Белое дело в России. 1920–1922 гг.

скачать книгу бесплатно

Белое дело в России. 1920–1922 гг.
Василий Жанович Цветков

Гражданская война в России. Белые. Красные. Зеленые
Эта книга – самое фундаментальное, информативное и подробное исследование формирования и эволюции политических структур Белого движения, написанное профессором Московского педагогического государственного университета В.Ж. Цветковым – крупнейшим специалистом по истории Белого дела и Гражданской войны в России. На основе широкого круга источников автор в деталях рассматривает особенности функционирования белых правительств в различных регионах – на Юге и Севере России, в Сибири, на Дальнем Востоке, важнейшие перемены в эволюции их политического курса, а также проблемы взаимоотношений белых правительств и Русской Православной Церкви, историю монархических организаций в Белом движении, антибольшевистское повстанчество 1920–1922-х гг. и экономические планы Белого дела – проекты по «рабочему вопросу» и «финансовому будущему» России. От поражения наступательных операций белых армий под Москвой и Петроградом осенью 1919 г., падения столицы «белой России» – Омска, расстрела Верховного правителя и Верховного главнокомандующего адмирала А.В. Колчака, эвакуации Русской армии из Крыма и краха последнего белого правительства в Приморье до заключительного эпизода Гражданской войны – Якутского похода 1921–1923 гг. и повсеместного утверждения советской власти и образования СССР в конце 1922 г.

Василий Жанович Цветков

Белое движение в России: 1920–1922 гг

© Цветков В.Ж., 2019

© ООО «Яуза-Каталог», 2019

© ООО «Издательство «Якорь», 2019

Часть 3

Белое дело в России 1919–1920 гг.

(Формирование и эволюция политических структур Белого движения в Сибири, на Севере и Юге России)

«Самое страшное – это большевизм в душах».

    А. В. Колчак

«В самой России главной задачей является широчайшая пропаганда Национальной Русской идеи как руководящей идеи народной жизни и государственного творчества. В распространении культурного творческого Национализма, противопоставленного разрушительной классовой борьбе, – спасение России. Организация русских общественных сил на основе такого Национализма – главное дело, которому должны посвятить себя русские патриотические силы».

    П. Б. Струве

В третьей части монографического исследования рассматривается проблематика заключительных периодов в истории формирования и эволюции политических структур российского Белого движения. Это время от поражения наступательных операций белых армий под Москвой и Петроградом осенью 1919 г. до падения белого правительства генерала Врангеля в Крыму и первых лет эмиграции. Отражены также проблемы истории Белого дела в 1919–1920 гг. в Сибири и на Севере России.

Раздел 1

Завершающий этап деятельности Российского правительства адмирала А. В. Колчака (ноябрь 1919 г. – январь 1920 г.)

Глава 1

Эволюция политической модели российского Белого движения за период конца 1919 – начала 1920 г. во многом определялась катастрофическими поражениями белых армий, их отступлением от Москвы и Петрограда, потерей в середине ноября крупных центров белого Юга и Северо-Запада (Курска и Ямбурга), падением столицы «белой России» – Омска. Конец 1919 г. ознаменовался и фактическим отказом Великобритании (главного стратегического партнера во второй половине 1918–1919 г.) от поддержки Белого движения. 8 ноября в своей речи в Парламенте Ллойд Джордж отметил три факта, на основании которых надлежало Европе в будущем проводить «русскую политику». Во-первых, признавалось, что «нельзя восстановить Европу без того, чтобы не втянуть Россию в свой экономический оборот», даже несмотря на то, что «большевизм не демократичен». Во-вторых, говорилось о невозможности «подавить большевизм оружием» и о том, что белые армии, «заняв большие области», «восстановили против себя население». Третий факт, по мнению британского премьера, заключался в осознании большевиками своих «ошибок прошлого», которые они «не повторяют» и поэтому «не восстанавливают против себя население». Итак, белые режимы были недемократичны и поэтому нелегитимны, а большевики учли опыт предшествующих лет, стали «демократичнее» и пользуются «поддержкой народа». Великобритании, как и Европе, следует понять, что «торговля наилучшее средство для того, чтобы устранить жестокости, грабежи и ужасы большевизма. Европа сильно нуждается в том, что Россия может дать». «Торговать, а не воевать с советской властью» – этот вывод, озвученный Ллойд Джорджем, стал своеобразным «приговором» Белому движению со стороны «союзников». Премьер напомнил также известные слова лорда Биконсфильда, считавшего, что «великая, все растущая, принимающая колоссальные размеры Россия, как ледник, надвигающийся на Персию, на Афганистан, на Индию, представляет собой самую страшную опасность, которая когда-либо грозила Британской Империи»[1 - Свободная Россия. Ревель, № 54, 7 марта 1920 г.; ГА РФ. Ф. 5936. Оп.1. Д. 367. Л. 69.].

Примечательно, что еще в сентябре 1919 г. глава британской военной миссии при Колчаке генерал Нокс, вернувшись с поездки на фронт, заявлял об «отличном настроении» белой армии, подчеркивал (явно преувеличивая), что «каждый патрон, выстреленный русским солдатом в большевиков в течение этого года, сделан в Англии, из английского материала и привезен на английских пароходах». Но при этом генерал говорил, что Англия «сделала все, что могла», и теперь белые «должны сами победить большевиков и сами, без иностранных штыков, установить правительство в Москве». С сентября 1919 г. военные поставки из Великобритании стали осуществляться уже не в кредит и не из неподотчетных фондов военного министерства, а исключительно за наличный расчет. Полковник Стиль, заведующий русским отделом в военном министерстве, проинформировал военного представителя Русских армий при Союзном командовании в Париже генерала от инфантерии Д. Г. Щербачева, что «Английское правительство не имеет возможности что-либо заказывать для России внутри Англии, так как рабочие отказываются работать для вооружения русских армий, действующих против большевиков», и «Английское правительство не имеет кредитов для заказов вне Англии для России»[2 - ГА РФ. Ф. 5936. Оп.1. Д. 411. Лл. 87–88; Наша газета, Омск. № 50, 9 октября 1919 г.].

Перемены на фронтах и во внешней политике не могли не вызвать изменений и в политическом курсе. С одной стороны, белыми правительствами, как и в 1918–1919 гг., продолжался поиск оптимального варианта государственного устройства, приемлемого и для «победы над большевизмом», и для эффективного управления на контролируемой территории. В конце 1919 г. поражения еще характеризовались как «временные», ожидался, в обозримом будущем, поворот «военного счастья» в сторону белых армий. Виновниками «временных» неудач объявлялись отдельные чиновники, военачальники, представители «общественности», недостаточно помогавшие фронту, корыстные «деловые круги» – символы «гнилого, обывательского тыла» (по образному выражению поэтессы М. Колосовой). Для преодоления подобных недостатков считались достаточными «кадровые перестановки», перемены в составе управлений и министерств, военного командования. Сторонники данного курса были убеждены, что сложившиеся в 1919 г. политические структуры должны остаться прежними, нужно лишь усилить диктатуру, расширить полномочия исполнительной власти.

Однако, с другой стороны, все заметнее становилась позиция тех, кто призывал к исправлению изъянов самих управленческих моделей белых правительств, основанных на принципе безусловного приоритета единоличной власти. Ограничиваться кадровыми решениями считалось недостаточным, более оптимальным казался вариант расширения представительной основы управления. Данная тенденция стала преобладающей на всех фронтах Белого движения как возможная альтернатива диктаторской модели, основанной на бюрократическом принципе назначения и подчинения. Структуры, в работе которых участвовали выборные или делегированные депутаты – представители определенных социальных, профессиональных или политических групп, признавались более устойчивыми и работоспособными и, главное, более демократичными, «близкими к нуждам населения» по сравнению с совещательно-распорядительными структурами исполнительной власти. Популярным стало утверждение о необходимости отказа от формы организации власти на принципах «Положения о полевом управлении войск», о необходимости расширения полномочий гражданской власти, ее независимости от «засилья военных».

Эволюция политических структур Белого движения в конце 1919 – начале 1920 г. сопровождалась также переменами и в разрешении основных вопросов аграрно-крестьянской, национальной, внешней политики. Это выразилось, в частности, в отказе от принципа «непредрешения» основных политических вопросов до «окончательной победы над большевизмом и созыва Национального Учредительного Собрания». Осознание невозможности скорых военных побед белых армий, важности расширения «базы поддержки» Белого движения составило основу т. н. «нового курса» в деятельности белых правительств, образовавшихся в 1920–1922 гг.

Тем не менее принципиальные положения политических программ не менялись. Не подвергалась сомнению необходимость продолжения вооруженной борьбы с советской властью, однако тактика противоборства становилась иной. Потеря территории, ограниченность военных и людских ресурсов для продолжения борьбы изменили подход к проблемам формирования власти. Для белых правительств, оказавшихся на «окраинах» бывшей Империи, гораздо актуальнее становились проблемы «выживания», а не ожидания скорой победы. Этот последний этап государственного строительства в Белом движении (1920–1922 гг.) – предмет отдельного рассмотрения, но истоки его заключались в переходном периоде – времени, связанном с повсеместными военными поражениями и отступлением белых армий конца 1919 – начала 1920 г. Ранее всего перемены начались в Сибири.

Глава 2

Последний номер «Правительственного Вестника», вышедший в Омске накануне его оставления белыми армиями (№ 278 от 9 ноября 1919 г.)., был почти полностью посвящен Государственному Земскому Совещанию (далее ГЗС), «Положение» о созыве которого публиковалось на страницах газеты. Для Сибири подобное внимание к созданию такого суррогата представительной модели управления было вполне объяснимо. Еще с весны 1919 г. в различных политических группах говорилось о важности «представительной демократии». Но помимо ГЗС в белой Сибири в качестве основы «демократизации» были признаны структуры земско-городского самоуправления, несмотря на сравнительную «молодость» существования сибирского земства, введенного в 1917 г.

Некоторыми проектами предусматривалось утверждение статуса «Всесибирского Земского Союза». Обсуждение проектов установления «Земсоюза» проходило на заседании Совета министров еще 24 июня 1919 г. и приняло характер столкновения позиций Министерства внутренних дел (проект В. Н. Пепеляева) и Министерства юстиции (проект Тельберга, поддержанный другими министрами и премьером Вологодским). Министр юстиции Г. Тельберг и его сторонники полагали необходимым «предоставить городам и земствам право заключать союзы для объединения и согласования их деятельности по разработке и осуществлению мероприятий, направленных к улучшению и развитию земского и городского дела, в пределах законного круга действий земских и городских учреждений». Проект же МВД сводился исключительно к «разрешению союзов целевых, то есть союзов для достижения определенных целей, например, страхования, борьбы с эпидемиями, обслуживания продовольствием и т. п.». Дискуссия отражала важный вопрос о «взаимном доверии власти и общества». В выступлениях Пепеляева и особенно министра земледелия Н. И. Петрова подчеркивался приоритет правительственных полномочий перед общественными структурами: «переживаемый момент требует особой твердости власти, надо все взять в свои руки, раз мы видим, что такие земства, как Пермское, Приморское… задались целью бороться с правительством. Им надо сказать: «Руки прочь, мы и без вас справимся с возрождением России». В этом отражались ставшие уже традиционными для политической системы опасения «вмешательства земства в политику в ущерб деловой работе». Их оппоненты, особенно премьер П. В. Вологодский и управляющий делами Г. К. Гинс, говорили о важности сотрудничества власти и «общественности», отмечали, что «без содружества с обществом ничего не сделать», и если МВД «не сумело создать власти на местах», то «эта задача под силу только местным людям». Подчеркивалась важность легализации земско-городских союзов для преодоления их оппозиции по отношению к правительству и для прочности создаваемой управленческой модели белой Сибири[3 - A Chronicle of the Civil War in Siberia… Ор. Cit. vol. 1, с. 263–268.].

Показательно, что и со стороны земских деятелей в тот момент замечалось стремление к сотрудничеству с властью. Так, в записке заместителя Председателя Главного Комитета В. Сидорова, поданной в Совмин незадолго до обсуждения вопроса о Сибземгоре, не только отмечалась несостоятельность утверждений МВД о невозможности создания земских и городских объединений, но и признавалась их незаменимость, поскольку «при совершенной невозможности для центральной государственной власти, всецело занятой ныне воссозданием в стране основ государственности и восстановлением разрушенного государственного аппарата, существенно прийти на помощь самоуправлениям…, единственным выходом для них является самопомощь путем объединения в один тесный и сплоченный союз». Результатом заседания Совета министров стала легализация права земств на создание широких объединений, по сути, легализация Всесибирского союза земств и городов, организации – оппонента Временного Сибирского Правительства во время его конфликта с Областной думой в сентябре – октябре 1918 г. Одним из вариантов развития молодого сибирского земско-городского самоуправления представлялось объединение Сибземгора с Далькрайземгором – организацией, представлявшей интересы Дальневосточного самоуправления. Объединение предполагалось в форме «договора товарищества». В докладе, представленном по этому поводу, говорилось, что даже в период советской власти организации удавалось, несмотря на упразднение земского и городского самоуправлений, «сохранить деловой аппарат и значительное имущество», которое можно было бы направить на снабжение населения Сибири. Однако прочного союза «власти и общества» не получалось, заручиться поддержкой земства не удалось. Через полгода, в наиболее тяжелый момент крушения Восточного фронта зимой 1919/20 г., Сибземгор снова выступил против правительства[4 - ГА РФ. Ф. 193. Оп.1. Д. 43. Лл. 8—11; Ф. 5881. Оп.1. Д. 329. Лл. 13–15; Ф. 9427. Оп.1. Д. 158.].

Другой проект создания полномочного представительного органа власти выдвигался бывшим председателем Сибирской Областной Думы Якушевым, не принимавшим активного участия в политической работе, но сотрудничавшим с оппозицией. В августе – сентябре 1919 г. он встречался с «опальным» генералом Р. Гайдой, отправленным Колчаком «в отпуск» с поста командующего Сибирской армией. Якушев обосновал идею созыва Земского Собора – структуры, призванной стать независимой от правительства основой создания «новой демократической власти», опирающейся на «поддержку народа». Идея Земского Собора как объединения структур местного (земско-городского прежде всего) самоуправления озвучивалась еще с ноября 1917 г. (Земский Собор, созванный при Петроградской городской думе городским головой Шрейдером). В Сибири начиная с осени 1919 г. она будет постоянно возникать в проектах преобразований управленческих моделей антибольшевистской власти, воплотившись в белом Приморье летом 1922 г. Например, при обсуждении проекта созыва ГЗС председателем Акмолинского областного земства П. Паруниным утверждалось, что земские политики стремятся к «созыву представительного органа с полномочиями полного парламента», хотя «временно можно удовлетвориться и «Земским Собором, с представительством главным образом крестьянства». Так сложилось, что осенью 1919 г. идея Земского Собора, полноценного представительного органа, была одобрительно воспринята оппозицией, недовольной принципами «единоличной диктатуры», осуществлявшейся Российским правительством.

В проекте Якушева, оформленном в т. н. «Грамоте Председателя Сибирской Областной Думы», говорилось, что власть «может быть образована только представительным органом, перед которым она и должна быть ответственна. Отсюда – мысль созыва в явочном (то есть независимо от санкций существующего правительства. – В.Ц.) порядке так называемого Земского Собора из представителей земских и городских самоуправлений». На Собор возлагались задачи «создания Временного правительства, ответственного перед Земским Собором…, принятия положения и выработка мер, направленных к созыву Всесибирского Учредительного Собрания, передачи местной государственной власти органам самоуправления…, отмена законов и распоряжений Омского правительства, ограничивающих пользование крестьян землею, уничтожение реакционного режима в армии».

Все это сопровождалось выводом о полной несостоятельности управленческой модели «колчаковщины»: «Десять месяцев диктатуры адмирала Колчака, насильственно свергшего выборную власть Директории, привели Сибирь к полному развалу и гибели… Дело возрождения государственности, с огромными жертвами и трудом начатое демократией, преступно погублено безответственной властью… Во имя интересов Родины необходимо действовать. Если существующая власть не поняла своего долга перед Родиной, необходимо этот долг выполнить самому населению». Якушев был убежден в «созидающей, творческой силе» движения сторонников Земского Собора, в его «органическом и национальном характере». В поисках союзников Якушев и его сторонники (М. Н. Павловский) обратились к бывшему члену Уфимской Директории и Верховному Главнокомандующему Российской армией и флотом генерал-лейтенанту В. Г. Болдыреву. Павловский переслал ему копию «Грамоты» с сопроводительным письмом, в котором кратко описал три «течения» общественно-политической жизни белой Сибири. Первое, по его мнению, сосредотачивалось в Омске, «вокруг Государственного Экономического Совещания, стоявшего за «парламентский» метод борьбы в пользу ответственного министерства при сохранении «диктатуры» Колчака». Второе было представлено эсеровским «Сибирским Комитетом членов Учредительного Собрания», выступавшим за созыв Сибирского Учредительного Собрания и временную власть «по образцу Самарского Комуча». Третье – политики земско-городского самоуправления, кооператоры, сторонники Сибземгора, съезд которого (1 октября 1919 г в Иркутске) предполагалось преобразовать в Земский Собор, предварительно проведя довыборы в его состав представителей «от казачьих и национальных самоуправлений» и наделив его учредительными функциями, аналогичными Областной Думе 1918 г. Помимо легальных действий, Павловский указывал на возможность военных «антиколчаковских» выступлений по железной дороге от Владивостока до Нижнеудинска, которые привели бы к передаче власти «группировке из пяти лиц» (новой Директории). Болдырев одобрил подобные планы, назвав заговорщиков «выразителями воли народной», а себя «человеком, безгранично преданным демократическим принципам», но от конкретного участия в подготовке восстаний уклонился[5 - Русское дело, Омск, № 3, 8 октября 1919 г.; Якушев И. А. Комитет содействия созыву Земского Собора. // Сибирский архив, т. 2. Прага, 1929, с. 76–77; 88–90; Болдырев В. Г. Директория, Колчак, интервенты. Воспоминания. Н. Николаевск, 1925, с. 547–549.].

Идея «действенной борьбы за демократию» стала основным лозунгом участников антиправительственного выступления во Владивостоке 17–18 ноября 1919 г. во главе с Комитетом содействия созыву Земского Собора (через несколько дней после падения Омска, в «годовщину» прихода к власти Колчака) при содействии со стороны местного антиколчаковского подполья. Активным защитником «соборной» идеи стал бывший военный министр Временного правительства автономной Сибири А. А. Краковецкий. Участвовавшие в подготовке восстания Якушев и Гайда выдвинули лозунги возврата к демократическим ценностям «областничества». И, несмотря на его подавление начальником Приамурского военного округа генерал-лейтенантом С. Н. Розановым, это восстание нанесло серьезный удар по слабеющей административно-управленческой структуре белой власти на Востоке России, демонстрацией отказа от диктаторской модели путем обращения к политическому опыту лета 1918 г. Восстание во Владивостоке стало первым среди аналогичных антиправительственных выступлений, прошедших в ноябре – декабре во многих крупных городах Сибири.

Предыстория этого т. н. «гайдовского путча» достаточно показательна. С начала осени 1919 г. в ряде газет, выходящих в Приморье и Маньчжурии, появились статьи, резко критикующие изъяны дальневосточной администрации. Главными «мишенями» стали атаманы Забайкальского и Уссурийского казачьих войск – Г. М. Семенов, И. П. Калмыков, а также генерал Розанов. Наиболее распространенным обвинением стало «самоуправство», понимаемое как сепаратистские намерения к отделению местной власти от «Омского правительства», объявлению «независимого Дальнего Востока». Звучали обвинения о «предательской роли» Семенова, Калмыкова и Розанова. Зная о недоверии Колчака к Японии, недвусмысленно говорилось о японской поддержке сепаратистов. Незадолго до «путча» стало известно о намерении заменить Розанова генерал-лейтенантом Г. Д. Романовским, имевшим репутацию «убежденного американофила» и опыт взаимодействия с союзниками в должности представителя Уфимской Директории при союзном военном командовании во Владивостоке. Немало способствовала этому также позиция управляющего МИДом И. И. Сукина, столь же убежденного сторонника сближения с САСШ. Между тем обвинения в стремлении к «отделению» оказались явно надуманными. 28 октября в телеграфном разговоре с Семеновым Розанов подчеркивал свою лояльность Омску, а атаман отмечал серьезные проблемы в отношениях с союзниками, могущие возникнуть в случае смены руководства во Владивостоке. Обвиняя представителей русской власти, чины американской военной миссии, чешские военные тайно и явно поддерживали оппозицию, эсеровское и даже большевистское подполье, областников, местные партизанские отряды. Отношения с союзниками осложнились после того, как 14 сентября военно-окружной суд оправдал коменданта Владивостокского вокзала подполковника Шарапова, застрелившего нетрезвого американского солдата в ответ на рукоприкладство с его стороны (хотя тот же суд приговорил к 10 годам каторжных работ русского офицера, убившего чешского легионера). 26 сентября главой Междусоюзной Комиссии военных представителей японским генералом Инагаки Розанову был предъявлен ультиматум о выводе в трехдневный срок из города «разных русских отрядов, бронированных поездов», прибывших сюда «за последний месяц». В случае неповиновения союзники грозили применением силы. Назревавший инцидент был жестко и однозначно разрешен самим Колчаком. В ответ на запрос Розанова адмирал, бывший в это время в поездке на фронте, прислал телеграмму-приказ (№ 118 от 29 сентября 1919 г.) и категорически запретил вывод войск из города, отметив, что сделать это можно только по его распоряжению, а не по требованию Междусоюзной Комиссии. «Интересы безопасности страны требуют присутствия русских войск во Владивостоке. Требование об их уходе есть покушение на суверенные права Российского правительства… Владивосток – Русская крепость, где Русские войска находятся под моим Верховным командованием и обязаны исполнять исключительно приказания мои или же моих представителей». Колчак «повелевал» Розанову «не допускать никаких покушений на суверенные права России на территории Владивостокской крепости, не останавливаясь в случае надобности ни перед какими мерами». В итоге союзное командование вынужденно «признало правильность русской точки зрения». Подобные инциденты не только проясняли позиции союзных сил в их отношении к местной администрации, но и свидетельствовали об усилившемся осенью 1919 г., несмотря на военные поражения, стремлении Колчака отстаивать верховные, суверенные права своей власти как всероссийской, общегосударственной. В это время Колчак настойчиво заявлял о своих полномочиях Верховного Правителя (останавливал утверждение земельных законопроектов Особого Совещания, сообщал об отказе признать Северо-Западное правительство и только о «фактическом» признании Финляндии, принимал решение о подчинении Северной области Омску, окончательно санкционировал передачу в залог Шанхайскому банку части государственного золотого запаса и др.). Здесь его не останавливали уже возможные «дипломатические осложнения», которые могли вызвать решения, затрагивающие интересы иностранных подданных.

Розанов, Семенов и Калмыков не утратили своих полномочий, а к началу «гайдовского путча» укрепили статус представителей официальной власти в регионе. После жестокого разгрома восстания Колчак выразил благодарность Розанову за его «решительность». Участники подавления производились в следующие чины и награждались Георгиевскими крестами (а «изменников» Колчак распорядился «судить военно-полевым судом» и заранее указал «повысить всем наказание до расстрела»). Таким образом, интрига, направленная на подрыв доверия Омска к Приморью и Забайкалью, не удалась. Однако нельзя не заметить, что после «путча» отношения Колчака с союзным командованием ухудшились[6 - ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 596; Хартлинг К. Н. На страже родины. События во Владивостоке. Конец 1919 – начало 1920 г. Шанхай, 1935, с. 25–29, 55–59, 77, 87; Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Пекин, 1921, т. II, с. 444–445.].

Параллельно с проектами Якушева – Гайды, идеи о необходимости смены политического курса, высказывался (хотя и в частных беседах) будущий Правитель Приамурского края генерал-лейтенант М. К. Дитерихс. По его мнению, правительству необходимо было решительно проводить курс на дальнейшее укрепление единоличной власти с перспективой перехода к монархической форме правления как наиболее приемлемой для русского национального сознания и спасительной для Белого движения. Об этом, согласно сохранившимся донесениям военного агента (майор Марино) при «высоком комиссаре Великобритании» в Омске Ч. Эллиота, 7 сентября и 10 октября 1919 г. Дитерихс беседовал с генерал-майором П. Ф. Рябиковым. Будущий защитник идеи монархического Земского Собора отметил, что, в отличие от 1914 г., когда «Россия выступила как защитница угнетенных славянских народов, чтобы впоследствии объединить все славянство… теперь наши доброжелатели, союзнички, нас ни о чем не спрашивают, делят Россию оптом и в розницу, устраивая из нее вроде каких-то Удельных Княжеств. Но несчастье тем, когда Россия воскреснет и проснется в ней славянский зверь… пощады не будет за все нанесенные обиды». Дитерихс был также уверен, что «и Франция и Америка в настоящее время убедились, что для России единственный подходящий строй – монархический». Опытный контрразведчик Рябиков, в отличие от Дитерихса, был убежден, что «монархизм не может больше быть в России и если он будет, то это вызовет новую гражданскую войну… слишком смело утверждать, что вся Россия стоит за монархию». Рябиков, напротив, считал, что «Франция и Америка… стоят безусловно за демократический строй в России». Однако переубедить своего начальника ему не удалось. Дитерихс был уверен в неизбежном возвращении к «монархическому строю» и категорически отрицал возможность коалиции с «демократическими политиками». Вообще, в белой Сибири рост монархических настроений совпадал с возрождением социал-демократических идей, областнических ожиданий. Становилось очевидным, что в ближайшей перспективе центристский, «непредрешенческий» курс, проводившийся официальным Омском, неизбежно распадется под влиянием этих тенденций и белой власти придется делать выбор в пользу более определенной политической позиции. Эволюция взглядов Дитерихса показательна. По воспоминаниям генерала от инфантерии В. Е. Флуга, знавшего Дитерихса еще со времени службы последнего в Московском военном округе (в 1901 г. штабс-капитан Дитерихс был прикомандирован к 1-му Лейб-драгунскому Московскому полку), молодой офицер отрицательно относился к «свободомыслию», критиковал «учение» Л. Н. Толстого. Однако в 1917 г., узнав о февральских событиях и будучи командующим 2-й Особой русской бригадой, сражавшейся в составе союзной армии на Салоникском фронте, он в нескольких приказах (№ 51 от 25 марта, № 87 от 10 мая и № 95 от 18 мая 1917 г.) призывал подчиненных повиноваться Временному правительству ради «полной победы над нашим врагом», приветствовал гражданские свободы в «свободной, независимой России», убеждал поддерживать воинскую дисциплину и верность «союзническому долгу». В сентябре 17-го, несмотря на участие в «корниловщине», принял от Керенского должность генерал-квартирмейстера Ставки Главковерха, а незадолго до «переворота» 18 ноября 1918 г. поддерживал демократическое Временное правительство автономной Сибири. Окончательное утверждение в монархических взглядах для Дитерихса произошло в ходе руководства расследованием обстоятельств гибели Царской Семьи. Здесь уместно говорить о подлинном чуде. И к осени 19-го генерал стал убежденным сторонником перемен в политическом курсе официального Омска[7 - С.П. Мельгунов. Два генерала (к психологии гражданской войны) // Голос минувшего на чужой стороне. Прага, № 1/XIV, 1926, с. 190–193; ГА РФ. Ф. 6399. Оп.1. Д. 25. Лл. 66—66об.; 110, 122–123; Ф. 6683. Оп.1. Д. 16. Лл. 195–200.].

Отмеченное Дитерихсом (его род Дитрихштейнов происходил из древнего Моравского княжества) «славянское единство» было еще одним признаком эволюции внешнеполитического курса Белого движения осенью 1919 г. Заметный резонанс среди омской общественности в официозной печати получила деятельность Карпаторусского Совета, избранного на «съезде делегатов от карпаторусских колоний и Карпаторусского добровольческого отряда» в Челябинске 5–6 октября 1918 г. В опубликованном в январе 1919 г. т. н. «Катехизисе добровольца-карпаторосса» говорилось о неизбежности объединения Прикарпатской Руси (Галичины, Буковины и Угорской Руси) с Россией на основе «областного самоуправления». Обосновывалась историческая связь Галицкого и Волынского княжеств с Русью, отмечалась «гибельность» создания независимой Украины. Но заявлялась важность создания автономных вооруженных формирований в составе Восточного фронта: «Единственная цель и задача, для которой мы формируем наши войска, это – освобождение Прикарпатской Руси от вражеского гнета и свободное объединение ее с Россией». «Вражеским гнетом» признавалась не только австро-венгерская «оккупация», но и претензии Польши на присоединение Прикарпатья и вообще любые «незаконные посягательства соседей на территорию Прикарпатской Руси». Прошедший 14 апреля – 26 мая 1919 г. 2-й Карпаторусский съезд в Омске принял развернутые резолюции о будущем статусе Прикарпатья, переизбрал состав ЦК (его председателем стал доктор А. В. Копыстянский, ревностный сторонник «славянского единства» в противостоянии «германо-большевизму»). Избегая обострения отношений с Польшей, съезд в то же время отмечал: «Приветствуя от души братский польский народ с осуществлением его мечты о восстановлении польского государства в пределах коренных польских земель, съезд с горечью и болью в сердце наблюдает за ходом борьбы на территории Галицкой Руси и заявляет, что вековая борьба между Польшей и Россией прекратится только в том случае, если все русские земли и в их числе Галицкая, Буковинская и Угорская Руси войдут в состав Российского государства». В отношении к Украине говорилось о важности развития культурной автономии при категорической недопустимости независимости («сознавая себя частью малорусского племени, отвергая всякие насильственные меры по отношению к малорусской речи, съезд клеймит и осуждает попытку кучки украинских фанатиков с помощью заграницы создать «самостийную» Украину и таким образом нанести непоправимый удар всему русскому народу. Съезд призывает всех малороссов, кому только дорог Киев, «Мать русских городов», остаться верными заветам Богдана Хмельницкого и, подняв голос протеста против украинских сепаратистов, встать на защиту Единой, Неделимой Руси»). Завершались резолюции призывом: «В момент грозной для России опасности Карпаторусский Съезд обращается ко всему русскому народу с горячим призывом забыть внутренние распри и теснее сплотиться вокруг Собирателя Земли Русской, Верховного Правителя, ведущего страну через победу над анархией к Национальному Собранию». Одной из важнейших задач признавалась защита интересов Прикарпатья на мирной конференции в Париже (сюда прибыла делегация Карпаторусского Комитета во главе с Д. А. Марковым). Правда, вопреки ожиданиям, конференция постановила, что «Восточная Галичина будет временно находиться под гражданским управлением Польши», с учетом «гарантии широких автономных прав и привилегий для всех национальностей». Когда в мае 1919 г. польские войска вошли на территорию Галичины, объединившись с румынскими войсками в районе г. Черновцы, члены Совета Прикарпатской Руси заявляли о том, чтобы «Колчак (и Россия) … заставили поляков отказаться от захватных посягательств».

В знак поддержки «Славянского единения» съезду было отправлено послание от кадетской партии, в составлении которого участвовал бывший член Уфимской Директории В. А. Виноградов. Приветствие подчеркивало идею единства восточноевропейского славянства, его противостояние «германизму» вместе с Единой Россией: «Пять лет тому назад во имя защиты попранных прав маленькой Сербии подняла меч Великая Россия… В тяжком испытании войны дрогнул русский народ, но его правое дело все-таки восторжествовало… На развалинах ниспровергнутой Австрии, исконного недруга славянства, создаются молодые государства Чехословацкое и Югославянское, малые своими размерами, но крепкие национальным своим воодушевлением, великим порывом независимости и свободы. К новой жизни воскресает и многострадальная Польша, сумевшая через всю долгую ночь своего тройного порабощения пронести священный огонь патриотизма и национального самосознания. Бьет час пробуждения всего западного славянства. Но и великий русский народ может ныне радостно и достойно приобщиться к этому всеславянскому празднику… Стихийно воссоздается Русское Государство, и никакие силы в мире не воспрепятствуют возрождению его былого величия… И неразрывными узами будет связано все славянство… Опасности внешние должны еще теснее сплотить воедино новые славянские государства с Россией. Угроза германизма еще не устранена окончательно. Германия разбита, ее силы надломлены, но она еще может оправиться, и в союзе с немецкой и мадьярской Австрией она не перестает оставаться врагом славянства… Освобождением наших западных братьев начинается новая глава всемирной истории. Дорога широкая и ясная открывается перед нами. Союз славян на мировом череду».

Ярким свидетельством готовности сражаться за «Единую, Неделимую Русь» стало обращение ко «Всем уроженцам Прикарпатской Руси», составленное А. Копыстянским (опубликовано 11 августа 1919 г.) и призывавшее к «само-мобилизации» уроженцев Прикарпатья (от 18 до 40 лет) в ряды армии. С приветствием к «Братьям Карпаторуссам» обратился 5-й Чрезвычайный Войсковой Круг Сибирского Казачьего Войска. Как «верных и самоотверженных сынов Единой, Великой России» приветствовал их Омский блок политических и общественных организаций. 22 августа Совет министров принял постановление «о призыве карпаторуссов» на военную службу («как военнопленных, так и беженцев и лиц, свободно проживающих в пределах России, освобожденной от Советской власти»).

Важную поддержку карпаторусскому движению оказала Русская православная церковь. Глава Временного Высшего Церковного Управления, архиепископ Омский Сильвестр (Ольшевский), лично служил панихиды по погибшим в боях галичанам. 12 октября 1919 г. владыка освятил стяг отправлявшегося на фронт 1-го Карпаторусского полка (на нем был вышит образ Почаевской Божией Матери, особо почитаемый в Галицкой Руси, и древний галицкий герб), принял присягу, благословил солдат и офицеров.

Показательно, что одновременно с омским съездом деятельность защитников Русского Прикарпатья активизировалась и на белом Юге. 30 мая 1919 г. с докладом на имя Деникина в Екатеринодаре выступил член Русского Народного Совета Прикарпатской Руси поручик Г. С. Малец, организатор Добровольческого Карпаторусского отряда. Напомнив предысторию создания отряда в январе 1918 г. при безусловной поддержке генерала Алексеева, его участие в «Ледяном походе», Малец заявлял о важности широкой мобилизации уроженцев «Червонной Руси» в ряды специальных формирований в составе ВСЮР (Чехословацкий батальон, в рядах которого начинали свой боевой путь карпаторуссы, наравне со всеми подразделениями Чехокорпуса в России перешел под французское командование). Русский Народный Совет Прикарпатской Руси, действовавший на белом Юге, подчеркивал те же самые условия взаимодействия Белого движения и прикарпатских русинов, что и высказанные в декларациях омского съезда: «Воссоздать Русскую армию и восстановив единое Русское государство, помочь также Прикарпатской Руси освободиться от иноземного ига и воссоединиться со всеми Русским миром в единое целое». Призывы к единству с Россией ради сохранения национальной самобытности, противодействия полякам и Петлюре, «предавшему Украину» ради союза с Польшей, содержались в ряде воззваний («Братья Галичане!»), изданных в декабре 1919 г. В рядах ВСЮР, в боях против армии Н. Махно сражался Славянский стрелковый полк, состоявший из чинов бывшего Чехословацкого батальона и карпаторуссов[8 - Карпаторусское Слово. Екатеринбург, № 3 (4); Омск, № 9, 27 апреля 1919 г.; Омск, № 15, 6 июля 1919 г.; Правительственный вестник, Омск, № 221, 28 августа 1919 г.; № 22, 1 октября 1919 г.; № 25, 23 октября 1919 г.; Русское Дело. Омск, № 8, 14 октября 1919 г.; Доклад Члена Р. Н.С. Прикарпатской Руси Г. С. Малец // Белый архив, Париж, кн.1, 1926, с. 163–174.].

Однако предполагаемого «славянского единства» не получилось. Вместо ожидавшейся поддержки Российского правительства руководство чешских легионов поддержало оппозицию Колчаку. В середине ноября 1919 г. члены Чехословацкого Национального Комитета в Сибири Б. Павлу и Гирса разослали «представителям союзных держав» Меморандум, гласивший: «Войско наше согласно было охранять магистраль (Транссиб, по условиям международного т. н. «железнодорожного соглашения», подписанного в марте 1919 г. – В.Ц.) и пути сообщения в определенном ему районе», однако, «охраняя железную дорогу и поддерживая в стране порядок, войско наше вынуждено сохранять то состояние полного произвола и беззакония, которое здесь воцарилось. Под защитой чехословацких штыков местные русские военные организации позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир» (хотя имелись в виду действия колчаковского правительства, подавлявшего партизанские отряды и революционное подполье, подобные упреки вполне могли относиться и к чешским легионерам, охранявшим Транссиб и вынужденным отражать нападения партизан на железную дорогу. – В.Ц.). «Пассивность» объяснялась «прямым следствием принципа невмешательства в русские внутренние дела», при котором легионеры, «соблюдая безусловную лояльность, становятся, против своей воли, соучастниками преступлений». Единственным выходом авторы Меморандума считали «немедленное возвращение домой из этой страны» и «предоставление свободы к воспрепятствованию бесправия и преступлений, с какой бы стороны они ни исходили».

Верховный Правитель, безусловно, не мог расценить подобный демарш иначе как нарушение суверенитета России, тем более ощутимое в момент, когда с представителями Чехословацкого корпуса велись переговоры о возвращении на фронт в обмен на повышенное денежное довольствие и предоставление земельных участков в Сибири всем желающим легионерам. Государственное Экономическое Совещание единогласно одобрило законопроект Министерства земледелия о предоставлении земель переселенцам из Прикарпатья и рассматривало аналогичный проект в отношении льгот переселенцам из Чехословакии. 5-й казачий круг Сибирского Войска в особой декларации постановил присвоить одному из полков имя Яна Гуса и приветствовал «братьев чехословаков», «братьев сербов», «сражавшихся вместе с нами, славянами, за освобождение России». Ожидалось прибытие в Россию сербских воинских контингентов (учитывая, что Королевство СХС было единственным государством, «де-юре» признавшим Колчака). 13 октября на «защиту Омска» выступил объединенный «Славянский Добровольческий отряд», включавший в свой состав добровольцев – сербов и чехов.

Напрасные надежды вызвали у Верховного Правителя резкую реакцию. 25 ноября Колчак, через Сазонова, потребовал немедленного отзыва из России Павлу и Гирсы, как лиц, «вступивших на путь политического интриганства и шантажа». Широкую известность получила фраза Правителя о неумении чешских политиков «вести себя более прилично» и об их отзыве из России в случае необходимости. Правда, многим в окружении адмирала была очевидна справедливость «критики», содержавшейся в чешском Меморандуме[9 - Последние дни колчаковщины. ГИЗ. М.-Л., 1926, с. 112–113; Карпаторусское Слово, Омск. № 18, 25 августа 1919 г.; № 24, 13 октября 1919 г.; Болдырев В. Г. Указ. соч., с. 550–551; Серебренников И. И. Мои воспоминания, т. 1. В революции (1917–1919), Тяньцзин, 1937, с. 261–262.].

Стремление многих сибирских политиков и военных к переменам объяснялось не столько ухудшением положения на фронте (напротив, Грамота о созыве ГЗС была принята во время успешной для Русской армии Тобольской операции (16 сентября), а проекты государственного реформирования, предложенные казачьей конференцией, сопровождались заявлениями о поддержке Колчака и Вологодского), сколько стремлением сделать систему управления более работоспособной. Расширение полномочий Государственного Экономического Совещания и последующее его преобразование в Земское Совещание представлялись в этом отношении вполне закономерными. Конечно, поражения Белого фронта осенью 1919 года, сдача Омска ускорили кадровые перестановки, способствовали переменам в политическом курсе. И все же вряд ли правомерно говорить о тотальном кризисе власти. Лозунги оппозиции власть вполне могла бы сделать «своими». Возникавшие проблемы можно было преодолеть, опираясь как на военные успехи (в случае развития Тобольской операции или удачной «обороны Омска»), так и на административные перемены. Примечательна в данном отношении оценка событий в дневнике управляющего военным министерством Российского правительства барона А. П. Будберга. В беседе с прибывшим из Парижа в Омск генерал-лейтенантом Н. Н. Головиным (запись от 10 сентября) он отмечал необходимость «смены всего состава Совета министров (кроме Устругова и Краснова (Министра путей сообщения и Государственного контролера. – В.Ц.)) и удаления… Вологодского… К государственной работе должны быть привлечены все деловые и честные люди, без различия партий, но с обязательством временно забыть партийные шоры и исполнять общую государственную программу». Помимо персональных перемен, Головин и Будберг соглашались с важностью введения представительной власти, причем в довольно оригинальной форме: «Нужен открытый и честный разрыв со всем, что желает идти путем черной реакции и повторения смертельных ошибок прошлого; надо, чтобы правые разумно полевели, а левые отказались от своих утопий и подкопов и встали на деловую почву; тогда станет возможной средняя дорожка совместной работы по воссозданию опрокинутых и разрушенных оснований государственной и общественной жизни на новых, здоровых, приемлемых для народа и выгодных народу началах. Тут нечего бояться даже чисто народной Совдепии, ибо она совершенно не схожа с комиссарской Совдепией и не выходит за границу широкого местного хозяйственно-административного самоуправления». Но именно этот распад «центристских позиций» стал очевидным осенью 1919 г.

Эти же мотивы роковых кадровых ошибок, характерные для части военно-политической «элиты» белой Сибири, звучали и в заключительных страницах дневника Будберга, написанных уже после его отставки и переезда в середине ноября во Владивосток (где он вместе с Розановым подавлял «гайдовцев»). По его мнению, правительство отличалось «дряблостью, отсутствием определенной деловой программы», не соответствовало «насущным нуждам» «кондового населения Сибири». Нужны были «продолжительные и широкие реформы», работа «революционного времени». Вместо этого власть занималась бесполезным законотворчеством всероссийского, «имперского» масштаба. «Мы восстановили все министерства, со всеми их деталями и закоулками, но не восстановили власти, не восстановили ее деятельности и ее морального и физического воздействия на население; хотели создать орган высшего, да еще всероссийского масштаба, а получили второстепенные омские магистратуры, забывшие в своем дутом величии о черной земле и ее серых нуждах». Абсолютно не соответствовал должности премьера Вологодский. На его месте гораздо эффективнее работал бы И. А. Михайлов («подпольный руководитель правительственной деятельности»), сумевший в нужный момент поддержать Верховного Правителя. «Исключительная обстановка требовала исключительных людей, а не добросовестных делопроизводителей и усердных просиживателей министерских кресел; нужны были кипучие люди, энергичные, нешаблонные реформаторы и организаторы, способные на настоящее творчество, на создание новых и разумных форм и новых здоровых порядков; нужны были таланты, способные понять, что произошло на русской земле и как нужно строить новую жизнь, отвергнув старые и новые скверны и сохранив все здоровое и разумное, что было в старом и чему научило новое».

Тем не менее, даже после столь пессимистичного прогноза, Будберг полагал возможным добиться перемен к лучшему. Нужно было бы «всеми мерами спасать армию; министерствам бросить Омск, откатиться подальше в тыл и на новом месте отрешиться от омских ошибок и омского размаха и начать настоящую работу по мелкому ремонту и воссозданию разрушенных жизненных частей государственного управления, с минимумом работы в министерствах и максимумом на местах, в самой стране. Исполнение безумно тяжело, быть может, едва ли осуществимо, ибо пожар восстаний, охвативший почти всю населенную Сибирь, почти уничтожает возможность работы среди населения; все восстания сопровождаются истреблением чиновников, священников, учителей и мелкой интеллигенции»[10 - Будберг А. Дневник, 1919 год // Архив русской революции. Берлин, 1924, т. XV, с. 307, 329–341.]. Осуществились, однако, худшие предположения…

Глава 3

14 ноября 1919 г. – роковая дата в истории всего Белого движения. Падение Омска – столицы белой Сибири и фактически столицы всей Белой России, не могло не вызвать перемен. Сразу после «эвакуации» правительство стремилось объяснить, что неудачи носят временный характер и связаны исключительно с военным превосходством большевиков, а не с ошибками собственной политики. Так, в телеграмме-декларации, отправленной по каналам МИДа иностранным послам еще накануне отступления (11 ноября), говорилось о «временном», «вынужденном оставлении Омска» (проводились параллели с эвакуацией французского правительства из Парижа в 1914 году, когда правительство покинуло столицу, но войска и население ее отстояли). Подчеркивались «высокий моральный дух» войск и «крепнущая в народе ненависть» к «грубым узурпаторам власти – большевикам-интернационалистам». Все это считалось залогом грядущего «пробуждения национального чувства» и «победы над большевизмом». В официальных документах Российское правительство «спокойно взирало на будущее с полной верой в конечный успех» и «твердой уверенностью», что «оно доведет эту борьбу (с большевизмом. – В.Ц.) до победного конца».

Сохранялась еще и внешняя лояльность к покинувшему Омск правительству. За период с 15 по 20 ноября в поезд Верховного Правителя поступали телеграммы, письма, оптимистично оценивавшие перспективы Белого дела в Сибири и Приморье. Так, например, в полученном от Хабаровской городской думы сообщении говорилось, что «отход армии и даже оставление Омска не поколеблет власть… Страшен не большевизм, а общественное уныние, разброс сил». Дума, к обращению которой присоединились местные отделения Союза возрождения, кадетской партии и Славянского братства, призывала к «тесному объединению власти, героической удвоенной борьбе за Великую, Неделимую Россию, олицетворяемую Верховным Правителем России». «Весь Дальний Восток, являющийся ныне тылом армии, проявит величайшую выдержку и спокойствие, даст бойцов для спасения Отчизны»[11 - ГА РФ. Ф. 341. Оп.1. Д. 52. Лл. 23–24; Ф. 193. Оп.1. Д. 49. Л. 2.].

«Оптимальный» путь решения политических проблем в условиях единоличной власти, опирающейся на бюрократический аппарат, – это перемены в звеньях управленческой модели, персональные, кадровые перестановки в правительственных структурах. Данная тенденция отразилась в указе Верховного Правителя от 24 ноября 1919 г., принятом в г. Новониколаевске, где оказался поезд Колчака. Согласно ему Совет Верховного Правителя, так и не получивший четкого статуса, распускался. Взамен него создавалось Верховное Совещание в целях «преподания тех общих указаний по вопросам удовлетворения многообразных потребностей армии и управлению страной, которые должны внести строгую согласованность в действия представителей правительственной власти на местах и сосредоточить всю работу прежде всего на служении фронту». При утверждении указа Колчак ссылался на часть 2 ст. 3 «Положения об устройстве государственной власти в России», предоставлявшую ему право «принятия чрезвычайных мер для… водворения гражданского порядка и законности», и данный указ вводился в действие по телеграфу, до его опубликования Правительствующим Сенатом. «Чрезвычайная» обстановка требовала концентрации власти. Верховное Совещание создавалось на паритетных началах из представителей «фронта» и «тыла» – военной и гражданской власти. В него входили Главнокомандующий Восточным фронтом и его помощники, а также генерал-квартирмейстер при штабе Главковерха, председатель Совета министров и «основные» министры: военный, внутренних дел, иностранных дел, путей сообщения, финансов, снабжения и продовольствия. Полномочия новой структуры определялись одним пунктом: «разработка общих указаний по управлению страной, объединение деятельности отдельных ведомств и согласование ее с работой армии». Требовалось «сосредоточить всю работу прежде всего на служении фронту».

Указ о создании Верховного Совещания завершался требованием «полной законности в деятельности всех органов, как военной, так и гражданской власти… ограждения общественной безопасности, защиты личной собственности». В части форм взаимодействия военной и гражданской властей функция Верховного Совещания, в сущности, мало отличалась от прежнего Совета при Верховном правителе: по признанию Колчака, «этот орган никоим образом не может конкурировать с Советом министров, так как не располагает аппаратом и является лишь совещательным органом при мне»[12 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 15а. Лл. 2—13; Последние дни колчаковщины. ГИЗ. М.-Л., 1926, с. 134–135.].

Одновременно были опубликованы два обращения Колчака: «К населению Сибири» и, достаточно необычное, «К крестьянам». В первом подводился итог годичному правлению («год тому назад, приняв на себя тяжкий крест верховной власти»), отмечались успехи: «Наша армия… нанесла тяжкие удары большевикам, облегчив победное движение армий Юга и Севера России, ведущих свою боевую работу для одних и тех же целей, во имя этих же целей объединившихся под одним Верховным Главнокомандованием». Несмотря на это, признавались ошибки: «Теперь мы переживаем время отхода армий наших в глубь Сибири и вторжение красных банд, несущих беспредельную анархию, разорение и кровавую гражданскую войну». Заканчивалось обращение призывом «защищать себя, свои семьи, свое достояние с оружием в руках» и «немедленно вступать в ряды Русской Армии». Аналогичный призыв содержался и в обращении «К крестьянам». Поскольку острота земельных противоречий не была характерна для Сибири и Дальнего Востока, крестьянство привлекалось к защите белой власти перспективой «преимущественного представительства» в ГЗС.

Основной мотив обоих воззваний был патетически-эмоционален. «Я объявляю Родину нашу и все Российское Национальное дело в опасности, – провозглашал Колчак, – и во имя спасения ее призываю всех свободных граждан Сибири к оружию и немедленной помощи армии всем своим достоянием»[13 - Правительственный вестник. Иркутск, № 279, 25 ноября 1919 г.; № 280, 26 ноября 1919 г.; Голос тайги. Мариинск, № 1, 29 ноября 1919 г.]. Данные документы стали фактически последними официальными актами, подготовленными по инициативе и при непосредственном участии самого Верховного Правителя (хотя проект Верховного Совещания приписывался Иванову-Ринову). В них четко проводилась идея: «Тыл должен помогать фронту». Создание Совещания было принципиально верным политическим решением, направленным на «укрепление власти» в условиях, требующих большей оперативности руководства, однако оно не дало ожидаемых результатов. Структура оказалась неработоспособной по сугубо техническим причинам: министры заседали в Иркутске, штаб командующего фронтом был в Новониколаевске (город был взят РККА 13 декабря 1919 г.), а поезд с Верховным Правителем двигался по железной дороге к Красноярску. Видя происходящее «ослабление режима» оппозиция очень скоро стала требовать уже не структурных и персональных перемен, а смены всего политического курса. Дальнейшие распоряжения и указы принимались Правителем после их согласования с Иркутском и выражали, в значительной степени, требования сторонних политических групп и «деятелей общественности».

Новой столицей белой Сибири и белой России стал Иркутск. В отличие от Омска это был более крупный, более приспособленный к административным функциям город (губернский центр), хотя и удаленный от Европы, но близкий к государствам Азиатско-Тихоокеанского региона (прежде всего к Японии, США и Китаю). В довольно предвзятой оценке омского журналиста, активного деятеля Русского Бюро печати В. Н. Иванова (будущего советского писателя), в 1919 г. «все государственно-мыслящее осаживалось в Омске… вот почему бразды правления и в правительстве, и в общественности приняли по преимуществу Казань, Самара, чуть Пермь. Все… торгово-мыслящее предпочитало Новониколаевск. Солидные, тихие люди тянули на Томск, в тайгу, а все будирующее, протестующее и семитически-страстное скапливалось или в Иркутске с оттенком политическим, либо в Харбине – с нюансом спекулятивным». Правительство выехало в Иркутск 10 ноября 1919 г. и сравнительно быстро прибыло туда 18 ноября (в годовщину «омского переворота»). Однако не все структуры аппарата должны были переехать в Прибайкалье. В Иркутск переезжали Правительствующий Сенат, Министерства просвещения, финансов, путей сообщения, МВД и Союз городов. В Томск (центр сибирской высшей школы и Томской епархии) – соответствующий отдел минпроса и Управление по делам вероисповеданий. Во Владивосток (ближе «к морю» и «загранице») – кредитный отдел минфина и Комитет заграничной торговли. Наконец, в Читу, к атаману Семенову, – Главное управление казачьих войск, «конференция и все другие казачьи учреждения». Подобная рассредоточенность, очевидно, диктовалась не только ограниченными возможностями размещения правительственного аппарата, но и стремлением к децентрализации, «приближением» власти к непосредственным интересам и запросам тех или иных хозяйственных, социальных, религиозных структур. Роковая для Белого дела эвакуация Омска еще не признавалась таковой. Политический курс Российского правительства не прерывался, но продолжался бы в новых условиях. В действительности все оказалось иначе.

Эвакуационные мероприятия должны были контролироваться специально созванным Совещанием представителей ведомств по эвакуации и устройству служащих правительственных учреждений во главе с Главноуполномоченным МВД по эвакуации В. Ф. Рыбаковым. Первый опыт вывоза гражданских учреждений из прифронтовой полосы появился еще в июле – августе 1919 г., во время отступления Восточного фронта на Урале и в Предуралье. Очевидно, в расчете на стабилизацию фронта правительственные структуры (в частности, уездные и губернские отделы МВД, Министерства земледелия, Министерства финансов) эвакуировались из Пермской, Екатеринбургской, Тобольской губерний в последнюю очередь. Одними из первых в эшелонах, отправлявшихся на Восток, выезжали служащие земского и городского самоуправления, народного просвещения и даже кооперативных контор, хотя им, в силу специфики деятельности, не грозили репрессии со стороны наступавшей Красной армии, а их помощь местному населению, при перемене власти, могла быть существенной. Они вывозились в Прибайкалье, Забайкалье и даже еще далее – на Дальний Восток. Показательно, что ко времени прибытия в Иркутск Совета министров Российского правительства из намеченных для его размещения 12 зданий в центре города несколько из них оказались заняты Обществом потребителей Забайкальской железной дороги, Правлением Пермского потребительного общества, Комиссией по расследованию деятельности Монгольской экспедиции по заготовке мяса и шерсти, эвакуированными учреждениями из Пермской, Уфимской, Оренбургской губерний.

Пропускная способность Транссиба (двухпутной магистрали) оказалась недостаточной для эвакуации всех органов управления. Правительственные структуры как местного, так и центрального (омского) аппарата, отправлялись с нарушениями графика движения, задерживались на крупных станциях. Вне очереди, по второму пути (предполагалось, что по нему должны продвигаться только ремонтные и санитарные поезда-летучки) были отправлены литерные составы с Верховным Правителем и золотым запасом. Недостаток перевозочных средств приводил нередко к составлению смешанных поездов, в которых «повагонно» размещались чиновники тех или иных ведомств, их семьи, делопроизводственная и бухгалтерская документация, беженцы, торговые и банковские работники, воспитанники учебных заведений и т. д. (по принятым Главноуполномоченным МВД нормам в вагоне размещалось, «по возможности», 25 человек, но на практике это постоянно нарушалось). В одном из таких составов находилось, например, Оренбургское войсковое правительство. Решение об эвакуации Омска было принято слишком поздно, и наладить должную связь между отдельными структурами оказалось технически невозможно. Хаотичность проводимых мероприятий усугублялась т. н. «деэвакуацией» (возвращением правительственных учреждений из-за якобы улучшения на фронте). Так, в начале октября 1919 г. из Петропавловска в Верхнеудинск выехали уездная земская и городская управы и съезд мировых судей, в Красноярск – отделение Государственного банка, в Читу – служащие Управления государственных имуществ, в Новониколаевск – уездная милиция, а в Сретенск – все петропавловские учебные заведения. Но уже 26 октября, накануне вступления в Петропавловск частей РККА, в него вернулись земская и городская управы, почтовые и банковские чиновники и, что оказалось роковым решением, семьи местных милиционеров.

Несмотря на намерения сохранить максимально возможный темп правительственной работы даже «на колесах» (в частности, Русское бюро печати собиралось издавать «походную» газету и информационный листок, для чего был подготовлен специальный вагон-типография), значительная часть правительственного аппарата оказалась неработоспособной в первые же дни после эвакуации Омска. Многодневные простаивания в «ленте» железнодорожных эшелонов, в условиях острого недостатка воды, топлива и продовольствия, приводили к гибели сотен людей. Страшные, трагические страницы истории эвакуации Омска, Великого сибирского «Ледяного похода» еще недостаточно изучены в истории гражданской войны и заслуживают, несомненно, отдельной книги…

Для самого же Колчака наступал своеобразный военно-походный, или «эшелонный», период управления. Его специфика заключалась в том, что, покинув Омск накануне его падения (12 ноября), Верховный Правитель на пути до Красноярска еще сохранял определенную связь с «фронтом», с войсками, отступавшими на Восток, но фактически потерял контакт с «тылом», с правительством. После «Красноярской катастрофы», в результате которой большинство частей Восточного фронта погибло в окружении Красной армии и местных партизан, Колчак утратил связь и с армией. По мнению генерал-лейтенанта Д. В. Филатьева (начальника отдела снабжения при Главковерхе), именно указ о создании «мертворожденного» Верховного Совещания «устанавливал управление страной из поездов», «при помощи совещаний по телеграфу». Не обладая достаточным политическим опытом, Колчак оказался под воздействием различных групп и «деятелей», предъявлявших ему требования, подчас взаимоисключающие. Трагедия власти, по оценке Гинса, заключалась в «невозможности согласовать управление страной, так как правительство, состоявшее из Верховного Правителя и Совета министров, оказалось в это время разорванным на части» и «ни первый, ни второй не могли ничего решить окончательно»[14 - ГА РФ. Ф. 4669. Оп.1. Д. 4. Лл. 34–36 об.; 66–67 об.; 75; Д. 23. Лл. 1–4; Гинс Г. К. Указ. соч., с. 458; Филатьев Д. В. Катастрофа Белого движения в Сибири. 1918–1922. Впечатления очевидца. Париж, 1985, с. 96; Иванов В. Н. В гражданской войне. Харбин, 1921, с. 17–18.]. Драматизм положения Правителя и правительства усугубляла постоянно меняющаяся политическая конъюнктура и ухудшавшееся положение на фронте. В решающие для судьбы Белого движения дни Великого сибирского «Ледяного похода» от власти требовалась скорее не «гибкость», а решительность и твердость, чем она не обладала.

Будучи в Иркутске, Российское правительство оказалось в сфере влияния социал-демократических настроений и группировок. В той или иной мере все они находились в оппозиции существующей власти. Сам управляющий губернией П. Д. Яковлев был бывшим политическим заключенным. По воспоминаниям близкого соратника Колчака, главы Морского ведомства контр-адмирала М. И. Смирнова, «губернская земская управа и городская дума, состоящая исключительно из социалистов, настроены оппозиционно…, но… в составе социалистов нет крупных людей, все они политиканы и только ссорятся между собой». В своих рапортах Вологодскому иркутский губернатор Яковлев постоянно подчеркивал, что «для спасения от новых потрясений» важно тесное сотрудничество с «общественностью»[15 - ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 473. Лл. 1–2; Ф. 195. Оп.1. Д. 30. Лл. 1–5.]. Именно Яковлев одним из первых озвучил на заседании Совета министров программу необходимости «отречения Верховного Правителя, смены его правительства и высшего военного командования; переход от военного к гражданскому управлению страной в рамках не всероссийских, а только сибирских, и, наконец, созыв Земского Собора». В своих заявлениях он был не одинок. Управляющего губернией поддержало губернское земство, утвердив на своем собрании 7 июля 1919 г. резолюцию, в которой фактически осуждался «переворот 18 ноября», говорилось о падении авторитета Российского правительства среди ведущих мировых держав и о восстановлении доверия к власти только путем «созыва Земского Собора как представительного органа на территории, освобожденной от большевиков, и как переходной ступени к Учредительному Собранию». Оппозиционность Иркутска усиливалась и за счет многочисленных, эвакуированных сюда с Урала и из Западной Сибири земских, городских служащих, работников кооперации. Многие из них выражали явное недовольство «провалами политики Колчака»[16 - Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. Катастрофа. Белград, 1931, с. 62–63; ГА РФ. Ф. 4669. Оп.1. Д. 4. Лл. 66–67 об.].

Переезд в Иркутск для правительства стал «поворотным событием». В опубликованной сразу же после прибытия декларации Совета министров говорилось: «Предстоящая работа правительства немыслима вне самой тесной связи с широкими прогрессивными кругами общества, хотя бы их взгляды и не всегда совпадали с взглядами власти… В сотрудничестве правительства и общественности будут познаны обоюдные ошибки… Осуществление того, что не может быть претворено в действительность силами одной власти, будет проведено в жизнь при активном содействии общества»[17 - ГА РФ. Ф. 176. Оп.5. Д. 245. Л. 236; Правительственный вестник. Иркутск, № 279, 25 ноября 1919 г.]. Развернутую программу преобразований предлагал Гинс, давший интервью «о задачах власти» после приезда Совета министров в Иркутск. В нем говорилось как о текущих проблемах (разрешение неотложных задач в области обеспечения денежными знаками, продовольственного снабжения, реорганизации транспортных перевозок, борьбы с эпидемиями), так и о «проблеме укрепления власти», решение которой представлялось Управляющему делами Совмина в «объединении в кабинете всех активных сил и созыве народного представительства». Из предполагаемых перемен Гинс выделял следующие: «В Совет министров должны войти люди земства, казачества, промышленности и других групп населения»; «Совет министров – не парламентский кабинет, он составлен исключительно по деловым основаниям, а не на партийной коалиции…, но сейчас более пригоден принцип смешанный…, за счет сокращения числа министров может быть введено в Совет министров несколько членов Совета без портфеля из числа влиятельных общественных деятелей»; «остается приблизить власть к населению, увеличив число ее представителей на местах и созвав крестьянские съезды»; «сферы действия военных и гражданских властей должны быть точно разграничены: гражданская власть должна приспособиться к выполнению более широких функций»[18 - Правительственный вестник. Иркутск, № 280, 26 ноября 1919 г.; Гинс Г. К. Указ. соч., с. 447–449.]. Так, с первых дней «иркутского периода» Российское правительство декларировало готовность не только к персонально-структурным переменам, но и к изменению основных направлений внутренней и внешней политики, и, возможно, радикальным уступкам ради усиления взаимодействия власти и общества. Но поскольку «общественность» была в большинстве своем оппозиционной, то «сотрудничество» с ней вскоре привело к критическим последствиям.

Следующим событием, связанным с «переменой курса», стала отставка премьера. П. В. Вологодский дважды в течение 1918–1919 гг. (после «переворота» 18 ноября и в мае, в момент правительственных разногласий о назначениях на должности министров внутренних, иностранных дел и юстиции) заявлял о своих намерениях уйти с должности главы Совета министров. В ноябре, когда рассуждения о «смене курса», создании т. н. «правительства солидарности» с участием в его составе представителей оппозиции потребовали реального воплощения, необходимость отставки стала ясной для Вологодского, и ранее не «цеплявшегося за власть». После обсуждения политической ситуации на заседании Совета министров 20 ноября было решено отправить телеграммы Колчаку, что и сделали Гинс и сам Вологодский. В обеих телеграммах необходимость отставки объяснялась следующими факторами: продовольственный и финансовый кризисы, поражения на фронте, недоверие к власти со стороны населения («все призывы власти к обществу о помощи армии, об участии в санитарном деле встречаются холодом и безразличием»). Разрешение кризиса намечалось двумя способами – усилением самостоятельности председателя Совета министров в кадровой политике («предсовмину должно быть предоставлено составить новый кабинет с безусловными полномочиями, заменить министров новыми лицами, сократить число министров») и «привлечением в кабинет влиятельных общественных деятелей» («устранение непопулярных лиц и замена их деятелями, объединение которых в кабинете знаменовало бы согласованность всех общественных сил»). Определенные сомнения со стороны Совмина высказывались по поводу образования, «в чрезвычайном порядке» Верховного Совещания: «Над Советом министров создавалось новое верховное учреждение в весьма сомнительном составе с засильем военных властей»[19 - Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с., 126–127; A Chronicle of the Civil War in Siberia… Ор. Cit. vol. 1, с. 330–334; Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Т. 2. с. 450–457.]. В ходе переговоров с Вологодским Колчак согласился с его отставкой и предложенным планом укрепления полномочий Совмина, отметив при этом важность своего решения о создании Верховного Совещания как структуры, необходимой для текущей военно-политической работы.

Добровольная отставка Вологодского способствовала временной консолидации правительства, но не разрешила общего политического кризиса. Бывший премьер был назначен председателем Комиссии по подготовке выборов в Национальное Собрание, хотя первоначально эту должность должен был принять Н. В. Чайковский, уже выехавший из Парижа, где он работал в составе Русского Политического Совещания. С 23 ноября преемником Петра Васильевича стал министр внутренних дел В. Н. Пепеляев. Еще в мае 1919 г. Вологодский не поддерживал идеи назначения Пепеляева на должность министра, мотивируя это его «грубостью», «надменностью» в отношениях с подчиненными и «правыми» взглядами[20 - A Chronicle of the Civil War in Siberia… Ор. Cit. vol. 1, с. 243.]. Но осенью ситуация изменилась. Фигура Виктора Николаевича Пепеляева импонировала своей молодостью (ему было 37 лет), энергичностью, определенным авторитетом среди «общественности» (правда, кадетской, а не социал-демократической, так как Пепеляев возглавлял Восточный отдел партии народной свободы) и связями с военными кругами (младший брат нового премьера, Анатолий, был популярным в Сибири генералом – командующим 1-й (бывшей Сибирской) армией Восточного фронта). Пепеляев родился в г. Нарыме Томской губернии, окончил юридический факультет Томского университета и преподавал историю в гимназии. Его политическая деятельность началась с избрания депутатом IV Государственной Думы от Томской губернии и вступления в ряды кадетской партии. С началом Великой войны он стал активным деятелем Земгора, а 1917 год принес ему первый, хотя и небольшой (с марта по май), опыт правительственной работы в должности комиссара Временного правительства в Кронштадте. Молодой кадетский политик стал участником Совещаний бывших депутатов Государственной Думы и Государственного Совета и с лета 1917 г. сблизился с военными структурами, поддерживавшими выступление генерала Корнилова, а затем возглавил военный отдел («военку») кадетской партии. Как и многие его товарищи по партии, Пепеляев после октября 17-го работал в составе Всероссийского Национального Центра (ВНЦ), ведя сперва подпольную работу в Петрограде и Москве. В августе 1918 г. он выехал в Сибирь по указанию Центра и вскоре возглавил Восточный отдел кадетской партии. Как уже отмечалось, накануне «омского переворота» Пепеляев выступал с заявлениями о необходимости поддержки единоличной власти и в конце ноября 1918 г. перешел на работу в МВД, а с мая 1919 г. занял должность управляющего Министерством. По оценке его коллеги в составе Совмина И. И. Сукина, у Пепеляева было «рыцарское отношение к национальной идее и Верховному Правителю… он отличался редкой политической честностью». На протяжении 1919 г. Пепеляев считался выразителем «правых взглядов», сторонником восстановления монархии посредством военной диктатуры. Аналогичные оценки давал Пепеляеву генерал для поручений Ставки Главковерха генерал-майор М. А. Иностранцев: «Принадлежа к партии кадетов, он отличался едва ли не наибольшей работоспособностью из всех министров Колчака и порученное ему министерство устроил, насколько было возможно, по условиям тогдашней сибирской обстановки, весьма удовлетворительно». Хотя Иностранцев замечал также, что «особенной широтой государственных взглядов он, по-видимому, не отличался»[21 - ГА РФ. Ф. 5960. Оп.1. Д. 1а. Л. 91; Наша газета. Иркутск, № 3, 29 ноября 1919 г.; Сукин И. И. Указ. соч., с. 428.].

Смена лидера неизбежно повлекла за собой и смену «команды». Состав Совета министров, по предложению Пепеляева, был обновлен за счет приглашения чиновников, обладавших определенным политическим и деловым авторитетом, приехавших в Иркутск с Юга России и из-за границы. Потомок известного московского мецената, создателя знаменитой «картинной галереи», бывший председатель Московского биржевого комитета и Главного экономического комитета 3-го состава Временного правительства, участник работы Русского Политического Совещания в Париже и министр торговли и промышленности в составе Российского правительства С. Н. Третьяков стал заместителем председателя Совета министров и управляющим Министерством иностранных дел (министром по-прежнему считался проживавший в Париже Сазонов). Бывший председатель Тверского комитета Союза городов, один из создателей ВНЦ, член Государственного Экономического Совещания А. А. Червен-Водали стал вр. и. о. управляющего Министерством внутренних дел. Еще один член ВНЦ, бывший глава Товарищества торговли мануфактурой, член Центрального военно-промышленного комитета и также делегат Экономического Совещания П. А. Бурышкин, принял должность министра финансов. 29 ноября Сукин, Л.В. фон Гойер (министр финансов, преемник И. Михайлова с августа 1919 г.) и Тельберг оставили свои посты. Министерство продовольствия и снабжения расформировывалось, а Министерства морское и труда, торговли и промышленности понижались до статуса управлений. Главой последнего стал товарищ министра, энес, алтайский кооператор и член Сибирской Областной Думы А. М. Окороков. Бывший товарищ министра юстиции, председатель Барнаульского окружного суда А. И. Морозов стал министром юстиции. Последний состав колчаковского правительства, наконец, окончательно преодолел свой «провинциализм» и персонально становился общероссийским, несмотря на то что Н. И. Петров (министр земледелия), Л. И. Шумиловский (глава управления труда) и Г. К. Гинс (управляющий канцелярией Совета министров) сохранили свои посты. Близость ведущих фигур Совмина к ВНЦ, к кадетской партии, их связь с белым Югом, казалось, должны были способствовать консолидации Белого движения. Однако с точки зрения «деловой работы» Совет министров оказался расколотым. Авторитетные в политических сферах Зарубежья и белого Юга деятели были «приезжими» для Сибири и не смогли быстро адаптироваться к новой обстановке. Психологически они противопоставлялись оставшимся министрам и становились ответственными за все предстоящие неудачи и ошибки.

Показательно, что принятие должности премьера не стало неожиданным для Пепеляева. Гинс вспоминал о своих переговорах с Пепеляевым во время переезда из Омска в Иркутск, когда глава МВД «горел желанием демократизировать курс правительства, подчинить себе военные власти, а впоследствии добиться выезда Верховного Правителя из Сибири…, привлечь в правительство Колосова, известного эсера, и поднять опять бело-зеленый флаг»[22 - Гинс Г. К. Указ. соч., с. 450.]. На последнем заседании Совмина, под председательством Вологодского, 24 ноября Пепеляев огласил свою программу реформ. Она сводилась к «управлению страной только через министров, приглашаемых по свободному выбору председателем Совета министров и утверждаемых Верховным Правителем», «отказу от военного управления страной», «расширению прав» ГЗС (наделением его законодательными функциями), «приближению власти к народу, сближению с оппозицией и объединению всех здоровых сил страны», а также «полному невмешательству в сферу гражданского управления страной, вверенной Совету министров, учрежденного при Верховном Правителе Верховного Совещания, функции которого должны быть ограничены функциями Совещания по обороне». Отдельно выделялись «сближение с чехословаками», «всяческая поддержка добровольческого движения» и «уменьшение чиновного персонала министерств»[23 - ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 245. Лл. 256–257; Наша газета. Иркутск, № 3, 29 ноября 1919 г.; La Cause Commune. Общее дело, Париж, № 63, 25 декабря 1919 г.]. В сущности, Пепеляев стремился точно соответствовать пунктам 4 и 5 «Положения о временном устройстве государственной власти» (т. н. Конституции 18 ноября 1918 г.), согласно которым «все проекты законов и указов рассматриваются в Совете министров и, по одобрении их оным, поступают на утверждение Верховного Правителя», и «все акты Верховного Правителя скрепляются Председателем Совета министров или Главным Начальником подлежащего ведомства». Вспомним, что нарушение данного пункта Колчаком, пытавшимся расширить полномочия своего Совета, вызвало правительственный кризис в августе 1919 г.[24 - Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с. 130–131.].

Глава 4

Проблемы перестройки аппарата управления заключались в том, что еще в конце 1918 г., в развитие «Конституции 18 ноября», не было принято необходимых подзаконных актов, регламентирующих полномочия Совета министров применительно к специфике гражданской войны. Статус Совета министров продолжал определяться исходя из «Учреждения Совета министров» (Св. Законов. Т. 1., ч. 2, изд. 1906 г.) и «Положения о Совете министров» 1916 г., в которых не учитывались вопросы образования независимой законодательной власти в белой Сибири, необходимости совмещения законодательной и исполнительной функций в правительстве. Это попытался исправить новый премьер, предложив проект «Положения о Совете министров». Согласно этому документу (см. приложение № 1) Совет объявлялся структурой, призванной утверждать «все законодательные предположения», «предварительно рассматривать акты Верховного Управления», «направлять и объединять действия главных Начальников Ведомств по предметам высшего государственного управления». Можно отметить, что еще при Вологодском (в конце октября 1919 г.) Совет министров, ввиду готовящейся эвакуации Омска, упростил порядок принятия решений, определив момент вступления в силу всех законодательных актов без их «обнародования Правительствующим Сенатом», а сразу же после «распубликования сих актов в официальной части «Правительственного вестника». Наконец, 7 ноября 1919 г. «в исключительных случаях», обусловленных «переездом Совета министров в Иркутск и затруднительностью сношений» было решено принимать «постановления по вопросам внутреннего управления, не затрагивающих основ государственного строя» и без их окончательного утверждения Верховным Правителем. Правда, подобные полномочия считались временными, до момента приезда Правителя в «новую резиденцию Правительства из действующей армии»[25 - Правительственный вестник. Омск, № 276, 7 ноября 1919 г.].

Тем не менее статус председателя Совета министров заметно укреплялся. Пепеляев фактически становился самостоятельной фигурой, независимым «помощником Верховного Правителя по гражданской части». Предполагалось, что он может приостанавливать, отменять, а равно и утверждать собственным решением законодательные акты, выступать с законодательной инициативой в Государственном Земском Совещании. Вся кадровая политика находилась в ведении премьера, составлявшего список министров и подававшего его на утверждение Верховному Правителю. Существенным «перекосом» в сторону преимуществ гражданской власти над военной было предложенное Червен-Водали право министров участвовать в обсуждении стратегических планов Ставки и право обязательного одобрения Совмином кандидатуры командующего фронтом[26 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 25. Лл. 1–2; Ф. 5881. Оп.1. Д. 473. Л. 3; Правительственный вестник. Иркутск, № 292, 12 декабря 1919 г.].

Правительственные переформирования должны были затронуть и систему подведомственных министерствам структур. Многочисленные, созданные в течение 1918–1919 гг. Советы, Совещания и Комитеты, построенные на основах межведомственного сотрудничества и представительства различных коммерческих, научных и общественных кругов, должны были уступить место двум структурам – «Политическому Совету» и «Комитету экономической политики» из ведущих министров; таким образом как бы «разделялись» политические и экономические вопросы. Сохранял свое положение «Комитет по обеспечению законности и порядка в управлении», созданный еще в июне по инициативе Тельберга. Укреплялась коллегиальность при обсуждении решений, что не умаляло, однако, роли премьера: «никакая, имеющая общее значение мера управления не может быть принята Главными Начальниками ведомств помимо Совета министров». Назначение на должности 3-го и 4-го класса (бюрократическая элита) контролировалось Совмином. Отпуск кредитов по «специальным узаконениям», «сверхсметные кредиты» на незначительные суммы также предполагались в компетенции обновленного правительства. Вводились должность Заместителя Председателя Совета министров (с правами равными Председателю), весьма необходимая, как показали последующие события, для работы в условиях отсутствия премьера. Вводились также должности членов Совета министров, имевших равные с министрами права и ответственных за реализацию отдельных ведомственных проектов. Что же касается самого Верховного Правителя, то проектом Пепеляева его деятельность сводилась к утверждению предлагаемых премьером министров, подписанию принятых Совмином законов и «председательствованию» на заседаниях правительства. Более того, «в обстоятельствах чрезвычайных» Председатель Совета министров мог принимать «быстрые и решительные меры», о которых информировал Верховного Правителя уже «постфактум»[27 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 25. Лл. 1–4, 5, 7, 9.].

По существу, Совет министров, в том виде, как это предполагалось Пепеляевым, должен был стать, вероятно, наиболее полномочной структурой исполнительной власти из всех правительственных моделей, существовавших в различных фронтах и регионах Белого движения на протяжении гражданской войны. В случае реализации проекта Совмин становился централизованной структурой, наделенной правами решения практически всех вопросов внутренней и внешней политики, законодательной инициативы, а также контроля за исполнением принятых законодательных актов. Расширение полномочий Совета министров вписывалось в принципиально новую формулу власти, суть которой точно выразил Третьяков в своей речи на последнем заседании Государственного Экономического Совещания (8 декабря 1919 г.). Перефразируя известную фразу, сказанную еще в Государственной Думе В. Д. Набоковым, – «власть исполнительная да подчинится власти законодательной», Третьяков заявил: «В области управления власть военная да подчинится власти гражданской». Несколькими днями раньше в интервью перед иркутскими журналистами он отметил, что «деятельность нового правительства будет основана исключительно на лояльности и доверии. Политические интриги, борьба партий и личностей больше не могут быть терпимы». Характерно, что Третьяков еще в октябре 1919 г., угрожая своей отставкой с поста министра торговли и промышленности, писал Вологодскому: «Мы должны знать всю правду о положении на фронте, мы должны быть в курсе предположений высшего (военного. – В.Ц.) начальства, мы обязаны взвесить и обсудить эти предположения»[28 - ГА РФ. Ф. 196. Оп.2. Д. 4. Л. 8; Наша газета. Иркутск, № 12, 12 декабря 1919 г.; La Cause Commune. Общее дело. Париж, № 63, 25 декабря 1919 г.].

Конечно, времени для реализации предполагаемых реформ катастрофически не хватало. Счет для Российского правительства шел уже не на месяцы, а буквально на сутки и часы. Положение на фронте еще оставляло небольшие надежды на перемены к лучшему. В начале декабря предполагалось не допустить продвижение 5-й советской армии дальше Новониколаевска, укрепить воинские части за счет призыва в ряды добровольческих «дружин самоохраны» и организации т. н. «Народного ополчения» (из добровольцев и мобилизованных старших возрастов под контролем органов земского и городского самоуправлений). Здесь проявилась идея создания боевых единиц, способных выразить «единство» фронта и тыла, продемонстрировать «национальное сопротивление большевизму». Еще до эвакуации Омска, в августе – ноябре 1919 г., эту же задачу преследовало формирование дружин Святого Креста и Зеленого Знамени. В них сочетались религиозное движение (православных христиан и мусульман) и гражданская инициатива (запись проводилась на добровольных началах, за счет привлечения беженцев из Поволжья и Урала, горожан и зажиточных крестьян Красноярской и Иркутской губерний).

В духовном окормлении движения главная роль принадлежала православным иерерхам Урала и Сибири: архиепископу Омскому и Павлодарскому Сильвестру, епискому Уфимскому и Златоустовскому Андрею. Впервые идея создания дружин была высказана еще в феврале 1919 г. в «Обращении ко всем истинным патриотам России» подпоручика Е. М. Саратовцева (опубликовано в журнале сибирского казачества «Иртыш»). В нем говорилось: «Братья! Создайте воинскую часть, которая была бы образцом для армии в смысле обладания высокими положительными качествами и состояла бы исключительно из людей высоконравственных, честных и религиозных. Пусть эта часть называется 1-й Всероссийской Христианской дружиной. Она в сотрудничестве с другими частями войск должна будет настойчиво добиваться скорейшего освобождения Церкви и Отечества от насильников и вообще от всех врагов, как явных, так и тайных… Эта же самая дружина должна будет побуждать к дружной и сплоченной работе для восстановления разрушенного войной и внутренними неурядицами государственного (народного) хозяйства, дабы спасти родину от экономической зависимости извне». Почин молодого офицера поддержал епископ Уфимский Андрей. В газете «Возрождение» он писал: «Находя Ваш проект организовать новые воинские части по орденскому принципу вполне полезным для нравственно-исстрадавшейся Родины, требующей духовного обновления, я от всей души благословляю Вас начать это Святое Дело». Однако эта же идея не нашла поддержки у Главного священника армии и флота протоиерея Александра Касаткина. Он полагал, что поскольку «в каждом полку имеются священники, пользующиеся высоким авторитетом и зарекомендовавшие себя в деле учительства и нравственного влияния с самой лучшей стороны; Богослужения не только совершаются, но и посещаются воинскими чинами весьма усердно; молитвы утренние и вечерние введены», поэтому «говорить о создании каких-то новых частей на принципах религиозности, нравственности, любви к Родине и уважения к дисциплине не только излишне, но и вызывает чувство обиды за нашу доблестную армию, которая так ярко проявляет и в своей жизни, и в борьбе с неприятелем эти высокие христианские и гражданские принципы» (рапорт от 2 апреля 1919 г.)[29 - Сибирская Речь. Омск, № 78, 11 апреля 1919 г.; Иртыш. Голос Сибирского Казачьего Войска. Омск, № 6, 1919, с. 11–12.].

Тем не менее реализация идеи о создании воинских частей, построенных на основах борьбы с «безбожным Интернационалом», начала осуществляться в белой Сибири осенью 1919 г., при активной поддержке генерала Дитерихса. «Торгово-промышленный класс» призван был оказывать поддержку новым формированиям, что выразилось преимущественно в обращениях Всероссийского Совета съездов торговли и промышленности. Аналогичные тенденции существовали и в других белых регионах. Иррегулярные, по существу, подразделения были созданы в 1919 г. и в Северной области в виде «Национального ополчения». Большое значение в подготовке добровольческого движения имела также деятельность приват-доцента Пермского университета Д. В. Болдырева, выступавшего за начало «Священной войны», «крестового похода» против «иноплеменных поработителей Отечества». Общее руководство формированием Дружин Святого Креста и Зеленого Знамени осуществлялось бывшим активным деятелем Союза офицеров армии и флота, сподвижником генерала Корнилова генерал-лейтенантом В. В. Голицыным и Болдыревым. Духовное окормление выполнял митрофорный протоиерей Петр Рождественский. Он же стал председателем Братства по организации дружины Святого Креста и Зеленого Знамени памяти Патриарха Московского Гермогена. Численность дружин в разных городах колебалась от нескольких десятков до нескольких сот добровольцев. Они формировались практически везде: от Иркутска до Петропавловска, Ишима и Тобольска, а их общая численность достигала 6 тысяч человек. «Крестоносцам» предстояло не только численно укрепить ряды поредевших частей, но и вдохнуть в них порыв, волю к борьбе, стать примером жертвенности тыла фронту во имя общей победы[30 - Сибирская Речь. Омск, № 207, 23 сентября 1919 г.; Русское дело. Омск, № 4, 9 октября 1919 г.; № 18, 26 октября 1919 г.; № 19, 28 октября 1919 г.].

С ярким призывом «К населению» обратился «патриарх областничества», «почетный гражданин Сибири» Г. Н. Потанин: «К оружию, граждане! Банды большевистские у ворот. Нет, они уже сломали ворота, озверевшие, озлобленные, беспощадные, в крови и огне, ворвались в родную Сибирь. Наши войска, наши защитники, сыновья, мужья, отцы изнемогают в усилиях сдержать их… Сдержать или умереть? Иного выхода нет. Мы все это должны сознавать, должны дружно откликнуться на призыв правительства идти в ряды защитников Родины». Активным «пропагандистом» идеи добровольческого движения стал и сам Пепеляев. 7 августа 1919 г. он выступил в Тобольске на собрании представителей местной администрации, городского и земского самоуправлений, кооперативов. Речь начиналась горькой констатацией факта: «Вы хотите знать правду. Вы ее услышите. Положение на фронте чрезвычайно серьезное – армия, которая раньше героически шла вперед, ныне под давлением противника отходит». Однако уверенность в победе сохранялась потому, что «успехи или неуспехи на нашем фронте нельзя рассматривать изолированно, – ведь генерал Деникин продолжает движение вперед» («поход на Москву». – В.Ц.). Но и самообольщаться не приходилось: «Надеяться можно только на самих себя, и живую силу в тылу надо создавать нам самим. Союзники живой силой нам не помогут. Материальная же помощь будет продолжаться… Нужно широкое добровольческое движение». Эти слова подтверждались опытом борьбы с партизанским движением в Енисейской и Иркутской губерниях. В рапортах и докладах в МВД (апрель – май 1919 г.) часто отмечалась «организация дружин из цензовых элементов», «из старожилов», «добровольцев из золотопромышленников», бывших «целиком на стороне правительства». Призыв к «самомобилизации» соседствовал у Пепеляева с ответом на критику правительственного курса: «Правительство уверено в возможности борьбы и будет ее вести, но она будет успешна только тогда, когда помощь общества будет действительной… Требуют, чтобы правительство было демократичным… Кто говорит, что правительство реакционное, тот лжет. Правительство знает, что грехи прошлого нельзя и невозможно повторять. Оно вообще хочет опираться на все население. При этом надо знать, конечно, что часть тех, кто предъявляет из глубокого тыла к правительству неисполнимые требования, просто хочет ослабления борьбы. Работа их на руку большевикам. Поэтому правительство ставит… своей первой задачей объединить государственно-мыслящие, вернее сказать, государственно-действующие элементы». Пепеляев жестко завершал свое выступление: «Перед нами выбор. Растерянность, паника, анархия и гибель всего – или соединение всех сил для отпора и спасения страны. Выбор ясен!»

Сформированные в сентябре – октябре 1919 г. добровольческие дружины получили благословение архиепископа Омского и Павлодарского Сильвестра. 26 октября 1919 г. Братством Святителя Московского Гермогена в омском городском театре было организовано торжественное собрание, на котором выступили Колчак и иерархи православной церкви. Адмирал отметил начало нового этапа в развитии «добровольчества»: «Добровольческое движение возникло в России одновременно с победой большевизма и развалом старой Русской армии. Возникло в России добровольчество сначала на Юге, где вокруг истинных сынов Родины – генерала Алексеева, память которого мы недавно чтили, и его сотрудников, генералов Корнилова и Деникина, образовались отряды, превратившиеся ныне в мощные армии (15 ноября было решено отмечать в качестве памятной даты – дня рождения Добровольческой армии. – В.Ц.). На Востоке добровольчество возникло иначе. Здесь оно связано с выступлением братского нам чешского народа, причем добровольческие силы пополнялись преимущественно беженцами, на себе испытавшими гнет большевизма. Ныне добровольчество возникает уже в среде сибирского населения и на новой основе, под лозунгом Святого Креста и Зеленого Знамени. И это естественно. Ведь что такое большевизм? Большевизм в его практической сущности – это социализм, доведенный до абсурда, построенный на противоречиях, ведущих к отрицанию национальности и религии. Но нет национальности без религии, поэтому большевизм интернационален и атеистичен. Возрождение государства идет поэтому всегда путем пробуждения национального чувства и подъемом чувства религиозного. Великий Русский народ не может погибнуть. Не раз наша Родина переживала тяжкие времена; и ныне Россию спасет идея религиозная, идея Креста. Мы переживаем небывалое, поистине историческое событие: враждовавшие прежде Крест Христов и Полумесяц теперь соединились, чтобы вместе ринуться на борьбу с атеизмом большевизма. И Крест, и Полумесяц победят. Я приветствую добровольцев, которые идут восстановлять нашу Родину». Обращаясь к историческим примерам из эпохи крестовых походов, Колчак напомнил слова, сказанные на Церковном соборе в Клермонте: «Так хочет Бог». «Добровольчество потому у нас возникло, что так хочет Бог. А раз это так, я уверен, что мы победим»[31 - ГА РФ. Ф. 193. Оп.1. Д. 40; Правительственный вестник. Иркутск, № 285, 2 декабря 1919 г.; Сельская жизнь. Красноярск, № 71, 10 декабря 1919 г.; № 48, 20 сентября 1919 г.; Русская армия. Омск, № 176, 16 августа 1919 г.; № 224, 17 октября 1919 г.; Русское дело. Омск, № 19, 28 октября 1919 г.].

20 сентября с обращением к «Верующей пастве Церкви Енисейской» обратился епископ Енисейский и Красноярский Назарий, также отметивший духовные перемены в общественной жизни: «Не монархия, не республика, не тот или другой политический, социальный или экономический строй стоит теперь перед нами, а стоит Россия, стоит Родина, хранимая в воспоминании во всем своем величии, а теперь опозоренная, умаленная, ограбленная, разрушенная. Настал последний час, когда решается вопрос быть или не быть нам, когда будущее смотрит нам в глаза так грозно и страшно… Ныне великое испытание, может быть, последнее испытание наличия и твердости нашей веры. Во что бы то ни стало мы должны сохранить ее, и путь к этому один – путь сознания своей греховности, своей жизни, путь слез, покаяния и молитвы перед Богом». А 4 и 9 декабря по благословению вр. управляющего Иркутской епархией епископа Киренского Зосимы в Иркутске прошли крестные ходы, в городских храмах служились молебны Божией Матери и Святителю Иннокентию Иркутскому. Прихожане призывались к покаянию и молитве о даровании победы белому воинству. Но как далеко оказалась полная страстей политическая борьба, разворачивавшаяся в эти дни в Прибайкалье, от призывов к покаянию и единству в борьбе против наступавшей Красной армии[32 - Сельская жизнь. Красноярск, № 48, 20 сентября 1919 г.; ГА РФ. Ф. 140. Оп.1. Д. 16. Лл. 26–26 об.].

Следуя программе нового премьера Пепеляева, основные изменения должны были проходить в области усиления «гражданской власти». В связи с этим возрастало значение МВД как ведомства, призванного укрепить управленческую вертикаль, стать ведущим в обновленном Совете министров. Новый глава ведомства А. А. Червен-Водали изложил свою программу в интервью газете «Русское дело». Кредо управляющего МВД сводилось к следующей позиции: «Поскольку в момент вооруженной борьбы с большевизмом задачи гражданской власти должны заключаться в полном поддержании в тылу условий, дающих возможность армии спокойно и уверенно выполнять свою роль на фронте, постольку военная власть должна быть избавлена гражданской администрацией от всего, что излишне обременяет военное ведомство и усложняет задачи его представителей». «Преобладание военно-административного воздействия» в белой Сибири Червен-Водали не считал нужным, отмечая важность применения разработанного на белом Юге «Временного Положения о гражданском управлении в местностях, находящихся под верховным управлением ГК ВСЮР». В нем основная часть полномочной гражданской власти осуществлялась Управлением внутренних дел. Но, в отличие от белого Юга, Червен-Водали намеревался «действовать в контакте и через посредство земских и городских самоуправлений», несмотря на краткость их существования в Сибири и явно оппозиционные настроения[33 - Русское дело. Иркутск, № 24, 9 декабря 1919 г.].

Важным направлением правительственных преобразований стало также сокращение штатов Совета министров и министерств, усиление управленческой дисциплины. Данное направление работы вел Государственный контролер Г. А. Краснов, предлагавший свой проект реорганизации правительства (он сохранял свой пост во всех составах Совета министров). Основные положения этого проекта были разработаны еще в октябре 1919 г. в Омске, но полностью опубликованы в Иркутске. Их основой стали предложения, высказанные Колчаку делегацией Государственного Экономического Совещания в августе 1919 г. Краснов предполагал, что «в Совет Министров должны войти члены Правительства…, возглавляющие ведомства, имеющие исключительное значение в условиях момента» (председатель Совмина, министр внутренних дел, министры иностранных дел, финансов, путей сообщения, военный министр и министр юстиции, а также Генерал-Прокурор). Все остальные министерства преобразовывались в Управления. В Совет министров вводились два министра без портфеля (очевидно, на эти должности намечалось назначить представителей оппозиции) для «высшего наблюдения» над Управлениями по делам торговли и промышленности, вероисповеданий, труда, народного просвещения и др. Малый Совет должен был включать в свой состав всех товарищей министров и начальников управлений. Предполагалось сокращение аппарата вдвое (за счет младших служащих и чиновников особых поручений) и упразднение всех Советов при министерствах[34 - Русское дело. Омск, № 3, 8 октября 1919 г.; Правительственный вестник. Иркутск, № 291, 11 декабря 1919 г.].

Не обошли стороной перемены и представительную власть. 8 декабря 1919 г. на заседании Экономического Совещания, также переехавшего в Иркутск, его председатель Гинс снова подчеркнул отсутствие у власти опоры на представительный орган, что делает ее недостаточно легитимной, вредит единству общества и власти (см. приложение № 2): «Существенную помощь оказывает всегда правительству поддержка народного представительного органа. Его не было». Причины этого Гинс усматривал, с одной стороны, в несовершенстве системы выборов, дающих преобладание «односторонне партийной» системе с ее «не-угасшими симпатиями к социалистическим экспериментам» (что доказывал опыт Сибирской Областной Думы и Уфимской Директории). С другой стороны – стремление к «общероссийскому масштабу», при котором «всероссийская власть… не могла опереться на представительный орган, избранный одной Сибирью, так как для решения широких общегосударственных проблем местный областной орган был бы недостаточен». Тем не менее «мысль о представительном органе не оставляла правительство. Результатом исканий правительственной и общественной мысли явилось учреждение Государственного Экономического Совещания». И хотя «это был не представительный орган, но это был мост к нему»[35 - Правительственный вестник. Иркутск, № 293, 13 декабря 1919 г.; Гинс Г. К. Указ. соч., с. 463; Серебренников И. И. Указ. соч., с. 267–268.].

Следующим шагом в реформировании власти стало, как отмечал Гинс, преобразование Государственного Экономического Совещания в Государственное Земское Совещание. Но и этого в декабре 1919 г. казалось уже недостаточным в рамках курса на «расширение сотрудничества власти и общества». 3 декабря Советом министров было принято постановление «О некоторых изменениях в Положении о Государственном Земском Совещании и в Положении о выборах в него». В нем были исключены «члены по назначению», и новый состав ГЗС становился «исключительно выборным». Было расширено выборное представительство «от сельского населения» посредством увеличения в два раза квоты выборных от уездов и замены выборов на «соединенных съездах» нескольких уездов выборами депутата от каждого уезда. Учитывалась и региональная специфика белой власти, опиравшейся теперь на районы Прибайкалья и Забайкалья: в три раза увеличивалось представительство «от бурятского населения», а от Забайкальского казачества требовалось выбрать 5 (вместо 3) депутатов. На одного депутата увеличивалось представительство от казачьих войск Востока России (Сибирскому казачьему войску следовало выбрать одного депутата «от неказачьего населения»). Увеличивалось представительство от профсоюзов (с 5 до 7 депутатов). Менялось представительство и от «вероисповедных организаций». Число депутатов от православных приходов выросло с 5 до 7, от старообрядческих – с 2 до 3. Появилось представительство от «буддийских приходов» (еще одно отражение специфики региона) – 3 депутата и, что казалось невозможным всего месяц назад, представительство «от иудейского вероисповедания» (3 депутата от Еврейского Национального Совета)[36 - Правительственный вестник. Иркутск, № 289, 7 декабря 1919 г.]. Подобные изменения, безусловно, имели целью дальнейшую «демократизацию власти». Как отмечал Гинс, «эта идея является в настоящее время весьма важной, ибо нет спасения ни для кого из нас, если мы не сможем пойти навстречу народу. В его руках сейчас все»[37 - Правительственный вестник. Иркутск, № 293, 13 декабря 1919 г.].

Хотя предлагаемая модель управления представлялась более демократичной, приходилось «жертвовать» общегосударственным статусом. Теперь речь шла уже не о «всероссийском» и даже не о «всесибирском» представительном органе (напомним, что данная идея была не нова, так как той же Комиссией по созыву Национального Учредительного Собрания проводилась подготовка к созыву Всесибирского Учредительного Собрания), а только о структуре, отражающей интересы подконтрольной белым армиям территории Сибири и Дальнего Востока. Но, несмотря на это, подобный шаг показывал серьезную «эволюцию режима». Стремление к переменам отразилось и на местах. Интересные предложения содержались в резолюции, утвержденной на заседании Красноярской городской думы 5 декабря 1919 г. Поддержав призыв Колчака к созданию дружин «народного ополчения», депутаты высказали опасения, связанные с «недоверием населения к военным властям». Гласный Л. П. Смирнов, выступая от городского комитета кадетской партии, предложил ввести систему Губернских Советов при Управляющем губернией «из представителей всех слоев населения» для «лучшей связи между властью и народом». Имея лишь совещательные полномочия, Советы тем не менее наделялись правом «опротестования распоряжений Управляющего губернией». Считалось, что Губернский Совет, «состоящий из людей местного опыта и знаний», «восполнит пустоту между представителем Правительства – Управляющим губернией и органами земского и городского управления, у которых должна находиться полнота власти местного управления». В резолюции думы отмечалось, что в Енисейской губернии в Совет «должны быть набраны представители крестьянства, казаков и хакасов, губернского земства, Красноярской городской думы, судебного ведомства, отдельных вероисповеданий (православное духовенство, мусульмане и евреи), торгово-промышленников, кооперации, профсоюзов, при обязательном участии представителя прокурорского надзора». Аналогом красноярскому проекту Губернского Совета можно было бы считать Советы при Главноначальствующем Области на белом Юге России, также имевшие совещательные функции и состоявшие как из представителей местной администрации, так и местного самоуправления. В белой Сибири подобная система не практиковалась, поэтому конфликт «власти и общества» предполагалось решить путем создания новых компромиссных структур. Красноярское собрание выразило также пожелание об отмене военной цензуры, «сокращении применения военно-полевого и прифронтового судов» с одновременным «возвращением гражданскому суду его положения, как могучего охранителя прав населения», а также о «прикомандировании» к воинским частям и «карательным отрядам» особых уполномоченных («лучше всего юристов») для контроля «за закономерностью их действий», расширению полномочий прокурорского надзора. Пепеляев согласился с созданием совещательного Губернского Совета, но выразил сомнение в возможности учреждения особых «стражей законности» при воинских частях. Так или иначе, стремление «общественности» к управлению было налицо[38 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 29. Лл. 1–6.].

Говоря о проектах «преобразования власти» в период ноября – декабря 1919 г., следует упомянуть и о планах, предполагавшихся Колчаку в Новониколаевске, в его кратковременное пребывание в этом городе. В надежде на «образование некоторой силы, могущей остановить постепенный развал фронта», в регионе (еще ранее высказывались предположения о переносе столицы белой Сибири в Новониколаевск) сформировалось т. н. Особое Совещание общественных организаций под председательством главы старообрядческих общин Ф. Е. Мельникова и поручика П. П. Васильева. У староверов Барнаульского и Алтайского районов идеи создания добровольческих дружин Святого Креста и «народного ополчения» встретили активную поддержку. Под руководством агентов Русского бюро печати и прямому указанию проф. Болдырева было создано несколько автономных отрядов, принимавших в 1921 г. участие в антибольшевистском повстанчестве. Помимо этого Мельниковым, сотрудником Русского бюро, известным писателем М. С. Лембичем и настоятелем городского собора протоиереем Георгием Жуком был составлен проект разделения Сибири на два самоуправляющихся военно-административных округа – Восточно- и Западно-Сибирский – с центрами в Иркутске и Новониколаевске соответственно. Главами военной власти в данных округах становились генералы Голицын и Дитерихс (при назначении Главнокомандующего фронтом генерала Пепеляева), а функции гражданской власти осуществляли бы «кабинеты» (в Иркутске, составленный на основе измененного Совета министров, а в Новониколаевске – на основе Особого Совещания). Верховный Правитель тем самым устранялся от непосредственного управления «сибирскими делами», но сохранял за собой статус главы Всероссийской власти, а Совет министров низводился до региональной управленческой структуры. Подобный проект децентрализации управления, получив первоначальную поддержку Колчака, в итоге был им категорически отвергнут, а против его составителей даже началось следствие по обвинению в «государственной измене», «сепаратизме». Нельзя, однако, не признать, что стремления к автономии, к расширению прав регионов сохраняли свою актуальность на протяжении всей гражданской войны, а их разумное использование дало бы пользу в организации вооруженного противодействия наступающим частям РККА, укрепило бы связь фронта и тыла. Примечательно, что схожий проект децентрализации власти в это же время был подготовлен атаманом Семеновым в Чите (т. н. «Читинский проект» более подробно рассматривается в разделе монографии, посвященном истории Белого дела в Забайкалье)[39 - Иванов В. Указ. соч., с. 54–56.].

Глава 5

Государственное Земское Совещание начало бы свою работу (по аналогии со Всероссийским Учредительным Собранием) в январе 1920 г. К выборам депутатов приступили в Прибайкалье, на Дальнем Востоке, но очень скоро идея построения «фундамента представительства» сменилась новой. В политическую «повестку дня» снова встал вопрос о Всесибирском Земском Соборе.

Новый председатель Совета министров, по оценке Гинса, «обладал психикой, напоминавшей взрывчатое вещество. Взорвется – и кончено»[40 - Гинс Г. К. Указ. соч., с. 465.]. Для Пепеляева принципиально важным был момент одобрения его плана реформирования гражданской власти. Кроме того, «для спасения армии» он собирался предложить Колчаку вернуть на пост командующего Восточным фронтом генерала Дитерихса, отдав под суд генерал-лейтенанта К. В. Сахарова «за позорную сдачу Омска без боя» (показательно, что причиной отставки Дитерихса было также его намерение «сдать Омск без боя»)[41 - Сахаров К. В. Белая Сибирь. Мюнхен, 1923, с. 176–179.]. Выехав навстречу поезду Верховного Правителя из Иркутска 30 ноября, он предварительно договорился со своим братом-генералом о совместном воздействии на Колчака в случае его колебаний в одобрении предложенной программы реформ. Подобный сценарий был разработан ими еще в Омске, возможно, при участии Дитерихса, стремившегося, как указывалось выше, не только к военным, но и к политическим переменам.

Телеграфная переписка премьера и генерала свидетельствовала о явном намерении усилить полномочия Совета министров при одновременном ограничении власти Верховного Правителя. Если 22 ноября, во время переговоров с Колчаком об условиях своего вступления в должность, Пепеляев добивался лишь «разделения» военной и гражданской власти, «сближения с оппозицией», «расширения прав» Земского Совещания, то, став премьером, Пепеляев перешел к «языку ультиматума». 26 ноября, выступив с критикой категоричного, по его мнению, стиля ответа Колчака на чешский Меморандум от 13 ноября (в этом Пепеляева поддержали Гинс, Сукин и Третьяков), премьер пригрозил отставкой. Затем им была озвучена идея созыва Сибирского Земского Собора. Если ранее большая часть политических уступок определялась Пепеляевым как «возможность эволюции Государственного Земского Совещания в законодательное учреждение», то требование созыва нового представительного органа еще не выдвигалось. 9 декабря Верховному Правителю была отправлена телеграмма-ультиматум за подписью премьера и командарма 1-й сибирской о «немедленном издании акта о созыве Сибирского Земского Собора»[42 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 16. Лл. 1–3; Д. 34. Лл. 1–3; Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с. 146.]. Очевидно, что Пепеляев не собирался сотрудничать с «владивостокскими заговорщиками» (Якушевым, Гайдой, Краковецким), первыми провозгласившими созыв Земского Собора, как альтернативы белой власти во время «путча» во Владивостоке. Но известна его встреча с представителями будущего эсеровского Политического центра (Я. Н. Ходукиным и Е. Е. Колосовым) на квартире у губернатора Яковлева сразу же после назначения на должность премьера. На этой встрече, носившей частный характер, Пепеляев обещал добиться «превращения» ГЗС в Земский Собор и также «отъезда» Колчака на Юг России. Однако встреча оказалась безрезультатной. Предложения Пепеляева к эсеровским представителям «повисли в воздухе», поскольку премьер категорически отрицал их лозунги: «долой гражданскую войну» и «мир с большевиками»[43 - Мельгунов С. П. Указ. соч., с. 67–68.].

То, что предложили Пепеляевы, можно расценивать как стремление «перехватить инициативу» у оппозиции, использовать выдвинутые ею лозунги в программе правительства. С другой стороны, введение Сибирского Земского Собора предусматривало как минимум отказ Колчака от непосредственного управления (пусть и формального, «эшелонного») территорией Сибири и Дальнего Востока. Не случайно, видимо, Дитерихс в ответ на предложение адмирала (телеграмма из Красноярска 8 декабря) снова возглавить Восточный фронт выдвинул условие немедленного отъезда Колчака из Сибири за границу или на Юг России. В этом действии тандем в организации военно-гражданской власти Дитерихс – Пепеляевы становился вполне реальным[44 - Сахаров К. В. Указ. соч., с. 199; Жанен М. Отрывки из моего сибирского дневника // Колчаковщина. Из белых мемуаров. Л., 1930, с. 136–144.].

Что же представляла собой идея Земского Собора в том виде, как это предлагалось «братьями-сибиряками»? В вышеупомянутом «ультиматуме» речь шла об органе, «в лице которого сам народ возьмет в свои руки устройство Сибири и изберет сибирское правительство». Таким образом, Собору предопределялся не совещательный и даже не законодательный характер, а – не больше не меньше – учредительно-санкционирующий, аналогичный Сибирской Областной Думе, распущенной год назад. По существу, происходил возврат к парламентской форме правления, оказавшейся столь опасной и бесперспективной в условиях военного времени, но весьма привлекательной для политической оппозиции и партийной элиты. Собор призван был создать совершенно новую вертикаль власти, при которой роль прежнего правительства становилась символической[45 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 34. Лл. 1–3.].

Показательно изменение позиции Верховного Правителя в отношении новых перемен политического курса. Как Верховный Главнокомандующий, верный Положению о полевом управлении войск, Колчак не мог сочувствовать позиции Третьякова «власть военная да подчинится власти гражданской». Слишком свежи в его памяти были воспоминания 17-го года о развале на Черноморском флоте и золотом палаше, «отданном» морю. Подавляющее большинство генералов также было убеждено, что отсутствие «твердой власти», «военного порядка» привело к «разложению тыла». Еще более его могла раздражать позиция Пепеляевых. 23 ноября 1919 г., будучи в Новониколаевске, Колчак признал право премьера «образовать состав сотрудников по управлению страной», «намеченных на посты членов Совета министров». И одновременно с этим, «рескриптом» новому премьеру, было отправлено «предписание об улучшении быта военнослужащих и их семей» – яркое свидетельство обеспокоенности адмирала положением солдат и офицеров. В тяжелейших условиях начавшегося сибирского «Ледяного похода» Колчак поручал Пепеляеву утвердить «в срочном порядке» законы об увеличении содержания солдатам и офицерам на фронте, обеспечении их семей «деньгами, продовольствием и помещением», предоставлении льгот «в отношении земельного и хозяйственного устройства»[46 - Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с. 136–137.]. Проекты реформирования системы управления интересовали адмирала гораздо меньше, чем «заботы об армии, которые она заслужила». Но как Верховный Правитель, понимая политический характер гражданской войны, он мирился с необходимостью уступок и тактических компромиссов. Проблема заключалась в масштабе, пределе таковых. Если он признавал актуальность программы Пепеляева по реформированию существовавшей системы управления, то, получив утром 9 декабря «ультиматум братьев-сибиряков» о Земском Соборе, он пошел на уступки, означавшие, по сути, отказ от Конституции 18 ноября и сложившейся модели Российского правительства.

9 декабря 1919 г. со станции Тайга Колчак отправил текст проекта Указа: «С первых дней принятия мною власти Верховного Правителя я имел перед собой цель – созыв Национального Учредительного Собрания. Ниспосланными тягостными испытаниями цель эта ныне отдаляется, и разрозненные части России принуждены отдельно бороться с общим врагом – большевизмом. В целях подъема усилий народных я, оставляя за собой объединение всех сил, борющихся за Единую Россию, передаю дело борьбы Сибири с большевиками в руки самих сибиряков. Повелеваю Председателю Совета министров незамедлительно внести в Совет министров проект закона о Сибирском Земском Соборе с тем, чтобы таковой был созван в самый кратчайший срок. Земский Собор определит временное устройство Сибири и изберет сибирское правительство. Бог поможет нам завершить правое дело объединения свободной Единой России»[47 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 34. Лл. 1–3.]. Тем самым Колчак полностью отказывался от контроля за сибирской политикой, сохраняя свою власть только как Верховный Правитель Российского госдарства. Благородный поступок адмирала, идущего ради стабильности фронта и тыла на подобный шаг, политически не был оправдан. Даже в случае сохранения «всероссийского» статуса Колчак терял свой аппарат управления, поскольку все время, начиная с 18 ноября, опирался на структуры бывшего Сибирского правительства. Единственный альтернативный путь состоял в том, что Сибирский Земский Собор санкционировал бы создание новой власти, но во всероссийском масштабе (повторив путь Уфимского Государственного Совещания и Уфимской Директории). В этом случае политическая целесообразность подобных действий становилась ничтожной, ведь от одной модели всероссийской власти перешли бы к другой. В случае же сохранения «краевого масштаба» Собора у Верховного Правителя России не оставалось иного выхода, кроме отказа от своего «всероссийского» имени и отъезда из Сибири. Возможен был и озвученный Дитерихсом переезд на Юг, но в статусе Верховного Правителя. Тогда в его подчинение автоматически ставился аппарат Особого Совещания, а Главком ВСЮР получал бы, вероятно, полномочия командующего Южным фронтом. Об этом варианте Пепеляев писал в своей телеграмме 10 декабря: «Верховный Правитель должен остаться для верховного объединения всех частей России. Местопребыванием может быть Юг России»[48 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 34. Лл. 6–8.]. О том, насколько подобная перспектива устроила бы военно-политическую элиту белого Юга, во многом привыкшей к «самостоятельности» в отношениях с Сибирью, трудно ответить однозначно.

Глава 6

Планы Пепеляевых не осуществились в той форме, в которой они рассчитывали. И «ультиматум» и Указ остались «на бумаге». Не было издано ни одного «подзаконного акта» в осуществление идеи Земского Собора. В реальности правительство, оставшееся в Иркутске, поезд Колчака и поезд Пепеляева жили как бы в разных политических измерениях. Получив сообщения о проекте Земского Собора, Совет министров воспринял этот акт как излишний в свете только что изданных поправок в Положение о ГЗС. В телеграфной переписке с Колчаком Третьяков, будучи фактическим председателем Совмина в условиях, когда премьер тоже оказался в «эшелоне», отметил, что хотя «вопрос о Земском Соборе есть вопрос большой государственной важности», но при этом даже «само название «Земский Собор» не может дать никаких указаний относительно его конструкции и компетенции». По мнению Третьякова, «возможно остаться при старой конструкции Земского Совещания, давши этому Совещанию законодательные функции, увеличивши количество представителей от местных людей, земств и городов, исключивши членов по назначению». Колчак ответил, что «так как представительство возможно только в части Сибири, то претендовать на всероссийское значение оно не может… термин «Государственное Совещание» ему не подойдет и его заменит Сибирское Земское Совещание; в связи с этим возникает целый ряд других вопросов о конституции правительства»[49 - ГА РФ. Ф. 195. Оп.1. Д. 34. Лл. 10–21; Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с. 150–151.].

Еще более откровенно высказался в передовице «Русского дела» будущий идеолог «национал-большевизма» и «признания советской власти», а в 1919 г. «пламенный бард и идеолог диктатуры Колчака», глава Русского Бюро печати профессор Н. В. Устрялов: «Не случайно пришли мы в процессе гражданской борьбы к диктатуре. Не случайно осуществлена она на Юге и на Востоке России, причем на Юге в форме более чистой, чем на Востоке… «Представительное собрание с законодательными функциями» – в лучшем случае это будет посредственный суррогат народного представительства, вовсе не так уже превосходящий в этом своем качестве существующее Экономическое Совещание… Что можно ждать от настоящего законодательного органа? Либо он, поддавшись распространенным в Сибири, не изжившей большевизма, настроениям…, начнет проповедовать соглашательство с советской властью, либо он присоединится к программе правительства… Но Парламент не привлечет к правительству ныне чуждые ему социалистические элементы. Парламент может лишь ослабить власть, вернуть нас к эпохе правительства князя Львова, если не Керенского. Отказ от диктаториальной формы власти ныне есть неизбежно лишь мост к большевизму». По оценке Кроля, бывшего собеседником Устрялова во время переезда из Омска в Иркутск, профессор придерживался «крайне правых» взглядов: «о большевиках он говорил с пеной у рта и отказывался понимать, как можно подходить к вопросу исключительно рассудочным путем… Борьба не на живот, а на смерть; борьба – до конца» – вот что проповедовал Устрялов. Позднее, уже в Харбине, в полемике с Кролем Устрялов отмечал, что «суррогат парламента и парламентаризма, в виде разных «предпарламентов» и полу- или псевдопредставительных «совещаний», не укреплял власти, не создавал реально «единого фронта», не способствовал упорядочению управления и не успокаивал «оппозиционные» умы, а лишь возбуждал их к требованиям дальнейших «уступок». Настоящий же парламент был для белого правительства – как, впрочем, и для красного – непозволительной роскошью уже по одному тому, что он предполагает действительное осуществление гражданских свобод, совершенно немыслимое в эпоху революционного брожения и крушения старых, привычных социально-политических связей»[50 - Русское дело. Иркутск, № 26, 12 декабря 1919 г.; Кроль Л. А. За три года (Воспоминания, впечатления и встречи). Владивосток, 1921, с. 197; В.Е.Т. К истории партии Народной Свободы // Руль. Берлин, № 693, 10 марта (25 февраля) 1923 г.].

Таким образом, вариант Земского Собора фигурировал только в требованиях Пепеляевых и оппозиции. Правительственный курс оставался на уровне условий созыва ГЗС и его поэтапной трансформации в краевое законодательное собрание. Конечно, и в этом случае менялся характер управленческой модели, но произойти это могло постепенно, без внутренних потрясений, столь опасных в условиях войны. Сам же «человек-порох» после «вспышки» 9 декабря и встречи с Верховным Правителем практически полностью прекратил свои политические эскапады. По словам Гинса, «Пепеляев уже остыл, догнал поезд адмирала и, следуя за ним по пятам, не только не проявлял никакого расхождения с Верховным Правителем, но скорее поддерживал его… Пепеляев не спешил в Иркутск, академически спокойно обсуждая с адмиралом положение, и как будто предоставил все воле судьбы»[51 - Гинс Г. К. Указ. соч., с. 466.]. Теперь он полностью связал свою судьбу с судьбой адмирала, разделив с ним крестный путь до расстрела на берегу реки Ушаковки утром 7 февраля 1920 года.

Телеграммы, полученные от премьера после 9 декабря, показывали его прежнюю приверженность идее Земского Собора («я пришел к окончательному выводу, что необходим крупный политический шаг, который остановил бы сползание в пропасть по инерции. Считаю совершенно необходимым созыв Сибирского Земского Собора»). Однако последние дни его деятельности в должности премьера были, очевидно, направлены на подготовку антибольшевистского сопротивления в Сибири, после установления здесь советской власти («будут отдельные партизанские отряды без объединяющего государственного руководства и отдельные районы их действий», «я решился бы впредь готовить почву для одной из будущих партизанских сил, в предположении, что центр окончательно обречен погибнуть»). В этом его позиция также совпадала с намерениями брата-генерала, объявившего в своем последнем приказе по Сибирской армии не только о ее роспуске, но и об организации белого подполья из бывших солдат и офицеров (есть сомнения в подлинности данного документа). «Сибирская армия не погибла, а с нею вместе не погибло и освобождение Сибири от ига красных тиранов. Меч восстания не сломан, он только вложен в ножны. Сибирская армия распускается по домам для тайной работы – до того времени, пока грозный час всенародного мщения не позовет ее вновь для борьбы за освобождение Сибири». «Я появлюсь в Сибири среди верных и храбрых войск, когда это время наступит, – и я верю, что это время скоро придет». Создание уже в марте 1920 г. сибирского партизанского отряда во главе с ушедшим в тайгу генералом, последовавшие в 1921 г. события Западно-Сибирского восстания, в котором участвовало немало бывших военнослужащих Сибирской армии, подтвердили надежду Пепеляевых на антибольшевистское повстанческое движение[52 - Кирилов А. А. Сибирская армия в борьбе за освобождение // Вольная Сибирь. Прага, 1928, т. IV, с. 66–67; Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с. 148–149; Мельгунов С. П. Указ. соч., с. 91.].

Еще раз идея Земского Собора во время сибирского «Ледяного похода» была озвучена командующим войсками Енисейской губернии генерал-майором Б. М. Зиневичем 28 декабря 1919 г., поднявшим восстание в Красноярске почти одновременно с антиколчаковским восстанием в Иркутске. В своем «открытом письме Колчаку» он писал: «Я призываю Вас, как гражданина, любящего свою Родину, найти в себе достаточно сил и мужества отказаться от власти, которая фактически уже не существует, и передать дело строительства Родины Земскому Собору… Адмирал, будьте гражданином и найдите в себе силы и мужество передать выпавшую из Ваших рук власть Земскому Собору как выразителю воли русской демократии»[53 - Последние дни колчаковщины. Указ. соч., с. 93–94.]. Но это была не более чем декларация, столь же утопичная, сколь и предательская, в отношении к белой власти. Ведь именно из-за восстания Зиневича в Красноярске отступавшая армия и сам Колчак оказались оторванными друг от друга, в результате чего у адмирала не оказалось необходимой военной поддержки в условиях его изоляции в Нижнеудинске в начале января 1920 г.

Что же реально удалось сделать из всей предложенной программы политических преобразований? Устрялов весьма точно назвал правительственный проект «административной революцией». Как уже отмечалось, Пепеляеву удалось добиться «списочного» утверждения Колчаком избранных им новых министров, а Совет министров существенно изменил «Положение» о Государственном Земском Совещании, положив начало его преобразованию в «законодательный орган». Начались структурные перемены, намеченные Государственным контролером Красновым. Заметные перемены были достигнуты в работе МВД. Благодаря настойчивости Червен-Водали вносились поправки в, казалось бы, «неприкосновенный» закон военного времени. Помимо Положения о полевом управлении войск, Правила о местностях, объявляемых состоящими на военном положении, гарантировали на протяжении Первой мировой и гражданской войн приоритет военной власти над гражданской. И именно в эти Правила, а также в Правила о военном положении на линиях железных дорог и местностях к ним прилегающих (от 11 февраля 1919 г.), новому главе МВД удалось внести принципиальные изменения (доклад «О некоторых изменениях действующих узаконений об исключительных положениях»). Показательно, что данные поправки, сделанные в духе лозунга «разграничения сферы гражданского и военного управлений», не поддержал новый военный министр – генерал от артиллерии М. В. Ханжин[54 - ГА РФ. Ф. 176. Оп.5. Д. 99. Лл. 257, 263; Д. 245. Л. 290.]. Суть поправок заключалась в том, что теперь чрезвычайное положение в тылу вводилось только с санкции министра внутренних дел, назначавшего также военных или гражданских чиновников, осуществлявших данный режим управления. Жалобы на неправомерность их действий должен был рассматривать 1-й департамент Правительствующего Сената, и, помимо этого, гражданские чиновники не могли быть осуждены решениями военно-полевых судов[55 - Русское дело. Иркутск, № 26, 12 декабря 1919 г.].

В военной сфере Пепеляевы осуществили свое намерение сместить генерала Сахарова с должности командующего Восточным фронтом и самовольно его арестовали 9 декабря. Как и предлагалось, против него было начато расследование (связанное с «оставлением Омска без боя»), не доведенное, однако, до конца. Новым командующим фронтом стал генерал-лейтенант В. О. Каппель, назначенный на эту должность 11 декабря 1919 г. Данное назначение многими воспринималось также в духе «демократизации», поскольку Каппель имел в военной среде репутацию «близкого к народу», «генерала-демократа» (именно он командовал частями Народной армии Комуча, взявшими Казань в августе 1918 г.)[56 - Русское дело. Иркутск, № 25, 11 декабря 1919 г.]. Новому Главкому пришлось, однако, не только командовать войсками, но и пытаться преодолеть начинающиеся процессы разложения, падения дисциплины и боевого духа, ярким свидетельством которых стал мятеж красноярского гарнизона в декабре, фактически разрушивший отступавший Восточный фронт.

Подводя итог реформаторским проектам и перспективам их реализации в условиях катастрофы Белого движения в Сибири, следует отметить, что, несмотря на все разногласия и конфликты внутри белой власти, ее попытки «сблизиться с оппозицией» и «опереться на народ», главным мотивом во всех программах и заявлениях, в частных беседах и переписке оставалась необходимость продолжения «борьбы с большевизмом», и для того, чтобы вести ее с большей эффективностью, требовалось «изменить курс». Третьяков в своем интервью при вступлении в должность зампреда Совмина «с твердой решительностью заявил, что правительство в отношении большевиков знает только один лозунг: борьба во что бы то ни стало»[57 - Гинс Г. К. Указ. соч., с. 461.]. Предупреждая об опасности «соглашательства с большевиками», Третьяков ссылался и на недавний опыт осени 1917 года, когда Временное правительство, напуганное перспективной «корниловщины», пошло на компромисс с большевиками, реализуя идею «единого социалистического блока», и на «личный опыт» (четыре месяца заключения в советской тюрьме и год жизни в Советской России). В условиях, когда представители «союзных держав» заявляли о необходимости прекратить «междоусобицу» в России, Третьяков говорил о международном значении Белого движения: «Мы будем продолжать борьбу с врагом не только всероссийским, но и всемирным – с большевиками. И все, что является сочувствующим нам в стране, должно разделить сейчас власть с Правительством»[58 - Правительственный вестник. Иркутск, № 288, 6 декабря 1919 г.]. «Мы должны определенно понять, что большевизм – самый страшный общий наш враг, что вся наша культура, все наше национальное достояние, все наши святыни погибнут, если победит большевизм. Весь культурный мир должен понять, что если большевизм задавит национальную Россию, то затем он обрушится на современную Европу», – повторял Гинс позицию Третьякова в своем выступлении на Государственном Земском Совещании[59 - Правительственный вестник. Иркутск, № 293, 13 декабря 1919 г.].

И.о. премьера Червен-Водали, в условиях начавшегося восстания в Иркутске, в первый же день начавшихся переговоров правительства с представителями Политцентра (2 января 1920 г.) так выразил свою позицию: «Я совершенно убедился, что настоящее движение – только переход к большевизму…, я рассматриваю соглашение с большевиками как преступление против Государства»[60 - Переговоры о сдаче власти Омским Правительством Политическому Центру. Январь 1920 года. Харбин, с. 7.]. Устрялов на страницах издаваемой им в Иркутске газеты «Русское дело» высказался по поводу всякого «соглашательства» с большевиками: «Слишком глубока линия разделения, чтобы быть стертой искусственно… И психологически, и исторически гражданская война есть всегда «война до полной победы» или «до полного поражения»[61 - Русское дело. Иркутск, № 24, 9 декабря 1919 г.]. Но ни времени, ни реальных возможностей для осуществления своих планов и проектов власти белой Сибири уже не имели.