скачать книгу бесплатно
– Очень вы хитрый, молодой человек, не нашего ли племени? Как вас зовут?
– Меня зовут Федор Ожилаури. И я грузинского племени.
– Давайте мы сделаем так, Федор, – Леви Борухович накрыл книгу ладонью,– Я покажу ее одному знатоку арабской письменности. Может, он заинтересуется. А вы приходите завтра утром, и мы поговорим об окончательной цене.
– Ну что ж! Я опять согласен! Завтра утром приводите своего знатока, а я завтра утром принесу книгу,– и Ожилаури потянул книгу к себе.
– Подождите, подождите! – Антиквар выдвинул какой-то ящик за прилавком, достал оттуда завернутую в бархатный платок шкатулку.
– Эта шкатулка принадлежала господам Татищевым, пока их большевики… ну, сами понимаете.
Леви Борухович тщательно завернул книгу в платок и протянул ее Ожилаури.
– Так завтра к десяти утра жду вас, господин Ожилаури. Книгу берегите. – Поняв, что проявил чрезмерную заинтересованность, добавил:– На всякий случай. Может, лучше оставить? Нет? Ну, я вас понимаю. Время сейчас такое, брат брату не брат.
Ожилаури положил книгу в сумку, как следует застегнул все ремешки и перебросил через плечо наискосок, чтоб не сорвали. Как сказал Леви Борухович, на всякий случай.
Подвести итоги было не трудно. Антиквар книгой очень даже заинтересовался, завтра можно будет просить не меньше тысячи пятисот. Боже, какие деньги! Он богат!
К дому Ожилаури подъезжал по-барски, на извозчике. Расплатился, посмотрел на окна своей комнаты и похолодел. В двустворчатом окне не было ни одного стекла. Они не были разбиты – их просто не было. С криком «Герта Гансовна! Что с моей комнатой?!» он ворвался в квартиру. На его крик выбежала испуганная хозяйка, и вместе они открыли комнату, которую снимал студент. Ничего необычного не произошло, было то, что в Москве происходило ежедневно. Его ограбили. Воры, не разбив, вынули стекла, которые также унесли с собой, а вслед за ними вынесли из комнаты все, вплоть до грязного белья. В их тихом и укрытом от больших улиц переулке грабителей даже не заметили, а если и заметили, то помалкивали. Кого звать на помощь? Тебя же еще и прирежут. Ожилаури сел на кровать, потому что единственный стул в комнате тоже унесли, и провернул в уме все события последнего дня: выигрыш, обозленный Жорик, заинтересованный Татарин, беспризорники под окном и в витрине антиквара. Все ясно: за ним следили, и как только он вышел из дома, к нему забрались, искали книгу, не нашли, ну и прибрали к рукам все его барахло. Кто это сделал? Ясно – Жорик, это его интерес. Было обидно, но не настолько, чтоб впасть в уныние. Книга при нем, деньги тоже. «Как он предусмотрительно взял все с собой»,– похвалил себя во втором лице Ожилаури.
– Не расстраивайтесь, Герта Гансовна, они оставили главную ценность. Вас.
– Что ты говоришь, Федя?—Всплеснула руками хозяйка.– Ведь все унесли. Стул, матрас, подушку, даже лампочку вывернули, негодяи. Что делать? Кому жаловаться?
– Да, жаловаться некому. Герта Гансовна, я переночую у друзей, а вы скажите дворнику Гасиму, пусть окно досками заколотит, а то к утру и кровать, и стол унесут.
Ожилаури вышел в переулок и направился к улице, раздумывая, у кого можно заночевать и заодно отметить выигрыш. Он не прошел и двадцати шагов, как из подворотни выскочил чумазый мальчишка, в котором он признал беспризорника, игравшего под его окном.
– Дядя, дядя, а папироски не будет? Курить хочется,– настойчиво потребовал мальчишка.
Ожилаури был достаточно опытен, чтобы сразу понять – папироской тут дело не кончится. Впереди, в подворотне, откуда только что выскочил мальчишка, кто-то стоял, прятался в тени. Беспризорник отошел в сторону, он сыграл свою маленькую роль, на сцену выходили актеры переднего плана. Ожилаури оглянулся. Под пустыми окнами его комнаты, притулившись к стене, стоял молодой парень и ножиком подрезал ногти. Впереди из тени вышли еще двое. Здоровые парни, в которых Ожилаури признал соседей, проживающих с северной стороны Кавказского хребта. Они не торопясь приближались к нему. Догадаться, чего они хотели, было не сложно – отобрать то, что осталось. Будь у него время и пара внимательных слушателей – он бы подробно рассказал, как дед его отца вышел один против четверых чеченцев, и кто остался в этой схватке победителем, ясно, так как род Ожилаури в лице Федора живет и здравствует, чего не скажешь о тех четверых. Однако Федор Ожилаури уже во втором поколении был городским жителем и потому не владел навыками своего большого деда. Зато он в совершенстве усвоил способности горожанина уболтать кого угодно. Это выручало его не раз и, он надеялся, поможет и сейчас.
– Что, земляки, и вам курить хочется? – решил он взять инициативу в свои руки.
– Курим мы свои, – заговорил с тяжелым кавказским акцентом парень с кучерявой черной бородой,– и пришли мы за своим.
– Вашего у меня ничего нет.
– Есть,– вмешался второй, гладко бритый, с усами, загнутыми вниз, из-за чего лицо его выглядело жестоким.– Дома ее нет, значит, она с тобой.
Он посмотрел на сумку.
– Давай книгу сюда.
– Значит, это вы забрались ко мне и все вынесли?
– Мы не воры. Выносили другие. Нам нужна только книга.
– Значит, вас прислал Татарин,– сделал вывод Ожилаури.– Он хотел купить ее вчера, точнее, сегодня. Вы хотите ее выкупить?
– Мы ее не продавали, поэтому и покупать не будем. Мы предлагаем за нее твою жизнь,– услышал он голос за спиной. Третий стоял сзади, совсем рядом, все также поигрывая ножом. Светловолосый, с русой бородой и с мертвыми глазами фанатика. Голос у него был такой траурно-спокойный, что Ожилаури передернуло, как будто ему вынесли приговор. Он развернулся, чтобы держать в поле зрения всех троих.
– Я ее выиграл. Выиграл честно. И на кон ее ставил Жорик, его и спрашивайте.
– Жорик ошибся адресом и сунул свои грязные руки куда не надо. Сейчас он отдыхает на дне речки Яузы. Ты хочешь присоединиться к нему, земляк? – наседал бородатый.
Договариваться с ними смысла не было, Ожилаури это понял. Но и отдавать свое не собирался.
– Ну что ж! —Он поднял руки и сказал по-грузински:– Где не помогает сила, там спасают ноги.
Переводить пословицу он не стал. Резко ударил усатого в живот, толкнул плечом в сторону и помчался к улице, надеясь скрыться в шумном потоке людей и повозок. Он выскочил на Каланчевку, но и там было не особенно людно. Преследователи не отставали, и Ожилаури побежал в сторону площади, к вокзалам. Где эти чертовы красногвардейцы, где хваленая рабочая милиция? Пробежав под железнодорожным мостом, он оказался на привокзальной площади. Сумка хлопала по бедру, ремень натирал плечо. Весь в поту, тяжело переводя дыхание, Ожилаури обходил груженые подводы, крикливых извозчиков, оборванных ходоков из глубинки, мечущихся под ногами нахальных беспризорников. Самое место потеряться, раствориться в толпе. Он оглянулся. Угрюмые кавказцы приближались. Оказавшись перед входом в Казанский вокзал, Ожилаури резко кинулся в здание и влился в поток вечно спешащих пассажиров. Проталкиваясь среди мешков, чемоданов, кричащих людей, его вынесло на перрон, к готовящемуся к отбытию составу. Он прижался к опоре, поддерживающей перекрытие платформы, оглянулся и тут же уперся взглядом в разъяренного усача. Не останавливаясь, тот с ходу ударил Ожилаури в лицо, но в последний момент Федор успел увернуться, и кулак врезался в железную опору. Усатый взревел от боли, и в тот же миг Ожилаури ударил его опять в живот. Бежать дальше было невозможно. Отставшие было двое кавказцев обрушились на него с кулаками. Единственное, что можно было сделать, это прижаться к опоре, прикрывая спину, и кое-как защищаться от трех пар кулаков. Но с тремя ему было не справиться, и на исходе сил он закричал, прося о помощи. Поток людей, глухой к чужой беде, обтекал их, не замечая и не обращая на драку внимания. И тогда, понимая, что если он отдаст книгу, его все равно прикончат, Ожилаури в отчаянии выкрикнул по-грузински:
– Помогите! Хоть кто-нибудь! Помогите!
Он уже не надеялся на чудо. В голове яркой вспышкой мелькнуло – это его последний озвученный выдох в жизни. В руке светловолосого кавказца сверкнул нож. Уклоняться от него уже не было сил. Но удар не достиг цели. Вдруг и нож, и кавказец отлетели в сторону. В драку вмешался крепыш, одетый в рабочую куртку. Трое кавказцев перенесли атаку на него, одновременно пытаясь вырвать сумку у Ожилаури. Однако расстановка сил сразу изменилась, когда в драку вмешались сначала еще двое парней в форме студентов-железнодорожников, а потом и еще один, который начинал как бы нехотя, но, разойдясь, стал махать кулаками с большим энтузиазмом. Кавказцы отступили, тяжело дыша, пообещали с ними еще встретиться и смешались с толпой.
Довольные одержанной победой, все четверо обступили обессилевшего Ожилаури. Тот уперся дрожащими руками в колени, никак не мог отдышаться.
– Что с тобой, братишка? Кто это были? – спросил его темноволосый студент-железнодорожник.
– Кто такие? Бандюки. Еще на улице ко мне привязались. Я сюда – и они за мной. Чуть не убили. Если б не вы!.. Спасибо вам!
– Ты тоже домой едешь? – спросил высокий франтоватый парень. – Я Фома Ревишвили. Надо торопиться, в поезде мест не останется.
– Вы что, в Грузию? – Ожилаури не собирался никуда ехать, но и здесь оставаться было опасно. Горцы слов на ветер не бросают и после сегодняшнего его точно прибьют.
– Да, я в Тифлис. Николай Васадзе,– представился светлый крепыш.
– Я тоже в Тифлис. Меня зовут Константин Зервас, можешь просто Котэ.—Высокий студент-железнодорожник протянул руку.
Они познакомились.
– Александр Иосава, Сандро,– представился второй железнодорожник. – Я до Самтредии.
– Почти рядом, я в Ткибули,– сказал Фома Ревишвили.
– А я Федор Ожилаури. До Тифлиса я тоже с вами,– представился побитый Ожилаури.
– Тогда надо торопиться, если мы не успеем на этот поезд, следующий будет неизвестно когда,– поторопил всех Фома.
Они бросились к ближайшему вагону, но попасть внутрь было невозможно. Плотно обступив вагон, груженые люди штурмовали двери, отпихивали друг друга, толкались, не забывая при этом ругаться и кричать. Из-за этой пробки внутрь прорывались единицы.
– Маша, Маша, сюда! – закричал из открытого окна дородный мужчина, одним из первых пробравшийся в вагон. Раньше всех среагировал Зервас.
– За мной!—крикнул он и первым ринулся к наполовину открытому окну.
– Нет, нет! Здесь мест нету! Все занято! – кричал мужчина в окне. Но Зервас его не слушал, своими длинными руками оттолкнул его, забросил внутрь чемоданчик и рыбкой нырнул за ним. Встал на ноги, опять оттолкнул кричащего господина и стал помогать новым друзьям залезть в окно. Впятером они заняли купе. Где-то разбили стекло, вагон штурмовали теперь и через окна. Прорвавшиеся со всех сторон пассажиры ручейками вливались внутрь, занимая все полки – и нижние и верхние, а когда мест в купе не осталось, устраивались прямо в проходе.
Наконец шум вокзала перекрыл мощный рев паровозного гудка. Поезд тронулся, и все пятеро облегченно вздохнули. Как усталый вол, тянущий перегруженный воз, так и паровоз, исходя паром, с натугой тянул за собой десять набитых людьми вагонов. С одышкой он выбрался из Москвы и, все больше забирая на юг, уже веселей углубился в леса Подмосковья.
Длинный, полный тревог день перешел в сумерки. Уставшие ребята делились впечатлениями и, довольные, что нашли попутчиков, пытались побольше узнать друг о друге, тифлисские же – даже найти общих знакомых. Оказалось, что Зервасу, который учился в третьей гимназии, историю преподавал отец Федора Георгий Ожилаури. И хотя жили они в разных районах: Зервас – на Андреевской улице в Чугурети, а Ожилаури – в Сололаки, – в церковь они ходили одну и туже – Святой Троицы, что на Графской улице. С удовольствием вспоминали сад купца Нинии Заридзе на Воронцовской площади, куда пускали бесплатно и где наливали дешевое флотское столовое вино Дмитрия Сесиашвили. Номер пятьдесят— уточнил Зервас. Вспоминали цирк братьев Никитиных на Верийском подъеме и веселый цирк Цинцадзе возле Дидубийской церкви, в саду Гришуа.
Васадзе с городом и его жителями знаком был меньше, потому что в те короткие летние каникулы, что он бывал дома, в небольшой трехкомнатной квартире на Мтацминде, отец увозил его к себе в гарнизон, расквартированный в Карсе, чтоб сын смолоду привыкал к воинской службе. А с началом войны и поступлением в училище каникулы и вовсе отменили. Николай улыбался, новые друзья сразу вернули ему имя Нико, как это принято в Грузии. Давно его так никто не звал.
Увлеченные разговорами, мешая русскую и грузинскую речь, где, кстати, выяснилось, что хуже всех на родном говорил Васадзе, они не заметили загустевшей за окном темноты. Под плохим освещением вагонных ламп, ленивый, расслабляющий рокот колес, утолив первую жажду разговоров, они почувствовали голод физический. Васадзе, Иосава и Зервас выложили свои припасы, у всех одно и тоже: вареные яйца, лук, хлеб, сало и пирожки с картошкой. Ожилаури пространно, на примерах, объяснял, почему нельзя покупать пирожки с мясом – потому что в основном это кошатина и собачатина. Про собачатину Ревишвили, вспомнив Кузея Климыча, подтвердил. Несмотря на бедность закусок, кушалось с аппетитом. За разговорами о последних событиях дальняя дорога уже не пугала, все проблемы и тревоги остались позади.
Первым заснул Ревишвили, а за ним и остальные. Дольше всех продержался Ожилаури. Он еще что-то рассказывал про своего соседа, который умудрился отрубить себе палец, и его тут же утащила кошка, когда наконец заметил, что его новые знакомые уже спят. Он хотел было продолжить разговор с соседями, набившимися в их купе, но и они уже спали. Только тогда, крепко обхватив свою сумку и устроившись поудобней, он закрыл глаза.
Поезд уходил все дальше от Москвы, и еще дальше от Петрограда. Он вез в себе беды и печали, веру и надежду, прячущихся и ищущих, убегающих и догоняющих. Этакий длинный изолированный мир, пропахшая едой и потом колбасная вселенная.
5
Зервас спал. Под опущенными веками беспокойно двигались глаза. Но сон не был беспокойным. Наоборот. Он оказался в детстве, на даче, куда они выезжали семьей каждое лето. Там, в лесу, среди громадных сосен они, дети, бесконечно играли то в прятки, то в лахту, то в круглого осла. Восторг и безмятежная радость наполняли грудь, как воздух, замешанный на запахе хвои и не далеких отсюда альпийских лугов. Звон колоколов Манглисского Сиона. Голос матери, зовущей к обеду. Потом обязательный послеобеденный сон и снова игры, до самой темноты. Все это осталось там, в счастливых десять лет назад.
Скоро, через месяц, ему исполнится двадцать один год. Он повзрослел. Но оказалось, что и взрослые играют в теже игры. Только называют их по-другому. И заканчиваются они не всегда по-доброму. Тут не скажешь: «Я не играю, мне домой пора». За свою игру приходится отвечать.
Да! Ну и натворили они в Петрограде. Он и его друг Сандро Иосава.
Три года, как они познакомились. Иосава был на два года старше, но учились они на одном курсе. Зервас— сын инженера-путейца из Тифлиса, Иосава – железнодорожного кондуктора из Самтредии. Родители их служили в одном ведомстве, но находились на разных социальных и карьерных ступенях. Однако это никак не отразилось на дружбе ребят. Оба высокие. У Иосава черные, львиной гривой волосы и крупный орлиный нос. У Зерваса волосы светло-каштановые, а нос, несмотря на греческое происхождение, несколько длинноват. Объединяло их не только то, что на их курсе института инженеров путей сообщения только они были из Грузии, но и, как ни удивительно, несходство характеров. Иосава был сдержан в словах и поступках, тогда как Зервас— вспыльчив и азартен, всегда готовый лезть в драку. Иосава мягко огибал конфликтные ситуации, Зервас же чаще шел напролом, и переубедить его было нелегко.
В одном их пристрастия совпадали. Оба были восхищены петроградскими барышнями. Они были как те быки, у которых в корме не хватает соли, и они до нее наконец дорвались. Обоим нравились девушки, у которых в глазах огонек, а на губах – улыбка. Поэтому неудивительно, что, увидев в Юсуповском саду дочерей профессора Макарова, среагировали они одинаково. Стройные, миниатюрные блондинка Рита и брюнетка Ася стрельнули в студентов озорными глазками, ранили их, но, познакомившись, держали на расстоянии. Нужны были жертвы. И друзья решились.
Профессор Макаров преподавал им курс прикладной механики – предмет, мало кем любимый, и они не были исключением. Но ради девичьей красы на что только не пойдешь? Пришлось глубже заинтересоваться предметом, а так как предмет этот довольно сложный, то и вопросов к профессору было множество. Некоторые из них приходилось разъяснять даже у профессора на квартире. Девушки оценили самоотверженность студентов, и вскоре появилась возможность встречаться вне стен дома.
Семнадцатилетняя Рита и Ася, которая была на два года старше, были страстными поборниками женского равноправия. Это новое увлечение, вместе с романтикой революции, под лозунгом общего равенства, нашло в них благодатную почву. То, что они такие же граждане нового государства, как даже Николай Романов или Владимир Ленин, наполняло их юные сердца вдохновением, чувством полета и ожиданием каждодневных чудес. За всем этим как-то не замечалось обнищания народа, выплеснувшегося на улицы криминала, произвола новых властей, недостатка продуктов в магазинах. Ведь надо понимать— это все временно. Революция, как феникс, требует огня, чтоб потом возродиться обновленной, свободной и прекрасной. Чего стоила хотя бы одна Александра Коллонтай, передовая возвышенная революционерка. Ее пламенные призывы нашли в сердцах девушек полное понимание, и они с удовольствием посещали все митинги и собрания с участием этой удивительной женщины. Нет— семье, да— крылатому амуру. Как прекрасно звучит! Ведь новая женщина сама решает, с кем ей быть и со сколькими. Если мужчина может быть со многими женщинами, то и женщины могут тоже самое. Ведь это всего лишь физиология. Мы ведь не стыдимся, когда голодны, организм требует, и мы едим. Весь этот сердечный трепет, все эти любовные треугольники должны остаться там, в дремучем 19 веке, в толстых романах графа Толстого. А их светлый молодой разум должен сосредоточиться на созидании, и они с мужчинами рука об руку, на равных будут строить совершенно иной мир. Мир равноправия и свободы. И как хорошо, что их взгляды разделяют два этих милых провинциальных парня— Александр и Константин, или, как они называли их на грузинский лад, Сандро и Котэ. Друзья действительно не только разделяли их взгляды, но и всячески поддерживали их намерение быть похожими на Клару Цеткин и Розу Люксембург. Ведь у этих достойных дам и пламенных революционерок были молодые любовники. Свои физиологические потребности они не отдали в жертву двойной морали. Так неужели их молодые любознательные тела не испытывают того же физиологического голода, что и ребята? Оказывается, испытывают. Теплым майским вечером, после посещения собрания красных пролетарок Путиловского завода, возбужденные девушки в сопровождении своих кавалеров остро почувствовали ту самую физиологическую потребность, о которой столько говорили последнее время. Небольшая роща, расположенная неподалеку, дала приют молодым людям, чтобы они могли на практике проверить тезисы товарища Коллонтай. Было неудобно, скомканно, больно, и удовольствия практически никакого, но сестры это сделали. И теперь они не какие-то инфантильные гимназистки, а самые настоящие новые женщины. И они будут делать все, что им захочется, и сколько захочется, и с кем захочется. Как это и бывает, первый неудачный опыт повлек за собой второй, результаты которого были ненамного лучше. Девушки уже не могли разобрать, физиология это была или чувства. Хотелось большего, хотелось взрыва, криков, экспериментов на выносливость. Увы, всего этого нельзя было достичь, укрываясь в тени кустов, нужна была старая добрая кровать с белыми простынями и мягкими подушками. Иосава и Зервас жили в корпусе студентов железнодорожников, поэтому, даже имея кровать с подушкой, воспользоваться ими они не могли – дам к студентам не пускали ни под каким предлогом. Но ох уж эти новые женщины! Сестры придумали все сами. В конце недели, на выходные, они обычно всей семьей выезжали на дачу в Токсово. Там, вдалеке от города, в сельской тиши профессор Макаров отдыхал от всех этих революций, потрясений, вел длинные беседы о судьбе России с соседями, такими же профессорами институтов, и чувствовал себя хорошо и уютно, как в старые времена.
На эти выходные сестры под предлогом своих девичьих дел отказались ехать с родителями. Отпустили отдыхать и служанку, и на целые сутки квартира была в их распоряжении.
В субботу вечером ребята поднялись на третий этаж дома, где жил профессор. Квартира состояла из четырех комнат: залы-столовой, спальни супругов, комнаты сестер и кабинета профессора, заставленного книгами, картинами, чертежной доской и бронзовым бюстом императора Николая I, первого железнодорожника страны. Была еще кухня, где обычно спала служанка. Взволнованные и раскрасневшиеся девушки провели гостей в залу и стали раскладывать на столе то немногое, что принесли студенты. Зная нужных людей, достать можно было все, но за безумные деньги. Новое государство, набирая силы, поглощало много, но, кроме оружия, пока ничего не производило. Со своими скромными средствами ребята могли себе позволить лишь дешевое, неизвестного производства вино, несколько скороспелых яблок да полбуханки белого хлеба. Сестры умело, по-женски красиво накрыли стол. Дешевое вино налили в хрустальный графин, яблоки дольками выложили на белое фарфоровое блюдце, а нарезанный хлеб намазали медом (из родительских запасов). В ожидании основного блюда Иосава и Зервас пили вино, не чувствуя его вкуса. Точно также десертом их считали Рита и Ася. Наскоро покончив с небогатым обедом и по-хозяйски быстро убрав все со стола, было решено, что обязательные приличия были соблюдены и теперь можно переходить к основной программе.
Девушки за руку повели кавалеров в свою комнату. Эта просторная комната была для них и спальней, и гостевой, и кабинетом. Напротив двери находилось окно с видом на улицу. Под ним стоял большой стол, который одновременно был и письменным, и туалетным столиком. По обе стороны от него, у противоположных стен, расположились одинаковые кровати, заправленные у Аси розовым, а у Риты – светло-зеленым покрывалом. Направо от двери стоял платяной шкаф и этажерка, заставленная книгами, фарфоровыми статуэтками и какими-то флаконами. Налево же – складная ширма, расписанная японками с зонтиками на фоне Фудзиямы.
– Мы все будем в одной комнате?– удивился Зервас.
– Не волнуйся! В середине мы поставим вот это. —У девушек все было продуманно. Ася и Рита растянули между кроватями ширму. – И никто ничего не увидит.
Они быстро задернули шторы, и в наступившей темноте пары укрылись за ширмой, каждый со своей стороны. Наконец они лежали в постели, обложенные подушками, недоступные для посторонних глаз. Не торопясь, наслаждаясь друг другом, Ася прошептала в ухо Иосава: «Делай со мной что хочешь». И он делал.
– Я хочу попробовать все,– потребовала Рита у Зерваса. И он ей ни в чем не отказывал.
Когда наконец тела устали, а фантазии исчерпались, было уже довольно поздно. Молодые затеяли было делиться впечатлениями, как вдруг ясно услышали звук ключа во входной двери квартиры. Но так как она была заперта изнутри на засов, открыть ее не смогли. Раздался сердитый стук дверного молотка. На секунду две пары сердец замерли.
– Кто это?!– одновременно воскликнули все четверо.
Девушки вмиг накинули длинные ночные рубашки. Ася вышла в коридор, а Рита застыла в дверях комнаты.
– Кто там? – поспешно одевавшиеся Иосава и Зервас услышали вопрос Аси. Невнятные сердитые звуки из-за двери и лязг открываемого засова.
– Быстрей одевайтесь. Это родители,– громким шепотом произнесла Рита, вышла в коридор и прикрыла за собой дверь.В тот же миг раздался знакомый профессорский голос. Злой, обиженный, он выкрикивал ругательства, которых в жизни от него никто не слышал.
– Негодяи! Эти неучи! Непролазные, дремучие мерзавцы! Настоящие бандиты!
– Да что случилось? С вами все в порядке? – Испуганные девушки обступили мать.
– Хорошо, что вы не поехали с нами,– начала взволнованно рассказывать Таисия Христофоровна.– Представляете! Они нам объявили, что не желают сдавать дом каким-то буржуям. Когда они брали у нас деньги за весь сезон, тогда мы не были буржуями, а теперь они даже не хотят возвращать нам те шестьдесят рублей, что мы им заплатили.
Госпожа Макарова была возмущена не меньше мужа.
– Они, видите ли, не хотят, чтоб у них в доме устраивали митинги. – Профессор прошел в залу.– Это когда мы с коллегами за чаем обсуждаем положение в стране, они называют митингом. Да они вообще видели когда-нибудь митинг? Они от своей деревни дальше десяти верст никогда не уезжали.
– Не волнуйся, дорогая. – Профессор подошел к окну, резко повернулся и выкрикнул:– Завтра же пошлю извозчика за вещами!
– И пусть вернут деньги! – потребовала Таисия Христофоровна.
– Конечно, вернут, я знаю, к кому обратиться,– успокоил жену профессор.
Девушек проблема дачи интересовала явно меньше той, что они оставили в своей комнате. Поэтому, пожелав родителям спокойной ночи, они вернулись к себе и нашли уже одетых ребят за ширмой, которую те переставили в угол.
– Не волнуйтесь, – зашептала Ася,– они скоро лягут, и как только заснут, мы вас выпустим.
– Так ночь ведь!– Рита схватила Зерваса за руку.– Красногвардейцы везде. Всех проверяют, потом в ЧК тащат. Может, лучше утром?
– Нас не схватят, не бойся,– уверенно сказал Зервас.
– Лучше сейчас, ночью,– поддержал друга Иосава. – Подождем часика два и пойдем. А пока можно еще немножко…
Он притянул к себе Асю. Но та уперлась.
– Нет, не сейчас. Родители услышат. Мама может войти в любую минуту. Лучше просто посидим, пошепчемся.
Ребята одетые, а девушки – в ночных рубашках устроились на своих кроватях и зашептались о последних событиях. Не тех, что произошли только что, а тех, что происходили до прихода родителей. Поэтому ничего удивительного, что шепот стал прерываться сначала легкими, а затем все более продолжительными поцелуями. Руки зашелестели по ночным рубашкам. Напор усиливался, оборона слабела.
Но, видимо, эта ночь не исчерпала своих сюрпризов. Возобновившиеся было любовные игры были прерваны, как и час назад, грубым стуком в дверь. Молодые отпрянули друг от друга. Зервас подошел к окну и взглянул на новомодные ручные часы. Белые ночи еще не вступили в полную силу, но уже было достаточно светло, чтобы рассмотреть на крупном циферблате стрелки, указывающие на двенадцать часов. Стук повторился, настойчиво и даже угрожающе. Наверное, любой стук в дверь в двенадцать часов ночи звучит угрожающе. Девушки бросились к двери своей комнаты, но открывать ее не стали, замерли и прислушались. По коридору прошаркал недовольный профессор. Все окаменели, напряженно вслушиваясь. Сердитый вопрос профессора, скрип открываемой двери – и сразу чужие голоса, громкие, властные:
– Профессор Макаров? С семьей? – и не дожидаясь ответа: – Проверить все комнаты. Всех сюда, ко мне.
Грохот тяжелых сапог и позвякивание металла. Девушки едва успели отпрыгнуть от двери, как вдруг она резко распахнулась и в комнату вошел невысокий человек в черном. Он пошарил по стене, нашел включатель и повернул его. Свет выплеснулся на испуганных полураздетых девушек и стоящего перед ними матроса с маузером в руке. На бескозырке серебряными буквами было написано «Онега». Матрос на секунду замер, бесстыдно разглядывая девушек, потом осмотрел комнату, сунулся за ширму, не опуская оружия, сделал пару шагов назад и выкрикнул в коридор:
– Товарищ Веснянин! Здесь две барышни, раздетые!
Последовал сердитый окрик:
– Астафьев, сколько раз повторять? Не Веснянин, а Веснянен. Вес-ня-нен. Пусть одеваются – и сюда их.
– Слышали? Одевайтесь. —Матрос явно не собирался уходить.
– Выйдите и подождите нас у двери,– смело заявила Ася.
