скачать книгу бесплатно
– Потому что каждое последующее поколение не должно быть глупее предыдущего!
– Вот молодец. Ты слышал, Миша? Они всем довольны.
– Ну-ну, – скептически и с презрением покачал головой Крашенинников.
– А теперь о главном. – Жаров взял у Евгения СВД и, направив ствол оружия на Михаила, прильнул к оптическому прицелу. – Ты был недоволен, что мы оставляем тебе треть добытого. Сейчас ты не получишь ничего. Вообще ничего. Скажу больше. Если ты еще раз сунешься к нам без предупреждения и без нашего разрешения, я больше не буду ничего говорить. Я посмотрю на тебя вот в этот самый прицел в последний раз и спущу курок. Потом мы придем в вашу нору и перережем горло твоему хромоногому другу. А твою женщину, Миша, мы заберем с собой, как плату за потраченный на твою голову патрон. Но мы великодушны. И наш уговор в силе. Если тебе что-то нужно найти, приходишь, просишь разрешение, ищешь, демонстрируешь добытое. Но в качестве наказания ближайшие десять дней лучше не приближайся к нашей общине. Ты все понял?
– Да…
– Прекрасно. А теперь убирайся. И помни. Десять дней.
Крашенинников поднял свой велосипед, поправил тележку и угрюмо направился к дороге. Скрытно уходить по берегу бухты уже не было смысла.
– Стоять! – крикнул вдруг Жаров, когда Михаил уже вышел за ограду.
– Что еще? – зло отозвался он, обернувшись.
Жаров и Горин подошли к нему, и Крашенинников заподозрил что-то недоброе.
– Мне, конечно, плевать, – с презрением заговорил Андрей. – Но Женя у нас гуманист и настаивает, что мы тебя должны предупредить еще кое о чем.
– Я слушаю.
Горин поправил соломенного цвета челку и кивнул.
– Правильно делаешь, что слушаешь. Ты помнишь, как в прошлом году здесь объявился гигантский медведь? Слышал об этом? Он у нас разорил дальнюю пасеку и один из крольчатников.
– Да, помню. Потом, вроде, что-то еще зимой было связано с ним.
– Верно, – кивнул Евгений. – Он задрал одного из наших людей. И еще троих в Вилючинске. Следы там были такие же. Так вот, похоже, этот монстр вернулся. Два дня назад одна из наших групп собирателей пропала. Два человека. Позже мы нашли их. Вернее, то, что не доел зверь. И следы огромных медвежьих лап. Я тебе очень советую не отпускать твоих друзей в сопки.
– Черт, но нам ведь тоже надо готовить запасы на зиму. Я что-то сомневаюсь, что вы с нами поделитесь или дадите мне оружие.
– Ты чертовски догадливый, – усмехнулся Андрей. – Ни хрена ты от нас не получишь, особенно после сегодняшнего. Но все же есть вариант, мы же не звери, в конце концов.
– И что это за вариант?
– Твоя женщина может приходить к нам в общину на рассвете. И уходить в сопки в составе наших групп собирателей. Они теперь будут при оружии. Но пятую часть добытого она будет оставлять нам.
– Почему именно она? – напрягся Михаил.
– А вот тут соображалка тебя подводит, – вздохнул Жаров. – Потому что твой хромоногий кубинский друг будет только обузой. Он же еле ходит. Но если ты думаешь, что кто-то из нас причинит твоей бабе вред, то ты нас оскорбляешь. Впрочем, решать все равно тебе. Если хочешь, можешь сам приходить к нам и присоединяться к группам, что уходят в сопки. Но десятидневное эмбарго на твое появление мы не отменяли. И ты будешь не пятую часть собранного оставлять, а половину. Выбор за тобой. И помни о нашем великодушии.
Глава 2
Приморский квартет
У каждого из них было имя. И каждый обладал прозвищем. Точнее, почти каждый. У Александра Цоя не было прозвища. С такой фамилией оно и не нужно. Андрея Жарова называли Жар. Тут все понятно. Сокращение фамилии, но, возможно, и взрывной характер сказывался. Жене Горину его прозвище – Гора – ну никак не подходило. Даже созвучность с фамилией не помогала в восприятии. Евгений был не столь высок и могуч. Да еще спокойный и добродушный на вид. Но местные сопки тоже выглядели спокойно и даже добродушно. А ведь это маленькие горы. Никита Вишневский имел свое прозвище уже по иным причинам. Его называли Халф-Лайф. Но гораздо чаще просто Халф. И уж совсем редко – Фримэн. Никита был высок, худ, с тонкой ухоженной бородкой, да еще и в очках. Вылитый персонаж компьютерной игры. Правда, уже все позабыли давно о компьютерах и играх. Наверное, так же, как, будучи детьми, эти четверо не могли понять, что это за железный ящик посреди хлама в заброшенном еще задолго до войны кинотеатре. Именно на этом ящике когда-то они увидели странного незнакомца, сетовавшего на то, как все скверно стало в городке его детства. А это был всего-навсего игровой автомат – «Морской бой», привычный совсем другому поколению.
Андрей Жаров задумчиво смотрел на ржавое железо. И даже нашел взглядом кирпич, который швырнул в этот ящик накануне того страшного взрыва. Сейчас он прекрасно понимал незнакомца, приехавшего из Москвы, чтобы с грустным видом сидеть здесь, на останках своего детства.
– Ну что скажешь, Жар? – спросил один из группы бойцов. – Тут на крыше самое то оборудовать пост. Если медведь появится, то мы его издалека заметим.
– Нет, Стас, – сказал Андрей и, подняв небольшой камень, кинул его в корпус от «Морского боя», как много лет назад. До катастрофы.
– Это еще почему? – разочарованно развел руками боец. – Отсюда вид хороший. Ты поднимись наверх, сам погляди.
– Я знаю. Мы в детстве эти руины излазили вдоль и поперек. Но уж больно оно ветхое. Обрушится вместе с вами, и все.
– Да с чего оно обрушится, Андрей? Столько лет стоит и…
– Все когда-нибудь рухнет, Стас. Абсолютно все. Вчера были толчки. Сегодня утром, кажется, тоже.
– Да тут эти микроземлетрясения всегда, Жар. Как вопли чаек.
– Ищите другое место для наблюдательного поста. Здесь опасно. Может обрушиться. – Жаров был непреклонен.
Он вышел из обросшего бурьяном и молодыми деревьями древнего здания кинотеатра «Вилюй» и неторопливым шагом двинулся к центральной улице Приморского. У ржавого корпуса старых «Жигулей», давно вросших в землю, был припаркован его велосипед.
По дороге с юга приближались три гужевые повозки с людьми. Живых лошадей удалось добыть уже давно в Вилючинске. К счастью, эти животные были способны давать потомство. А в нынешних условиях они просто незаменимы. Караван с юга на самом деле возвращался с полуострова Крашенинникова. Это была седьмая экспедиция в поселок Рыбачий. Путь по суше, огибая бухту Сельдевую, превращался в два десятка километров, хотя между уцелевшим Приморским и выжженным Рыбачьим было всего чуть больше четырех. Жаров наклонился, вытянул травинку и, сжав ее зубами, стал ждать, когда мимо пройдет караван.
В последней повозке был сам Халф. Увидев друга, он спрыгнул на землю и направился к нему, велев остальным двигаться дальше.
– Долго вы. Трое суток почти, – сказал Жаров, пожав руку Вишневского.
– Еще обшарили пару мест. Вот и задержались.
– Понятно, – вздохнул Андрей. – Судя по твоему выражению лица, то, что нам нужно, вы так и не нашли?
Никита мотнул головой:
– Нет. Да я тебе уже давно говорю, что пустая эта затея. Не могли они их хранить в том же месте, где и лодки были.
– И почему ты так считаешь?
– Да потому же, почему и раньше. Из соображений безопасности. Чтобы все одной ракетой не накрыли супостаты.
– Это-то понятно. Но у нас в заводе стоит единственная уцелевшая ударная атомная подводная лодка. Разумеется, когда лодка встает на ремонт, с нее выгружают оружие и топливо из реакторов. Топливные элементы мы нашли в глубоком бункере под заводом. Где торпеды и ракеты? На заводе их нет. Мы за эти годы перерыли все. Да и рабочие с завода о них не слышали. Значит, их выгрузили в Рыбачьем, перед тем как загнать сюда. Логично?
– Логично, если нет более детальной информации, – кивнул Вишневский. – Но мы не нашли ничего. Возможно, боеприпасы были перегружены на те лодки, что сейчас лежат на дне у причалов Рыбачьего. Или на те лодки, что ушли в океан перед войной.
– Где-то должны быть хранилища боеприпасов.
– Да на кой черт они тебе, Андрей?
– Если мы восстановим лодку, то выпускать ее в мировой океан без оружия я не собираюсь.
Никита засмеялся:
– Ты все еще одержим этой затеей? Кто поведет эту лодку?
– Здесь и в Вилючинске остались люди, которые служили на флоте. И на лодках в том числе.
– Дряхлеющие старики, – махнул рукой Халф. – Как ты убедишь их отправиться в плавание? Они хотят спокойно дожить свой век. А здесь, быть может, самое благополучное и спокойное место для людей, что остались.
– Никита, напомни-ка, сколько там лодок затонувших у причалов после взрыва покоится?
– Четыре. Одна дизельная. Остальные атомные. Ты сам в прошлую экспедицию там был и видел.
– Три атомные лодки – это шесть реакторов. Не говоря уже об оружии на борту. А теперь представь, что когда-нибудь соленая вода съест железо и вскроет содержимое лодок. Тогда все. Тогда здесь действительно нельзя будет жить. Все когда-нибудь рухнет…
– Так это когда будет, Андрей? Лет сто пройдет. Я вот где-то читал, что после Второй мировой войны союзники затопили все химические снаряды и бомбы Гитлера в Балтийском море[8 - Отсылка к роману «Метро 2033: Наследие предков», в котором эти боеприпасы окончательно сгнили и их содержимое отравило Балтику.]. А ведь там сплавы не такие крепкие, как у последних лодок и уж тем более у реакторных и ракетных отсеков. Однако я не слышал, чтоб вещества из этих боеприпасов просочились в море. Во всяком случае, до того дня, когда сюда прилетела эта чертова ракета.
Жаров покачал головой:
– Эх, Никитос, Никитос. А еще очки надел. Типа умный…
– Да иди ты, – засмеялся Халф. – Здесь-то как дела? Что нового?
– Злая[9 - В конце 80-х годов в этом городке действительно жила довольно крупная бездомная дворняга, которой местная детвора (включая автора) дала прозвище Злая. Также постоянным спутником этой собаки был пес по кличке Гуляш.] ощенилась. Семерых родила. Это хорошая новость, потому что собаки нам нужны. Хотя бы для ночной охраны завода. Сегодня с утра опять этого чертова вулканолога поймали там. Хотел его пристрелить сразу, да патрон пожалел. Кстати, если увидишь его ближе бывшего военного лазарета, можешь смело валить. Мы ему запретили приближаться к общине ближайшие десять дней.
– Оставил бы ты их в покое, Андрей.
– А я их и не трогал, Никитос, – нахмурился Жаров. – Но он лезет и ворует у нас.
– Ладно, а какая плохая новость? Не крысятничество Крашенинникова ведь?
– Нет. Не это. Медведь вернулся.
– Что, тот самый? – сразу помрачнел Вишневский.
– Похоже, что тот. Следы особи килограмм на восемьсот с лишним. И уже потери есть.
– Кто?
– Лапин и Кирсанов.
– Старший или младший?
– Кирсанов? Старший… Вот сейчас дополнительные посты расставляем. Не хочется, конечно, с завода и ферм людей снимать. Но эту зверюгу уже пристрелить надо. Достала, сука.
– Может, запросим дополнительный отряд из Вилючинска и облаву устроим?
Андрей кивнул:
– Я думал об этом уже. Но там своих работ по ноздри. Да и зверю ничего не стоит метнуться в Вилючинск, пока мы его здесь ловить будем. Весточку им я уже отправил, чтоб начеку были. К тому же большие облавы на медведя, да еще без обученных собак, – дохлый номер. Почует неладное и сбежит, как и в прошлый раз. Его заманить надо. Заманить и грохнуть падлу.
* * *
Михаил Крашенинников не торопился заходить в дом. Точнее, в огромную казарму, что была домом для них троих. Он сидел на ступеньках у входа и задумчиво смотрел на стебли подсолнухов, что Оливия старательно выращивала в том месте, где когда-то был забор воинской части. Камчатское лето было слишком коротким, чтобы подсолнухи вырастали до конца. Однако и тех крохотных семечек хватало на корм в их небольшом курятнике и даже на несколько литров масла за сезон.
– Ты так и будешь там сидеть у порога, как провинившийся пес? – послышался голос Антонио из окна третьего этажа.
– Как ты узнал, что я уже вернулся? – вздохнул Михаил, наматывая сорванную травинку на палец.
– Я это понял еще минут сорок назад, когда услышал скрип твоего велосипеда. Поднимайся уже. Я салат из одуванчиков сделал.
– А где Оля?
– Она тебя с нетерпением ждет.
– Потому и не поднимаюсь.
– От судьбы не уйдешь, Миша. Поднимайся, съешь салат и достойно прими смерть.
– И ты, Брут?..
– А-ха-ха! – Квалья расхохотался. – Ну все, Цезарь! Рубикон пройден! Твой час настал! Поднимайся…
Михаил вздохнул, поднимаясь с подогретых летним солнцем ступенек, и направился внутрь.
Жилища этой троицы были оборудованы на первом и втором этажах здания казармы. На первом этаже жил Антонио. Из-за хромоты ему необходимо было находиться ближе к выходу из здания в случае землетрясения, которыми славилась Камчатка. Оливия и Михаил жили на втором, поскольку уже давно не являлись просто коллегами. Они были семьей. Здание достаточно большое, с высокими потолками и огромными помещениями, в которых когда-то располагался целый военный батальон. Именно поэтому им пришлось в свое время приложить немало усилий, чтобы оборудовать дополнительные стены, уменьшая жилые помещения, в которых зимой легче удерживать тепло домашнего очага. Третий же этаж был для них чем-то вроде большой летней веранды. Прекрасный вид, большое пространство и много дневного света из больших прямоугольников оконных проемов.
Он неторопливо поднялся наверх, и его действительно ждала Оливия. Ей уже не двадцать пять, как когда-то, во времена краха всего мира и внезапно вспыхнувших между ними чувств. Поначалу им казалось, что все это из-за попытки забыться. Что их рассудок борется с безумием от осознания случившейся катастрофы и потому бросает обоих в пучину страсти, горячей, как извержение вулкана. Но теперь их чувства проверены временем. Да, ей уже давно не двадцать пять. И он уже не молодой камчатский ученый, еще не решившийся взяться за работу над докторской диссертацией.
Но Оливия все так же прекрасна, и не замечал он, чтоб она сильно изменилась с того дня, как Антонио набросал в блокноте на них карикатуру. И сейчас эта карикатура висела на стене, среди остальных работ Антонио.
Михаил взглянул на нее и улыбнулся. Все тот же золотисто-пепельный цвет волос и те же большие голубые глаза. И даже когда сердится, вот как сейчас, она все же прекрасна.
– Привет, – как ни в чем не бывало выдавил Крашенинников, глядя на ее напускную суровость и упертые в бока кулачки. – Оля, ты же американка, а встречаешь меня совсем как-то… по-русски…
– И что, ты решил, что ты сейчас придешь, пошутишь, я разомлею от счастья и упаду в твои объятия? – строго спросила она.
Михаил уставился в потолок, затем опустил глаза к возлюбленной и кивнул:
– Ну, было бы неплохо. Почему бы и нет?
– Да потому что ты asshole, Майкл! – воскликнула Оливия.
Они уже давно называли друг друга Оля и Миша. Крашенинников иногда, в минуты интимной близости, поизносил с трепетом «Оливия», сладостно смакуя каждый звук в этом мелодичном имени. Но вот когда Оливия злилась, то Миша очень быстро превращался в Майкла, и к тому же она, сама того не замечая, разбавляла русскую речь, которой теперь владела почти в совершенстве, уже давно не употребляемыми родными словами. Особенно ругательными.
– Да, но я ведь твой asshole. У вас же так заведено…
– Нет, Миша, у них принято хорошо относиться к их сукиным детям[10 - «Да, он сукин сын, но он наш сукин сын» (один из вариантов) – фраза, которую приписывают различным американским президентам как ответ на упреки в адрес какого-нибудь латиноамериканского диктатора, жестокостей и преступлений которых правительство США не замечает.], а не к… – вмешался Антонио, но договорить не успел.
– Shut up! – крикнула на итальянца Собески.
– O, mamma mia, beh, cos? sia! – Квалья поднял руки и отвернулся.
