Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943

Возле вокзала ожидал длинный поезд из открытых грузовых вагонов. Увидев нескольких солдат из другого полка, бродивших поблизости, Шейх спросил их, для кого предназначался этот транспорт. Один из них обернулся.

– Ты что, ослеп? – проворчал он раздраженно. – Посмотри туда – вон они идут.

Мы вдруг увидели длинную, медленно извивавшуюся коричнево-землистого цвета змейку двигавшихся в нашем направлении людей. Доносились приглушенные голоса, похожие на жужжание пчелиного роя. Военнопленные. Русские, по шесть в ряд. Нам не видно было конца этой колонны. Когда они подошли ближе, ужасное зловоние, которым повеяло на нас, вызвало тошноту; это было как сочетание вони, исходящей от пещерных львов, с дурным запахом от обезьян в зоопарке.

Но они не были животными, они были людьми. Мы хотели убраться подальше от зловонного облака, охватывавшего нас, но то, что мы увидели, заставило застыть на месте и забыть о тошноте. Были ли они действительно человеческими существами, эти серо-коричневые фигуры, эти тени, ковылявшие к нам, спотыкаясь и шатаясь, существа, у которых не осталось ничего, кроме последней капли воли, позволявшей им продолжать шагать? Казалось, все несчастья в мире были сосредоточены здесь, в этой толпе. И как будто этого было мало, раздавался жуткий хор стонов и воплей, стенаний и проклятий вперемешку с грубыми окриками охранников.

Когда один из пленных, шатаясь, выбился из колонны, сокрушительный удар приклада винтовки между лопаток вернул его, задыхавшегося, обратно на место. Другой, раненный в голову, выбежал на несколько шагов вперед, его жесты были почти гротескными в своей выразительности, и попросил у одного из пришедшего в ужас местного жителя кусок хлеба. Кожаный хлыст обвился вокруг его плеч и отбросил его назад в строй. Худой, долговязый парень отошел в сторону справить малую нужду, а когда и его силой заставили вернуться на место, он все равно продолжал испускать мочу, продолжая идти.

На очень немногих из них были обычные сапоги; у большинства были тряпки, обмотанные вокруг ног и закрепленные веревкой. Сколько же километров они прошагали? Мы вглядывались в лица, которые были скорее мертвыми, чем живыми. Часто глаза горели такой ненавистью, которая, казалось, испепелит их самих; но в следующее мгновение, по странной манере поведения этих людей, они все уже были покорными, озабоченно озирающимися на охранников и их рассекающие воздух хлысты.

Впередиидущие этой человеческой массы уже достигли вагонов и были погружены в них как скот. Один из них был так измучен, что не мог залезть и упал назад на дорогу. Сухо прозвучал пистолетный выстрел, и, словно пораженный молнией, русский согнулся, кровь струйкой потекла из его полуоткрытых губ.

Когда этот изверг, который застрелили его, проходил мимо нас, Францл прыгнул к нему.

– Я тебя убью, ты, скотина! – крикнул он. – Кто тебе велел убивать этого человека?

Но тот лишь вытаращился, не понимая.

– Возьми себя в руки, парень, – сказал он. – Ты, полагаю, новобранец? Это не детский сад. Скоро из тебя выбьют этот детский лепет!

Мы стояли как парализованные.

Францл сжал кулаки.

– Мерзавец еще и говорит по-немецки! – взорвался он. – Он носит такую же форму, как и мы.

– И такую мразь нам придется впредь называть товарищ, – мрачно проворчал Пилле.

Мы были на марше. Еще несколько километров, нам сказали. Всегда было одно и то же: еще несколько километров. Чтобы убить время, мы пели старые марши или спорили о Боге и мире. Но у нас все не выходили из головы эти пленные. О чем бы мы ни говорили, всегда возвращавшись к этой теме.

– Ты видел женщин в форме? – спросил кто-то. – Их целая толпа в той веренице людей.

Это был унтер-офицер в годах, широкоплечий и с большой головой. Он говорил тяжеловесно, низким голосом и при каждом слове кивал, как бы подчеркивая его. Мы звали его Ковак, хотя это была только первая половина его длинной труднопроизносимой фамилии. Он был здесь еще раньше, в самые первые дни кампании, и нам было приятно его общество.

– Их женщины еще более фанатичны, чем самые отъявленные комиссары, – продолжал он, чеканя слова. – В них сам черт сидит.

– Ты имеешь в виду, что они ловко управляются с оружием?

– Не сомневайся, это так, парень. Ты что думал, они проводят свободное время вышивая салфеточки?

Солнце палило нещадно, и мы обливались потом. К счастью, мы несли на себе только свои полевые ранцы. За нами следовала колонна нагруженных повозок, которые тащили лошади. Они везли наше остальное имущество.

Вскоре появились первые жертвы потертостей ног, с трудом ковылявшие, изо всех сил стараясь не отстать от нас. Потом у кого-то возникла идея подождать одну из багажных повозок и взгромоздиться на нее поверх груза. Другие последовали его примеру. Через два дня уже все повозки были переполнены, а когда одна из них в конце концов сломалась под тяжестью, всякая езда была строго запрещена. Теперь хромоногие двигались, держась по обе стороны от повозок, и лишь немногие, имевшие специальные медицинские справки, продолжали ехать.

Мы тащились, еле волоча ноги, все дальше и дальше, день за днем. Мы были так измотаны, что едва могли говорить. Мы с трудом брели в полной апатии, остановив взгляд на каблуках идущего впереди. Мы почти не удостаивали взглядом многочисленные подбитые советские танки. Но когда то тут то там нам попадались поверженные громадины с черным крестом свастики или когда мы видели подбитый немецкий самолет в поле, то начинали хмуро переглядываться. Эти обломки, казалось, несли в себе предостережение.

Шейх был совсем плох, переваливаясь на ступнях, как хромая утка.

– Иди к врачу и возьми справку, – сказал я.

– Что толку? Посмотри на эти повозки – они все переполнены.

На следующее утро нигде не было видно никаких признаков ни его, ни его винтовки или ранца. Когда мы наконец его обнаружили, то не поверили своим глазам: этот хитрый сукин сын победно ехал в чертовой телеге в одиночестве! Животное было старой кобылой, практически одной ногой в могиле, но все же умудрялось его тащить. Он всю ночь рыскал вокруг, пока наконец не нашел крестьянина, который «продал» ему телегу и лошадь. Хорошенькая, должно быть, была сделка, подумал я.

Расстояние, которое мы покрывали за день, резко сокращалось; едва ли можно было найти среди нас способного нормально идти пешком человека. И никакого намека на то, как долго это могло продолжаться!

Затем наш марш совершенно неожиданно прекратился. Мы поравнялись с бесконечной колонной ожидавших нас грузовиков.

Теперь мы двигались значительно быстрее, уши со свистом обдувал прохладный ветерок. Наши лица, покрытые толстым слоем грязи и пыли, были неузнаваемы. Но моральное состояние быстро приходило в норму, особенно когда нам выдали кофе и шнапс. Что до нас, то пусть бы эта поездка продолжалась до конца света. Но наше удовольствие было недолгим: вскоре мы прибыли.

Роты были разделены. Нас спросили, чем мы занимались в гражданской жизни, какую получили подготовку, есть ли инженерное образование. Ковак нам говорил:

– Вам нужно им сообщить, что у вас есть водительские права. Тогда попадете в часть моторизованной пехоты, может быть, в колонну снабжения. Вот это дело! Никакой утомительной ходьбы.

Казалось, удача нам улыбалась: нужны были водители. Францл оказался единственным, не считая меня, кто практически выдержал проверку; у Пилле и Вилли хотя бы было некоторое представления о вождении. А Шейх, хотя у него и был когда-то мотоцикл, никогда не садился за руль автомобиля. Набравшись наглости, он сказал старшему сержанту, что у него есть всякие, какие только существуют, водительские права – пусть справятся у его родных, если хотят. Сержанту, конечно, приходилось беспокоиться несколько о другом, и он перебил его, сказав: ему нужен другой водитель.

На следующий день нас перевели в транспортную часть: Ковака, нас пятерых и еще одиннадцать других.

Шейх был моим напарником-водителем. Нам дали разбитый старенький «опель», Францл получил «форд», и он и Пилле целый день приводили его в порядок. Вилли был теперь в фаворе: стал личным шофером нашего командира.

Мы стали арьергардом инженерных войск, весьма непыльная работенка. Лишь бомбардировщики и низколетящие самолеты время от времени беспокоили нас. Правда, поговаривали о партизанах. Считалось, что они были мастерами устраивать засады на автоколонны.

Вождение как таковое было довольно тяжелой работой. После дождя грузовики постоянно скользили на дороге, иногда опрокидывались.

Наш командир, лейтенант Зибланд, был неплохим парнем. Он, например, не возражал против того, чтобы мы отращивали усы. Шейх отрастил бороду. Никто бы не поверил, что нам только девятнадцать.

Питание было превосходным. У нас были своя походная кухня и чертовски хороший повар из Гамбурга. Как только нам попадалось что-либо съедобное, мы это реквизировали; и всегда можно было рассчитывать на то, что Пилле, отличавшийся отменным аппетитом, что-нибудь да отыщет.

Однажды он умудрился реквизировать поросенка. Его взбешенная хозяйка, морщинистая старуха, бежала за ним, требуя вернуть свою собственность на языке, который, совершенно очевидно, изобиловал нецензурными выражениями. Шейх, прирожденный дипломат, в качестве утешения угостил ее плиткой шоколада и поделился с ней жареным мясом. В конце концов, это был ее поросенок.

Ковак был из Нижней Силезии. Он свободно говорил по-польски и сносно по-русски, поэтому лейтенант Зибланд назначил его офицером, ведающим расквартировыванием. Ковак относился к этим обязанностям со всей серьезностью и демонстрировал чудеса, реквизируя лучшие спальные места, а также обеспечивая женское общество тем, кто хотел.

Но самая замечательная кровать теряет свою прелесть, если по ней ползают клопы. Однажды я всю ночь беспокойно метался, пытаясь избавиться от маленьких кровожадных паразитов.

Ковак был безутешен. Он говорил, что это роняет его репутацию. Он утешал нас изо всех сил, когда Шейх предложил:

– Почему бы нам не отдать эту прекрасную кровать Вюрму, этому никчемному унтеру, который жадничает при раздаче пайков?

Это была блестящая идея. Сержант Вюрм, заносчивый придира, который вечно нас погонял, однажды согласился с нашим предложением. Ему понравились шикарные апартаменты, которые подобрал для него Ковак.

Когда Вюрм встал на следующее утро, его трудно было узнать. Он выглядел так, будто спал, держа голову в пчелином улье.

Мы достигли украинского города Мариуполя на Азовском море. Ковак разместил нас в очень милом домике с приятной пожилой парой. Мы встретили радушный прием и чувствовали себя совсем как дома. Наши хозяева неплохо говорили по-немецки. На каминной доске была фотография молодого человека в форме советского моряка. Да, это был один из их троих сыновей, двое других были в пехоте – но с начала войны о них ничего не было слышно.

Только тогда мы впервые осознали, что вся эта война была совершенным безумием. Эти пожилые люди обращались с нами так, будто мы были их собственными сыновьями, – и в ответ на их радушие нам, возможно, придется стрелять в их мальчиков, изо всех сил стараясь их убить.

Мы планировали сходить в кино, но город был заполнен войсками, и кинотеатр был забит до отказа. Мы решили развлекаться на ходу. Ковак был в хорошей форме и рассказывал неприличные анекдоты. Шейх заговаривал с каждой попадавшейся девушкой, но лишь настолько, насколько мог. Вилли все говорил о своих родных и скучал по дому.

Вскоре наступил вечер и появились звезды. Мы медленно направлялись к дому. Издали была видна какая– то лихорадочная активность в воздухе. Затем самолеты приблизились, и мы увидели их красные и зеленые навигационные огни. Францл покачал головой.

– Летают вокруг как в мирное время, – проворчал он.

Всего было три самолета.

Вдруг Ковак взглянул вверх с тревогой:

– Э, да это же не наши! Это русские.

– Не шутишь? Зачем у них огни?

– Думаю, маскировка.

И как будто в подтверждение его слов вдруг разверзся ад. Мы распластались на земле. Затем были сброшены еще бомбы, но на этот раз в стороне. В ближайший от нас дом пришлось прямое попадание. Из обломков поднимался дым. В 200 метрах от нас бомба взорвалась на улице и поразила троих солдат из регулярных войск. Двоих невозможно было узнать. Только что они были такими же людьми, как и мы сами; теперь они превратились в бесформенную массу. У третьего оторвало правую ногу. Это был совсем молодой парень, слабо стонавший в луже крови, которая быстро увеличивалась.

Ковак подбежал, чтобы оказать ему первую помощь. Ковак, надо отдать ему должное, учился на медицинских курсах. Затем мальчишку, который был без сознания, отправили в госпиталь.

Воздушные налеты теперь происходили регулярно. Нас несколько раз поднимали в ту ночь. На следующий день наша часть понесла первые потери. Командир велел привести в порядок закамуфлированные грузовики. В момент, когда это произошло, мы выстроились за ними. Я насчитал шестнадцать бомбардировщиков, летевших звеньями. Передние самолеты сбросили по серии бомб каждый. Я крикнул Францлу, чтобы он спрятался, и запрыгнул в придорожную канаву. Шейх последовал за мной. Дрогнула земля, и я думал, что у меня лопнут барабанные перепонки.

Наш грузовик был объят пламенем, еще один лишился тента – грузовик кухни. Двое солдат скрючились поблизости, один из них был наш повар из Гамбурга. Можно было подумать, что он еще жив: лишь тонкий осколок торчал из его челюсти. Сначала я не узнал другого – он уткнулся лицом в землю – потом увидел, что это был Вюрм, унтер-офицер; его затылок превратился в кровавое месиво.

Неподалеку мы вырыли два окопа. Зибланд сказал несколько слов о судьбе солдата и об отечестве. Видно было, что эти слова для него ничего не значат; он просто говорил для проформы. А два тела завернули и закопали в землю.

Легкая жизнь кончилась. В ту же ночь похолодало. Вождение было суровым испытанием, особенно потому, что мы день и ночь были в пути. Дважды у нас были стычки с партизанами – мы справились с этим нормально, – но теперь безопаснее стало носить автоматы вместо карабинов.

Нам было приказано отправиться на двух грузовиках в Запорожье с резиновыми надувными лодками и с оборудованием для саперов. Меня вызвал командир, и я попросил, чтобы Францл со своим «фордом» поехал вместе со мной. Шейх и Пилле поехали со мной в качестве водителей-сменщиков.

На обратном пути, как раз перед наступлением темноты, «форд» Францла сломался. Я отправился с Шейхом искать ночлег. Вскоре мы набрели на крестьянский дом. Поскольку он был расположен в стороне от дороги, мы остановили грузовик и до дома шли пешком, оставив оружие в машине.

Вход был позади. Казалось, что в доме никого не было. Все, что мы увидели, была умирающая корова на куче навоза, которая ревела, глядя в небеса.

– Эта чертова корова действует мне на нервы, – сказал Шейх. – Пойду возьму ствол и прикончу ее.

Я сразу возразил:

– Оставайся на месте. Потом решим, что с ней делать. Видишь старуху в окне?

В этот момент лицо исчезло. Мы попытались войти в дом, но двери были заперты. Шейх постучал в окно.

– Эй, дорогуша! – крикнул он. – Открывай!

Неожиданно дверь отперли, но вышла не старуха.

Появились двое мужчин. За ними последовали другие, всего их оказалось семеро. Довольно подозрительно выглядевшие постояльцы: грязные, небритые, взъерошенные, в обмотках. Партизаны? У Шейха отвисла челюсть.

– Ох моя больная спина, – пробормотал он. – Откуда это они взялись?

Нас сразу окружили.

– Папироса, – сказал один из них.

Ничего необычного в том, что они хотели сигарет; все русские их просили. Единственное, что настораживало, это угрожающий тон его голоса.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.