Коллекция королевы

– Ты же знаешь, я человек постоянный. Нет, хоть я и хирург, но ни одного этого гнусного слова за всю свою жизнь не сказала. Пива, кстати, тоже не пью, как и раньше не пила.

Кирилл беззвучно рассмеялся и погладил её по крепкой смуглой руке с коротко остриженными «докторскими» ногтями.

– Давай дальше Катя ты моя без мата и маникюра. Так ты ему…?

– Дурак, говорю, отстань и номер забудь. Ну, это со сна. Она поднялась и подошла к книжным полкам, занимавшим всю стену необычно длинной гостиной. Потолки в этом дряхлом доме были тоже высокие, три и три четверти, и толстые семейные альбомы стояли на самом верху, выше довоенного издания Броккгауза и Эфрона, выше трепетно сберегаемых бесценных томов Граната и любимого Катей, тёмнозелёного трёхтомника Брэма «Жизнь животных». Она встала на табуретку и вытянула самый тонкий альбомчик. На первой его странице Бисер увидел круглолицего рыжего парня с густыми вьющимися волосами, спускавшимися на широкие плечи. Нос у молодца был откровенно курносый. Пухлые губы прикрывали усы. И Кириллу стало не по себе совершенно синицынские глаза улыбались ему в лицо.

– Вот. Это Петрусь. Понимаешь, соскучился он, собака такая! Сына на улице встретит и не узнает, а тут… Ах, знаю я, так ставить вопрос – полная чепуха. Марсианский язык для него, для Андрея. Он головой-то всё-ё-ё понимает, сердца же у него для этих вещей просто нет. Ну нету, и всё тут! Абзац! Таракан слышит ногами!

– Чего-чего?

– Да ерунда, не вникай. Старый анекдот. Ты дальше слушай. Он мою тираду мимо ушей пропустил и говорит: «Хорошо, понял. Дон Периньён не пройдёт. Завтра куплю «Новосветское». Жди, с визитом приеду».

– И что, приехал?

– Прибыл, как обещал. Третью башку только надел. Ты шварцевского «Дракона» помнишь?

– Обижаешь, мать. Я эти вещи мог почти наизусть шпарить. Чудно, но для меня почему-то всё это вместе. Сначала «Три мушкетёра», потом Щварц, и первым «Дракон», а следом…

– «Мастер и Маргарита», конечно. Это если в хронологическом порядке по мере нашего взросления. Но подожди, а то я собьюсь. Я что хотела сказать? Дракон, он когда надо, с чешуёй и хвостом выступал. Пламя, там, рёв. Ну а порой, «попросту без чинов».

Кирилл оживился:

– Да, да! В комнату вошёл сдержанный седой господин в цивильном костюме. Архивариус Шарлемань представил его: «А это наш господин Дракон!» И тогда кот Машенька прошипел: «Не удивляйтесь. Это его третья башка.»

– Садись, отлично, – похвалила Катя Кирилла.

– Извини, увлёкся. Ты хочешь сказать, Андрей был другой?

– До изумления. Он пришёл трезвый и без гитары. Грустный. Больной. Несчастный. Он смущался и запинался. Он сказал, что думал о Пете, думает о Пете, и надо полагать, будет думать о Пете до скончания дней. А потом добавил, что этого «скончания» особенно долго ждать не придётся.

– Катька! Да какой он к бесу Дракон! Мне и то его давно уже жалко. Да и ты, небось, себя упрекаешь и казнишь, что мало жалела. Что я тебя не знаю?

Катя помялась и пожала плечами:

– Ну я врач всё-таки. Стала я его спрашивать. Предлагать в нашу клинику отвести. Куда там! Хохочет. Я, говорит, конечно, уже – нет, не орёл. Пообтрепались пёрышки на шляпе. Но чтобы мне прямо так сразу в гинекологическое кресло угодить? Это, говорит, старуха, перебор. Не согласен.

– Признавайся уж, что ты его «напоила, накормила и спать уложила».

– Вроде того.

Бисер состроил лукавую многозначительную мину.

– Да нет, охальник! Не в этом смысле. Просто мы ещё потрепались, и тогда я осторожно спросила: «Может, всё же встречу устроить?»

– С Петей?

– Ясное дело, с Петей!

– А Синица?

– Он сказал: «Нет, поздно, Катюша. Это только неловкость выйдет. Я хочу помочь, но иначе. Ты узнаешь как, но попозже». Он меня, Кира, целую вечность Катюшей не называл. И вот ещё что. Достаёт он из нагрудного кармана синий листочек. Я его сохранила и тебе покажу, и говорит так странно настойчиво: «У меня к тебе просьба. Не удивляйся, ради бога. Это важно для нас всех. Обещай, что выполнишь!» Я отвечаю: «Андрей, как я могу обещать вслепую? Я человек старомодный. Если пообещаю, значит сделать должна». А он: «Ты не бойся и только не спрашивай меня ни о чём. Всё потом сама поймёшь».

– Вдруг ему стало нехорошо. Почти предынфарктное снова. Я его уложила, укол сделала, а он, как только немного полегчало, снова просит: «Катя, сделаешь? Скажи!» Тут уж я ему чёрта лысого в ступе обещала. Тогда он мне листочек опять даёт и шепчет: «Напиши, пожалуйста, песню. К тебе однажды Кирилл Бисер придёт. Ты ему песню отдай, только ещё два слова добавь». Кир, ты уже что-нибудь понимаешь?

– Пока почти ничего. Песню… О чём?

– На листочке стояли слова, их надо было обязательно использовать. Сказал, напишешь, положишь в конверт. А что добавить?

– Он сказал внизу поставишь: карта и ключ. Бисер озадаченно слушал. Он хотел было пошутить, что за детские игры? Но, вспомнив, что «ребёнок» погиб, сдержался и промолчал. Катя тоже помолчала. Потом тряхнула головой и горько добавила.

– Андрей после антигистаминного и барбитуратов быстро уснул, а я полночи сидела с этим листком. Утром просыпаюсь. Нет моего Синицы. Словно не прилетал. Нет его, и уж теперь навсегда.

– Ты мне песню покажешь? – быстро спросил Кирилл, чтобы отвлечь Катю.

– Конечно, сейчас.

Она подошла к лакированному тёмному секретеру, открыла ключом откидывающуюся переднюю крышку и из небольшого ящичка достала конверт. На нём стояла дата, и было аккуратно выведено: Кириллу Игнатьевичу Бисеру. Екатерина Сарьян.

– Кира, у меня песни не получилось. Я взяла все слова. Ну, ты сам суди. Это какой-то чёртов реквием. Хочешь, я тебе прочитаю?

Кирилл кивнул. Катя тихо начала. Он слушал, не отводя о неё глаз. Голос Катюши дрожал от слёз, но она всё-таки дочитала.

Глава 18

– Послушайте, Стасик, голубчик, что Вы упрямитесь? Поезжайте! Это просто уму непостижимо – я ж Вас не на Колыму посылаю. Город сам по себе чудесный, и не просто старый, а древний! С богатейшей историей! Вот Вы даже имени его не знаете, а ещё историк искусств! Что, нечего сказать, а?

Старик лукаво захихикал, с удовольствием отправил в рот кусок шашлыка из осетрины и снова настойчиво заговорил:

А Вы слыхали, например про Аугсбургское Исповедание? Или о том, что там в этом самом городе, вероятно, впервые в мире состоялся «договор о ненападении» религиозных фанатиков – католиков и евангелистов? Город Моцарта – отца, Гольбайнов – папы и сына, Бертольда Брехта, в конце концов, а я его уговариваю, мальчишку! За хорошие Деньги, да «по Саксонии туманной, по Баварии хмельной…»!

– А что бы Вам самому не поехать, Оскар Исаевич? – недовольно пробасил в ответ высокий парень с отлично развитой мускулатурой. Блондин с очень светлыми, коротко стриженными волосами сидел против старого Брука и лениво потягивал молочный коктейль.

– Да я бы не просто поехал – полетел! Только кто у нас специалист по старо и верхненемецкому? Кто будет читать готический шрифт? Вы же там по архивам полазить должны, в университетской библиотеке посидеть. И потом, Вы подумайте, заказчик, он же источник…

– Презренного металла?

– Можно и так сказать. Он нам – то есть вам – готов всё предоставить. Вы вообще в Германии были, Стасик? Сейчас ведь не то, что мы, болезные. Молодёжь к тридцати годам уже по всему миру проскакала, – продолжал наступление Оскар Исаевич.

– Вы не поверите, но я со своим, действительно, пристойным немецким после диплома сначала «краснофигурными»17 и «чернофигурными» в Афинах занимался, и там больше на паршивом английском объяснялся, ну а затем целый год в Италии сидел и тоже «на посуде». Причём не в Тироле, где по-немецки можно, а в Падуе, – улыбнулся в ответ его собеседник.

– В Пудуе «на посуде» может означать и Челлини..?

– Нет, не удостоился. « Мастерские», но тоже, знаете, не шутка. Там лет триста назад у падуанского купца дом сгорел. А богатый был купчина, и посему столовое серебро имел на двести персон! Нет, вы представляете, Наставник? В городе чума. Все, кто мог, бежали. Ужас, смрад, разложение. Этот ирод, Теренцио, сам тоже с семьёй утёк, но слуг сторожить добро оставил. Потому что мародёры – они и в Африке, то есть в Падуе, мародёры. Им не то. что чума не страшна, но и… А в самом деле, почему их зараза не берёт?

Добродушный Брук только покряхтел в ответ.

– Да, так о чём я? – блеснул глазами Стас.

– Так вот слуги, они против «чёрной смерти» душистые травы и птичьи перья жгли. Ну и спалили дом. Сам купец тогда в Падую больше не вернулся. У него и без того достаточно всего было. И о доме забыли.

Оскар Исаевич внимательно слушал и удовлетворённо улыбался. Наконец-то с молодого коллеги соскочила противная ленца.

– На месте пепелища построили сперва арсенал, потом красильню, потом доходный дом, – продолжал между тем, коллега. – Участок переходил из рук в руки. И вот лет пять назад под домом просела земля, а там…

– Подвалы?

– Угадали. Но какие! «Не то, что в нынешнее время, богатыри, не Вы!» Ну, это редкая удача для музейщика.

– А как вы-то сподобились? Там и своих желающих хватает.

– Очень просто. У моего тогдашнего шефа в Русском музее жена итальянка была.

– Красавица, конечно? – на щеках Брука от улыбки появились забавные складочки и ямочки.

– Вовсе нет. Она, знаете, такая чёрно-седая полная дама, громкая, как литавры. Специалистка по Кватроченто. Так вот, оказалось, что этот участок земли по наследству принадлежит ей. Что тут началось! Наследники купца…

– Отыскались?

– Как не отыскаться. Затем закон о национальном достоянии Италии, семья нашей матроны Ринальдини, тяжбы, разные склоки… Неохота даже продолжать. Но! Мы – шеф и я – во всех идентификациях и описаниях право принять получили.

– Вот как, молодой человек. Я этой Вашей истории не знал.

– А это в мой питерский период было. Я тогда ещё глупостями не занимался и…

– А сейчас, значит, что, занимаетесь? И отказываетесь от хорошего дела.

– А то, как же! Вот, например, у меня лекции на журфаке.

– Это почасовка?

– Ну и что, ведь я обещал. А ещё на телевидении про букеты Екатерины второй рассказать захотели. Тоже я – консультантом. И, наконец, собака у меня. А мама с папой на байдарках отбыли в кругосветку. Значит, не с кем будет оставить.

– Подождите, что за букеты?

– Да из алмазного фонда. Камни огромные, работа для современного глаза невыигрышная. Но интересно, конечно. Скорее, занятно. Драгоценные камни чистейшей воды величиной с перепелиное яйцо: сапфиры, рубины!

– П-ф-ф-ф тоже мне бином Ньютона! – небрежно замахал руками Брук.

– Да уж не Ваши квадратные изумруды.

– Ладно, давайте спокойно поедим. Изумруды не изумруды… Однако, какой-то Вы, право слово, нетипичный, Станислав.

– Это ещё почему?

– А потому, что наш советский, виноват, российский гуманитарий должен быть хлюпиком, размазнёй или толстяком с «диоптриями» в пол-лица. Вот, скажем, вроде меня. А вы этаким чёртом – атлет, герой-любовник и вдруг в музее. Там вам копейки платят, хоть вы и кандидат. Так вы и деньгами не интересуетесь.

– Понимаете, Оскар Исаевич, – Стас мягко улыбнулся, и, подумав, продолжил. – Я ничего из себя корчить не хочу. Бессеребренник, там. Нет, я, наверно, просто гурман и ещё… как его… ох ты, господи, термин потерял. Этот…титестер?

– Да-да, не Иванов а Дизайнер. – Брук захихикал и его глаза утонули в лучиках морщин.

– Не смейтесь – ну забыл, бывает! А, вот: дегустатор! У меня натура такая. Всегда рад попробовать, но ничего не хочу слишком много. Или слишком долго. И ещё, знаете, любой ценой!

Оскар Исаевич поёрзал на стуле, аккуратно вытер губы салфеткой и поставил бокал с белым вином на скатерть.

– Вы мне голову-то не морочьте. Слушайте старого Брука. Говорите прямо: едете в Аугсбург?

– Ох, увольте, Оскар Исаевич. Простите великодушно. Не могу я! Нет, не поеду.

Глава 19

Перед больницей был разбит большой, хорошо ухоженный цветник. Пёстрая мозаика клумб и дорожек рассыпалась перед зданием на добрых четверть гектара столичный угодий. Так рано здесь не было ни души. На влажной траве лежал туман. С проясняющегося неба струился ясный холодный свет.

Седой спортивный мужчина быстрым шагом прошёл к главному входу и открыл тяжёлую дверь. Он сказал несколько слов охраннику у проходной и тот кивнул. Потом поднялся на лифте до третьего этажа и толкнул первую дверь налево. За большим письменным столом у компьютера сидела женщина. Она ловко, хоть и не слишком быстро, стучала по клавишам всеми десятью пальцами и не сразу оторвалась от своей работы.

– Доброе утро, Кира.

– Садись, пожалуйста. Извини, я скоро. Ты понимаешь, только сейчас несколько спокойных минут после дежурства. Мне надо непременно кое-что записать. Я хочу доложить на «обществе» интересный случай. Для пренатальной хирургии это… , -тут она подняла глаза на Кирилла и в то же мгновение зазвонил телефон. Катя Сарьян сняла трубку, поздоровалась и отдала несколько распоряжений.

– О, порядок! Это мой заместитель. Сейчас он ляжет на амбразуру, и у нас с тобой будет время. Новостей просто куча.

Бисер приготовился слушать, и она начала:

– Я вчера с Кимом проговорила бесперечь часа три. Он мне порассказал! Я обалдела. Тут такое дело. Однажды, когда дома был только Мишкин старенький папа и младшая дочь, позвонили по домофону.

– А они живут на старом месте? Я совершенно Кима из виду упустил, -вмешался Кирилл.

– Ничего про него не знаешь? Ким в порядке. Ты помнишь, что он кончал геофак?

– В том-то и штука, Катюш. Я про него всё забыл. «Гео» – геологический, либо географический. А если геологический, так он вместе с Димкой учился?

– Геологический – да. Но Димка, тот МГРИ кончал. Он в Университет и не пытался. А Ким только туда и хотел, но долго всё выбирал – химфак, как мама, или же геофак. Ведь мы все были слегка чокнуты на романтике дальних странствий.

– И что?

– А то, что Лидка документы на химфак подала. Ну? Ты хоть это помнишь? Ким в неё всю дорогу безнадёжно влюблён был. Вот и двинул на «гео», чтоб встречаться пореже. И – как часто бывает – Лидка не поступила, а Михай сдал отлично и учился блестяще. После диплома он работал во ВНИИ Геофизика на Чистых прудах, занимался сейсморазведкой нефти. И когда нефтяники в гору пошли, он оказался на вершине волны.

– Погоди, он что, из этих нефтяных боссов? Наш Мишка? – поднял брови Кирилл.

– Слава богу, нет. Их отстреливают время от времени. А Ким просто грамотный классный специалист, который стал одним из совладельцев геологоразведочной инновационной фирмы. Подожди, о чём это я? Да, ты спросил, где Ким живёт.

– Вот смотри, кое-что и я помню. Он раньше жил на Плющихе. Дом был по тем временам приличный, такой крытый светлой керамической плиткой.

– Правильно, Бисеркин-Стёклышкин!

– Катерина! Выпорю! Мало мне разве Стекляруса и всяких зверей?

– Тебе не нравится? Ну, не буду.

– Да нет, здорово. Я просто слегка пококетничал.

– Ладно, слушай дальше. Кимов дом стоит, как и раньше, и он стал только лучше. Там сделали грандиозный ремонт. От прежнего почти только одна коробка осталась, а квартиры продали большей частью. И сейчас – держись крепче – Мишка со всем семейством занимает целый этаж. Он с женой, трое детей – два сына и дочка – домомучительница, и, как я уже сказала, старенький Мишин папа – Ленин Ченович Ким.

– ???

– Я не виновата, это его так зовут. Жертва пристрастий эпохи.

– А в мирное время его как называли? Не припомню, чтобы Мишка нам когда-нибудь вякнул… Папа – Ленин?

– Что он, самоубийца? Мы бы дразниться стали. Ты только представь себе – Михаил Ленинович!!! Дома папу, понятно, звали Лёней. Леонид Ченович – уже довольно. Хорошо, едем дальше. Домик этот, он теперь за оградой, и попасть туда не так просто. Там у них не старушка с вязанием, а охрана по полной форме. Так вот, с проходной позвонили. Говорят, пришёл посетитель. Спрашивает Михаил Леонидовича Кима. А поскольку его нет дома, как прикажете поступить? Старый дедушка Ленин, напуганный нашей действительностью, наглядно приближенной к боевой, поглядел в видеофон.

– Куда это?

– Я ж тебе говорю, они укомплектованы в лучшем виде! Для жильцов экран установлен. Он тебе позволяет, если хочешь, посетителей видеть.

– Ты видишь его, а он тебя?

– А он тебя, естественно, нет. Дедушка видит – мужик. Незнакомый! Словом, дедушка лично общаться не решился.

– Ты думаешь, это Андрей приходил? – серьёзно спросил Кирилл.

– Погоди, не забегай вперёд. Он попросил, чтобы посетитель для Михаила свои координаты оставил и всё, что найдёт нужным, и на этом приём окончил. Вот приходит вечером наш Кореец, а его конверт ожидает.

– Конверт из плотной коричневой бумаги…

– Точно! Адресованный Мишке. Он конверт сразу вскрыл, а в нём другой, как Мартёшка. На втором написано вот что.

Катя достала из ящика стола толстый синий ежедневник, открыла его на заложенной странице и прочла.

– «Дорогой Миша! Возникла ситуация «СК». Надеюсь, ты не забыл, о чём я. Передай, пожалуйста, конверт тому, кто за ним придёт. Про ключ не забудь. Очень печёт пятки, поэтому не подписываюсь. Твой однокашник.

PS. Миша! Никому другому не отдавай письмо!»

– Ситуация «СК» – Сеня Китаев… Это понятно. Кать, а ты сказала, Ким точно о Синице не слышал?

– Видишь ли, мы с Мишкой, не в пример многим, виделись регулярно. Он о моих делах поэтому больше других знал. Я считала, он об Андрее сразу мне расскажет, если вдруг тот возникнет.

– Выходит, ты ошибалась.

– Получилось ещё чуднее. Ким не понял, кто пришел. Он сначала встревожился – что за конверт? Потом прочел. Всё вспомнил. А вспомнив, решил не дёргаться. Времена, мол, такие. Просто Дикий Запад, и всё тут. Ты не забудь, у него своё направление мыслей.

– Ну да, я уж слышал это обольстительное слово «нефтянка». Наверное, с его сослуживцами случается всякое и не редко, – пожал плечами Бисер и выжидательно посмотрел на Катю. – Итак?

– Вот именно, итак! Мишка – парень обстоятельный. Он деда похвалил за осторожность, отыскал то, что надо, «отзыв» проверил. Я всё думала, как бы это назвать? «Пароль» и «отзыв» очень уж на «казаков-разбойников» смахивает, но иначе как скажешь? Короче, Ким наш подумал, что у кого-то из ребят неприятности.

– И наверно, решил, что долги или рэкет.

– Да, в этом роде. Вот он всё приготовил, запер на ключ, строго-настрого запретил без него открывать посторонним и выкинул эту историю из головы. Проходит время, и тут появляемся мы с тобой с вопросами!

– Кать, неужели ему самому было не интересно, кто это приходил? Или у них охрана есть, а «видео» нет?

– Правильно мыслишь. Есть у них «видео». Мишка говорит, он и тогда посмотрел бы. Но надо было ждать, а он должен был срочно смываться по делу куда-то в Тюмень. А потом… Да просто забыл. И ведь никто не пришёл.

– А теперь когда ты позвонила, он посмотрел?

– Я ж говорю, Ким парень обстоятельный. Он тогда записал День и число, а сейчас запросил кассету. Говорит узнал, но не сразу. Говорит, старый и жалкий… – голос у Кати прервался и задрожал. Она судорожно вздохнула, и справившись с собой, закончила. – Кира, мы договорилась с Кимом. Скажи, когда ты сможешь. Мы трое встретимся вместе. Ты ему покажешь считалку, ну и он нам, отдаст.

Глава 20

– Здравствуй, Полюшка, как хорошо, что ты уже дома, а я устал, изжарился, и…

– И изнервничался, – продолжила худенькая живая жена Оскара Исаевича, нежно целуя его в щёку и помогая освободиться от портфеля и потёртого длинного тубуса для чертежей.

– Ты ведь всё с собой таскаешь, как черепашка. К компьютерам совсем не привык. А этот твой толстый сом…

Старый Брук весело посмотрел на свою лучшую половину и значительно заметил:

– Мамочка, ты совсем не разбираешься в пресноводной фауне. Он – Карп, а вовсе не сом. Что толстый это верно, но ведь и я тоже толстый!

– Ишь, раскритиковал! Ты, папочка, не толстый, а круглый. А я, как настоящая Душечка… Какая фауна? Ты у меня не ихтиолог, а искусствовед! И, значит, я что путать не должна? Коринфский ордер с дорическим! Скань с филигранью! Огранку розой и кабошон, гобелены с пропилеями… Мне надо помнить, что «зефир» – не только десерт, но обработка фарфора! А сом или карп…

– Эк тебя занесло! Однако, Душечка, это интересная мысль. И что же, по-твоему, обсуждала Душечка, если бы она на твоём месте была? Чего б от неё ожидал Антон Павлович?

– Антон Павлович, думаю я, ожидал бы обеда. Есть хочешь?

– Попозже, мамочка. Так через часок.

– Знаешь что, иди-ка душ прими и давай на балконе сядем. Я квасу с изюмом и лимонными корочками приготовила, как ты любишь. Передохнёшь, остынешь и всё мне расскажешь.

Оскар Исаевич проследовал в ванную и, с облегчением смывая с себя городскую пыль и пот, подумал, что. если этот самый толстый сом Карп получит свои игрушки, можно будет из хрущёвской двухкомнатной халупы перебраться в пристойную квартиру. А эту продать – благо место хорошее, проспект Вернадского всё-таки. И наконец помочь детям – дочке Наташе и сыну Мите, чтобы они не ютились как родители всю жизнь по углам, не ждали до старости своего кабинета, отдельной спальни и нормальной детской для внуков.

На балконе с пылающей геранью на небольшом столике, застеленной весёлой клеёнкой в белых с желтым ромашках, уже стояли симпатичные обливные керамические синие кружки и такой же кувшин с квасом. Рядом на расписном голубом блюде Полина Матвеевна насыпала горкой свежевымытую черешню с рынка. Она приготовилась внимательно слушать, и её благоверный, отпивая по глоточку ледяной квас, начал рассказ.

– Поля, я сегодня у заказчика дома был в Загорянке.

– У него дача там? Загорянку я знаю, это по Северной.

– Нет, нет. Настоящий дом. Трёхэтажный такой. Причём, без глупостей – павлинов нет, башенок с витражами. Но понимаешь, я как вошёл – Брук сделал паузу и выжидательно посмотрел на заинтересованную его многозначительным видом жену.

– Оскар, это нечестно. Я тебя оставлю без сладкого! – засмеялась она, подыгрывая мужу.

– Видишь, я как-никак, музейщик. И там, ей богу, настоящий музей: павловская карельская берёза, гобелены, красное дерево благороднейших пропорций, севрский фарфор, серебряные и бронзовые канделябры, драгоценное бюро мастерской Рентгена с черепаховыми инкрустациями, гамбсовские стулья с фарфоровыми медальонами, – на одном дыхании поведал Оскар Исаевич. – А потом он повёл меня в гараж. И в гараже-е-е! Вот скажи, ты теперь чего ожидаешь? – толстячок хитро изогнул бровь.

– Я думаю, там оказалось пятнадцать-двадцать машин.

– А марки?

– Мерседес, Вольво, Тойота?

В ответ на каждое следующее предположение Брук лукаво качал головой.

– Порше, Шевроле? Я иссякла. Постой, Роллс-ройс, наконец?

– Холодно, холодно! Попробуй ещё.

– Ох, тогда трактор с сенокосилкой. Не мучай, я же любопытная.

– Слева по борту сначала ЗИС – длинный лакированный такой, ещё с ручкой, чтобы заводить спереди. На приборной доске аж шесть циферблатов. Внутри сиденья откидные. А на капоте серебряный литой флажок. Затем раритет «М – 1». Его – или лучше её? – ещё «Эмкой» называли. Рядом «Победа» светло-кофейного цвета, первый «Москвичок», представляешь? Помнишь «Победу»?

– Конечно, помню, – кивнула Полина. – Тогда говорили, что отличная была машина. Только наши зачем-то лицензию полякам продали, и она там «Варшавой» стала, а из Союза исчезла.

– У Карпа, кроме того, «Испано-сюиза» стояла и «Додж», но меня больше наши задели. А вообще, никелированные фары и радиаторы, запасные колёса в футлярах, подножки, шторки на окнах, это же прелесть что такое!

– Удивительно! – Полина отправила в рот сразу несколько ягод. – Но в музей интересно ходить, а вот жить в нём всё время…

– Нет, Полечка, это только один этаж. Вышеупомянутый Карп мне остальные тоже все показал: спальни, библиотеку – стеллажи от пола до потолка, удобные два кабинета, столовую. А в подвале у него тир, биллиард, игротека. И всё это просто, с комфортом, без кривлянья и выкрутасов. Я подумал, если вместе будем дальше работать, я у него разрешения спрошу, и ты сама на весь этот парадиз посмотришь.

– Я не против, папочка. Почему нет?

– Вот и отлично, Полечка. Аванс получим, поедем с тобой в твой любимый «Пассаж» – ты же у меня модница! А в новом платье можно и к плутократу.

– Осик, а он не противный?

– Ты знаешь, девочка, он…, – Оскар Исаевич задумался, – нет, он совсем не противный и не глупый. Осторожный, любит порассуждать -резонёр такой. И ещё, странное дело, я его знаю давно. Карп, мне казался всегда ужасно одиноким. Правда, в последнее время…

– Одинокий? Откуда ты взял? Он что, в этом домище один?