Полное собрание стихотворений

Белой пеной.

Вашего полка – драгун,

Декабристы и версальцы!

И не знаешь – так он юн —

Кисти, шпаги или струн

Просят пальцы.

Коктебель, 19 июля 1913

2. “Как водоросли Ваши члены…”

Как водоросли Ваши члены,

Как ветви мальмэзонских ив…

Так Вы лежали в брызгах пены,

Рассеянно остановив

На светло-золотистых дынях

Аквамарин и хризопраз

Сине-зеленых, серо-синих,

Всегда полузакрытых глаз.

Летели солнечные стрелы

И волны – бешеные львы.

Так Вы лежали, слишком белый

От нестерпимой синевы…

А за спиной была пустыня

И где-то станция Джанкой…

И тихо золотилась дыня

Под Вашей длинною рукой.

Так, драгоценный и спокойный,

Лежите, взглядом не даря,

Но взглянете – и вспыхнут войны,

И горы двинутся в моря,

И новые зажгутся луны,

И лягут радостные львы —

По наклоненью Вашей юной,

Великолепной головы.

1 августа 1913

Байрону

Я думаю об утре Вашей славы,

Об утре Ваших дней,

Когда очнулись демоном от сна Вы

И богом для людей.

Я думаю о том, как Ваши брови

Сошлись над факелами Ваших глаз,

О том, как лава древней крови

По Вашим жилам разлилась.

Я думаю о пальцах – очень длинных —

В волнистых волосах,

И обо всех – в аллеях и в гостиных —

Вас жаждущих глазах.

И о сердцах, которых – слишком юный —

Вы не имели времени прочесть

В те времена, когда всходили луны

И гасли в Вашу честь.

Я думаю о полутемной зале,

О бархате, склоненном к кружевам,

О всех стихах, какие бы сказали

Вы – мне, я – Вам.

Я думаю еще о горсти пыли,

Оставшейся от Ваших губ и глаз…

О всех глазах, которые в могиле.

О них и нас.

Ялта, 24 сентября 1913

Встреча с Пушкиным

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.

Не устают мои легкие ноги

Выситься над высотой.

Слева – крутая спина Аю-Дага,

Синяя бездна – окрест.

Я вспоминаю курчавого мага

Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте…

Смуглую руку у лба…

– Точно стеклянная на повороте

Продребезжала арба… —

Запах – из детства – какого-то дыма

Или каких-то племен…

Очарование прежнего Крыма

Пушкинских милых времен.

Пушкин! – Ты знал бы по первому взору,

Кто у тебя на пути.

И просиял бы, и под руку в гору

Не предложил мне идти.

Не опираясь о смуглую руку,

Я говорила б, идя,

Как глубоко презираю науку

И отвергаю вождя,

Как я люблю имена и знамена,

Волосы и голоса,

Старые вина и старые троны,

– Каждого встречного пса! —

Полуулыбки в ответ на вопросы,

И молодых королей…

Как я люблю огонек папиросы

В бархатной чаще аллей,

Комедиантов и звон тамбурина,

Золото и серебро,

Неповторимое имя: Марина,

Байрона и болеро,

Ладанки, карты, флаконы и свечи,

Запах кочевий и шуб,

Лживые, в душу идущие, речи

Очаровательных губ.

Эти слова: никогда и навеки,

За колесом – колею…

Смуглые руки и синие реки,

– Ах, – Мариулу твою! —

Треск барабана – мундир властелина —

Окна дворцов и карет,

Рощи в сияющей пасти камина,

Красные звезды ракет…

Вечное сердце свое и служенье

Только ему, Королю!

Сердце свое и свое отраженье

В зеркале… – Как я люблю…

Кончено… – Я бы уж не говорила,

Я посмотрела бы вниз…

Вы бы молчали, так грустно, так мило

Тонкий обняв кипарис.

Мы помолчали бы оба – не так ли? —

Глядя, как где-то у ног,

В милой какой-нибудь маленькой сакле

Первый блеснул огонек.

И – потому что от худшей печали

Шаг – и не больше – к игре! —

Мы рассмеялись бы и побежали

За руку вниз по горе.

1 октября 1913

Аля

Ах, несмотря на гаданья друзей,

Будущее – непроглядно.

В платьице – твой вероломный Тезей,

Маленькая Ариадна.

Аля! – Маленькая тень

На огромном горизонте.

Тщетно говорю: не троньте.

Будет день —

Милый, грустный и большой,

День, когда от жизни рядом

Вся ты оторвешься взглядом

И душой.

День, когда с пером в руке

Ты на ласку не ответишь.

День, который ты отметишь

В дневнике.

День, когда летя вперед,

– Своенравно! – Без запрета! —

С ветром в комнату войдет —

Больше ветра!

Залу, спящую на вид,

И волшебную, как сцена,

Юность Шумана смутит

И Шопена…

Целый день – на скакуне,

А ночами – черный кофе,

Лорда Байрона в огне

Тонкий профиль.

Метче гибкого хлыста

Остроумье наготове,

Гневно сдвинутые брови

И уста.

Прелесть двух огромных глаз,

– Их угроза – их опасность —

Недоступность – гордость – страстность

В первый раз…

Благородным без границ

Станет профиль – слишком белый,

Слишком длинными ресниц

Станут стрелы.

Слишком грустными – углы

Губ изогнутых и длинных,

И движенья рук невинных —

Слишком злы.

– Ворожит мое перо!

Аля! – Будет все, что было:

Так же ново и старо,

Так же мило.

Будет – с сердцем не воюй,

Грудь Дианы и Минервы! —

Будет первый бал и первый

Поцелуй.

Будет “он” – ему сейчас

Года три или четыре…

– Аля! – Это будет в мире —

В первый раз.

Феодосия, 13 ноября 1913

“Уж сколько их упало в эту бездну…”

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось:

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос

И будет жизнь с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет все – как будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине

И так недолго злой,

Любившей час, когда дрова в камине

Становятся золой,

Виолончель и кавалькады в чаще,

И колокол в селе…

– Меня, такой живой и настоящей

На ласковой земле!

– К вам всем – что мне, ни в чем

не знавшей меры,

Чужие и свои?!

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:

За правду да и нет,

За то, что мне так часто – слишком грустно

И только двадцать лет,

За то, что мне – прямая неизбежность —

Прощение обид,

За всю мою безудержную нежность,

И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,

За правду, за игру…

– Послушайте! – Еще меня любите

За то, что я умру.

8 декабря 1913

“Быть нежной, бешеной и шумной…”

Быть нежной, бешеной и шумной,

– Так жаждать жить! —

Очаровательной и умной, —

Прелестной быть!

Нежнее всех, кто есть и были,

Не знать вины…

– О возмущенье, что в могиле

Мы все равны!

Стать тем, что никому не мило,

– О, стать как лед! —

Не зная ни того, что было,

Ни что придет,

Забыть, как сердце раскололось

И вновь срослось,

Забыть свои слова и голос,

И блеск волос.

Браслет из бирюзы старинной —

На стебельке,

На этой узкой, этой длинной

Моей руке…

Как зарисовывая тучку

Издалека,

За перламутровую ручку

Бралась рука,

Как перепрыгивали ноги

Через плетень,

Забыть, как рядом по дороге

Бежала тень.

Забыть, как пламенно в лазури,

Как дни тихи…

– Все шалости свои, все бури

И все стихи!

Мое свершившееся чудо

Разгонит смех.

Я, вечно-розовая, буду

Бледнее всех.

И не раскроются – так надо —

– О, пожалей! —

Ни для заката, ни для взгляда,

Ни для полей —

Мои опущенные веки.

– Ни для цветка! —

Моя земля, прости навеки,

На все века.

И так же будут таять луны

И таять снег,

Когда промчится этот юный,

Прелестный век.

Феодосия, Сочельник 1913

Генералам двенадцатого года

Сергею

“Вы, чьи широкие шинели…”

Вы, чьи широкие шинели

Напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели

И голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,

На сердце вырезали след —

Очаровательные франты

Минувших лет.

Одним ожесточеньем воли

Вы брали сердце и скалу, —

Цари на каждом бранном поле

И на балу.

Вас охраняла длань Господня

И сердце матери. Вчера —

Малютки-мальчики, сегодня —

Офицера.

Вам все вершины были малы

И мягок – самый черствый хлеб,

О, молодые генералы

Своих судеб!

“Ах, на гравюре полустертой…”

Ах, на гравюре полустертой,

В один великолепный миг,

Я встретила, Тучков-четвертый,

Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру,

И золотые ордена…

И я, поцеловав гравюру,

Не знала сна.

О, как – мне кажется – могли вы

Рукою, полною перстней,

И кудри дев ласкать – и гривы

Своих коней.

В одной невероятной скачке

Вы прожили свой краткий век…

И ваши кудри, ваши бачки

Засыпал снег.

Три сотни побеждало – трое!

Лишь мертвый не вставал с земли.

Вы были дети и герои,

Вы все могли.

Что так же трогательно-юно,

Как ваша бешеная рать?..

Вас златокудрая Фортуна

Вела, как мать.

Вы побеждали и любили

Любовь и сабли острие —

И весело переходили

В небытие.

Феодосия, 26 декабря 1913

В ответ на стихотворение

Горько таить благодарность

И на чуткий призыв отозваться не сметь,

В приближении видеть коварность

И где правда, где ложь угадать не суметь.

Горько на милое слово

Принужденно шутить, одевая ответы в броню.

Было время – я жаждала зова

И ждала, и звала. (Я того, кто не шел, – не виню).

Горько и стыдно скрываться,

Не любя, но ценя и за ценного чувствуя боль,

На правдивый призыв не суметь отозваться, —

Тяжело мне играть эту первую женскую роль!

<1913 – 1914>

“Ты, чьи сны еще непробудны…”

Ты, чьи сны еще непробудны,

Чьи движенья еще тихи,

В переулок сходи Трехпрудный,

Если любишь мои стихи.

О, как солнечно и как звездно

Начат жизненный первый том,

Умоляю – пока не поздно,

Приходи посмотреть наш дом!

Будет скоро тот мир погублен,

Погляди на него тайком,

Пока тополь еще не срублен

И не продан еще наш дом.

Этот тополь! Под ним ютятся

Наши детские вечера.

Этот тополь среди акаций

Цвета пепла и серебра.

Этот мир невозвратно-чудный

Ты застанешь еще, спеши!

В переулок сходи Трехпрудный,

В эту душу моей души.

<1913>

Восклицательный знак

Сам не ведая как,

Ты слетел без раздумья,

Знак любви и безумья,

Восклицательный знак!

Застающий врасплох

Тайну каждого……..

………………………

Заключительный вздох!

В небо кинутый флаг —

Вызов смелого жеста.

Знак вражды и протеста,

Восклицательный знак!

<1913>

“Взгляните внимательно и если возможно – нежнее…”

Взгляните внимательно и если возможно – нежнее,

И если возможно – подольше с нее не сводите очей,

Она перед вами – дитя с ожерельем на шее

И локонами до плечей.

В ней – все, что вы любите, все, что, летя вокруг света,

Вы уже не догоните – как поезда ни быстры.

Во мне говорят не влюбленность поэта

И не гордость сестры.

Зовут ее Ася: но лучшее имя ей – пламя,

Которого не было, нет и не будет вовеки ни в ком.

И помните лишь, что она не навек перед вами.

Что все мы умрем…

1913

“В тяжелой мантии торжественных обрядов…”

В тяжелой мантии торжественных обрядов,

Неумолимая, меня не встреть.

На площади, под тысячами взглядов,

Позволь мне умереть.

Чтобы лился на волосы и в губы

Полуденный огонь.

Чтоб были флаги, чтоб гремели трубы

И гарцевал мой конь.

Чтобы церквей сияла позолота,

В раскаты грома превращался гул,

Чтоб из толпы мне юный кто-то

И кто-то маленький кивнул.

В лице младенца ли, в лице ли рока

Ты явишься – моя мольба тебе:

Дай умереть прожившей одиноко

Под музыку в толпе.

Феодосия, 1913

“Вы родились певцом и пажем…”

Вы родились певцом и пажем.

Я – с золотом в кудрях.

Мы – молоды, и мы еще расскажем

О королях.

Настроив лютню и виолу,

Расскажем в золоте сентябрьских аллей,

Какое отвращение к престолу

У королей.

В них – демон самообороны,

Величия их возмущает роль, —

И мой король не выдержит корону;

Как ваш король.

Напрасно перед их глазами

Мы простираемся в земной пыли, —

И – короли – они не знают сами,

Что – короли!

1913

“Макс Волошин первый был…”

Макс Волошин первый был,

Нежно Майенку любил,

Предприимчивый Бальмонт

Звал с собой за горизонт,

Вячеслав Иванов сам

Пел над люлькой по часам:

Баю-баюшки-баю,

Баю Майенку мою.

1913

“В огромном липовом саду…”

В огромном липовом саду,

– Невинном и старинном —

Я с мандолиною иду,

В наряде очень длинном,

Вдыхая теплый запах нив

И зреющей малины,

Едва придерживая гриф

Старинной мандолины,

Пробором кудри разделив…

– Тугого шелка шорох,

Глубоко-вырезанный лиф

И юбка в пышных сборах. —

Мой шаг изнежен и устал,

И стан, как гибкий стержень,

Склоняется на пьедестал,

Где кто-то ниц повержен.

Упавшие колчан и лук

На зелени – так белы!

И топчет узкий мой каблук

Невидимые стрелы.

А там, на маленьком холме,

За каменной оградой,

Навеки отданный зиме

И веющий Элладой,

Покрытый временем, как льдом,

Живой каким-то чудом —

Двенадцатиколонный дом

С террасами, над прудом.

Над каждою колонной в ряд

Двойной взметнулся локон,

И бриллиантами горят

Его двенадцать окон.

Стучаться в них – напрасный труд:

Ни тени в галерее,

Ни тени в залах. – Сонный пруд

Откликнется скорее.

“О, где Вы, где Вы, нежный граф…”

“О, где Вы, где Вы, нежный граф?

О, Дафнис, вспомни Хлою!”

Вода волнуется, приняв

Живое – за былое.

И принимает, лепеча,

В прохладные объятья —

Живые розы у плеча

И розаны на платье,

Уста, еще алее роз,

И цвета листьев – очи…

– И золото моих волос

В воде еще золоче.

“О день без страсти и без дум…”

О день без страсти и без дум,

Старинный и весенний.

Девического платья шум

О ветхие ступени…

2 января 1914

“Над Феодосией угас…”

Над Феодосией угас

Навеки этот день весенний,

И всюду удлиняет тени

Прелестный предвечерний час.

Захлебываясь от тоски,

Иду одна, без всякой мысли,

И опустились и повисли

Две тоненьких моих руки.

Иду вдоль генуэзских стен,

Встречая ветра поцелуи,

И платья шелковые струи

Колеблются вокруг колен.

И скромен ободок кольца,

И трогательно мал и жалок

Букет из нескольких фиалок

Почти у самого лица.

Иду вдоль крепостных валов,

В тоске вечерней и весенней.

И вечер удлиняет тени,

И безнадежность ищет слов.

Феодосия, 14 февраля 1914

С. Э.

Я с вызовом ношу его кольцо

– Да, в Вечности – жена, не на бумаге. —

Его чрезмерно узкое лицо —

Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно-великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза – прекрасно-бесполезны! —

Под крыльями распахнутых бровей —

Две бездны.

В его лице я рыцарству верна.

– Всем вам, кто жил и умирал без страху. —

Такие – в роковые времена —

Слагают стансы – и идут на плаху.

Коктебель, 3 июня 1914

АЛЕ

1. “Ты будешь невинной, тонкой…”

Ты будешь невинной, тонкой,

Прелестной – и всем чужой.

Пленительной амазонкой,

Стремительной госпожой.

И косы свои, пожалуй,

Ты будешь носить, как шлем,

Ты будешь царицей бала —

И всех молодых поэм.

И многих пронзит, царица,

Насмешливый твой клинок,

И все, что мне – только снится,

Ты будешь иметь у ног.

Все будет тебе покорно,

И все при тебе – тихи.

Ты будешь, как я – бесспорно —

И лучше писать стихи…

Но будешь ли ты – кто знает —

Смертельно виски сжимать,

Как их вот сейчас сжимает

Твоя молодая мать.

5 июня 1914

2. “Да, я тебя уже ревную…”

Да, я тебя уже ревную,

Такою ревностью, такой!

Да, я тебя уже волную

Своей тоской.

Моя несчастная природа

В тебе до ужаса ясна:

В твои без месяца два года —

Ты так грустна.

Все куклы мира; все лошадки

Ты без раздумия отдашь —

За листик из моей тетрадки

И карандаш.

Ты с няньками в какой-то ссоре —

Все делать хочется самой.

И вдруг отчаянье, что “море

Ушло домой”.

Не передашь тебя – как гордо

Я о тебе ни повествуй! —

Когда ты просишь: “Мама, морду

Мне поцелуй”.

Ты знаешь, все во мне смеется,

Когда кому-нибудь опять

Никак тебя не удается

Поцеловать.

Я – змей, похитивший царевну, —

Дракон! – Всем женихам – жених! —

О свет очей моих! – О ревность

Ночей моих!

6 июня 1914

П. Э.

1. “День августовский тихо таял…”

День августовский тихо таял

В вечерней золотой пыли.

Неслись звенящие трамваи,

И люди шли.

Рассеянно, как бы без цели,

Я тихим переулком шла.

И – помнится – тихонько пели

Колокола.

Воображая Вашу позу,

Я все решала по пути:

Не надо – или надо – розу

Вам принести.

И все приготовляла фразу,

Увы, забытую потом. —

И вдруг – совсем нежданно! – сразу! —

Тот самый дом.

Многоэтажный, с видом скуки…

Считаю окна, вот подъезд.

Невольным жестом ищут руки

На шее – крест.

Считаю серые ступени,

Меня ведущие к огню.

Нет времени для размышлений.

Уже звоню.

Я помню точно рокот грома

И две руки свои, как лед.

Я называю Вас. – Он дома,

Сейчас придет.

“Пусть с юностью уносят годы…”

Пусть с юностью уносят годы

Все незабвенное с собой. —

Я буду помнить все разводы

Цветных обой.

И бисеринки абажура,

И шум каких-то голосов,

И эти виды Порт-Артура,

И стук часов.

Миг, длительный по крайней мере —

Как час. Но вот шаги вдали.

Скрип раскрывающейся двери —

И Вы вошли.

“И было сразу обаянье…”

И было сразу обаянье.

Склонился, королевски-прост. —

И было страшное сиянье

Двух темных звезд.

И их, огромные, прищуря,

Вы не узнали, нежный лик,

Какая здесь играла буря —

Еще за миг.

Я героически боролась.

– Мы с Вами даже ели суп! —

Я помню заглушенный голос

И очерк губ.

И волосы, пушистей меха,

И – самое родное в Вас! —

Прелестные морщинки смеха

У длинных глаз.

Я помню – Вы уже забыли —

Вы – там сидели, я – вот тут.

Каких мне стоило усилий,

Каких минут —

Сидеть, пуская кольца дыма,

И полный соблюдать покой…

Мне было прямо нестерпимо

Сидеть такой.

Вы эту помните беседу

Про климат и про букву ять.

Такому странному обеду

Уж не бывать.

В пол-оборота, в полумраке

Смеюсь, сама не ожидав:

“Глаза породистой собаки,

– Прощайте, граф”.

“Потерянно, совсем без цели…”

Потерянно, совсем без цели,

Я темным переулком шла.

И, кажется, уже не пели —

Колокола.

17 июня 1914

2. “Прибой курчавился у скал…”

Прибой курчавился у скал, —

Протяжен, пенен, пышен, звонок…

Мне Вашу дачу указал —

Ребенок.

Невольно замедляя шаг

– Идти смелей как бы не вправе —

Я шла, прислушиваясь, как

Скрежещет гравий.

Скрип проезжающей арбы

Без паруса. – Сквозь плющ зеленый

Блеснули белые столбы

Балкона.

Была такая тишина,

Как только в полдень и в июле.

Я помню: Вы лежали на

Плетеном стуле.

Ах, не оценят – мир так груб! —

Пленительную Вашу позу.

Я помню: Вы у самых губ

Держали розу.

Не подымая головы,

И тем подчеркивая скуку —

О, этот жест, которым Вы

Мне дали руку.

Великолепные глаза

Кто скажет – отчего – прищуря,

Вы знали – кто сейчас гроза

В моей лазури.

От солнца или от жары —

Весь сад казался мне янтарен,

Татарин продавал чадры,

Ушел татарин…

Ваш рот, надменен и влекущ,

Был сжат – и было все понятно.

И солнце сквозь тяжелый плющ

Бросало пятна.

Все помню: на краю шэз-лонг

Соломенную Вашу шляпу,

Пронзительно звенящий гонг,

И запах

Тяжелых, переспелых роз

И складки в парусинных шторах,

Беседу наших папирос

И шорох,

С которым Вы, властитель дум,

На розу стряхивали пепел.

– Безукоризненный костюм

Был светел.

28 июня 1914

3. Его дочке

С ласточками прилетела

Ты в один и тот же час,

Радость маленького тела,

Новых глаз.

В марте месяце родиться

– Господи, внемли хвале! —

Это значит быть как птица

На земле.

Ласточки ныряют в небе,

В доме все пошло вверх дном:

Детский лепет, птичий щебет

За окном.

Дни ноябрьские кратки,

Долги ночи ноября.

Сизокрылые касатки —

За моря!

Давит маленькую грудку

Стужа северной земли.

Это ласточки малютку

Унесли.

Жалобный недвижим венчик,

Нежных век недвижен край.

Спи, дитя. Спи, Божий птенчик.

Баю-бай.

12 июля 1914

4. “Война, война! – Кажденья у киотов…”

Война, война! – Кажденья у киотов

И стрекот шпор.

Но нету дела мне до царских счетов,

Народных ссор.

На, кажется, – надтреснутом – канате

Я – маленький плясун.

Я тень от чьей-то тени. Я лунатик

Двух темных лун.

Москва, 16 июля 1914