенство» антибольшевистского сопротивления белому Югу (армии которого, однако, после поражений под Орлом и Воронежем также отступали и отнюдь не отличались, как полагали в Сибири, «способностью к активным боевым действиям»). Задачи же Восточного фронта должны были сводиться к «организации обороны Сибири от натиска советских войск» и «организации Сибири как надежного тыла и надлежащей опоры для фронта обороны»[62 - Русское дело. Иркутск, № 24, 9 декабря 1919 г.].
Отказ от полномочий всероссийской власти или отъезд из Сибири на Юг, как уже отмечалось, требовали от Колчака братья Пепеляевы. Категорично высказывался в отношении белого Юга Устрялов: «Восток от нападения перешел к обороне, стал второстепенным фактором продолжающейся борьбы… Южный центр противобольшевистского движения воистину приобретает характер и черты всероссийского государственного центра… Всероссийские масштабы и цели силою вещей отдалились от нас и, оставаясь обязательными и бесспорными, утратили непосредственность и остроту деловой программы дня».
Вообще, сама идея передачи центрального статуса белой России на белый Юг зародилась еще до декабря 1919 г. Взаимодействие белого Юга и Сибири прошло несколько этапов. В 1917– первой половине 1918 г. связь и взаимодействие осуществлялись преимущественно на основе командировок, отправках курьеров, из которых наиболее результативными были поездки генерала от инфантерии В. Е. Флуга, полковников В. В. Голицына и Д. А. Лебедева в Сибирь и генерал-лейтенанта В. А. Гришина-Алмазова – на Юг. Контакты сводились не только к обмену информацией, программами и декларациями правительств. Существенно важной была координация военных и политических усилий, участие в структурах, создаваемых белых правительств (Флуг занимал должность военного министра в «Деловом кабинете» Временного Правителя России генерала Хорвата, Гришин-Алмазов стал военным губернатором Одессы в начале 1919 г., произведенный в чин генерал-майора Лебедев возглавил военное министерство Российского правительства и принял должность начальника штаба Ставки Верховного Главнокомандующего, а также ставший генералом Голицын руководил «добровольческими формированиями» осенью 1919 г.). Но в целом политические центры Востока и Юга, равно как и других регионов Белого движения, формировались в тот период практически без связи друг с другом. Условия взаимодействия изменились после окончания Великой войны и прихода к власти Колчака.
Постепенно, при посредстве иностранных информационных агентств и Русского бюро печати, наладилась телеграфная связь между Омском и Ставкой Главкома ВСЮР. Более интенсивными стали контакты на уровне поездок делегаций и частных лиц (наиболее показательным был отъезд в Сибирь делегатов ВНЦ – Волкова и Червен-Водали). Стало также возможным координировать программные заявления и даже отдельные законодательные акты и законопроекты, в частности – в аграрной политике. При этом, несмотря на признанное правовое верховенство белого Востока, белый Юг сохранял своеобразное «духовное первородство», ведь именно здесь зародилась Добровольческая армия. 24 декабря 1918 г. на имя Деникина Лебедевым была отправлена телеграмма, сообщавшая: «Адмирал Колчак объявил, что будет работать с Вами рука об руку. Считайте себя единственным начальником для дел Запада и Юга России».
В свою очередь, 17 января 1919 г. Политическая канцелярия ВСЮР опубликовала тексты двух телеграмм Деникина на имя Колчака. Первая – «о принятии на себя высшего командования над всеми силами, действующими на Юге России», что рассматривалось в качестве «драгоценного залога успеха патриотической идеи, проводимой Вашим Превосходительством (адмиралом Колчаком. – В.Ц.) на Востоке, а мною (генералом Деникиным. – В.Ц.) на Юге России». Вторая телеграмма была отправлена на имя Сазонова в Париж и предназначалась для информирования Верховного Совета Антанты о «согласии с адмиралом Колчаком в чрезвычайном значении сочетания действий армий Востока и Юга России в их усилиях достижения общей цели». Начальник Политической канцелярии полковник Чайковский особенно подчеркивал при этом как равенство статусов сложившихся центров Белого движения, так и общность их военно-политических программ: «Подчиненной зависимости между генералом Деникиным и адмиралом Колчаком не существует. Между высшим командованием армий Юга России и Правительством адмирала Колчака расхождений быть не может».
Но с середины 1919 г. проблема взаимодействия Востока и Юга разрешилась уже в правовом поле, установленном известным приказом Главкома ВСЮР (№ 145) и указаниями о разграничении полномочий в сфере внутренней и внешней политики (телеграмма И. И. Сукина делегации Особого Совещания в Париже 1 сентября 1919 г.), а также признанием общего представительства перед «внешним миром» в форме Русского Политического Совещания в Париже. После этого речь могла идти о формальной и фактической «подчиненной зависимости» белого Юга единому Всероссийскому центру в Омске. С осени 1919 г. наметилась еще одна тенденция взаимодействия – признание важности принципа военной диктатуры. В сентябре – ноябре в Омске отдельными приказами были отмечены годовщины: кончина генерала Алексеева и начало «Алексеевской организации» на Дону. Юг выдвигался в качестве примера высокой сознательности в поддержке Белого движения, особенно в отношении широкого, как представлялось в Сибири, развития «добровольчества». Для Востока это было особенно актуально, так как пополнения из добровольцев оставались единственно возможными в условиях отступления белых армий и ограниченности мобилизационных возможностей региона. Из других центров Белого движения на роль политического и стратегического плацдарма мог претендовать белый Север в течение лета – осени 1918 г., когда здесь действовали войска Антанты и открывалась перспектива наступления по линии железной дороги Архангельск – Ярославль-Москва, и белый Северо-Запад – осенью 1919 г. в момент максимального приближения армии Юденича к Петрограду[63 - Щепкин Г. Генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин. Новочеркасск, 1919, с. 27–28; Русское дело. Омск, № 19, 28 октября 1919 г.].
Но с точки зрения социально-экономического потенциала более перспективным для белых оставался Юг. Весьма интересную взаимосвязь между уровнем развития земледелия и степенью поддержки Белого движения установил приват-доцент П. Н. Савицкий, один из членов эмигрантского Совета по изучению Юго-Востока России: «Наиболее крепкой территориальной базой Белого движения, явным образом, оказались губернии и области, давшие от 80-х к 90-м годам наибольший процент расширения посевов; на Юго-Востоке и Юге – Донская область и Таврическая губерния, на Востоке – Самарская (при чехословаках), Оренбургская, Уфимская, Пермская… В то же время население промышленного центра России было основным по численности, кадрам, создавшим силу большевизма…; возникновение же Белого движения на Юге и Юго-Востоке допустимо сопоставлять с явлением роста в этих районах площади зернового посева; такое возрастание указывало на существование земельного простора, а наличие этого простора могло обусловить психологическую настроенность земледельческого населения, благоприятную для поддержки Белого движения… Победа Красной России над Белой есть, между прочим, победа промышленной России над земледельческой, конечно, промышленной России не как организованного класса предпринимателей или чего-нибудь в этом роде, но как комплекса определенных элементов населения, его «низов» – к тому же выступающих далеко не в лучшем с нравственной точки зрения подборе»[64 - Савицкий П. Материалы по сельскохозяйственной эволюции России. Константинополь, 1921, с. 169–170.]. «Южный опыт» считался показательным примером в плане конструкции аппарата управления, о чем неоднократно говорили в своих интервью представители ВНЦ (Червен-Водали, Клафтон и др.). Признавалась наиболее действенной модель «диктаториальной власти» – в части разделения полномочий военной и гражданской администрации, роли Особого Совещания и управления внутренних дел, развития контактов с «общественностью» (в лице ВНЦ). Белый Юг представлялся естественным и надежным союзником в белой борьбе, равноправным партнером и закономерным преемником белого Востока в общероссийском Белом движении (уместно вспомнить о намерении участников Ясского Совещания официально провозгласить белый Юг Общероссийским центром антибольшевистского сопротивления).
Предусмотренный указом № 203 от 24 июня 1919 г. вариант передачи статуса Верховного Главнокомандующего с белого Востока на белый Юг (от Колчака – Деникину) не вызывал проблем с преемственностью в военной сфере. Сложнее было решить вопрос о передаче статуса Верховного Правителя, что предполагало принятие особого закона. В течение 1919 г. об этом несколько раз говорилось на заседаниях Совета министров, обсуждалось в общественно-политических структурах, но всякий раз безрезультатно. Угрозы заговора против Колчака, его гибели или отставки казались нереальными. Как уже отмечалось, Колчак считал возможным передать полномочия региональной власти Всесибирскому Земскому Собору и учрежденным им органам, сохраняя за собой всероссийскую власть. Не исключался и вариант отъезда на Юг, но не в качестве частного лица, а в качестве Верховного Правителя России.
Передача полномочий Верховного Правителя Деникину не стала одномоментным решением. Вплоть до эвакуации Омска Колчак и Совет министров Российского правительства бдительно следили за тем, чтобы Особое Совещание не вышло бы за «пределы» своих «полномочий» в национальной и аграрно-крестьянской политике (запрет на «сепаратное» принятие земельного законопроекта, осуждение конфликта с Украинской Директорией и др.). Но после эвакуации «белой столицы», в условиях очевидного разрыва контактов не только с белым Югом, но и с собственным Советом министров, Колчак решил предоставить Деникину полную «самостоятельность». В телеграмме Сазонову от 24 ноября (переслана в Таганрог в Ставку Главкома ВСЮР 15 декабря 1919 г.) он писал: «Обстановка требует предоставления генералу Деникину всей полноты власти на занятой им территории: я прошу передать генералу Деникину полную уверенность в том, что я никогда не разойдусь с ним на основаниях нашей общей работы по возрождению России».
Очевидно также, что подобные перемены диктовались также и опасениями смены «внешнеполитического курса». В парижском посольстве прямо говорили, что «помощь Колчаку от авантюриста Семенова бросает Восточную Сибирь в объятия японцев». В частном письме (8 декабря 1919 г.) к российскому послу в Париже В. А. Маклакову посол в САСШ Б. А. Бахметев отмечал, что «события обрекли будущую власть на подчинение местным влияниям и на плавание в орбите местных интересов и забот». Переезд правительства в Иркутск и замена Сукина Третьяковым представлялись послу в Америке свидетельством «неизбежного подчинения японскому влиянию», чего весьма опасались в Вашингтоне. «Вообще, кругозор Сибири крайне узок, – считал Бахметев, – и все происходящее в мире поневоле рассматривается сквозь желтую призму». Обладавший влиянием на Сазонова, он «советовал» министру иностранных дел добиться от Колчака передачи верховной власти на Юг. В понимании Бахметева, это означало «обеспечение целесоответственной и своевременной преемственности государственной власти». «Если Сибирь обречена играть местную роль, то не своевременно ли теперь же предпринять ряд активных шагов, чтобы законной и свободной преемственностью национальное водительство было передано на Юг»[65 - Маргулиес М. С. Год интервенции, кн. 3 (сентябрь 1919 – декабрь 1920). Берлин, 1923, с. 158; «Совершенно лично и доверительно!» Б. А. Бахметев – В. А. Маклаков, переписка 1919–1951, т. 1. М., 2001, с. 132.].
Аналогичное мнение высказывал в письме Деникину из Парижа генерал Д. Г. Щербачев. Подчеркнув важность существования «одного правительства, которое имело бы в глазах иностранцев престиж Всероссийского, а следовательно, (имело) право говорить от всей России», военный представитель Колчака при союзном командовании с сожалением констатировал, что после «неудачи операции по овладению Петроградом Северо-Западной армии», после «стремительного отхода Сибирских армий, потери Омска – столицы Всероссийского правительства и отставки… Совета министров», а также «нарушений и без того затрудненной связи из Сибири с союзниками», «внутренних восстаний» (в Иркутске, Владивостоке) переход государственного центра на Юг становился насущно необходимым. Щербачев подчеркивал и такой важный фактор, как военные успехи ВСЮР (как и победы Восточного фронта весной 1919 г.): «победы и захват армиями Юга России огромной территории». Все это в совокупности определяло «падение авторитета Сибирского правительства и усиление влияния Юга России». Поскольку в январе 1920 г. ожидался созыв в Лондоне «конференции по русскому вопросу», в повестке дня мог встать вопрос «о желательности образования белого блока, с включением в него поляков, финляндцев, эстонцев, латышей и литовцев», то следовало добиться сохранения авторитетного Всероссийского центра. Таким образом, «центр тяжести, как в борьбе с большевиками, так и в смысле руководства внешней политикой, в связи с событиями в Сибири, перемещается в глазах союзников на Юг России. Надо учитывать, – отмечал Щербачев, – поэтому возможность наступления момента, когда, в интересах дела, может потребоваться перенесение Верховной власти на Юг… Не предрешая вопроса о том, в каком виде, в случае необходимости, может последовать это изменение, в виде ли переезда на Юг адмирала Колчака или в виде передачи им полномочий Вам как его законному заместителю, я считаю необходимым ориентировать Вас в этом вопросе». Примечательно, что Щербачев, будучи в конце 1918 г. активным сторонником объединения белых армий в составе ВСЮР, спустя год настойчиво подчеркивал преемственность именно военной власти, ее приоритет перед властью гражданской. Упоминая известное распоряжение Колчака о назначении Главкома ВСЮР своим заместителем в должности Главковерха, Щербачев считал данный акт достаточным, чтобы утверждать о полномочиях Деникина как будущего Верховного Правителя России. Подобное решение еще раз свидетельствовало о единстве Белого дела, когда передача властных полномочий с Востока на Юг не означала принципиальных перемен в политическом курсе (хотя Щербачев предупреждал Деникина о возможности «нового натиска представителей сепаратистских течений наших окраин как на союзников, так и на Правительство Юга России»)[66 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 155. Лл. 1–4.].
Таким образом, вариант перехода верховенства Белого движения с Востока на Юг предполагался отнюдь не из-за требований иркутской «демократической общественности», мятежа «Политцентра», «ультиматума» Пепеляевых или, что еще менее вероятно, усталости Колчака от «бремени власти». Сохранение правопреемственности, в том числе и персональной, было принципиально важно для поддержки легитимности Белого движения, сохранения его геополитического статуса, признания в качестве субъекта государственного, международного права. Именно об этом беспокоился глава МИД Сазонов, посылая телеграмму в Иркутск 18 декабря (см. приложение № 3). В ней недвусмысленно заявлялось, что «с международной точки зрения величайшей опасностью грозило бы положение, при котором достигнутое объединение всех борющихся с большевиками сил под одной властью было бы нарушено. Для обеспечения этого единства необходимо издание акта, который утверждал бы условия законного преемства власти Верховного Правителя не только в области военного командования, как это было сделано законом 24 июля, но в отношении признания полноты принадлежащих Правителю полномочий». Российские представители в Зарубежье выражали беспокойство в связи с очевидным крушением власти Колчака. Еще в период «похода на Москву» союзниками высказывались мнения о предпочтительной поддержке ВСЮР как одного из наиболее успешных белых фронтов. После отступления от Омска и событий во Владивостоке стала ощущаться очень слабая координация действий Белого движения не только в международном, но даже во «всероссийском масштабе». Если и в Омске телеграфное сообщение функционировало с перебоями, то наладить беспрерывную связь из Иркутска с главными российскими посольствами, с Архангельском, Ростовом-на-Дону и Ревелем было довольно затруднительно. Телеграфная же связь белого Юга с зарубежьем и другими белыми фронтами работала удовлетворительно. 6 февраля 1920 г. короткой телеграммой № 159 Сазонов уведомлял посольский корпус: «Ввиду положения Сибири, полнота власти сосредотачивается ныне в руках генерала Деникина, от имени которого будете по-прежнему получать указания от меня»[67 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 142. Л. 13; Из архива организаторов гражданской войны и интервенции в Советской России // Исторический архив, № 6, 1961, с. 98—100.].
«Ультиматум» Пепеляевых и переписка с Сазоновым ускорили принятие решения о правопреемстве. Совет министров, исходя из прецедента «омского переворота» 18 ноября (когда именно ему, как формально существующей структуре из «распавшегося» Временного Всероссийского правительства, пришлось решать вопрос о «возглавлении» власти), взял на себя решение вопроса о назначении преемника Колчака. На заседании 22 декабря 1919 г. было принято решение «о необходимости издания акта, устанавливающего порядок назначения преемника Верховного Правителя». После этого было принято принципиально важное постановление о возложении «обязанностей преемника Верховного Правителя… на Главнокомандующего вооруженными силами на Юге России генерал-лейтенанта Деникина» (см. приложение № 4). Показательно, что в парижском предложении Сазонова выдвигалась формула, по которой Верховный Правитель сам назначал бы себе преемника, тогда как Совет министров в Иркутске решил следовать «Конституции 18 ноября» и, согласно пункту 6, взял на себя принятие решения об «осуществлении Верховной государственной власти». Нельзя, конечно, забывать и о стремлении членов Совмина «проявить власть», действовать уже автономно от Верховного Правителя, ссылаясь на его «отсутствие»[68 - ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 245. Лл. 294–295.]. Итак, «преемник» власти Верховного Правителя был «предрешен», хотя «порядок назначения преемника», порядок передачи ему власти не был окончательно разработан. Но теперь Колчаку следовало лишь подписать указ о передаче своих полномочий уже «предрешенному» лицу, чего он вплоть до 4 января 1920 г. делать не спешил.
Непрекращающиеся военные неудачи и развал системы управления ускорили процесс падения Восточного фронта. После неудачных попыток задержать наступление РККА под Новониколаевском, на линии Щегловской тайги, последним возможным рубежом обороны намечались Красноярск и р. Енисей. Но вплоть до того момента, когда со станции Нижнеудинск Колчак отправил телеграмму, подтверждающую его «предрешение» передачи Верховной власти Деникину, ни в военном, ни в политическом отношении не было достигнуто необходимой стабильности. Роковая отдаленность друг от друга Верховного Правителя, армии и правительства, рассеянных по огромному Транссибу, приводила к тому, что каждый из них действовал во многом самостоятельно и, как следствие этого, непредсказуемо. По оценке Гинса: «Адмирал, забыв о Совете министров, действовал самостоятельно, рассылал ноты, обострял отношения с чехами, подрывая престиж свой и Совета министров резкими и неконституционными, обходившими министра иностранных дел, заявлениями». Совмин же «занимался не деловой работой, а обвинениями прежнего Правительства, выискиванием ошибок и каких-то «преступлений», совершенных бывшими Министрами»[69 - Гинс Г. К. Указ. соч., с. 470; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 473. Л. 5.]. Тем не менее «административная революция» многим казалась обнадеживающей. Характерна оценка начавшейся работы нового правительства бывшим премьером Вологодским. За несколько дней до эсеровского мятежа Политцентра, 18 декабря, в интервью одной из японских газет он оптимистично оценивал перспективы деятельности нового правительства: «То обстоятельство, что теперешний Совет Министров хорошо сознает ошибки прошлого, что он решил бороться самым энергичным образом с произволом главным образом военных властей и недобросовестностью агентов власти, а также и то обстоятельство, что во главе Совмина стал столь волевой человек, как В. Н. Пепеляев, имеющий к тому же за своей спиной брата-героя (генерала А. Н. Пепеляева. – В.Ц.), служат порукой, что дело налаживания жизни в Сибири стоит уже вовсе не так безнадежно, как думают многие»[70 - A Chronicle of the Civil War in Siberia… Ор. Cit. vol. 1, с. 343.].
Глава 8
Нельзя не упомянуть еще об одной грани политической ситуации, сложившейся на востоке России в конце 1919 г. С середины декабря стала очевидной невозможность «договориться» с оппозицией. Тем самым окончательно терял смысл один из ключевых пунктов программы Пепеляева. «Социалистическая оппозиция» не стремилась занять места в обновленном Совете министров. Напротив. В ноябре – декабре 1919 г. она усиленно готовила скоординированное «антиколчаковское восстание» по всему белому тылу. События, связанные с т. н. «Иркутским мятежом» и «крахом колчаковщины», достаточно хорошо освещены в историографии и в опубликованных источниках[71 - См., напр.: «Последние дни колчаковщины». Указ. соч.; Рябиков В. В. Иркутск – столица революционной Сибири. Иркутск, 1957; Солодянкин А. Г. Коммунисты Иркутска в борьбе с колчаковщиной. Иркутск, 1960; Гражданская война в Сибири. // Колчаковщина (Под ред. Г. Вендриха). Иркутск, 1991; Новиков П. А. Борьба за Иркутск. Эсеровская авантюра. // Белая Гвардия, Белое движение на Востоке России. № 5, 2001; Его же: Гражданская война в Восточной Сибири. М., 2005, и др.]. При этом основной акцент исследований делался на самом восстании и попытках его подавления. Между тем, нельзя недооценивать значения «последних дней колчаковщины» и с точки зрения всероссийского масштаба Белого движения, и с позиций очередного поворота политического курса. Говоря о самом выступлении в Иркутске, можно выделить заметное сходство тактики вышедшего из подполья Политического Центра с тактикой антибольшевистских организаций, выступивших в Сибири и на Дальнем Востоке весной – летом 1918 года: те же сотрудничество с кооперативами, поддержка чехов, одновременность и определенная внезапность выступления, те же требования созыва представительного законодательного собрания и т. д. Да и участвовали в «антиколчаковском» движении те же, кто в 1917–1918 гг. боролся с советской властью: бывшие члены Западно-Сибирского комиссариата П. Я. Михайлов и Б. Д. Марков, бывший министр юстиции Временного Сибирского правительства Г. Б. Патушинский, на деле стремившийся доказать свое несогласие с режимом «диктатуры», а также уже упоминавшийся управляющий Иркутской губернией П. Д. Яковлев, бывший председатель Совета министров Временного правительства автономной Сибири И. А. Лавров, «видный иркутский эсер», «специалист по финансовым вопросам» А. И. Погребецкий[72 - ГА РФ. Ф. 6873. Оп.1. Д. 90. Лл. 140 об. – 141; Бюллетень газеты «Русское дело». Иркутск, 2 января 1920 г.; Серебренников И. И. Указ. соч., с. 280–281.].
Деятельность правительства проявилась лишь в контексте переговоров с Иркутским Политцентром. Увы, ведущие министры, столь высоко оценивавшие перспективы «административной революции», неожиданно оказались перед лицом революции настоящей. Совмин не только не смог предотвратить выступление Политцентра, но и косвенно способствовал его развитию, встав на путь переговоров с мятежниками. Безусловно, в падении белой власти сыграло свою роль и предательство со стороны «союзников» – чехов и французов, и отсутствие поддержки со стороны «иркутской общественности», и продолжавшийся конфликт военной и гражданской власти. Но данные факторы в той или иной мере были типичны для гражданской войны. А вот аппарат самого правительства, вовлеченный в административные перестановки и поиск компромиссов с оппозицией, оказался не готов к организации эффективного противодействия восставшим. Показательно, что даже после ареста окружной контрразведкой подпольщиков – руководителей восстания правительство официально заявило о своей непричастности к действиям силовых структур[73 - ГА РФ. Ф. 196. Оп. 2. Д. 8. Лл. 1–2.]. О поведении министров в последние дни существования Российского правительства имеются свидетельства Гинса, судебные показания Червен-Водали, стенограмма его переговоров с Политцентром и весьма содержательное сообщение (составленное для российского посла в САСШ) морского министра контр-адмирала М. И. Смирнова, друга Колчака и непримиримого противника «социалистической оппозиции». Восстание рабочих на Черемховских угольных копях 21 декабря, открытое антиправительственное выступление земско-городского совещания в Иркутске 22 декабря, в день «70-летия кооперации», под лозунгами «мира с большевиками» и созыва Сибирского народного собрания, – в обстановке этих событий правительство смогло лишь погрузиться в «бесконечные прения»[74 - ГА РФ. Ф. 9431. Оп.1. Д. 1. Лл. 2–3; Ф. 5936. Оп.1. Д. 361. Лл. 5—10.]. В создавшемся положении единственным эффективным выходом могли стать только концентрация власти и решительное подавление восстания, то есть переход все к тому же «диктаториальному правлению». Ждать «конституционных» соглашений от коллегии министров было бессмысленно. По предложению Смирнова и Бурышкина «решение всех вопросов по охране Государственной безопасности и порядка» передавалось т. н. Совету трех министров, или Троектории (в составе Червен-Водали, Ханжина и министра путей сообщения инженера А. М. Ларионова). Примечательна юридическая природа данного постановления. Здесь снова «сработала» схема 18 ноября 1918 г., по которой Совет министров передавал часть своих полномочий другому субъекту управления. Правда, в данном случае, не единоличному (Верховному Правителю), а «коллективному» диктатору (Троектории). Смирнов отмечал, что «правильнее было бы передать эти дела единоличному решению Заместителя Председателя, но зная, что Червен-Водали человек слов, а не решений, я считал такую комбинацию из трех лиц более надежной»[75 - ГА РФ. Ф. 5887. Оп.1. Д. 473. Л. 5.]. Совет министров принял постановление 23 декабря «без утверждения Верховным Правителем», ввиду «исключительных обстоятельств». Троектория могла принимать «меры неотложного характера, превышающие права отдельных министров, без вынесения таковых вопросов в Совет министров». К концу декабря Совмин работал уже не только без премьера, но и без его заместителя. Третьяков выехал в Читу для переговоров с атаманом Семеновым и для более эффективного взаимодействия с представителями Японии, военную поддержку которой он полагал необходимой для спасения правительства[76 - ГА РФ. Ф. 196. Оп. 2. Д. 3. Лл. 1–2.]. Формальным председателем стал Червен-Водали, опиравшийся на Совет трех. За его подписью выходили теперь все постановления, первым из которых стало отрешение от должности «революционного» губернатора Яковлева. 27 декабря за подписью Червен-Водали было опубликовано «Обращение к населению», в котором недвусмысленно заявлялось: «Те, кто мешает Правительству работать, совершает тягчайшее преступление… Поэтому Правительство, призывая население к полному спокойствию, подчинению закону и власти, поддержанию порядка и исполнению долга перед Армией и Родиной, твердо заявляет, что с настоящего момента всякие попытки сопротивления законной власти будут решительно подавляться. Правительство располагает вполне достаточной силой, чтобы прекратить смуту и обеспечить порядок»[77 - Правительственный вестник. Иркутск, № 1, 3 января 1920 г.; Русское дело. Иркутск, № 38, 27 декабря 1919 г.].
Помимо решения вопроса о политической преемственности с белым Югом 25 декабря 1919 г. министром финансов Бурышкиным была отправлена телеграмма, смысл которой с первого взгляда мог показаться сугубо финансовым. Российским финансовым агентам за границей (Угету в США, Замену в Англии и Франции) было предоставлено право распоряжаться денежными суммами Иностранного отдела Министерства финансов. При этом указывалось, что «финансовые агенты…, если наступят крайние внешние обстоятельства, должны будут распоряжаться самостоятельно в государственных интересах находящимися в их ведении суммами, согласуя свою деятельность с указаниями Бернацкого»[78 - Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с. 162.]. Теперь российские дипломатические представительства получили собственные крупные денежные ресурсы, позволявшие финансировать русскую эмиграцию и после окончания гражданской войны. Хотя формально они подчинялись теперь минфину белого Юга Бернацкому (он, как и Деникин, становился носителем всероссийского статуса), относительная автономия посольств укрепилась. Созданный в феврале 1921 г., Совет послов позиционировался как единственная российская власть после падения белого Крыма и Забайкалья в 1920 году. Следует помнить о претензиях российских посольств на статус легитимных структур, обладающих преемственностью от 1917 г., о чем заявлялось сразу же после прихода к власти большевиков.
Показательным фактом осуществления преемственности власти военно-политическим руководством белого Юга стала попытка обеспечить получение части золотого запаса России, находившегося, как известно, в специальном составе, следовавшем вместе с поездом Верховного Правителя от Омска до Нижнеудинска. 2 февраля 1920 г., уже после ареста Колчака, за несколько дней до его гибели, Нератов обратился к Сазонову с телеграммой, в которой отметил, что для «оплаты военных заказов, покрытия других расходов, вызываемых военными и государственными задачами, генерал Деникин возбудил уже перед адмиралом Колчаком вопрос о передаче в его распоряжение части золотого запаса. Ныне, применительно к создавшейся в Сибири и на Юге России военной и политической обстановке, мысль о необходимости надежного помещения за границей находящегося в Сибири золотого запаса, передаче права распоряжения этим запасом правительству генерала (Деникина. – В.Ц.) представляется бесспорной и требующей безотлагательного осуществления». Нератов полагал «немедленно вывезти золото за границу, депонировав его на хранение с целью получения под обеспечение им по мере надобности кредитов в Англии, САСШ, Японии примерно в равных долях». От имени Главкома ВСЮР («коему принадлежит право указания своих правопреемников») считалось возможным привлечь к посредничеству консорциум ведущих мировых банков. Однако спасти золотой запас и передать его Деникину не удалось.
Необходимость спасения власти стала неотложной задачей и для самого Верховного Правителя. В конце декабря, после «ультиматума» Пепеляевых и формального согласия на созыв законодательного (в перспективе) ГЗС, Колчак, очевидно, считал дальнейшие уступки «демократизации» излишними. Получая информацию из Иркутска и Читы (через полковника Сыробоярского), Колчак еще 19 декабря согласился «объединить все вооруженные силы тыла армий в одних руках, авторитетных также и в глазах японского командования»[79 - Там же. с. 160; Из архива организаторов гражданской войны и интервенции в Советской России // Исторический архив, № 6, 1961, с. 99.]. При известии о готовящемся выступлении эсеровского подполья в Иркутске он, не известив о своем решении Совет министров, подписал приказы № 240/а и № 241. Согласно им атаман Забайкальского казачества, командующий Забайкальским военным округом генерал-майор Г. М. Семенов, производился в генерал-лейтенанты и назначался Главнокомандующим войсками сразу трех военных округов: Забайкальского, Приамурского и Иркутского «на правах Главнокомандующего армией» – «для обеспечения государственного строя и порядка в глубоком тылу армии»[80 - Тинский Г. Атаман Семенов, его жизнь и деятельность. 1920. с. 21–22.].
Данные приказы сводили на нет все проекты «административной революции». Ведь теперь атаман Семенов становился диктатором, действующим по Положению о полевом управлении войск, и таким образом все попытки Совмина осуществить разделение военной и гражданской власти, вернуться к принципам «Конституции 18 ноября» оказывались бесполезными. По оценке Гинса, «назначение атамана Семенова главнокомандующим, без ведома Совета министров и без точного определения прав главнокомандующего, поставило правительство в чрезвычайно неловкое и затруднительное положение…, объявление всей территории театром военных действий и, следовательно, подчинение всех гражданских властей военным лишало Совет министров всякой власти»[81 - Гинс Г. К. Указ. соч., с. 474.]. Приказы Колчака вызвали недовольство и у бывшего в Чите Третьякова, не без оснований считавшего, что в данных условиях Российское правительство делается излишним[82 - ГА РФ. Ф. 196. Оп. 2. Д. 5. Л. 1.]. Правда, в условиях начинающегося революционного движения, грозившего, по словам самого Г. М. Семенова, «смертельным ударом с тыла», Совмину приходилось мириться с тем, что носителем власти становился одиозный для многих «демократов» казачий атаман, располагавший как вооруженными силами, необходимыми для борьбы с повстанцами, так и поддержкой со стороны Японии.
Сам новый диктатор отнюдь не стремился оказывать поддержку начатых правительством преобразований, действовал самостоятельно, прямолинейно и быстро, опираясь на полученные от Колчака «рычаги власти». В первых же своих приказах в новой должности генерал Семенов призывал «все население сплотиться вокруг армии и помочь ей в ее трудной работе по восстановлению права и государственности», а для создания «фундамента представительства» учредил в Чите совещание из представителей органов самоуправлений, общественных, профессиональных и экономических объединений (игнорируя тем самым работу по открытию ГЗС)[83 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 99. Лл. 1–3.]. С Третьяковым в Чите перестали считаться, и он вскоре отбыл в Харбин, одновременно проинформировав Иркутск и Париж (телеграмма Сазонову) о своей отставке[84 - ГА РФ. Ф. 196. Оп. 2. Д. 3. Лл. 6–7.].
Дальнейшие действия Совета министров, атамана Семенова и Верховного Правителя должны были бы направляться на ликвидацию мятежа. Но Троектория совершила серьезную политическую ошибку, пойдя на переговоры с восставшими. С самого начала переговоров определилась принципиальная разница позиций. «Социалисты» настаивали, чтобы Совет министров издал акт об отречении Верховного Правителя от власти (так же, как 18 ноября 1918 г. Совет министров призвал его к власти). Формально Совет министров мог это сделать, опираясь на буквальное толкование «Положения о временном устройстве государственной власти в России» (в пункте осуществления «верховной государственной власти» Совмином в случае, в частности, «долговременного отсутствия» Правителя). Но Совета министров в полном составе на тот момент уже не существовало, а действия Червен-Водали (второго заместителя премьера) опосредовались Троекторией. По воспоминаниям Смирнова «Червен-Водали и Государственный Контролер (Краснов. – В.Ц.) готовы были принять требования Политцентра, говоря, что «адмирал Колчак не оправдал возложенных на него надежд, поэтому его следует отречь от власти Верховного Правителя постановлением Совета Министров». «По-видимому, – отмечал морской министр, – у этих лиц чувство злобы было выше их рассудка и их предложение звучало столь несообразно, что даже не было поставлено на голосование». Превратно понятые требования компромисса с оппозицией сыграли роковую роль в решении вопроса о власти[85 - ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 473. Л. 7].
Еще на переговорах 2 января 1920 г. Червен-Водали пытался выступать с точки зрения носителя «центральной власти всей России»[86 - Переговоры о сдаче власти Омским Правительством Политическому Центру. Январь 1920 года. Харбин, с. 14.]. Переговоры по телеграфу между Иркутском и Нижнеудинском об «отречении от власти» Колчака начались в тот же день, при посредстве штаба войск Чехословацкого корпуса (их контролировала квартирмейстерская часть во главе с майором Грабчиком). 3 января Политцентр выдвинул ультиматум, в котором требования относительно власти излагались так: «Адмирал Колчак должен подать в отставку; Совет министров должен подать в отставку; Атаман Семенов должен отказаться от всех должностей, которые ему были пожалованы Адмиралом Колчаком; Политические личности, которые виновны в настоящей Гражданской войне, должны быть переданы Новому Правительству; Все виновные лица должны быть переданы суду».
Ответ правительственной делегации прозвучал как капитуляция перед мятежниками. Задержанному в Нижнеудинске Верховному Правителю Троектория 3 января отправила телеграмму (№ 9442) с требованием «отречения» (именно Совет трех, а не Совет министров, en corpora, стал инициатором ее отправки, что сужало правовое поле подобного действия, хотя в ней и указывалось на «единогласное настояние Совмина» об отказе Колчака от прав Верховного Правителя и об их передаче Деникину). Телеграмма была отправлена в 14.20 3 января, получена в поезде Верховного в 23.00 и расшифрована в 23.30 по местному времени. Призыв к отречению мотивировался тем, что с дальнейшее существование в Сибири возглавляемой Вами (Колчаком. – В.Ц.) российской власти невозможно». «Отречение» в пользу Деникина («обеспечивающее от окончательной гибели Русское дело») давало «возможность сохранить идею Всероссийской власти, сохранить государственные ценности (золотой запас. – В.Ц.) и предупредить эксцессы и кровопролития»[87 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 39. Лл. 1–3; Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с. 162–163.]. Червен-Водали, Ларионов и Ханжин решили также, что и «Совет министров подаст в отставку…, как только будут разработаны образцы, по которым будет сформировано местное или областное Правительство; тогда будут переданы должности, и с этого времени все обязанности переходят к новой власти». Лишь в отношении полномочий атамана Семенова Троектория ничего не смогла решить, хотя бы потому, что повлиять на него (в отличие от Колчака) было уже не в ее власти: «Польза, которую может доставить отставка Генерала Семенова для Восточной и Забайкальской Области, а также для Иркутска должна быть доказана. Правительство со своей стороны сомневается в пользе этой меры»[88 - Переговоры о сдаче власти… Указ. соч., с. 22.].
Передача власти и распределение полномочий Верховного Правителя были оформлены последним подписанным Колчаком указом от 4 января 1920 г. (см. приложение № 5). Его содержание относилось в основном к делам белого Востока, тогда как о правопреемстве «Всероссийской власти» говорилось как об уже состоявшемся акте (фактически после постановления Совета министров от 22 декабря 1919 г. так и было, хотя слова «передаю власть» в Указе отсутствовали). «Ввиду предрешения мною (Колчаком. – В.Ц.) вопроса о передаче Верховной Всероссийской власти Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России генерал-лейтенанту Деникину, впредь до получения его указаний», применительно к «Российской Восточной Окраине» Указ предоставлял «Главнокомандующему вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского Военного Округа, генерал-лейтенанту атаману Семенову всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной Окраины». Семенову поручалось также «образовать органы государственного управления в пределах распространения его полноты власти». Подобное повышенное внимание к белому Востоку объяснялось не только местонахождением Колчака, но, во многом, опасениями адмирала, что в случае отказа от статуса Всероссийской власти на Дальнем Востоке возобладают сепаратистские тенденции. В Указе говорилось о «сохранении на нашей Российской Восточной Окраине оплота Государственности на началах неразрывного единства со всей Россией». Указ санкционировал создание Семеновым как высших военных, так и гражданских структур управления, но исключительно в орбите влияния «объединенной Российской Верховной власти», то есть под руководством Деникина[89 - Текст последнего указа Верховного Правителя России был широко растиражирован штабом Чехословацкого корпуса и цитируется по его факсимиле, воспроизведенном в книге В. Борисова «Дальний Восток», Вена, 1921, вкладка на с. 17. Но по причине его «отправки» из штаба Чехкорпуса во Владивостоке, например, этот акт считали «апокрифическим» (Болдырев В. Г. Указ. соч., с. 298).]. Юридическую природу этого акта нельзя считать неправомерной или сфальсифицированной. Он опирался на решение уполномоченной Советом министров Троектории, был подписан Верховным Правителем России адмиралом Колчаком и Председателем Совета министров Пепеляевым. Полномочия Деникина и Семенова призваны были сохранить «цепь преемственности» в руководстве Белым движением.
Так завершилась история Российского правительства и Российской армии в белой Сибири. Как известно, Колчак и Пепеляев, лишившиеся после «нижнеудинского акта» собственного конвоя, были арестованы представителями Чехословацкого корпуса, переданы Политцентру, а затем – большевистскому Иркутскому ВРК, постановлением которого оба они без суда были расстреляны 7 февраля 1920 г. Так символически было уничтожено Российское правительство, представленное Верховным Правителем и Председателем Совета министров. Не успевшие выехать в Маньчжурию и Забайкалье министры, в том числе и участники Троектории, были также арестованы Политцентром, переданы большевикам и судимы показательным процессом в мае 1920 г. Члены «самозванного и мятежного правительства» (по оценке большевистского декрета) Червен-Водали, Ларионов, министр труда Л. И. Шумиловский и директор Русского бюро печати А. К. Клафтон были приговорены к высшей мере наказания (приговор приведен в исполнение 23 июня 1920 г.). Их реабилитация не проведена до сих пор и, видимо, не предполагается в обозримом будущем. Главнокомандующий Восточным фронтом генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель погиб от обморожения при переходе по р. Кан, а остатки белых армий отступили в Забайкалье, составив основу Вооруженных сил Российской Восточной Окраины, продолжив «борьбу с большевизмом» в 1920 г.
Глава 9
«Правительство борьбы с большевиками – мира с ними не заключит никогда» – таким был стержень политического курса не только Российского, но и всех белых правительств. Для успеха этой борьбы требовалось найти оптимальные формы военно-политической организации. В Сибири и на Дальнем Востоке противодействие большевикам основывалось на сформировавшейся на рубеже 1917–1918 гг. политической модели, предусматривавшей сильное влияние представительных органов власти на исполнительные структуры (учредительно-санкционирующие функции Сибирской Областной Думы по отношению к Временному Сибирскому правительству и Временному правительству Автономной Сибири, Уфимского Государственного Совещания – по отношению к Временному Всероссийскому правительству). Оставаясь под влиянием революционных событий 1917 г., данное «представительство» носило преимущественно социалистический характер, ориентированный на линию эсеровских программ. Исполнительная власть на Востоке России стремилась к поддержке наиболее эффективных в условиях войны «диктаториальных форм» правления (роспуск Сибирской Областной Думы – по фактической инициативе Временного Сибирского правительства, деятельность Административного Совета, участие Совета министров Временного Всероссийского правительства в «омском перевороте» 18 ноября 1918 г.). «Диктатура», в свою очередь, стремилась опираться на представительскую систему: об этом официально заявлял Верховный Правитель, для этого создавались Экономическое и Земское Совещания, «общественность» привлекалась к работе в правительственных структурах. Но в отношении представительной системы исполнительная власть выполняла учредительно-санкционирующую функцию. «Общественность» призывалась «сверху».
Политический кризис конца 1919 г., вызванный падением Омска, привел к «административной революции», ориентированной на сотрудничество с общественностью (в том числе – с оппозиционной). Но, меняя курс, белая власть не учла степени потенциального недоверия к своей политике. Кадеты и правые общественно-политические структуры в той или иной форме (вплоть до создания добровольческих дружин Святого Креста) поддерживали Российское правительство, но правоцентристская общественность оказалась недостаточно сплоченной и влиятельной. Левые же и левоцентристские группы (эсеры, кооператоры, областники) не только не стремились к сотрудничеству с властью, но, напротив, готовились к вооруженному мятежу (оправдывая его, в частности, местью за переворот 18 ноября). Получался парадоксальный и во многом порочный круг. Чем больше правительство говорило об «отказе от диктатуры» и «союзе с демократией», тем сильнее становились позиции противников «колчаковщины» среди «общественности», видевших в «административной революции» проявление слабости власти, тактические уступки, а не искреннее стремление к переменам. Еще один, во многом парадоксальный, замкнутый круг заключался в стремлении Российского правительства обеспечить «прочность власти» путем «сближения с народом», реформирования системы управления посредством осуществления принципа «разделения властей» (применительно к власти военной и гражданской). Однако на практике чем больше говорилось и делалось для того, чтобы «власть военная подчинялась власти гражданской», тем слабее становились белый фронт и тыл, усиливалась борьба за власть. Подтвердился тезис об опасности политических перемен в тылу во время неудач на фронте.
Была ли ошибкой «административная революция»? С точки зрения тактики «борьбы с большевизмом» в условиях Сибирского Ледяного похода, когда каждая незначительная ошибка вела к значительным неудачам, потере времени и инициативы, политические преобразования оказались вредными. Гораздо эффективнее становились бы укрепление власти, ее централизация, вплоть до единоначалия. К этому решению пришли как деятели Российского правительства (создав Троекторию), так и сам Колчак (учреждая Верховное Совещание и передавая атаману Семенову чрезвычайные полномочия в области управления Российской Восточной окраиной). Однако с точки зрения долгосрочной стратегии – союз власти и общества, взаимное доверие военной и гражданской власти были необходимы для обеспечения единства фронта и тыла Белого движения. Без достаточной «народной поддержки» становилась очевидной невозможность опоры лишь на армию, обескровленную потерями во время боев на Урале и в Западной Сибири.
Конец 1919 г. в истории Белого движения на Востоке России характерен образованием целого спектра управленческих систем: от представительно-парламентской (Всесибирский Земский Собор) до уже апробированной диктаторской (чрезвычайные полномочия атамана Семенова). При этом действующей оставалась и прежняя, хотя и реформированная, модель Российского правительства (Верховный Правитель – Совет министров), основанная на «Конституции 18 ноября». Можно предположить, что при стабилизации фронта, остановке наступления Красной армии правительство имело бы возможность упрочить свое положение и получить искомую поддержку «общественности» (прежде всего правой и правоцентристской). Левая, «непримиримая» оппозиция, парализованная результативной работой контрразведки, оказалась бы расколотой, и часть ее (как это уже было после «переворота 18 ноября») неизбежно бы вернулась на путь сотрудничества с властью, принимая участие в работе Земского Совещания и впоследствии созданного законодательного органа. Восстановление единства Российского правительства, совместная, а не раздробленная пространствами Транссиба работа Верховного Правителя и Совета министров укрепили бы исполнительную вертикаль. Но этого не произошло. Трагедия Белого движения в Сибири заключалась в том, что для осуществления альтернатив требовалось время, которого оно уже не имело.
Реализация любых политических проектов зависела, в конечном счете, от успехов на фронте. По точному замечанию Гинса «правительство волею судеб не только не укрепило своих позиций, но политической бездеятельностью, проистекавшей главным образом из-за невозможности сноситься с Верховным Правителем и доложить ему принятые постановления, усилило общее разочарование. Впрочем, при том положении дел на фронте, которое создалось к началу декабря, политическими реформами можно было только отсрочить, но не устранить крушения власти»[90 - Гинс Г. К. Указ. соч., с. 470.]. Во многом схожие политические процессы происходили в это же время на белом Юге и Севере России.
Раздел 2
Эволюция политических структур на белом Юге России (ноябрь 1919 г. – март 1920 г.)
Глава 1
Провал «похода на Москву», поражения ВСЮР в боях на линии Киев – Орел – Царицын и широкое повстанческое движение в тылу («махновщина») осенью 1919 г. привели руководство белого Юга к осознанию необходимости политических перемен для усиления «борьбы с большевизмом». Как и в Сибири, первоначальные преобразования происходили в форме укрепления существующей властной вертикали, приоритета исполнительной власти, военного управления. Одной из основных причин неудач на фронте считалась потеря боеспособности кубанских казачьих частей из-за отступнической позиции части т. н. «самостийных» депутатов Рады. По оценке Деникина, развернутая анти-добровольческая кампания под лозунгами «полного невмешательства главного командования в дела Кубани» помогала большевикам, рассчитывавшим лишить единства южнорусское Белое движение[91 - Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Берлин, 1926. т. V, с. 197–199.].
Истоки противоречий Главного командования ВСЮР со структурами управления Кубанского Края восходят к лету 1918 г. Накануне Второго Кубанского похода из штаба Добрармии было направлено официальное письмо атаману – генерал-лейтенанту А. П. Филимонову, в котором были четко обозначены приоритеты взаимоотношений в сфере «разрешения вопроса об организации вооруженной силы». В принципе данное заявление не выходило за рамки военно-политического соглашения, заключенного еще генералом Корниловым в марте 1918 г., в ауле Шенджий, при объединении Добровольческой армии с Кубанским Правительственным отрядом. Командование Добрармии по-прежнему сохраняло за собой военное руководство, усиленно подчеркивая, что только при восстановлении военного единства возможно политическое сотрудничество: «Местные полки и пластунские дивизии первой очереди, призывавшиеся на службу в мирное время и составлявшие части общегосударственной армии, и теперь должны составить отнюдь не территориальные временные Кубанские войска, а войти в состав Добровольческой армии, выполняющей общегосударственные задачи и составляющей кадр будущей Великой Армии». 3 августа 1918 г., в преддверии созыва Краевой Рады, Деникин выражал уверенность, что местный парламент «создаст единоличную твердую власть, состоящую в твердой связи с Добровольческой армией». Указывались приоритетные направления краевой политики: «Только казачье и городское население Области, ополчившееся против врагов и насильников и выдержавшее вместе с Добровольческой армией всю тяжесть борьбы, имеет право устраивать судьбу родного края. Но пусть при этом не будут обездолены иногородние: суровая кара палачам, милость заблудившимся темным людям и высшая справедливость в отношении массы безобидного населения».
Существенно усилил позиции генерала Деникина приказ № 145 от 30 мая 1919 г. После признания Главкомом ВСЮР власти Верховного Правителя России южнорусские казачьи войска должны были самостоятельно решить вопрос о своем правовом статусе в отношениях с Омском. Приказ № 7 от 12 июня 1919 г. устанавливал: «Все занимаемые Вооруженными Силами Юга России территории, лежащие вне пределов областей казачьих войск в границах их, существовавших до 28 октября 1917 г., поступают в управление Верховного Правителя России, а временно – в управление Главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России»[92 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 37. Л. 1; Ф. 6532. Оп.1. Д.1. Л. 44.]. Данная проблема, как отмечалось выше, решалась, во-первых, через признание Российским правительством казачьего самоуправления (Грамота от 7 мая 1919 г.), а во-вторых, посредством организации представительных структур Южнорусской власти, проекты которой рассматривались на заседаниях Южно-русской конференции государственных образований в течение лета – осени 1919 г. Однако одновременно с попытками сближения с Главным командованием росло и обоюдное противостояние, выражавшееся в т. н. «таможенной войне» между Кубанским Краем и губерниями, подведомственными Особому Совещанию, в продовольственной политике, – все это нарушало порядок комплектования и снабжения частей ВСЮР.
Косвенно на отношения с добровольческим командованием влияла и политическая система Кубанского Края, при которой власть атамана ограничивалась представительными структурами – Краевой и Законодательной Радами. Лояльность в отношениях между Деникиным и атаманом Филимоновым не могла компенсировать противодействия «самостийной оппозиции» в Парламенте. Поэтому в октябре 1919 г. главой Отдела законов Особого Совещания К. Н. Соколовым и группой депутатов Рады обсуждался проект изменения Временного положения об управлении Кубанским Краем – т. н. «кубанской конституции». Предполагалось усилить власть атамана и правительства, взяв за образец политическую систему Донского Войска. Для этого следовало упразднить Законодательную Раду, передав законодательные функции атаману и назначаемому им правительству. Высшей властью в Крае становилась Краевая Рада, созываемая ежегодно атаманом. Только перед ней он отчитывался бы в своих действиях[93 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 208.]. Спецификой Краевой Рады, как и всех представительных структур казачьих войск России, было отсутствие в ней партийных фракций (первую политическую группу, «объединенную группу федералистов-республиканцев», пытался создать осенью 1919 г. заместитель председателя Рады П. Л. Макаренко). Депутаты представляли территориальные округа, и поэтому разница их политических взглядов была относительной. Тем не менее еще с 1918 года сложилось разделение на «черноморцев» (делегатов из южных и юго-западных отделов Края, примыкавших к Новороссийской губернии) – сторонников «самостийности» и «линейцев» (делегатов из отделов, пограничных с горскими народами), поддерживающих политику Главкома ВСЮР. «Отдельские» совещания стали «политическими клубами» Рады. «В них предварительно решались все важные вопросы, стоявшие на повестке… На пленарное заседание приходили с уже готовыми решениями»[94 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Л. 70.].
Деление на «линейцев» и «черноморцев» было достаточно условным, равно как и определение «самостийности». В 1919 г. применительно к Кубани (в отличие, например, от Украины) оно означало отнюдь не требование государственного суверенитета, независимости (эти лозунги вместе с «левым радикализмом демагогической окраски» характеризовались понятием «сепаратизм»), а осуществление принципов «единая Кубань в единой Федеративной Российской республике», «координация действий с Главным Командованием в борьбе с большевиками – только на основе определенного договора, как «равного с равным». Споры вызывали границы полномочий краевых органов власти, а также вопросы создания собственных вооруженных сил. Показательна в этом отношении брошюра «Какая нужна Республика трудовому народу», изданная отделом пропаганды Кубанского краевого правительства. Красноречивое название определяло радикальное содержание. Автор (И. Рашковский) убеждал читателей в полной невозможности возврата к «самодержавному строю» и из имеющихся в мировой практике форм правления наиболее предпочтительным считал «федеративную республику». Конституционную монархию «на английский манер», как наиболее популярную в 1919 г. среди идеологов Белого движения, Рашковский полагал несвоевременной для России, поскольку «народ английский тысячу лет приручал своих королей… к порядку, с оружием в руках… вбивал в их головы ту мысль, что не народ для них, а они для народа». Поэтому «нам нужна» «демократическая республика», при которой «все должны иметь право участвовать в выборах депутатов в Парламент», а выборы проводятся по «четыреххвостке» (чтобы парламент был «государственным собранием, а не купеческим, крестьянским или иным»). Республика должна быть «парламентарной», потому что «нужно чтобы охранялись и исполнялись хорошие законы» («нужно, чтобы министры ответствовали перед законодательным собранием»). «Парламент должен быть однопалатным», исключительно выборным органом. И конечно, в России, ввиду обширности территории, многочисленности населения, разнообразия религиозных, национальных особенностей, возможно введение только лишь «федеративной республики». «Каждый народ должен писать самостоятельно нужные ему законы; а те законы, которые одинаково интересны для всей России, могут писаться в Петрограде, но только по взаимному согласию всех населяющих страну народов». Противниками республиканского строя, по мнению Рашковского, являются политические партии, начиная от монархистов и заканчивая РСДРП (б), так как каждая из них (хотя и по-своему) стремится к централизации. Сторонниками же республики станут «все те народы и все те Края, которым было и будет тяжело под пятой централизма государственной власти», и особенно «казачество и горские народы». Автор приводил в пример Законодательную Раду Кубанского Края, контролировавшую правительство и атамана, настаивал на универсальности подобной формы управления во всей будущей России. Помимо казачьих войск и горцев, сторонниками «федерализма» он считал «Сибирь, Украину, Урал, Туркестан, Кавказские народы (Закавказье. – В.Ц.), Белоруссию, Бессарабию, Литву, Поляков, Финляндию». Говоря о перспективах государственного строительства, Рашковский заявлял: «Когда будут устроены отдельные части России, правительства этих частей должны будут устроить съезд, на котором и выработают союзный договор (Конституцию)», положившему бы начало «Новой, Великой, Российской, Федеративной Республике». Подобного рода брошюры лишь углубляли разногласия между Главным Командованием и кубанскими политиками, стремившимися к максимальной самостоятельности[95 - Там же. Лл. 65–67; Рашковский И. Какая нужна Республика трудовому народу, Екатеринодар, 1919, с. 13, 15, 29–32.].
Главком ВСЮР и Особое Совещание ориентировались на сотрудничество с «линейцами», составлявшими почти половину депутатов Рады, при возможной нейтрализации «самостийников – черноморцев». Подобная тактика требовала определенной политической гибкости, что в условиях гражданской войны не всегда удавалось. В случае же изменения краевой Конституции и усиления исполнительной вертикали сотрудничество Главкома ВСЮР с атаманом и правительством укреплялось бы, что позволяло, по мнению Главного командования, эффективнее решать проблемы текущей политики. Но внесение поправок в Конституцию было прерогативой Парламента. 24 октября 1919 г. начала работу 3-я сессия Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады, в повестке дня которой не значилось никаких вопросов о пересмотре «Временного Положения». Среди прочих там были пункты «о действиях Парижской делегации», «о работе Южнорусской конференции». «Парижская делегация» из депутатов Рады (Л. Л. Быча, В. Д. Савицкого, А. А. Намитокова и А. И. Калабухова) была отправлена во Францию для «дипломатического представительства самостоятельного Кубанского государственного образования», с правом заключения международных соглашений, с последующей отчетностью перед Краевой Радой. 29 мая 1919 г. на имя председателя мирной конференции, премьера Франции Клемансо, Быч направил обращение следующего содержания: «Признать территорию Кубани с ее определенными границами, с ее правительством, ответственным перед представителями народа (Радой. – В.Ц.), и с ее армией – за независимое государство, допустить на этом основании представителей территории Кубани к работе Конференции, относящейся к судьбам России в целом и в частях, допустить территорию Кубани как независимое государство в число членов Лиги Наций».
Сам факт отправки самостоятельной делегации для решения вопросов внешней политики юридически был весьма спорным. Действительно, кубанские власти обладали правом ведения дипломатических переговоров, а Рада могла «утверждать договора, заключаемые с другими государствами, государственными образованиями и областями»[96 - Раздел V, ст. 15 // Конституция Кубанского края 1918 г. Прага, 1929; Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Всероссийского Национального Центра. Ф. 7. Д. 4. Л. 153.]. Стремление стать субъектом международного права было характерно и для «старшего брата» Кубани – Всевеликого Войска Донского, отправившего в Париж весной 1919 г. специальный меморандум, в котором «державам-победительницам» предлагалось «Признать Донскую Республику… самостийным государственным образованием»[97 - Меморандум делегации Донской республики на конференции мира. Новочеркасск, 1919, с.5.]. Однако в то же самое время, еще в декабре 1918 г., Кубанское правительство одобрило решение «об общем представительстве Государственных образований России в международных отношениях» и тем самым признало полномочия «общего представителя Государства Российского на Международном мирном Конгрессе» – С. Д. Сазонова. А в соответствии с установленными Российским правительством «пределами полномочий» Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России «в сфере внешней политики» предоставлялось «самостоятельное руководство иностранной политикой в пределах вопросов, касающихся вверенной ему территории и не имеющих общегосударственного значения». Правда, как указывалось выше, казачьи земли исключались из непосредственного подчинения Главкома ВСЮР, но в любом случае «общее руководство в области внешней политики» могло принадлежать только Российскому Правительству, а не отдельным краевым образованиям, хотя бы и в пределах «разделения полномочий»[98 - Правительственный вестник. Омск, № 234, 14 сентября 1919 г.; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.3. Л. 25.].
Возможно, что деятельность делегации в Париже и не вызвала бы серьезных протестов со стороны Главного Командования (хотя Сазонов и Маклаков в своих телеграммах неоднократно указывали на опасность сепаратистского поведения кубанских делегатов), если бы не подписанный ею в июле 1919 г. «Договор дружбы» с делегацией правительства «Республики Союза Горцев Кавказа» (А. Чермоев – глава делегации, И. Гайдаров, Х. Хадзарагов, Г. Бамматов – министр иностранных дел). Главным смыслом договора было обоюдное признание государственного суверенитета, поскольку «политическое, культурное и экономическое преуспеяние Кавказа и пользование благами мира возможно лишь при упрочении дружественных отношений между кавказскими государствами». В первом же пункте «Договора» значилось: «Правительство Кубани и правительство республики Горских Народов Кавказа настоящим торжественным актом взаимно признают государственный суверенитет и полную политическую независимость Кубани и Союза Горских Народов Кавказа». Далее шли пункты, касавшиеся «территориальных границ между Кубанью и Республикой Союза Горских Народов Кавказа» (их следовало установить «последующими дружественными соглашениями между договаривающимися сторонами), «товарообмена и таможни», «транспорта», «почт и телеграфов», «денежного обращения» (их тоже следовало «урегулировать путем особых дополнительных договоров»). 3-й пункт обязывал Кубань к проведению самостоятельной политики на Северном Кавказе: «Стороны обязуются не предпринимать ни самостоятельно, ни в форме соучастия с кем бы то ни было никаких мер, клонящихся к уничижению или умалению суверенных прав Кубани и Республики Союза Горских Народов Кавказа»[99 - Закаспийский бюллетень, № 3, 10 ноября 1919 г.; La Cause Commune. Общее дело. Париж, № 63, 25 декабря 1919 г.]. И хотя этот договор не был ратифицирован представительными структурами Кубани, не имел необходимого номера и был напечатан с «открытой датой» («…июля 1919 года»), он стал «последней каплей, переполнившей чашу долготерпения» Главкома ВСЮР. Ведь речь в этом договоре шла не просто о суверенитете Кубани, но и о суверенитете Горской Республики, не признанной ни командованием ВСЮР, ни Российским правительством. Меджлис Союза Горских Народов осенью 1919 г. проводил откровенно «антиденикинскую» политику, поддерживая повстанческое движение на территории Чечни и Дагестана, и договор фактически санкционировал это движение Кубанью (тем более что 4-м его пунктом предусматривалось подчинение меджлису кубанских войсковых частей, если таковые оказывались на территории Горской Республики).
Реакция со стороны Главкома не заставила себя ждать. Как только сведения о договоре проникли в прессу (сперва в грузинские газеты), 25 октября 1919 г., с пометкой «срочно», был разослан приказ-телеграмма № 016729, определивший договор как «измену России», «обрекавший на гибель Терское войско»[100 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 210]. И хотя в договоре говорилось, что «установление территориальных границ между Кубанью и республикой Союза Горских Народов имеет быть предметом особых последующих дружественных соглашений», Деникин правомерно усмотрел в этом «отторжение от Терско-Дагестанского Края горских областей». А это, безусловно, предполагалось в случае исключения из Терского Войска станиц Плоскостной Чечни и Ингушетии («Сунженская линия»)[101 - Там же; La Cause Commune. Общее дело. Париж, № 63, 25 декабря 1919 г.]. Кроме того, Тер-ско-Дагестанский Край, как субъект права, уже входил в категорию территорий, на которые распространялась власть Главкома ВСЮР, и любые подобного рода соглашения требовали его санкции, равно как и санкции государственных структур Терского Казачьего Войска. Таким образом, данный договор имел все основания считаться «юридически ничтожным», если исходить из норм права, действовавших на территории, занятой ВСЮР, и полностью игнорировать полномочия Союза Горцев. Однако действия Главкома ВСЮР не ограничились приказом-телеграммой. Важнее было не только дезавуировать соглашение, но и утвердить приемлемый для Главного Командования принцип государственного нормотворчества, и, при возможности, добиться желаемых изменений кубанской Конституции. Заочно предавая всех участников договора (как членов кубанской делегации, так и представителей Союза Горцев) «военно-полевому суду за измену», Деникин решил действовать по нормам Положения о полевом управлении войск. С этой целью вся Кубань была объявлена «тыловым районом Кавказской армии», состоявшей преимущественно из кубанских казачьих частей, и действующие на ее территории структуры власти были обязаны подчиняться военным. Командующий армией генерал-лейтенант П. Н. Врангель, противник «самостийности», был заинтересован в «прочности тыла» и надежности поступающих к нему пополнений. Он полностью поддерживал проект усиления исполнительной власти в Крае, согласуя свои действия с Деникиным и профессором Соколовым.
1 ноября «командующим войсками тыла» был назначен генерал-лейтенант В. Л. Покровский (телеграмма Врангеля № 560). На него возлагалась задача ареста одного из подписавших договор депутатов Рады, бывшего в Екатеринодаре – А. И. Калабухова (позднее потребовалось арестовать еще 12 депутатов – «самостийников»). 5–6 ноября Покровский дважды требовал от Рады лишения их депутатской неприкосновенности, недвусмысленно намекая на возможность применения силы в случае «неповиновения» Парламента. С правовой и политической точек зрения подобные действия Главного Командования были далеко не бесспорны. Здесь не только нарушались заверения в признании прав и свобод казачества, но и создавался прецедент игнорирования любых суверенных законоположений, опираясь на неоспоримое «право военного времени».
Начался конфликт властей, вошедший в историю гражданской войны как «кубанское действо». Краевая Рада в первые дни после начала своей работы выразила категорическое несогласие с требованиями Главного Командования. 2 ноября единогласно была принята резолюция, в которой «парижской делегации» гарантировались «полная неприкосновенность» и ответственность исключительно перед Радой, приказ-телеграмма Деникина объявлялся «нарушением суверенных прав Кубанского Края, а также и прав государственных образований Дона и Терека», требовалась его «срочная отмена». Впредь до прекращения конфликта делегация Кубани заявляла о приостановке своего участия в работах Южнорусской конференции[102 - Протоколы общих заседаний Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады созыва 28 октября 1918 года № 51–72 (заседания с 24 октября по 14 ноября 1919 года), Екатеринодар, 1919, с. 15–16.].
Однако после «ультиматума» Покровского, когда атаман Филимонов фактически признал невозможность обеспечения депутатской неприкосновенности, конфликт быстро закончился. Лидер «самостийной оппозиции» в Раде Макаренко нерасчетливо попытался поставить вопрос о доверии атаману и передаче власти Президиуму Рады. «Расколоть» парламент не удалось, и Рада выразила доверие Филимонову. После этого Макаренко скрылся, «оппозиция» лишилась своего лидера и быстро сдала позиции. Уже 6 ноября Калабухов, П. Макаренко, Омельченко, Манжула и Роговец «решили, во избежание насильственных против Краевой Рады действий со стороны расположенных вокруг помещения Рады войск, добровольно отбыть во дворец Войскового Атамана, согласно полученным указаниям». Тем самым вопрос о депутатской неприкосновенности снимался. В этот же день Краевая Рада приняла новую резолюцию. Объявлялось, что «кубанская делегация во Франции лишается полномочий», а Рада «торжественно подтверждает свою решимость вести борьбу с большевизмом до полной победы в полном и неразрывном союзе с Добровольческой Армией». В соответствии с намерениями Главного Командования подтверждалась необходимость «в интересах борьбы за возрождение Единой, Великой, Свободной России, организации общей государственной власти на Юге России с сохранением для Кубани, Дона и Терека широких прав по устроению их внутренней жизни». Вместо протеста по поводу ареста депутатов Рада ограничилась лишь «просьбой» об «освобождении», а если это «невозможно», то «судить их в кубанском суде». В отношении членов делегации во Франции была «просьба» об изъятии их дела от «военной подсудности» и «организации следствия и суда» над ними «кубанской судебной власти с участием, если того пожелает генерал Деникин, его представителей». Отдельным пунктом отмечалась «просьба» «передать командование кубанскими тыловыми частями кубанскому войсковому атаману», что предполагало отмену режима тылового района Кавказской армии. Тем самым Рада все-таки не отходила от принципов регионального суверенитета, подчеркивая сохранение статуса местной судебной системы и воинских частей, размещенных в Крае. Генерал Покровский дал Раде письменные заверения в том, что он «сохранит жизнь всем арестованным, согласно приказа от 6 ноября, членам Рады, независимо от приговора военно-полевого суда». Это обещание не распространялось, однако, на единственного члена парижской делегации, оказавшегося в эти дни на Кубани, – А. И. Калабухова, казненного 7 ноября 1919 г.
В оценке действий делегации примечательна позиция главы Союза Возрождения России народного социалиста В. А. Мякотина, считавшегося одним из ярких «демократов» на белом Юге. Он отмечал, что «большинство членов Рады называют себя федералистами», но в то же время «не представляют себе, что внутри федерации немыслима экстерриториальность и не может быть речи о самостоятельных государствах». «Политику Рады, – считал Мякотин, – трудно назвать демократической», учитывая ограничения в избирательной системе (10-летний ценз оседлости для участия в выборах) и земельной политике (передача всего земельного фонда казачьему сословию). «На автономии Кубани, как и на автономии Дона, никто не покушался и существующие до сих пор проекты создания общегосударственной власти на Юге России предусматривали эту автономию в весьма широких размерах. Спор шел о другом, – должна ли и может ли быть рассматриваема Кубань сейчас как самостоятельное государство. И вот в этом-то споре руководители Кубанской Рады заняли совершенно непримиримую позицию, что Кубань является именно самостоятельным государством и что она может отказаться от своего суверенитета и своей самостоятельности только в момент созыва Российского Учредительного Собрания». Но это неверно. «Русская демократия, в том числе и кубанская, кровно заинтересована в скорейшем возрождении России, в скорейшем восстановлении ее государственного единства.
Но этого возрождения чрезвычайно трудно достигнуть… без предварительного создания единства государственной власти, единства финансов, единой экономической политики и единой армии. Идти к той же цели путем союза отдельных областей, превращающегося в свое время в отдельное государство, значило бы идти чрезвычайно долгой и опасной дорогой… Руководители Рады в погоне за государственной самостоятельностью Кубани стремятся ввести собственную политику… В таких «самостийнических» стремлениях очень мало демократизма, но много дешевой демагогии». Правда, после вынесения Радой решения об аннулировании полномочий «парижской делегации» Мякотин полагал конфликт исчерпанным и призывал стороны к компромиссу[103 - Там же, с. 22–23; La Cause Commune. Общее дело. Париж, № 63, 25 декабря 1919 г.].
«Действо», однако, продолжилось. На заседании 8 ноября депутаты Траценко и Каплин поставили вопрос «о необходимости, в видах усовершенствования строя управления, предупреждения осложнений в Крае и на фронте и сохранения жизни арестованных членов Рады, произвести некоторые изменения ныне действующего Временного Положения об управлении Кубанским Краем». Легкость и быстрота, с которой голосовались поправки, принципиально менявшие структуру политической системы Края (они были приняты в течение немногим более трех часов в двух чтениях), свидетельствуют как о растерянности «самостийной оппозиции», так и о готовности части депутатов Рады провести обсуждавшиеся накануне сессии поправки, используя «ультиматумы» со стороны Главного командования (показательно, что поправки были приняты после выступления в парламенте Врангеля, говорившего депутатам о важности укрепления фронта и тыла). Но в конце заседания 8 ноября был принят документ, в преамбуле которого уже не осталось и следов оппозиции: «Кубанский Край мыслит себя неразрывно спаянным с Единой, Великой и Свободной Россией. Население Края сохраняет твердую уверенность в близкой победе над врагами России и непоколебимое решение вести борьбу до конца в тесном союзе с Добровольческой Армией». Провозглашалась и важность участия в работе Южнорусской конференции для «создания единой Государственной власти на Юге России с участием в ней представителей Кубани и с сохранением за Кубанью широких прав по устроению краевой жизни через свои представительные учреждения и органы исполнительной власти». Далее шли конституционные поправки, сводившиеся к следующему: Законодательная Рада распускалась и ее функции передавались Краевой Раде. Учреждалась особая Атаманская Рада, назначение которой определялось «исключительно для избрания Войскового Атамана». Порядок ее избрания еще следовало утвердить. Расширялись полномочия исполнительной власти, и хотя правительство сохраняло свою ответственность перед Радой, атаман получил право роспуска Краевой Рады в случае «несогласия с вотумом недоверия Правительству», при этом в течение двух месяцев следовало провести новые выборы парламента, а в случае повторного вотума недоверия – отправлялось в отставку правительство[104 - ГА РФ. 6611. Оп.1 Д. 4. Лл. 193–193 об.].
Прошли перевыборы кубанского руководства. Несмотря на выраженное ему доверие, Филимонов заявил о своей отставке, и новым атаманом стал генерал-майор Н. М. Успенский («большой доброжелатель Добровольческой армии», по оценке Деникина), председателем Рады стал также лояльный к Главному Командованию Д. Е. Скобцов, правительство возглавил «линеец» Ф. С. Сушков. Так военно-политическое руководство белого Юга смогло выйти из начавшегося кризиса в отношениях с казачеством. Однако достигнуто это было не путем «распутывания» сложных взаимоотношений внутри белого тыла, а с помощью «силового варианта» объявленного «военного положения» и «ценой крови» казненного по приговору военно-полевого суда Калабухова (остальные арестованные члены Рады были помилованы решением Главкома ВСЮР, хотя им запретили проживать на территории Кубанского Края и они были высланы за границу).
Примечательна оценка атаманом Филимоновым положения на Кубани в конце 1919 г. 2 декабря им было отправлено письмо Деникину, в котором атаман накануне своей отставки предупреждал Главкома от излишнего доверия к тем, кто обвиняет кубанцев в «самостийности»: «Наиболее пугающее всех и постоянно Вас тревожащее «самостийное» течение никогда не имело и не имеет корней в массе кубанского населения и фабриковалось в Екатеринодаре в небольших и малозначащих партийных и радянских кругах. Преувеличенное представление о значении на Кубани самостийников объясняется нервностью общества и излишними стараниями органов осведомления (ОСВАГ. – В.Ц.). Более опасные и гнусные явления нашего времени оставались и остаются в тени. Взяточничество, спекуляция и т. п. грехи разъедают нашу жизнь и жизнь Армии неизмеримо больше, чем временное уродливое явление Бычевское и Макаренковское. Протестантство Быча, Савицкого и др. выросло не столько на почве политической и партийной борьбы (какой там Савицкий партийный человек?!), сколько под влиянием постоянно уязвленного самолюбия во время Кубанского похода определенно презрительным отношением к ним чинов Добровольческой армии». По мнению атамана, дело «самостийников» было «осуждено на уничтожение», однако они стремились «играть» в «расчете» на союз с Петлюрой, а затем на неудачи ВСЮР и армии Колчака. Не случайно в момент приближения Восточного фронта к Волге «самостийная группа» уже собиралась «сложить оружие». Неудачи на фронте ВСЮР дали им надежду на возможность захвата влияния в Раде, но в конечном итоге их попытки провалились и они добровольно пришли к атаману. «Оказалось, что за спиной самостийников ничего и никого не было и они будировали за свой лично страх». Что касается дезертирства из кубанских полков, то это «результат усталости, шкурничества, недостатка надзора в войсковых частях и общей расхлябанности», а отнюдь не «самостийничества».
Велики были психологические последствия «кубанского действа». Филимонов отмечал, что неизбежно «усилится подпольная работа оставшихся самостийников, агитация в пользу дезертирства и зеленоармейства». Нужно ждать падения доверия «к лучшим представителям казачества, мечтающим о сближении всех казачьих областей и создании особого казачьего союза (Юго-Восточного Союза. – В.Ц.) как оплота Государства Российского» и наряду с этим «усиления популярности ничтожных и невежественных людей, ныне поставленных в ореоле мученичества». Преодолеть эти негативные последствия можно было, как считал атаман, дав «уродливому явлению естественно рассосаться или быть осужденным самим населением». Но для этого «нужно только время». Подсознательно ощущал это, очевидно, и Главком. «Вынужденный в силу государственной необходимости на применение суровых мер, – отмечал позднее Деникин, – я знал, что удар по кубанским демагогам косвенно отзовется на самосознании кубанского казачества». Исходя из результатов осенней сессии «можно было думать, что укрепление новой власти остановит тот процесс разложения, который в течение более года точил организм Кубани». Но сохранялась «затаенная обида» за «нарушенный суверенитет». Даже атаман Успенский в завершении сессии Рады говорил о готовности «сделать так, чтобы никакие посторонние силы не мешали строить нашу жизнь так, как нам угодно»[105 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 37. Лл. 1–4; Деникин А. И. Указ. соч., с. 213–215.]. «Нельзя не отметить, – вспоминал один из депутатов Донского Круга, – что отношения с казаками в первые месяцы деятельности Особого Совещания были гораздо ровнее, корректнее и добросовестнее, чем впоследствии. Только после летних побед 1919 года и занятия Орла Добровольческой армией Особое Совещание почувствовало себя Всероссийским правительством и изменило тон… Последующий отход от Орла и затем уже бегство от Харькова не произвели своего действия: даже в декабре Особое Совещание сохраняло свой великодержавный тон по отношению к своим «союзникам», как называл казаков генерал Деникин в своих приказах»[106 - ГА РФ. Ф. 6532. Оп.1. Д. 1. Лл. 271–272.]. Возможно, единственным выходом из создавшегося кризиса могло бы стать завершение работы Южнорусской конференции и создание «южнорусской власти» на основании проектов, которые обсуждались и были одобрены конференцией. Однако неудачи на фронте, отступление ВСЮР за Дон, потеря в конце декабря 1919 г. центров белого юга – Таганрога (Ставка ГК ВСЮР), Ростова-на-Дону (часть управлений Особого Совещания) и столицы Войска Донского – Новочеркасска – показали слабость белых армий. В Краевой Раде снова активизировалась оппозиция. После скоропостижной кончины от тифа атамана Успенского парламенту предстояло избрать нового главу исполнительной власти. Белое движение на юге России ожидали новые испытания.
Глава 2
Результат «кубанского действа», как могло показаться внешне, подтверждал прочность созданной в 1918–1919 гг. на белом Юге системы управления. Как отмечал Филимонов в письме Деникину, «вызов войск, суд над Калабуховым и арест заправил Законодательной Рады ускорили развязку и создали атмосферу внешнего спокойствия». Но «проблемы тыла» были далеко не исчерпаны. Развитие повстанческого движения, рост повстанческого движения под руководством Н. И. Махно, с которым не могли справиться местные власти, демонстрировали необходимость перемен. Первоначально речь шла о реорганизации существовавших структур управления. Об этом встал вопрос в самом Особом Совещании. Инициатором (26 ноября 1919 г.) выступил глава «Малого присутствия» Совещания – Н. И. Астров (интересно, что осенью 1919 г. от имени управляющего Министерством иностранных дел Российского правительства Сукина Астрову был послан запрос о возможности его приезда в Омск с целью занятия должности Председателя Совета министров (на смену Вологодскому). В подготовленной им докладной записке «К вопросу о политическом курсе» (см. приложение № 6) подчеркивалось, что «в пору великой народной смуты неизбежно проявление и нарастание анархического настроения среди наиболее неуравновешенной и в то же время наиболее активной части населения. Отрицание власти, сопротивление, противодействие всякой власти, откуда бы она ни происходила… – составляет и характеризует особенность движения в тылу армии». Схожие оценки по «характеристике махновщины» содержались в специальном бюллетене Отдела пропаганды (№ 18 от 7 ноября 1919 г.). В «махновском движении» выделялись элементы «активно-политические», «активно-грабительские» и «пассивно-анархические», а главными причинами его роста в Новороссии признавались «не экономические (аграрные) стремления новороссийского крестьянства (достаточно богатого в сравнении с другими губерниями. – В.Ц.), а его «демократические» стремления к самоуправлению».
Но Астров делал более глубокие выводы, видя в повсеместном неуважении к закону проявление двух тенденций развития «Русской Смуты». «Анархическая программа и большевизм… охватили все слои населения и позорно проявляются в забвении долга и обязанности перед государством», при этом «наряду с ростом анархии растут крайне реакционные течения, руководители которых помышляют о восстановлении старого порядка в его полноте и об использовании сил, борющихся за восстановление государства, ради мести и возвращения утраченных привилегий» (имелась в виду возросшая осенью 1919 г. политическая активность правых структур).
Чтобы успешно противостоять этим «атакам слева и справа», требовалось, по мнению Астрова, провести целый комплекс мер. «Национальная диктатура» не должна была отказываться от того, чтобы «самыми решительными и беспощадными мерами бороться с анархией и стремлениями к реставрации как проявлениями разрушительных начал, противодействующих делу воссоздания государства». «Сила и устрашение, суровое возмездие должны быть ответом на насилия палачей и руководителей анархических движений». Но для устойчивости власти требовалась народная поддержка. Как и П. Б. Струве, Астров часто пользовался ссылками на формирование в России новых общественных групп, могущих стать опорой политического курса Белого движения, преодолеть «Смутное время» ХХ века. «Власть с большим вниманием и заботливостью должна относиться к тому населению, которое встречает армию как освободительницу, жаждет проявления действий, имеющих целью установление порядка и будет служить опорой для новой власти и новой государственности. Интересы этой части населения, как не сложны они и как бы ни были они противоречивы, должны быть поняты новой властью, должны быть приняты ею под защиту от посягательств, откуда бы таковые не возникали… Представители власти должны понять, что в процессе совершившейся революции уже создался новый социальный, по существу, буржуазный строй, который будет служить власти прочной опорой, если власть признает его появление, признает его интересы и решительно возьмет их под свою защиту… бессмысленно его восстанавливать против себя. Этот слой населения образовался в городах, среди недавно низших слоев населения, он составляет все обогатившееся крестьянство». По убеждению Астрова, «государственно ориентированная» часть общества (зажиточное крестьянство, городские «средние» слои, собственники, заинтересованные в сохранении стабильности) выступает не пассивным объектом, для которого власть обязана лишь установить «законность и порядок» и «защитить» его, но активным «сотрудником», «соработником» власти. В этом, по существу, выразилась суть гражданской войны как социального противостояния в понимании идеологов Белого дела. «Моральное основание политического курса» состояло в противопоставлении «интернациональной идеи – идея национальная», а «коммунистической идее – идея собственности (индивидуальной)». Когда «местности не будут отражать на себе колебаний фронта (то есть не будут прифронтовыми. – В.Ц.), в них должны быть образованы органы земского самоуправления, которые должны быть привлечены к участию в восстановлении хозяйственной жизни. Население должно быть привлечено к самообороне… к участию в установлении порядка на местах. Населению должны быть разъяснены его права и обязанности». Пройдет еще несколько месяцев, и тезис о привлечении «общества» к управлению, через посредство различных представительных структур, в том числе и земских, станет одним из главных в политической программе Белого движения. Но не менее важны предлагаемые изменения в системе управления, в принципах организации власти.
Вторая часть записки, озаглавленная «Основные начала политического курса», содержала целый ряд пунктов, осуществление которых могло бы «оздоровить» Белое дело. Астров предлагал провести «отделение власти законодательной от исполнительной» на уровне «управления», сохраняя высшую исполнительную и законодательную власти у Главкома ВСЮР, действовавшего «по уполномочию Верховного Правителя России». Также предлагалось образовать «непартийное, деловое, объединенное единым пониманием политического курса правительство», «сосредоточить всю внутреннюю политику в одном органе, ответственном за ее единообразное осуществление», «создать ответственное перед властью Министерство внутренних дел», организовать «при высших административных органах на местах… Советы, в состав которых кроме лиц из числа местного служилого элемента (чиновников в Совете при Главноначальствующем. – В.Ц) должны войти, по назначению, представители местного населения… местного самоуправления, торговли, промышленности, кооперативов, учебных обществ и учреждений, а также других общественных организаций, если таковые, стремясь к прекращению революции и к восстановлению государства, пользуются авторитетом и влиянием среди населения». По мнению Астрова, назревала необходимость в «преобразовании Центрального Органа Управления», «для чего должны быть пересмотрены все назначения на высшие административные посты, а новые кандидаты на эти должности должны быть проводимы через Особое Совещание». Предлагалось передать руководство Совещания от военного (генерал-лейтенанта А. С. Лукомского) к гражданскому лицу (на это место выдвигались К. Н. Соколов, В. Н. Челищев и А. В. Кривошеин).
Показательна и оценка Астровым возможного восстановления монархии: «Вопрос о монархии и республике должен быть снят с очереди. Внимание населения должно быть сосредоточено на хозяйственно-экономических вопросах. Идея монархии не должна быть скомпрометирована преждевременным ее провозглашением, ибо реализация этой идеи может еще стать жизненно необходимой для России». Войну следовало вести во имя «восстановления Единой, Неделимой, Великодержавной России», за «защиту поруганной Православной Веры». Выделялся и актуальный для осени 1919 г. внешнеполитический аспект: «Эту борьбу и воссоздание Государства Главнокомандующий ведет в единении с союзниками России в мировой войне и в надежде, что славянские народы не преминут принять участие в борьбе с большевиками как с общими врагами христианской культуры и человечества». В отношении местного управления, самоуправления и самообороны следовало изменить систему назначений на административные должности: «Органы власти в местах должны быть проводниками намерений Национальной Власти и должны быть соответствующим образом перестроены. Отступление от курса, своеволие, умышленное извращение его рассматривается как нарушение доверия, как измена… Внутренняя политика должна быть сосредоточена в одном органе, ответственном за единообразное осуществление ее… Действия представителей власти на местах должны быть строго согласованы между собой. Главноначальствующий и Губернатор должны объединять эту деятельность и приостанавливать действия органов других ведомств, если эти действия находятся в противоречии с принятым курсом». Следовало реорганизовать и судебную систему: «Формы судопроизводства должны быть упрощены и процесс судебного разбирательства и следствия должны быть ускорены. Должен быть установлен новый карательный порядок и установлена новая квалификация деяний по условиям времени, составляющих преступления». Административные суды, по законодательству Временного правительства в 1917 г., следовало дополнить созданием «подвижных инспекторских комиссий, наделенных исключительными полномочиями для обследования и направления деятельности как органов гражданских, так и военных учреждений тыла армии… Комиссии эти должны иметь право увольнять служащих от должностей… на правах Высших Политических Судов… Сенаторские ревизии и дознания должны ускорить свои действия, организовав свои приемы расследования с условиями военного времени».
Наконец, в области «национального вопроса» предполагалось пересмотреть «отношение к соседним государственным образованиям» в том направлении, чтобы «они оказались заинтересованными содействовать борьбе армии за воссоздание Русского Государства и чтобы внимание их было отвлечено от надежды на помощь и протекторат иностранных держав». Астров считал, что «опыт, пережитый каждым из новообразований, дает основание думать, что центробежные стремления начинают ослабевать. Центральная политика должна это учесть и начать привлекать к себе внимание частей Русского государства»[107 - ГА РФ. Ф. 5913. Оп.1. Д. 53. Лл. 12–17, 29–30; Ф. 440. Оп.1. Д. 52. Лл. 56–57; Деникин А. И. Указ. соч., с. 277–278; Гинс Г. К. Указ. соч., с. 265.].
Содержание записки Астрова было схоже с планами, предлагаемыми при реорганизации Российского правительства в Сибири, проведении административных, в том числе кадровых, преобразований аппарата. Те же стремления к невмешательству военных в компетенцию гражданской власти, призывы к «демократическим преобразованиям», к «разделению властей», усилению самостоятельности Особого Совещания с целью наделения его функциями «полноценного» правительства, а не совещательного органа при Главкоме. В отличие от белого Востока, провозглашавшего в качестве главного способа «укрепления тыла» административные реформы, на белом Юге выдвигалась на первый план аграрная реформа.
Не менее показательным можно считать мнение Н. В. Савича, выражавшего взгляды «правого центра» в Особом Совещании. В переписке с Деникиным (1921–1922 гг.) он отмечал порочную практику совмещения «функций органов распорядительного и законодательного эмбрионов», неуместную после того, как «перед правительством Юга встали задачи, превышающие объем задания штаба корпуса, когда с занятием обширной территории политические задачи крайне усложнились». Создаваемые при Совещании подготовительные комиссии лишь вырабатывали законопроекты, обсуждение и принятие которых носило подчас характер «межпартийных дрязг». Савич допускал возможность «декларативного» характера «нашего законодательства», призванного «действовать на воображение массы», так как «страна привыкла к слову» (Савич ссылался на работу Совнаркома и съездов Советов). Политика Совещания в 1918–1919 гг. «была слишком похожа на политику разумного мирного времени», излишне «компромиссной» и «эволюционной», тогда как «надо было рубить с плеча направо или налево». Центристская, «непредрешенческая» основа политического курса Белого движения, бывшая предметом гордости многих военных и политических лидеров в 1918–1919 гг., оказалась вредной, так как «не удовлетворяла ни одно из течений, боровшихся с оружием в руках». В ней не оказалось «творческого авантюризма, влиятельности, задора и напора». Савич отмечал «классовый характер» гражданской войны, при котором белой власти необходимо было найти прочную социальную опору: «Военная диктатура, для того чтобы быть сильной и устойчивой, нуждается в поддержке могущественного класса…, активного, способного за себя постоять, побороться». При Петре I власть опиралась на поддержку «военного класса», «служилых людей», тогда как в 1917 г. «Временное правительство попыталось опереться на все классы, на всю массу населения. Такова же была политика Колчака». Однако «основная масса населения» оказалась «пассивной», «была еще апатична, не подготовлена, чтобы активно, с оружием в руках, встать на защиту своих идеалов». «Наша ставка на жажду законности и порядка была преждевременной, мало ей понятной». В то время как большевики выдвинули идею «диктатуры класса» (хотя и «преступного в своих верхах, но сильного сплоченностью, жаждой власти и способного за это умереть»), Особое Совещание выражало «коллекцию обсуждений, эволюций, компромиссов». Политика правительства «не была боевой», была «лишена революционного дерзания», «действия и грубой прямолинейности».
Принимая во внимание невозможность скорого «окончания междоусобной войны» и соглашаясь со многими предложениями своего политического окружения, Главком ВСЮР в принципе допускал «преобразования», направленные на «усиление ответственности» Совещания. Учитывая также «предстоящее раздельное пребывание Ставки и правительства» (после отступления за Дон большая часть управлений выехала в Новороссийск, а Ставка разместилась на ст. Тихорецкая недалеко от Екатеринодара), 12 декабря 1919 г. был подписан приказ № 175, сделавший серьезный шаг в сторону преобразования Особого Совещания из «совещательной» структуры в «правительство при Главнокомандующем» (хотя принятые меры и объявлялись «временными»). Председатель Совещания мог теперь (в случае отсутствия Главкома) «утверждать собственной властью постановления, имеющие характер текущего законодательства», подписываться за Деникина и поддерживать право законодательной инициативы начальников управлений. Равно и руководители ведомств могли «действовать всеми законными способами… без предварительного обсуждения предполагаемых мероприятий в Особом Совещании» и без санкции Главкома. Штатные расписания и бюджеты также могли устанавливаться самими начальниками управлений «без предварительного обсуждения в Совещании»[108 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 188. Лл. 1—16; Ф. 6532. Оп.1. Д.1. Лл. 28–29.].
Вслед за приказом № 175 14 декабря был утвержден «Наказ Особому Совещанию», представлявший, по оценке Деникина, «более подробную сводку моих словесных и письменных заявлений и указаний»[109 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 280.]. Но «Наказ» свидетельствовал скорее о подтверждении существующего курса, чем о его перемене. Относительно организации власти повторялось, что «вопрос о форме правления – дело будущего». На текущий период сохранялся и даже подчеркивался принцип диктатуры. Если весной – летом 1919 г. в него вкладывалось понятие объединения различных социальных групп, политических и общественных структур в борьбе с Советами, то по мере продвижения к «первопрестольной», и особенно после неудач ВСЮР на фронте к концу осени, все отчетливее выдвигалось положение о диктатуре как о надпартийной, надклассовой силе, призванной осуществлять «единство возрождающейся России» без непосредственного участия в этом каких-либо политических группировок (эту тенденцию критиковал позднее Савич). Вместо «национальной диктатуры» без оговорок говорилось о «военной диктатуре». Именно этот принцип теперь озвучивал и «Наказ»: «Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать. Всякое противодействие власти – справа и слева – карать». Правительственный курс должен был стать более жестким («суровые кары», «карать беспощадно», «уничтожать» – наиболее распространенные слова в «Наказе»). Одновременно с этим говорилось об усилении государственного контроля и регулирования, организации помощи военнослужащим («все силы, средства – для армии, борьбы и победы», «облегчить положение служилого элемента»). «Наказ» отражал характерные для военной составляющей Белого движения позиции по отношению к «язвам тыла» и во многом повторял аналогичные позиции, выраженные в «Грамотах», «указах» Верховного Правителя, подписанных им в конце ноября 1919 г., в т. н. «эшелонный период» управления. Что же касается «общественности», то на белом Юге не торопились к «сближению» с ней. Скорее наоборот. «Наказ» довольно резко обозначил пределы взаимодействия «власти и общества»: «Общественным организациям, направленным к развитию народного хозяйства и улучшению экономических условий (кооперативы, профессиональные союзы и проч.), содействовать. Противогосударственную деятельность некоторых из них пресекать, не останавливаясь перед крайними мерами. Прессе содействующей – помогать, несогласную – терпеть, разрушающую – уничтожать». В «Наказе» подтверждалась правильность курса на формирование «южнорусской власти» на основах «скорейшего соединения с казачеством…, отнюдь не растрачивая при этом прав общегосударственной власти». Примечательно, что даже в 1920 г. в приказе ВСЮР от 23 января № 2757 Деникин причины неудач «похода на Москву» определял исключительно как «насилия и грабежи» «в освобожденных от насильников областях»[110 - Там же, с. 280–281; Организация власти на Юге России в период гражданской войны (1918–1920 гг.) // Архив русской революции, т. 4. Берлин, 1922, с. 247–249; БФРЗ. Ф. 7. Делопроизводство Всероссийского Национального Центра. Д. 25. Л. 1.].
Снова заговорили об усилении исполнительной власти в Особом Совещании. Влияние идей Астрова было очевидным. В очередной «Записке», переданной Главкому 16 декабря начальником Управления торговли и промышленности А. И. Фениным (сменил в данной должности инженера В. А. Лебедева 10 ноября 1919 г.) и подписанной т. н. «левым сектором» Совещания (Астров, Челищев, Бернацкий, Степанов, Федоров, управляющий ведомством путей сообщения инженер В. П. Юрченко), отмечалась «необходимость преобразования Особого Совещания». В записке поддерживалось создание Высшего Совета и Совета Начальников Управлений (по планам Южнорусской конференции). Однако, не ожидая скорого завершения работы конференции, предлагалось незамедлительно распустить Особое Совещание и «на его месте образовать Правительство в составе семи лиц, с привлечением в него трех представителей от казачьих войск». Данное Правительство, получив наименование «Совет при Главнокомандующем», «должно быть объединено общим пониманием поставленных ему задач и способно к энергичным и решительным действиям». «Этот орган, представляя собой Походное Управление», должен был возглавляться доверенным лицом Главкома и состоять из министров: военного, финансов, внутренних дел, торговли и промышленности, юстиции, путей сообщения, снабжения (новая должность, призванная сконцентрировать весь аппарат снабжения армии и тыла). Министры наделялись широкими полномочиями и могли принимать решения, не согласуя их предварительно с Главкомом (по нормам приказа № 175). Главком оставлял за собой право непосредственного руководства внешней политикой и осуществления государственного контроля.
При создаваемом «деловом правительстве», работа которого строилась бы на основе тандема «Главком – семь министров» (схема, принципиально схожая с Российским правительством в духе Конституции 18 ноября 1918 г.), предполагалось и создание «законосовещательного органа»: «Подготовительная работа по законодательству временно, до образования Высшего Совета, могла бы производиться в Совещании по законодательным предположениям, члены коего назначаются Главнокомандующим». «Громоздкое и неспособное действовать Особое Совещание, – обращались к Деникину авторы «Записки», – исполнило свое назначение и пережило себя… Создавая новое Правительство в минуты опасности и тревоги, Вы снова поднимете бодрость в Армии и населении, снова окрылите надежды, ибо вместо непопулярного Особого Совещания около Вас будет орган, которому будут поставлены новые задачи»[111 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 151. Лл. 1–5; Деникин А. И. Указ. соч., с. 282–284.].
Таким образом, проект реорганизации власти позволял осуществить назревшую потребность разделения законодательных, исполнительно-распорядительных и контрольных функций. Его, по аналогии с Сибирью, также можно назвать «административной революцией», не менявшей основ политического курса, а направленной лишь на создание более эффективной системы «оперативного руководства». Примечательно, что подобная схема управления, со схожими полномочиями и таким же названием (Совет при Главнокомандующем), была создана в марте 1920 г. в белом Крыму преемником Деникина, новым Главкомом ВСЮР генералом Врангелем. Деникин согласился с принципами проекта, и 17 декабря 1919 г. им был подписан приказ № 176, повторявший предложенные меры. Особое Совещание упразднялось. Вместо него создавалось «Правительство при Главнокомандующем» в составе председателя и начальников семи управлений: военного и морского (объединенного из двух структур), внутренних дел, финансов, сообщений, снабжения, торговли и промышленности, юстиции. При правительстве образовалось «Совещание по законодательным предположениям». При этом упразднялись Отдел законов (его функции передавались в Управление делами) и Управление продовольствия (его функции переходили к Главному начальнику снабжений). Управления земледелия и землеустройства, народного просвещения и Исповеданий выводились «за рамки» Правительства и могли действовать самостоятельно в пределах их компетенции и полномочий. Управление иностранных дел и Государственный контроль подчинялись Главкому (приказом № 178 от 26 декабря Государственный Контролер мог присутствовать на заседаниях Правительства с правом совещательного голоса). Главкому подчинялось и Управление делами Правительства[112 - ГА РФ. Ф. 6532. Оп.1. Д.1. Лл. 30–31; Организация власти на Юге России. Указ. соч., с. 250; Деникин А. И. Указ. соч., с. 285–286.].
В целом же, несмотря на упразднение, аппарат Особого Совещания сохранялся. Председателем Правительства стал бывший глава Особого Совещания генерал Лукомский, начальники управлений сохранили свои посты, получив дополнительные полномочия. Практически неизменным остался аппарат, хотя при эвакуации Ростова многие документы (в частности – Управлений внутренних дел, земледелия и землеустройства, юстиции) были утрачены или уничтожены. По образному выражению Соколова, Особое Совещание многие «сравнивали с машиной, работающей без приводных ремней»[113 - Соколов К. Н. Указ. соч., с. 75, 83.]. Но и проведенные изменения не наладили работу в нужном режиме. С начала 1920 г. правительственный аппарат белого Юга попадает в ситуацию, схожую с белым Востоком в том плане, что Ставка Главкома ВСЮР, Правительство при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России действовали в разных городах и во многом автономно друг от друга. По оценке другого участника событий, начальника штаба ВСЮР генерал-лейтенанта П. С. Махрова (преемника генерала Романовского с марта 1920 г.), «единственным аппаратом, который был еще способен служить, оставалась Ставка Главнокомандующего, но и ее деятельность, вследствие разрухи правительственных учреждений в тылу и прорыва связи на фронте, часто была тем, что в механике называется «свободный ход колеса». А известный на белом Юге журналист Г. Н. Раковский еще более «сгущал краски»: «Все, что создавалось с затратой таких колоссальных усилий, совершенно неожиданно расползалось во все стороны. Это был позорный провал системы, недостатки которой вдруг выявились с ужасающей рельефностью»[114 - Махров П.С. В Белой армии генерала Деникина. СПб., 1994, с. 153; Раковский Г. Н. В стане белых. От Орла до Новороссийска. Константинополь, 1920, с. 51.].
Проблема полномочий еще более усилилась после назначения генерала Лукомского Главноначальствующим Новоросийской области. Приказом № 34 от 8 января 1920 г. Деникин возложил на Лукомского «высшую военную, гражданскую и морскую власть на правах Командующего армией и Главноначальствующего в пределах Новороссийского плацдарма и Черноморской губернии». Помощником Лукомского по гражданской части и губернатором Черноморья стал бывший воронежский губернатор статский советник С. Д. Тверской – будущий министр внутренних дел во врангелевском правительстве (весна – лето 1920 г.). Так снова вводилась модель, основанная на Положении о полевом управлении, что позволяло бывшему председателю Особого Совещания (аналогично с атаманом Семеновым в Прибайкалье) вообще игнорировать какие-либо правительственные структуры на оставшейся под контролем Главного Командования территории[115 - Черноморские губернские ведомости, Новороссийск, № 138, 16 января 1920 г.; Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993, с. 325.]. Просуществовав в таком «переходном» состоянии до февраля 1920 г., Правительство при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России уступило место совершенно иной структуре. Только возникла она не в результате работы Южнорусской конференции и совсем в иных, нежели предполагавшихся в проектах конференции формах.
Помимо внутриправительственной оппозиции критика «деникинской политики» проводилась осенью 1919 г. и со стороны «общественности». Показательна в этом отношении позиция южнорусской кооперации. Еще 4 июля по соглашению Совета Юго-восточных Кооперативных съездов и Харьковского Областного Совета кооперативных съездов был создан Временный Комитет Кооперации Юга России во главе с А. И. Никитиным. По его инициативе планировалось созвать Съезд всех кооперативных Советов районов, занимаемых ВСЮР, и рассмотреть, в частности, «отношение местных и центральных властей к кооперативным организациям», «стеснение свободы передвижения, товарообмена, отсутствие правопорядка». Одновременно с этим Совет Харьковских кооперативных съездов направил управляющему отделом торговли и промышленности Особого Совещания А. Лебедеву докладную записку, в которой отмечал необходимость правительственной поддержки крестьянских хозяйств. Выдвигались предложения о «должном регулировании продовольственного рынка в общегосударственном масштабе» и «равномерном распределении продуктов по территории всей страны». Южнорусские кооперативы болезненно переживали обусловленные военными действиями реквизиции имущества. Об этом, а также о необходимости укрепления связи Белой власти с кооперацией шла речь во время встречи Деникина с делегацией «Временного Комитета» (23 октября 1919 г.). В поданной записке на имя ГК ВСЮР говорилось, что «закрытие ряда кооперативов в Харькове, Киеве, Симферополе, Одессе является результатом неправильного метода ликвидации той связи, которая поневоле возникла между кооперацией и большевистской властью за почти двухлетний промежуток времени». Отмечалось, что закрытие кооперативных союзов местными властями вызывало паралич системы кооперации – от местных сельских кооперативов до губернских, краевых союзов.
Аналогичная критика звучала и во время проходившего 23–26 ноября 1919 г. кооперативного съезда в Ростове-на-Дону. Съезд был широким по своей представительности (на нем присутствовали делегаты от всех губернских кооперативных Союзов Юга России, многих уездных и окружных Советов, ряда кооперативных комитетов и банков). В работе съезда приняли участие такие видные деятели отечественной кооперации и агрономии, как профессор А. Н. Анцыферов, глава Временного Комитета А. М. Никитин, профессор А. И. Челинцев, позднее введенный в состав Временного Комитета. На съезде шла речь о том, что «работа кооперативных организаций на местах проходит в… неблагоприятных условиях. Разного рода товары, имеющиеся на складах, конфискуются как большевистские». Местная власть обвинялась в действиях, которые «нередко вызывают к себе враждебное отношение, как со стороны интеллигенции, так и со стороны простого народа». Для обеспечения стабильности в работе кооперации признавалось необходимым активнее участвовать в политической жизни. Позиция невмешательства в политику, в которой заверяли Главкома кооператоры, постепенно сменялась позицией интенсивного давления на политический курс правительства. Съездом были приняты резолюции об «отношении к еврейскому вопросу» с требованием прекратить распространение антисемитизма в Белом движении. Поскольку будущее в русской государственной жизни, по убеждению участников съезда, «будет принадлежать не правым и не левым партиям, а крестьянству», то необходимым признавалось «создание специального Министерства по кооперации», и именно «при такой государственной структуре кооперация, объединяющая и возглавляющая миллионы крестьян, сможет ставить во главе министерства… людей из своей среды». В докладе представителя Центрального Украинского кооперативного комитета И. М. Подольского отмечалось, что обвинения в сотрудничестве Украинобанка, Днепросоюза в финансировании петлюровской армии безосновательны: «Украинская кооперация не отвечает за те или иные убеждения отдельных кооператоров», а «по отношению к Добровольческой армии украинская кооперация вполне лояльна». Показательна позиция кооперации по земельному вопросу. Именно здесь обвинения в реакционности всей аграрно-крестьянской политики Особого Совещания и законопроектов В. Г. Колокольцева и В. Н. Челищева – А. Д. Билимовича, в частности, были особенно сильны. В докладе проф. А. И. Челинцева, в прениях по этому докладу отмечалось, что «нынешняя власть не левого направления и при разрешении земельного вопроса она будет руководствоваться, во всяком случае, не интересами крестьянства. Если считать, что земельный вопрос должен быть разрешен Учредительным Собранием, то уверены ли кооператоры, что Учредительное Собрание, созванное нынешней властью, будет таким, каким хотелось бы его видеть кооператорам». Делался вывод, что «перед кооперацией в настоящий момент только одна задача: способствовать отчуждению в пользу народа максимального количества помещичьих земель». Предлагалось сократить сроки подготовки к отчуждению имение и при разрешении земельного вопроса исходить из потребности поднять производительность массового крестьянского хозяйства, имея при этом в виду содействие развитию сельскохозяйственной кооперации. В разрешении аграрного вопроса кооперация тесно примыкала к левым кругам, представителям земств и городов Юга России, а также Союза возрождения России. Аполитичность кооперации уже не соответствовала действительности осенью 1919 г.[116 - Кубанский кооператор. Екатеринодар, № 31, 7 (20) сентября 1919 г.; № 35, 22 сентября 1919 г., с. 12–14; Бюллетень кооперации Юга России. Ростов-на-Дону. № 2, 10 ноября 1919 г., с. 1–3, 15; № 3, 15 декабря 1919 г., с. 3, 6–8, 10.].
Глава 3
Стратегическая обстановка на Южном фронте в первые месяцы 1920 г. сложилась так, что Кубань снова, как и два года назад, стала базой Белого движения. В Ставке Главкома и в различных политических группах серьезно обсуждалась перспектива «повторения 1918 года», когда после, казалось бы, безнадежных результатов «Ледяного похода» 2-й Кубанский поход привел не только к освобождению Края, но и к началу «освобождения от большевизма» всего Северного Кавказа. Но 1918 год не повторился. В 1920-м, несмотря на сравнительную многочисленность отступивших за Дон частей ВСЮР и достаточно хорошее снабжение армии оружием и продовольствием, по общему признанию современников, не хватало духовной твердости, сплоченности, веры в победу. Вместо этого было чересчур много «политики», взаимных упреков и подозрений, борьбы за власть. Если добавить к этому «усталость от войны», уже ставшую роковой для русской армии в 1917 году, то причины поражения ВСЮР в начале 1920 г. станут очевидны. Но даже после серьезных потерь осени 1919 г. Главное Командование не считало возможным прекращение «борьбы с большевизмом». Как и в Сибири, белые военные и политики считали возможным изменить формы и методы этой борьбы, в том числе – в области организации управления. Как отмечал Деникин, «никакие жертвы в области ограничения гражданской власти не велики, если благодаря им могло быть достигнуто оздоровление казачества и разгром большевиков». Даже после отхода от линии р. Маныч к Екатеринодару (в конце февраля 1920 г.), по оценке начальника штаба ВСЮР генерал-лейтенанта И. П. Романовского, «Кубань мы еще успеем использовать как психологическую линию, здесь, я уверен, произойдет перелом, когда кубанцы увидят, что их территория занята большевиками»[117 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 295; ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 208. Лл. 1—11.].
После перенесения военных действий на территорию Дона и Кубани с новой остротой встала проблема соотношения полномочий казачьих органов власти и Главного Командования. Снова приобрели актуальность идеи создания Юго-Восточного Союза или другой структуры, способной объединить южнорусское казачество. Еще на последнем заседании Кубанской Краевой Рады, 14 ноября 1919 г., была принята резолюция, провозглашавшая, что во имя единства казачества в «борьбе за целость Родины» и «в целях установления единообразного понимания казачьей программы и тактики», а также ради «скорейшей организации южнорусской государственной власти» «признать необходимым в кратчайший срок созыв общего съезда Кругов Дона и Терека и Кубанской Рады». Президиуму Рады совместно с представителями Донского Круга поручалось «разработать вопрос о Съезде» и «просить Терский Войсковой Круг» также «принять участие в разработке вопроса о Съезде»[118 - Протоколы общих заседаний Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады созыва 28 октября 1918 года № 51–72 (заседания с 24 октября по 14 ноября 1919 года), Екатеринодар, 1919, с. 36–37.]. Правда, в ноябре вопрос о созыве Казачьего Съезда (или Казачьей Думы) ставился в зависимость от работы Южнорусской конференции. По завершении работы конференции предполагалось сделать Казачью Думу совещательным органом для согласования положений законодательства казачьих областей в целях выработки единообразной внутренней политики. Но так как работа конференции по-прежнему не дала бы результатов, то Казачья Дума должна была «поставить своей главной целью немедленное образование единой власти на демократических началах», то есть от совещательных перейти к учредительно-санкционирующим задачам. Своеобразным лейтмотивом казачьих настроений стало выступление на сессии Донского войскового Круга 3 января 1920 г. генерал-лейтенанта К. К. Мамонтова. Если еще осенью 1919 г. он, давая оценку результатам рейда его 4-го корпуса по советским тылам, акцентировал внимание на важности поддержки повстанческого движения и решения «земельного вопроса», то теперь его доклад изобиловал политическими замечаниями. Мамонтов отделял действия Главкома ВСЮР от политики его «окружения», критиковал политику Особого Совещания и призывал «к изгнанию за пределы Юга России виновников поражений» – генералов Лукомского и Романовского. В итоге Мамонтов предлагал незамедлительно «создать правительство с казачьим голосом»[119 - Утро Юга. Ростов-на-Дону, № 256/284, 15 ноября 1919 г.; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 248. Лл. 15–18.].
Инициатива кубанского парламента и донских делегатов была поддержана, и в конце декабря 1919 г., после завершения перевыборов Рады, был созван представительный орган с делегированными депутатами – Верховный Круг Дона, Кубани и Терека. Заседания открылись 5 января 1920 г. в Екатеринодаре, после молебна в Войсковом соборе. Были исполнены гимны Дона, Кубани, походная песня терских казаков. Заседания по общепринятой парламентской традиции открыл старейший член Круга, делегат от Кубани Ф. А. Щербина. В своей речи он не только приветствовал образование Круга, который обеспечивал защиту «интересов казачества», но и требовал дальнейшего укрепления казачьей государственности. Показателен спор, развернувшийся между членами Круга по вопросу текста присяги депутатов. По воспоминаниям делегата Круга от Осетии, полковника Н. А. Бигаева, «кубанская фракция в лице Савицкого потребовала исключения из текста присяги слов «Родина Россия». Терская фракция выразила протест. Тогда кубанцы заявили, что они не будут присягать, если слово «Россия» не будет удалено. Терцы в свою очередь заявили, что они тоже не примут присяги, если это слово не будет сохранено в тексте. Вмешалась донская фракция, предложившая снять этот вопрос с очереди. Предложение было принято. В течение всей деятельности Верховного Круга упоминание о России считалось «дурным тоном». Предполагалось, что Круг не заменит собой казачьих управленческих структур, а будет лишь выражать согласованные мнения по различным политическим, экономическим или военным вопросам. Однако, по оценке Савича, Круг «провозгласил себя суверенной верховной властью над казачьими землями и принял позу Учредительного Собрания». На заседании 9 января правовой статус Круга был определен так: «Верховный Круг Дона, Кубани и Терека является верховною властью для Дона, Кубани и Терека в отношении дел, общих для данных государственных образований». Перечень этих «общих дел» утверждал сам Верховный Круг[120 - Вестник Верховного Круга Дона, Кубани и Терека. Екатеринодар, № 2, 12 января 1920 г.; Краснов В. М. Из воспоминаний о 1917–1920 гг. // Архив русской революции. Берлин, 1923, т. XI, с. 146; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 248. Лл. 17–19.].
Верховный Круг был организован на основах паритетного представительства – по 50 депутатов от Донского Войскового Круга, Кубанской Краевой Рады и Терского Войскового Круга. Три казачьих войска, в условиях «краха общерусской власти с ее Особым Совещанием, олицетворявшейся тем же командованием, очутились в необходимости искать иных и новых форм для своего объединения, иных органов единой общекраевой власти»[121 - Трагедия казачества (Очерк на тему: «Казачество и Россия»), Указ. соч., ч. IV. Январь – май 1920 г. Париж, 1938, с. 48–49.]. Но по мнению Деникина, считавшего Круг «казачьим совдепом», и политиков белого Юга, Верховный Круг нельзя было признать «выразителем общеказачьей воли, как избранного при отсутствии кворума» (имелось в виду делегирование депутатов, проведенное вне сессий казачьих парламентов). Главком ВСЮР, весьма негативно относившийся к деятельности Круга, был уверен, что именно этот орган, «полностью усвоивший самостийную идеологию», постоянно склонял казачество к «разрыву с Добровольческой Армией» и «миру с большевиками».[122 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Л. 62; Деникин А. И. Указ. соч., с. 294.]. Столь же категоричен в оценке Круга был и Савич: «При помощи «идеи общеказачьего союза» донцы надеялись втянуть кубанцев в вооруженную борьбу, а последние видели в ней средство подчинить своей воле первых и захватить полноту власти в свои руки»[123 - Савич Н. В. Указ. соч., с. 321.].
Позиции депутатов – членов Круга – не были все же столь однозначно оппозиционны, как считал Деникин. По воспоминаниям Бигаева, из 50 делегатов от Терского Войска – 45 «как один поддерживали Главное Командование». «Из кубанцев около 20 человек (главным образом «линейцы» во главе с бывшим председателем Краевой Рады Д. Е. Скобцовым) и из донцов тоже около 18–20 человек блокировались с терской фракцией». Следуя этой оценке, сторонники Деникина составляли большинство депутатов. Менее оптимистичен в оценке Круга был товарищ председателя Донского Круга П. А. Скачков, считавший, что, несмотря на отсутствие непримиримой оппозиции среди донцов, большинство из них представляли «серую массу», «послушно голосовавшую за лидерами». Откровенно оппозиционной была кубанская фракция, усилившая свое влияние после декабрьских перевыборов Краевой Рады. По оценке начальника штаба Войск Новороссийской области генерал-майора В. В. Чернавина, «если бы не разразилась так быстро катастрофа, то здравый смысл кубанцев взял бы верх, и линейская фракция восстановила бы в Раде свое влияние». В «Меморандуме» Чрезвычайной Кубанской Миссии в Тифлисе (апрель 1920 г.) также отмечалось, что «Верховный Круг резко делился на две почти равные части – «деникинцев» и «антиденикинцев». Это не позволило «пойти на разрыв с Добровольческой армией»[124 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Лл. 74, 78–80.]. Так или иначе, но принимаемая a priori оппозиционность Круга была далеко не безусловной. В случае более гибкой, компромиссной политики во взаимодействии с Главным Командованием Круг, возможно, мог стать его потенциальной опорой. Однако лидерство в Круге захватили все-таки деятели «антиденикинской» оппозиции. Они и стали в начале 1920 г. теми «лидерами», за которыми пошла «серая масса» колеблющихся депутатов. К этому времени очередная сессия Краевой Рады (30 декабря 1919 г. – 7 января 1920 г.) пересмотрела все решения, принятые в ноябре 1919 г. Состоялись выборы нового атамана и сменилось правительство, в результате чего перевес оказался у сторонников «самостийности».
После кончины атамана Успенского главой Края стал генерал-майор Н. А. Букретов, приписной казак, «совершенно чуждый человек для Добровольческой армии» (по словам Чернавина), хотя был кадровым офицером Генерального штаба и георгиевским кавалером. Ради него пришлось даже изменить 38-ю статью кубанской «Конституции», запрещавшую приписным казакам становиться войсковыми атаманами. Еще в марте 1918 г. Букретов принципиально отказался участвовать в «Ледяном походе» в составе Кубанского правительственного отряда, а в 1919-м занял должность председателя Продовольственного Комитета в составе краевого правительства. Новым председателем Краевой Рады стал активный противник Главного Командования И. П. Тимошенко. «Авантюрист и революционный демагог», он провозглашал откровенно «антиденикинскую» позицию, был сторонником независимости Кубанского Края, вел тайные переговоры с большевистским подпольем в Екатеринодаре, а также поддерживал организацию т. н. «гайдамацких отрядов», под видом которых действовали «красно-зеленые» повстанческие соединения[125 - Там же. Л. 92–93; Савич Н. В. Указ. соч., с. 325, 327; Воспоминания начальника Северо-Кавказского военно-революционного штаба тов. Черного, опубликованные в журнале «Путь коммунизма», книга 3.]. Краевое правительство возглавил инженер В. Н. Иванис. В начале 1920 года он был достаточно оппозиционным политиком, но, «в противоположность Тимошенко, обладал чувством политической реальности и способностью считаться с объективной обстановкой»[126 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Лл. 85–88.]. Следует отметить, что уже весной 1920 г. триумвират Тимошенко – Букретов – Иванис распался. Букретов после Новороссийской эвакуации возглавил оставшиеся на Черноморском побережье части Кубанской армии. Он пытался договориться с новым Главкомом ВСЮР генералом Врангелем и, хотя оставался противником эвакуации казачьих полков в Крым, выступал за продолжение вооруженной борьбы на побережье. А Иванис, получив от Букретова атаманскую булаву, отправился в Севастополь и представлял Кубань при заключении договора казачьих войск с Врангелем в августе 1920 г.
Но в январе все было иначе. Первым же своим решением 2 января 1920 г. Краевая Рада единогласно, под гром аплодисментов, отменила «позор Кубани» – те поправки, которые были внесены в «Конституцию» в ноябре: «Восстановить Конституцию Края в полном объеме в том виде, в каком она была до переворота». Законодательная Рада не только восстановила свои полномочия, но и персональный состав (перевыборы, несмотря на истечение полномочий в начале декабря 1919 г., не проводились). Был подтвержден Закон о Кубанской армии, а также полномочия кубанской заграничной делегации во главе с Л. Л. Бычем. Пойти на очередное «кубанское действо» Главное Командование уже не решалось, хотя формально подобный сценарий мог быть осуществлен, потому что Кубань становилась театром военных действий[127 - Кубанский путь. Екатеринодар, № 3—63, 4 января 1920 г.; Трагедия казачества. Указ. соч., с. 34–36.]. Тимошенко стал председателем Верховного Круга (при голосовании он лишь четырьмя «избирательными» записками обошел Скобцова, получив 78 голосов из 145 поданных записок), что позволяло ему оказывать давление на депутатов, добиваясь разрыва с Главкомом ВСЮР. По словам генерала Чернавина, честолюбивые замыслы Тимошенко включали создание «коалиции демократий» из народов Северного Кавказа, независимых Кубани, Грузии и Украины, «во главе которой он видел себя». Кубанских лидеров оппозиции поддержала немногочисленная донская «антиденикинская» группа. По характеристике Скачкова, в ней блокировались «оппоненты слева» во главе с депутатом П. Агеевым и «оппоненты справа», сторонники бывшего донского атамана Краснова, считавшие вредным подчинение Дона Главкому ВСЮР: бывший председатель Круга Спасения Дона (май 1918 г.) генерал-майор Г. П. Янов, гвардейский полковник М. Н. Гнилорыбов (бывший окружной атаман Сальского округа, председатель донской фракции Верховного Круга) и генерал-майор И. Ф. Быкадоров (сторонник донской «самостийности», товарищ председателя Верховного Круга). Верховным Кругом были созданы две комиссии: конституционная и по обороне. Первая работала наиболее эффективно при обсуждении проектов новых моделей управления. На заседании 10 января его председатель Скобцов предложил на утверждение «Положение о Верховном Круге».
Тем самым практически готовые проекты создания «южнорусской власти», обсуждавшиеся Южнорусской конференцией, оказались отвергнуты. И это произошло тогда, когда перед Деникиным открылась уже реальная перспектива усиления своих полномочий и создания структур управления, предусмотренных конференцией. По его словам, «принципиальное соглашение с Доном и Тереком было достигнуто как раз накануне общей эвакуации Ростова и Новочеркасска, перевернувшей вверх дном все предположения и в корне изменившей взаимоотношения наши с казачеством»[128 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 206; Протоколы заседаний Верховного Круга Дона, Кубани и Терека с 4 по 30 января 1920 года. № 1—17, Екатеринодар, 1920, с. 2–3, 6.]. Утвержденная Верховным Правителем и принятая Главкомом ВСЮР форма правления, в соответствии с которой Деникин обладал полнотой военной и гражданской власти Юга России (а после Указа Колчака от 4 января 1920 г. становился его преемником и на посту главы всероссийской власти), Верховным Кругом также не принималась. Вместо нее комиссия Скобцова выдвинула принцип «Союзного государства», составленного из «государственных образований Дона, Кубани и Терека», «с возможностью расширения пределов… включением новых областей на основах союзной конституции и по свободному волеизъявлению населения тех областей». «Союзное государство» с «союзной конституцией» и «союзной властью» признавалось временным – «до создания Общегосударственной Власти Всероссийским Учредительным Собранием». Предварительным вариантом текста комиссии можно считать схему соглашения, предложенную терской фракцией Круга: «Создание общей южнорусской власти является повелительной потребностью текущего политического момента; власть создается путем соглашения Верховного круга с Главнокомандующим ВСЮР; соглашение должно покоиться на единстве власти, при существовании как местных законодательных органов Дона, Кубани и Терека, так и союзного; в основу соглашения должно быть положено признание идеи верховенства народа (народный суверенитет. – В.Ц.), земля, трудовому народу, рациональное рабочее законодательство, признание национальных образований как факта (де-факто. – В.Ц.), созыв Учредительного Собрания, немедленное образование законодательного органа представителей и ответственного перед ним правительства (ответственное министерство. – В.Ц.)». Несмотря на сохранявшийся лозунг «непредрешения» Конституционная комиссия фактически предлагала утвердить устройство «союзного государства» на «основе соглашения» равноправных субъектов права – «государственных образований». Очевидно, что при этом продолжали бы работу и действующие структуры управления. Это могло означать эволюцию в сторону даже не федеративного, а конфедеративного государства. И хотя текст «Положения» был отправлен «на доработку» в редакционную комиссию, Круг определенно намеревался создать новую модель власти.
В отличие от казачьих депутатов, Главное Командование не склонялось к подобным переменам. 12 января 1920 г. состоялось совещание Деникина с представителями казачества в ст. Тихорецкой. Сюда прибыл казачий и добровольческий генералитет, главы казачьих органов власти. Из всех участников совещания только кубанские представители (Букретов и Тимошенко) заявили о легитимности Верховного Круга. Остальные участники в той или иной степени высказали свое недоверие Кругу как по причине недостаточной представительности, так и из-за стремления «отойти от общего командования». Не затрагивая политических вопросов, Деникин подтвердил свою позицию: «Единство России и единство армии». Акцент делался Главкомом на военном единстве, а «вопрос о власти» признавался вторичным в отношении к событиям на фронте. Главком полагал опасным образование новой властной модели в условиях, когда любые перемены в тылу могут повлиять на состояние армии. «Продолжение борьбы возможно, необходимо и обещает успех» – так оптимистично оценивал Деникин перспективы белого фронта на Кубани. Максимально допустимыми Деникин считал только отдельные административные, кадровые перестановки, которые и были произведены в Правительстве при Главнокомандующем. Его председателем был утвержден донской атаман генерал-лейтенант А. П. Богаевский (но в должность он так и не вступил, выслав Челищеву телеграмму с просьбой быть его заместителем в Новороссийске), а в состав правительства должны были войти министры от каждого из казачьих войск. В своеобразном письме-наказе новому премьеру Деникин отмечал: «Кубанские и донские демагоги, лишенные политического смысла, в ослеплении своем разжигают низкие страсти, возбуждают казачество против добровольчества и Командования и тем рушат последние своды, поддерживающие еще фронт… Введением в Правительство значительного и влиятельного казачьего элемента и учреждением Кубанской армии я дал достаточные гарантии казачеству. Предлагаю Вам заявить твердо Раде и Правительствам, что дальше в этом направлении я не пойду…».
Но после 16 января в позиции Главкома произошел перелом, ибо становилось ясно, что уступки казачьим политикам неизбежны. В конце своего выступления на заседании Верховного Круга Деникин озвучил свою программу из 9 пунктов, существенно отличавшихся от провозглашенных месяц назад принципов «Наказа» Особому Совещанию (см. приложение № 8). Лишь первые три пункта («Единая, Великая, Неделимая Россия», «единая Русская армия» и «борьба с большевизмом до конца») остались неизменными. Становилось ясно, что уступки неизбежны. И хотя Деникин по-прежнему упрекал казачьих политиков за их недоверие Главному Командованию, в политической сфере уже четко провозглашалась «автономия окраин и широкая автономия казачьих войск, историческими заслугами оправдываемая», равно как и «широкое самоуправление губерний и областей». Говорилось и о новом правительстве, которое следовало образовать «из лиц честных, деловых, не принадлежащих к крайним воззрениям», при этом гарантировалось «полное обеспечение в нем интересов казачьих войск вхождением казачьих представителей». Подтверждалась важность создания «представительного учреждения законосовещательного характера» и созыва «Всероссийского Учредительного Собрания, устанавливающего форму правления в стране», провозглашались почти социалистические лозунги: «земля – крестьянам и трудовому казачеству», «широкое обеспечение профессиональных интересов рабочих». Эта краткая «хартия» стала своеобразным итогом политического курса южнорусского Белого движения «деникинского периода»[129 - Черноморские губернские ведомости. Новороссийск, № 143, 22 января 1920 г.; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Лл. 180–181.].
Кадровые перемены, предполагаемые Главкомом, менее всего удовлетворяли сепаратистскую оппозицию, стремившуюся к созданию своей модели управления. Ответная речь Тимошенко не содержала резко выраженной критики позиции Главкома ВСЮР. Скорее напротив – председатель Верховного Круга и Кубанской Краевой Рады подчеркивал значение «упорной, ожесточенной борьбы во имя обесчещенной Родины» с «сатрапами-комиссарами», «новыми насильниками», пришедшими на смену самодержавному «ярму и рабству»: «Верховный Круг Дона, Кубани и Терека свято хранит в своих сердцах идею Великой, Единой, Свободной России»[130 - Вестник Верховного Круга Дона, Кубани и Терека. Екатеринодар, № 7, 20 января 1920 г.]. В целом выступление председателя Круга было в духе «революционной фразы», характерной для политиков-антибольшевиков периода Уфимского Государственного Совещания. Но, приветствуя Деникина, заявляя о необходимости «договориться с Главным Командованием» «во имя интересов единой, свободной России», Тимошенко называл гражданскую войну «борьбой за формы правления», победить в которой можно «только с народом и только через народ», поэтому «с диктатурой, как с властью насилия, Кубань не помирится», и «сражаться» с большевиками кубанцы будут «как свободные граждане, которые не подчинятся никакой диктатуре, как бы велик диктатор ни был». Деникин в своих воспоминаниях отмечал двуличность и неискренность речи Тимошенко, но «Очерки русской смуты» были написаны позднее, и события начала 1920 года, времени катастрофы ВСЮР на Северном Кавказе, оцениваются в них до некоторой степени субъективно и пессимистично[131 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 302–303.].
25 января начались переговоры в ст. Тихорецкой. Их главными участниками были: со стороны Главного Командования – Челищев, Савич и Новгородцев (они разрабатывали правовую основу новой формы управления, принятой по соглашению с казачеством), со стороны Круга – Тимошенко и Сушков. Юрисконсультами на переговорах выступали «государствоведы»: А. Н. Лазаренко, профессор государственного права Н. Н. Алексеев и профессор Б. А. Кистяковский. По воспоминаниям Астрова, Новгородцев был «большой мастер добиваться компромиссных решений и находить формулы, которые давали возможность подписать резолюцию обеим сторонам». Правда, подчас бывало так, что «такая резолюция только прикрывала внутреннее расхождение, не удовлетворяя, в сущности, ни ту, ни другую сторону». Сам Новгородцев, готовивший все документы для переговоров, не участвовал формально в работе заседаний, опасаясь за судьбу своей семьи, оставшейся в Советской России. Анализируя ход переговоров и предлагавшиеся варианты построения южнорусской власти, следует отметить, что в позиции представителей казачества изначально выдвигался тезис не о диктаторской форме правления (хотя этого требовали условия близости фронта), а только о представительной системе, основанной на уже действующих государственных структурах казачьих областей. «Диктатурой России не победить» – эти слова Тимошенко из выступления 16 января стали лейтмотивом предложений Верховного Круга. С ним соглашался и Челищев: «Диктатуре приходит конец»[132 - ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 1. Л. 403; Астров Н. И. Воспоминания // Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 12. Л. 138.].
Одним из наиболее спорных был вопрос о праве Главкома налагать «вето» на законодательные предложения органов власти. Поскольку Деникину, стороннику решения не только военных, но и гражданских вопросов в приказном порядке, было бы непросто перестроить свои полномочия в рамках политической модели, основанной на превосходстве законодательной власти над исполнительной и краевых структур над общероссийскими. Право «вето» давало ему возможность регулирования деятельности будущего Парламента. Первоначально (на заседании 18 января) представители донской и терской групп Круга отстаивали «образование представительного органа с законодательными функциями», а также коалиционного правительства (на территориальной, а не партийно-политической основе), причем с правом «абсолютного вето» Главкома (предложения донской и терской фракций). Только кубанцы настаивали на «условном» (или относительном) вето. Сам Антон Иванович был готов согласиться на вариант «относительного», а не «абсолютного вето». Но при этом считал необходимым прямое подчинение ему министров военного, путей сообщения и снабжения, сохраняя тем самым возможность оперативного обеспечения нужд фронта[133 - Савич Н. В. Указ. соч., с. 330.]. Другим спорным пунктом стал вопрос о пропорциональном представительстве в будущем Парламенте. Казачьи делегаты отстаивали принцип представительства в зависимости от численности населения той или иной губернии или области. По мнению представителей Главного Командования, количество представителей от «неказачьих» губерний, независимо от численности населения, не могло существенно уступать представительству казаков[134 - ГА РФ. Ф.6611. Оп.1. Д. 4. Л. 158.].
Деникин получал полномочия Главы Южнорусской власти «по соглашению» Круга и Главного Командования, без баллотировки, однако для его преемника признавалось необходимым издание специального закона, принятие которого возлагалось на Законодательную Палату. В выступлении республиканца Агеева и представителей кубанской фракции 18 и 22 января высказывалась уверенность, что «при непосредственном знакомстве Главного Командования с народными представителями» Деникин «отбросит те, навеянные на него третьими лицами представления о самостийниках и демагогах» и «усовершенствует южнорусскую власть» в духе «законченного народоправства в форме демократической республики», отказавшись (по мысли Агеева) и от «абсолютного вето», и от непосредственного подчинения себе трех министров[135 - Там же. Лл. 183–183 об.]. К концу января были выработаны основные структуры южнорусской власти, создававшейся «на основах соглашения» между Главным Командованием и Верховным Кругом. 19 января 1920 г. был принят «Наказ» комиссии при переговорах с Главкомом. Содержание «Наказа» в основном повторяло условия, выдвигаемые Кругом: формирование Южнорусской власти «впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания», создание Законодательной Палаты «из представителей избранных населением по пропорциональному принципу», ответственность исполнительной власти перед законодательной, право «относительного вето» для Главы власти – Главкома ВСЮР. После переговоров в Тихорецкой (22 января) Верховный Круг подавляющим большинством голосов (при 2 – «против») утвердил «Положение о Южнорусской власти», сразу же получившее условное название «Конституция Юга России». Круг утвердил также Закон об амнистии казакам, солдатам и офицерам-красноармейцам Дона, Кубани и Терека и Указ о срочной мобилизации на фронт (23 января)[136 - Там же. Лл. 185–188; Ф. 5881. Оп.2. Д. 248. Лл. 21–22; Трагедия казачества. Указ. соч., с. 129–133.].
Создание новой системы власти привело к осуществлению еще одного требования казаков – созданию самостоятельной Кубанской армии, призванной подтвердить «суверенный» статус Края. Ее основой стала Кавказская армия, уже действовавшая в составе ВСЮР. Предполагалось сведение всех воинских частей, укомплектованных кубанскими казаками, в отдельную армию, а подразделения из горцев и терских казаков (из состава прежней Кавказской армии) переводились бы на другие участки фронта. Новые части из казаков-добровольцев сводились в особую – Гайдамацкую – дивизию.
Командующим формируемой армией стал популярный генерал-лейтенант А. Г. Шкуро. В первых же своих приказах он отмечал изменившиеся цели борьбы и требовал от «казаков, горцев и солдат» активного сопротивления наступавшей на Кубань Красной армии: «Помните, что вы должны бороться не за благо спекулянта и мародера, а за законную спокойную власть всякого русского гражданина, и если вы это запомните, если вы открыто и честно будете это исповедовать и так поступать, то никакие многотысячные армии Троцкого не страшны армии-освободительнице. Все падет перед вами, и все русское, честное, любящее свою Родину – все будет с вами. Уроки прошлого всем нам ясно показали, чего не надо делать… Запомните завет нашего Главнокомандующего генерала Деникина, который в полном согласии и единении с Верховным Казачьим Кругом открыто заявил, что Россия должна быть Единая, Великая и Неделимая; Донская и Кубанская армии составляют нераздельную часть Единой Русской армии, управляемой одними законами и единой властью… Отбросив все сомнения и домашние нелады, дружно становитесь в ряды молодой Кубанской армии несущей освобождение Родине» (приказ № 10 от 27 января 1920 г.). Характерной чертой приказов Шкуро было и явное стремление подчеркнуть «антирусский характер» власти большевиков и весьма своеобразное понимание борьбы против нее: «Вперед, кубанцы. В защиту своей чести, своей славы, своего существования. С нами Бог. Нет большевизма – есть жиды. Будь на Руси один, что называется, большевизм, мы давно с ним сговорились бы и перестали бы резать друг друга, так как мы верим в одного Христа Спасителя. Всему мешают жиды, которые на время приняли даже другие фамилии: Троцкий, Зиновьев и т. д. на самом деле Бронштейн и Апфельбаум. Пока в России жиды – не будет России, а будет жидовский шабас-кагал. Итак пойдем за Веру Православную, за Крест Святой, что мы носим на груди» (приказ № 57 от 21 февраля 1920 г.). «Давайте вместе пойдем, как братья, на защиту прав народных, давайте вместе бороться против насилия и грабежей, откуда бы они ни приходили, и только в дружной совместной работе Дона, Кубани и Терека и Ставропольцев мы сумеем защитить свои очаги, свои семьи от насилия и произвола и довести страну до Всероссийского Учредительного Собрания» (обращение к «горожанам, рабочим и крестьянам Ставропольской губернии»). Призывы Шкуро поддерживались самими казаками. Так, еще в декабре 1919 г. по приговорам станиц Баталпашинского отдела принимались постановления, что «в случае недостатка той силы, которая командирована будет нами на фронт, мы можем все способные владеть оружием и выступить на защиту родного нам Края и Родины, дабы не пустить и окончательно победить злых и коварных издевателей большевиков и воскресить светлое будущее нашей Неделимой Родины России»[137 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 161. Лл. 3–5, 8; Д. 89. Лл. 1–2.]. Нельзя сказать, что боеспособность кубанских полков существенно возросла, однако в ходе боев в начале февраля 1920 г. частям РККА был нанесен ряд ощутимых ударов, а дополнительные мобилизации, например в Лабинском отделе, превзошли первоначальные ожидания, позволив сформировать уже «третьеочередные» полки.
Это не изменило, правда, общего развала фронта. Во время встречи с делегацией городского самоуправления Ставрополя в феврале Деникин сказал, что «никогда они не были ближе к Москве, чем теперь; разъяснял, какой могучий треугольник образует его армия; о него уже, де разбилась конница Буденного, разобьется и вся большевистская армия. А на другой день пришло известие, что кубанские казаки, образовавшие восточное ребро треугольника, ушли, обнажив фронт»[138 - Маргулиес М. С. Год интервенции, кн. 3 (сентябрь 1919 – декабрь 1920). Берлин, 1923, с. 173.].
Глава 4
«Конституция», несмотря на краткость, была весьма содержательна. В ней провозглашалось «разделение власти». Исполнительная власть возглавлялась Главкомом ВСЮР и осуществлялась Советом министров. Деникина «признали» главой власти, пока «по соглашению» Круга и Командования, но в дальнейшем следовало принять «закон о преемстве власти главы государства». Интересно отметить, что здесь использовалась та же, условно говоря, «двухэтажная» система управления, что и в белой Сибири (Верховный Правитель и Совет министров). Южнорусская власть включала в себя Главу власти и Совет министров при нем. Но это было лишь внешнее сходство. Полномочия были уже другими. Высшая власть на белом Юге теперь формально принадлежала Законодательной палате – выборному органу «из представителей населения». Избирательный закон «в спешном порядке» предстояло выработать особой Законодательной Комиссии «из представителей казачьих войск и местностей, находящихся под управлением Главнокомандующего» (статья 4.). Глава южнорусской власти обладал равным статусом с Законодательной Комиссией, что не отвечало основополагающему принципу диктатуры – безраздельной единоличной власти[139 - Протоколы общих заседаний Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады созыва 28 октября 1918 года № 51–72 (заседания с 24 октября по 14 ноября 1919 года). Екатеринодар, 1919, с. 22–23; Деникин А. И. Указ. соч., с. 308–310; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Л. 158.].
«Положение о Законодательной Комиссии», развивавшее данную статью «Конституции», – небольшой, но весьма интересный правовой памятник. Четко составленный документ определял полномочия и порядок избрания первого в истории Белого движения властного органа – прототипа Парламента. Можно предположить, что образованная на основе Комиссии Палата в дальнейшем обладала бы схожими с парламентскими полномочиями, отличаясь лишь расширенным представительством территорий, «освобожденных от большевизма», на что еще надеялись белые военные и политики в начале 1920 г. Комиссия, таким образом, представляла бы законодательную власть не только на территории казачьих войск, но и на территории других южнорусских губерний. Законодательная власть разделялась Комиссией с Главкомом ВСЮР – законодательная инициатива принадлежала и Совету министров, и Главкому, и Комиссии. При общей численности Комиссии в 90 человек казаки получали большинство (50 мест от Дона, Кубани и Терека, три депутата от Астраханского казачества), 7 мест отдавалось представителям «горских народов», а 30 депутатов представляли «местности под управлением Главнокомандующего ВСЮР». Подобное соотношение мест объяснялось требованиями казачьих делегатов составить представительство в Комиссии «пропорционально численности населения»[140 - Протоколы общих заседаний Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады созыва 28 октября 1918 года № 51–72 (заседания с 24 октября по 14 ноября 1919 года). Екатеринодар, 1919, с. 22–23; Деникин А. И. Указ. соч., с. 308–310; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Л. 158.]. Что касается избирательной системы, то здесь пришлось столкнуться с типичной для Белого движения проблемой невозможности «правильных выборов» (то есть всеобщих, равных, тайных, прямых) в условиях военных действий. Поэтому Савич и Челищев предложили вариант двухступенчатых выборов, в которых основой депутатского корпуса в Законодательной Комиссии становились бы уже избранные депутаты органов местного самоуправления (земские собрания, городские думы и казачьи парламенты). Эта схема представительства во многом напоминала представительство в ГЗС в белой Сибири[141 - Савич Н. В. Указ. соч., с. 333.]. Однако данные предложения были скорректированы: члены Комиссии от краевых образований Дона, Кубани и Терека избирались соответствующими фракциями Верховного Круга, а члены Комиссии от Ставропольской и Таврической губерний избирались как городскими думами (городов Ставрополя, Святого Креста, Симферополя, Ялты, Севастополя, Феодосии, Керчи и Евпатории), так и губернскими избирательными собраниями, образованными из «председателей и членов губернских и уездных земских управ, выборщиков от губернских кооперативных объединений». Члены Комиссии от Черноморской губернии избирались собраниями в городах Новороссийск, Геленджик, Туапсе и Сочи – в избирательные собрания включались депутаты городских дум и сельские старшины. Херсонскую губернию представляли члены, избранные Одесской городской думой (единственная часть губернии, еще контролируемая в феврале 1920 г. частями ВСЮР), а горские народы (Чечня, Ингушетия, Кабарда, Хасав-Юртовский округ) избирали в Комиссию «по одному члену от каждого народа» (Дагестан делегировал трех членов)[142 - ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Лл. 165–167.].
Во многом аналогично проведенной Пепеляевым в белой Сибири «административной революции» решался вопрос о полномочиях Совета министров на белом Юге. Председатель Совмина назначался главой южнорусской власти, а министры утверждались им по списку, составленному премьером (статьи 5, 6.). При этом Законодательная Комиссия могла выражать недоверие как отдельным министрам, так и Совмину в целом, что влекло за собой их немедленную отставку. «Ответственное министерство» – так по аналогии с 1916–1917 гг. называли новое правительство. На переговорах Челищеву и Савичу удалось отстоять полную подчиненность Главкому ВСЮР лишь двух, важнейших для фронта, ведомств – военно-морского и путей сообщения – Деникин считал это своим успехом на переговорах. Все законодательные акты по данным ведомствам принимались Главкомом единолично. Управление снабжения контролировалось им, но опосредованно, через военное ведомство[143 - Трагедия казачества. Указ. соч., с. 127; ГА РФ. Ф. 6611.Оп.1. Д. 4. Л. 165.]. Последней, 7-й статьей в тексте соглашения было предоставление главе «южнорусской власти» права «относительного вето». После наложения «вето» закон мог вторично рассматриваться Комиссией лишь через 4 месяца и приниматься только квалифицированным (2/3) большинством Комиссии. Глава южнорусской власти получал также право роспуска Законодательной Комиссии. Однако в случае роспуска новые выборы следовало провести в течение месяца. В перерыве между сессиями Комиссии законодательные акты могли приниматься и исполнительной властью – Главкомом и Советом министров, но после начала работы Комиссии все они должны были выноситься на повторное утверждение, в противном случае эти постановления теряли силу. Первоначально настаивавший на «абсолютном вето», Деникин был убежден Савичем в необходимости «уступить» казачьим представителям, поскольку в течение 4 или 6 месяцев действия «относительного вето» положение на фронте могло ухудшиться настолько, что уже никакое «вето» ничего бы не решало[144 - Савич Н. В. Указ. соч., с. 329–330; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Лл. 165, 185–186.].
Отвлекаясь от конкретной обстановки, влиявшей на принятие и реализацию вышеизложенных решений, значение проведенных политических преобразований в истории Белого движения на белом Юге весьма ценно: здесь впервые был выработан и начал осуществляться на практике парламентский вариант управления. И это произошло в регионе, где принцип военной диктатуры поддерживался с самого зарождения Добровольческой армии. «Ответственное министерство, законодательная палата и условное вето, – по признанию Деникина, – знаменовали переход от диктатуры к конституционным формам правления». Главком считал при этом своим успехом сохранение за собой Верховного военного руководства, а уступки в остальном считал временными, зависящими исключительно от меняющегося положения на фронте. Потенциал созданной в таком виде южнорусской власти, весьма вероятно, мог бы привести к позитивным переменам. Вот как оценивал реальные результаты совместной работы Главного Командования и казачества генерал Чернавин: «Южнорусской власти… помимо борьбы с внешним врагом, приходилось вести тяжелую борьбу с противниками в собственном лагере. Однако… при всей трудности положения, оно не было безнадежным. Были благоприятные факторы, которые можно и должно было использовать, которые могли быть противопоставлены факторам развала». Но, как справедливо сказано далее, «эти возможности Главным Командованием систематически и неизменно упускались. По-видимому, не столько сила и искусство внутренних врагов Главного Командования, сколько собственные его ошибки – неумение понять действительную обстановку, превратная оценка ее слагаемых, большой примитивизм политики – подготовили катастрофу Юга России»[145 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Лл. 127–128.].
Глава 5
Как уже отмечалось, все структуры южнорусской власти создавались на основе паритетного соглашения между Главным Командованием и Верховным Кругом. 5 февраля 1920 г., уже в качестве Главы южнорусской власти, Деникин подписал Приказ № 1 (по общему управлению) о назначении «председателя Совета министров Южнорусского правительства). В свою очередь, председатель утвердил список Совета министров. Предполагалось, что его состав будет отражать паритет между казачьими войсками и представителями неказачьих «свободных от большевизма» территорий Европейской России (областей и губерний). Создание Южнорусского правительства («ответственного министерства» перед Законодательной Комиссией) оказалось единственным осуществленным решением из всего проекта создания новой власти. Оно полностью заменило структуры Особого Совещания и Правительства при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России. Министрами стали как бывшие члены Особого Совещания, представители кадетской партии и Всероссийского Национального Центра – Бернацкий (сохранявший портфель Минфина), В. Ф. Зеелер (бывший ростовский городской голова, ставший министром внутренних дел), так и явные оппозиционеры – Сушков (министр просвещения) и Агеев (министр земледелия). Деятели казачьей демократии, сотрудники земского и городского самоуправлений, составляли большинство в правительстве: Ф. С. Леонтович (министр торговли и промышленности), Н. С. Долгополов (министр здравоохранения), В. М. Краснов (бывший городской голова Ставрополя стал министром юстиции), Л. В. Зверев (министр путей сообщения), Я. Л. Щупляк (министр продовольствия). Министром пропаганды был назначен Н. В. Чайковский, одновременно формально сохранявший за собой руководство правительством Северной области и предполагавшийся также на должность председателя Комиссии по выборам Национального Учредительного Собрания в Сибири (так велик был в Белом движении авторитет старейшего российского политика, видного социал-демократа). Известные на белом Юге военные: генерал-лейтенант А. К. Кельчевский (в прошлом профессиональный генштабист, начальник штаба Донской армии) и генерал от кавалерии Н. Н. Баратов (знаменитый своими операциями в Персии в 1916–1917 гг., представитель ВСЮР в Закавказье в 1919 г.) – стали министрами военно-морским и иностранных дел соответственно. Главой правительства стал бывший депутат Всероссийского Учредительного Собрания, профессиональный юрист, председатель Совета управляющих отделами Всевеликого Войска Донского (областного правительства) Н. М. Мельников. По оценке Савича, «человек порядочный, умеренный, но фигура среднего калибра – провинциальный политик демократического шаблона»[146 - Трагедия казачества (Очерк на тему: «Казачество и Россия»), ч. IV. Январь – май 1920 г. Париж, 1938, с.126–128; Савич Н. В. Указ. соч., с. 334.]. Южнорусское правительство стало коалиционным, но, как и любая коалиция, возникающая во время политических кризисов, вряд ли могло работать длительное время[147 - Организация власти на Юге России. Указ. соч., с. 250; Краснов В. М. Указ. соч., с. 154; Деникин А. И. Указ. соч., с. 307.]. Призванный примирить различные политические позиции и группы, Совет министров в действительности не смог полностью удовлетворить заинтересованные стороны. Его коалиционный характер, по мнению Деникина, не оправдал ожиданий: «Российские круги, как либеральные, так и консервативные, отнеслись с подозрительной враждебностью к Южному правительству по мотивам: одни – «казачьего засилья», другие – «левизны», третьи – персонального его состава. Социалисты-революционеры… обсуждали возможность переворота, а социал-демократы… вынесли резолюцию с принципиальным порицанием Южного правительства и требовали соглашения с большевиками. Только одна политическая партия – в лице «группы центрального комитета кадетской партии» – постановила «во имя сохранения единства» поддержать Южное правительство, которое «представляется в настоящий момент единственным центром национального объединения»[148 - Там же, с. 308–310.].
Важнейшей среди проблем, стоявших в начале 1920 г. перед южнорусским Белым движением, оставалось создание единого антибольшевистского фронта. Конфликты с государственными образованиями окраин бывшей Российской Империи, гибель Северо-Западной армии из-за, как считали многие, несвоевременной и недостаточной поддержки со стороны Эстонии и Финляндии, отсутствие военного взаимодействия с Польшей во время «похода на Москву» ВСЮР, чересчур «буквальное», «слепое» следование лозунгу «Единая, Неделимая Россия» – все эти ошибки и провалы внешнеполитического курса и национальной политики признавались одними из главных в перечне причин поражений Белого движения в 1919 г. Создание южнорусской власти на паритетных основаниях с казачеством считалось на этом фоне началом «смены курса» в отношении к новообразованным государствам, ставшим из российских губерний российскими соседями. Этому способствовал и «окраинный» характер российского Белого движения, вынужденного опираться теперь на приграничные регионы (Крым, Причерноморье, Северный Кавказ, Забайкалье, Приморье). В январе 1920 г. Верховный Совет Антанты официально заявил о признании де-факто независимости Закавказских республик – Грузии, Армении и Азербайджана. Делегации этих республик были допущены к участию в работе Версальской конференции. Таким образом, Закавказью удалось продвинуться по пути суверенитета в значительно большей степени, чем всем предшествующим антибольшевистским правительствам (из ведущих мировых держав лишь США отказались признать независимость Закавказья)[149 - Авалов З. Независимость Грузии в международной политике, 1918–1921 гг. Воспоминания. Очерки. Париж, 1924, с. 202, 237, 248–249.]. 16 января 1920 г. Верховный Совет Антанты санкционировал заключение торговых соглашений с «русским народом» (но не с советским правительством) через посредство, в частности, кооперативных структур «Центросоюза», действующих на территории Советской России.
В то же время в частной переписке между Савинковым, Чайковским и главой Польского государства Ю. Пилсудским подчеркивалась важность достижения военного сотрудничества с Деникиным на основании «полной демократизации правительства», «замене Сазонова (на посту главы МИДа), «лицом, пользующимся полным доверием в Европе» и заключение правительством белого Юга договорных соглашений с новообразованными государствами – лимитрофами при посредстве нового министра иностранных дел[150 - Мельгунов С. П. Указ. соч., с. 197–198.]. На это рассчитывал Чайковский, принимая в Южнорусском правительстве должность «заведующего отделом политического образования» (министра пропаганды). По воспоминаниям председателя Союза Возрождения России В. А. Мякотина, встречавшегося с Чайковским в Екатеринодаре в феврале 1920 г., последний был настроен достаточно решительно и «считал необходимым принять это предложение, ибо наличие демократа и социалиста в составе правительства поможет ему стать на правильный путь, который обеспечит ему доверие народных масс. А это тем важнее, что положение большевиков нельзя считать очень прочным: помимо всего другого, против них в данный момент собирается выступить Польша, и ввиду этого им придется оттянуть часть своих сил с Юга». Для большей «демократизации» портфель министра земледелия предлагался члену ЦК Союза Возрождения России, уже имевшему небольшой административный опыт (в должности министра продовольствия во Временном правительстве в мае – августе 1917 г.), энесу А. В. Пешехонову, однако он ответил отказом. Данная позиция нашла поддержку и среди членов работавшей в Париже делегации Русского Политического Совещания. По воспоминаниям М. М. Винавера, в конце января 1920 г. его товарищи по кадетской партии (В. А. Маклаков, А. И. Коновалов, Б. Э. Нольде, Ф. И. Родичев и М. С. Аджемов) намеревались создать т. н. «Русский Комитет» – для объединения кадетского и правоэсеровского секторов русской зарубежной общественности. В черновом наброске программы объединения значилось «сохранение целостности России, не останавливаясь перед федеративным или даже конфедеративным устройством», а также «отказ от отобрания у крестьян земли». И хотя эсеры в лице Н. Д. Авксентьева, И. И. Бунакова-Фундаминского, В. М. Зензинова и О. С. Минора отказались от объединения, считая кадетскую позицию неискренне демократической, сама идея создания межпартийной коалиции воплотилась спустя год в программе «новой тактики» П. Н. Милюкова.
