скачать книгу бесплатно
– Товарищ майор, нашёл девять бутылок водки. Водка хорошая, я её не стал выливать, а собрал к нам в купе. – Шёпотом доложил Кирьянов.
– Ладно, Алексей Иванович, потом разберёмся, – обошёл его и заорал командирским голосом, – прекратить все разговоры и всем спать.
Начали разгонять солдат по полкам и постепенно наводить порядок. Не могли только утихомирить сержанта Ермакова, с которым внезапно началась пьяная истерика. Он бился на полке, плакал, звал маму, сожалея о том, что едет в Чечню воевать. Все его принялись успокаивать и утешать, а когда он более-менее успокоился, вдруг ему в башку ударило, что на улице, около вагона стоят его мама и невеста. Он рванулся и побежал на выход, где мы еле успели его догнать и завалить на боковую полку.
– Мама…, Нина…, я сейчас выйду к вам. Пусть всё идёт к чёрту…, я не хочу никуда ехать…. Я сейчас выйду и мы поедем домой. – Бился в наших руках сержант.
– Фёдор, тихо…, тихо…. Ты что…? Мы сейчас находимся в Воронежской области, а ты с Иркутска. Какая мама? Какая Нина? Их тут нет, посмотри в окно, – увещевал Ермакова замполит, но сержант продолжал рваться из вагона и втроём мы с трудом удерживали его на полке, а он был крепкого телосложения. Видя, что никакие убеждения не помогают, мы дружно навалились на него и я крепко связал ему руки и ноги, что вызвало бурю возмущения и что самое интересное, солдат не моего подразделения, а взвода управления дивизиона, которые угрюмо и осуждающе наблюдали за нашими действиями. Посыпались угрозы в мой адрес и моих офицеров, а один из солдат взвода выскочил из их купе и с угрожающим видом подскочил ко мне.
– Товарищ майор, развяжите Ермакова, а то мы его сейчас сами освободим. – Начал орать он, размахивая передо мной кулаками. Обстановка в вагоне мгновенно накалилась. Но тут на мою сторону неожиданно встала батарея. Оттолкнув меня в сторону, вперёд выскочило несколько моих солдат, которые сходу несколько раз крепенько ударили по лицу угрожавшему мне солдату и загнали его обратно в своё купе. Один из них стал посередине вагона и прокричал остальным солдатам дивизиона: – Ну…, вы, суки, всем заткнуться. Это наш комбат и он имеет право делать с нами всё, что захочет. Попробуйте кто к нам полезть, быстро морду набьём.
После такового заявления солдаты и сержанты взвода управления попрятались по своим полкам, но Ермаков продолжал биться в истерике: – Фашисты.., гестаповцы…, почему меня связали? Немедленно развяжите, а то всех урою…. Субанов, развяжи меня, ведь ты мой друг….
А Субанов, водитель противотанковой установки, ползал по Ермакову и пьяно ревел: – Федя, Федя, я не могу тебя развязать, ведь тебя связал комбат, а раз связал – значит он это сделал правильно. Ты успокойся и засни, всё пройдёт, а я буду рядом….
В вагоне по приказу начарта появился начальник разведки артиллерии капитан Пальцев, чтобы оценить обстановку в вагоне и доложить начальству.
– Алексей, всё нормально. Так и доложи начальнику артиллерии – я полностью контролирую обстановку.
Пальцев неодобрительно покрутил головой, озадаченно посмотрел на меня и молча ушёл обратно в офицерский вагон. Ермаков постепенно успокаивался, уже только плакал и потихоньку засыпал. Я уже стал успокаиваться, предполагая, что пик напряжённой обстановке в вагоне прошёл, но тут случилась новая незадача. Что-то не поделив между собой, в крайнем купе начали драться между собой несколько человек, постепенно втягивая в свалку остальную батарею. Собрав офицеров в единый кулак, мы ринулись в гущу драки. Не разбираясь, били всех подряд, загоняя драчунов на полки и били их там. Вся остальная часть вагона с интересом наблюдала за этим побоищем, улюлюкала и вовсю веселилась, жизнерадостно обсуждая те или иные моменты свалки. В самый разгар драки в вагон ворвался отряд офицеров, которых кинул мне на помощь начальник артиллерии. Во главе его, как танк, шёл майор Ершов. Любитель подраться, и сам не хилого телосложения, он толком не разобравшись, пёр по проходу раздавая удары направо и налево, заваливая солдат совсем не моей батареи. Но появление ударного офицерского отряда лишь усугубило обстановку. Мои солдаты, прекратив драться между собой, теперь объединились и кинулись в драку с офицерами с удвоенной силой.
Прорвавшись к Ершову, прокричал, заваливая сильным ударом кулака в лицо солдата из взвода управления дивизиона: – Серёга, уводи обратно офицеров, я сам тут справлюсь.
Сергей, хорошо приложив, ещё несколько не моих солдат, с офицерами отступил обратно в офицерский вагон. После их ухода, мы изменили тактику. Врывались в драку, выхватывали из неё солдата, несколькими ударами в разные «успокаивали» его. Связывали и кидали на пол в единую кучу, которая постоянно шевелилась и расползалась в разные стороны. Когда в куче собралось человек шесть-семь, я сел на них сверху и точными ударами предотвращал их расползание и сопротивление. Таким образом, мы в течение минут двадцати выключили из драки самых активных драчунов, остальных разогнали по полкам. После чего связанных бойцов тоже разложили по местам, где они утомлённые и «успокоенные» стали засыпать. Тем самым, прекратив драку своими силами. Когда обстановка успокоилась, я выдернул несколько солдат взвода управления, которые больше всех радовались и подзуживали моих солдат на оказание сопротивления. С большим удовольствием и им набил рожу, чтобы они – сволочи, если не помогают офицеру в трудную минуту, то хотя бы не подзуживали других.
Наконец-то в вагоне наступила относительная тишина. Батарея спала в тяжёлом угарном сне, остальные в вагоне затаились на своих полках. Я открыл ящик с пистолетами и выдал их офицерам и прапорщикам батареи на случай, если пьяные солдаты попытаются захватить оружие, хотя сам понимал, что ситуация решительными действиями переломлена в нашу сторону. Игоря Карпука сразу же послал посмотреть нашу технику на платформах, так как боялся, что солдаты дивизиона под шумок почистят мои БРДМы.
На улице, куда вышел за техником, были уже сумерки. Я с удовольствием часто задышал, выгоняя из лёгких спёртый воздух вагона. А пройдя немного в сторону от вагонов, наткнулся на небольшую толпу гражданских: мужчин, женщин, детей и солдат дивизиона. При виде меня гражданские стали прятать обратно по сумкам водку, а солдаты замерли, выжидая, что я буду делать. Злобно обматерив солдат, погнал их от платформ в вагоны. Кто-то из них пробурчал что-то нелестное в мой адрес и тут же получил хороший пинок под зад. Гражданских, которые поначалу испуганно отхлынули в сторону, я подозвал к себе. Бесцеремонно заглянул в сумку к одной женщине, потом к другой. Подозвал ещё двух мужиков: заглянул к ним. Везде была только одна водка.
– Мужики – обратился я к остальным, – у вас что-нибудь покушать или закурить найдётся?
– Нет. – Чуть ли не хором прозвучал ответ. Я повернулся к женщинам, – а у вас не найдётся? – Те тоже отрицательно затрясли головами.
– Что ж вы делаете аборигены хреновые? Почему солдатам одну водку голимую несёте? В вагоне уже больше тридцати солдат пьяных в жопу лежат. А вы водку несёте. Вы бы, – я ткнул несколько ближайших женщин в грудь пальцем, – лучше чего-нибудь домашнего покушать им принесли вместо водки. Или у вас сыновья такие, что кроме водки ни о чём не думают. Мои же солдаты на войну едут. Хоть здесь бы вы проявили себя, как матери, а вы что несёте? Какой он сейчас защитник, лежит пьянущий в вагоне, слюни и сопли пускает и голову поднять не может. А вы, мужики, сигарет бы принесли. Сволочи вы: такое впечатление, что в этом городе одни алкоголики остались.
Толпа молча выслушала мою ругань и без возмущения, также молча стала расходиться. Походив немного у вагона, я уже стал беспокоиться о технике, как со стороны наших платформ, раздались громкие крики, шум погони и пистолетный выстрел. Неуклюже нырнул между колёс на ту сторону и тоже выхватил пистолет. Рядом с платформой навытяжку стоял Чудинов, под ногами которого лежала куча новеньких шлемофонов, а от эшелона, в сторону жилых домов, бежали двое гражданских. Чувствуя, что могу сорваться и прибить своего водителя прямо здесь на рельсах, я приказал привести в вагон Чудинова через несколько минут, и сам направился туда же. Перед вагоном походил немного, успокаивая себя и, ощутив, что почти успокоился и могу спокойно разобраться, полез в вагон, где при моём появлении повисла гнетущая тишина. Я расположился за боковым столиком напротив своего купе и стал ждать, когда приведут подчинённого. Про себя принял решение: сейчас особо не разбираться, а потом придумаю, что с ним сделать. Но когда они зашли, и в руках у Карпука я увидел шлемофоны, приготовленные Чудиновым на продажу, а сверху лежал мой шлемофон – шлемофон командира батареи: единственный шлемак с коричневым мехом. Когда мне стало понятно, что он обворовал не только чужие БРДМы, но и свой, когда он подошёл к моему столу с нагловатой улыбкой, типа: а что тут такого – Всё нормально. Спокойствие мгновенно улетучилось и я с бешенством ударил его по лицу, заваливая на пол. Продолжал его бить и там: молча и беспощадно. Молча терпел мои удары и Чудинов, только кряхтел от наиболее сильных ударов, закрывая руками лицо, а в вагоне стояла мёртвая тишина: все затаились и попрятались на своих местах. Закончив бить, рывком поднял водителя с пола и злобно прошипел ему в лицо.
– Солдат, если ты думаешь, что на этом всё и закончится – то ты ошибаешься. Сейчас идёшь на своё место и спать, а я потом тобой займусь. – С силой швырнул Чудинова в сторону его купе. От гнева и злобы у меня распирало грудь, сердце бешено колотилось и готово было выскочить из грудной клетки. Понимая, что если ещё немного пробуду в вагоне, в этом спёртом воздухе, ещё несколько минут, то у меня вполне возможно случится инфаркт и я быстро выскочил на улицу. Остановился около вагона и часто-часто задышал, вдыхая чистый морозный воздух. Постепенно успокоился и быстрым шагом заходил вдоль вагона. Нашарив в кармане кучу таблеток, кинул их в рот и совсем успокоился. Надо сказать, что в Чечню я поехал больной и скрыл это от начальства. В мае прошлого года у меня во время дежурства по полку случилось прединфарктное состояние. Прямо с наряда, с пистолетом и ключами от сейфов, меня увезли в госпиталь, Так как дело было накануне 9 мая, то в приёмном отделение заколов меня уколами, и когда я почувствовал себя неплохо, мне честно обрисовали картину: – Капитан, врачей до 11 мая в госпитале не будет. Если ты себя неплохо чувствуешь и можешь потерпеть до 11 мая, то езжай домой. Если ты желаешь сразу лечь, то мы тебя, конечно, положим, но лечения ты не получишь. Будешь просто лежать до выхода врачей после праздника.
Посчитав, что всё нормально – приеду в госпиталь после праздника, я уехал на той же санитарной машине, которая меня привезла в госпиталь. Приехал домой, аппетита никакого, принял душ и лёг спать, а в три часа ночи проснулся от сильной боли в животе. Встать не мог, от того что каждое движение причиняло страшную боль. Всполошилась жена, решив вызвать санитарную машину с санчасти, но я ей не разрешил – стало жалко солдата, водителя санитарной машины: пусть солдат до подъёма спокойно поспит. Ровно в шесть часов утра жена вызвала санитарную машину и, превозмогая боль, я оделся и спустился вниз. В приёмном отделении диагноз поставили сразу: в довершении к сердцу у меня лопнул гангренозный аппендицит. Очнулся после операции лишь через сутки, и тогда мне сказали, что после лечения в хирургическом отделении, меня переведут в сердечно-сосудистое отделение для продолжения лечения. Но после семи дней, проведённых в скуке и безделье, я озверел и сумел договориться, что для лечения сердца лягу в госпиталь в ноябре-декабре. Летом чувствовал себя неплохо, но осенью стал чувствовать всё хуже и хуже. Здорово болело сердце и не мог переносить продолжительные физические нагрузки. А тут Чечня: я не хотел, и было неудобно отказываться от Чечни на том основании, что ложусь в госпиталь. Да и не хотел отказываться. Во время боевого слаживания все нагрузки и усталость, здорово сказались на сердце. Я закупил кучу таблеток и глотал их, задавливая болезнь. Вот и сейчас крепко прихватило сердце, но чистый, морозный воздух быстро привёл меня в нормальное состояние. Из вагона вышел замполит и доложил, что обстановка в вагоне нормальная. Вдоль эшелона в это время активно забегали железнодорожники, попросив нас подняться в вагон: они начинали переформирование эшелона. Я поднялся в офицерский вагон и доложил начальнику артиллерии, что в батарее порядок восстановлен. Правда, потом мне пришлось в течение пятнадцати минут выслушивать от начальника не лицеприятные высказывания насчёт моей батареи и лично меня. Вспомнилось мне всё: справедливое и несправедливое. Но пришлось всё это проглотить молча. Мой прокол был очевиден. Потом от меня начальник отстал и я посидел ещё некоторое время в вагоне, спокойно наблюдая процедуру оформления военными железнодорожниками дальнейшего маршрута движения, и удалился к себе в вагон. Здесь была тишина. Бодрствовали лишь офицеры и прапорщики. Тут уже выдал «по первое число» всё, что хотел сказать старшине, тоже ему вспомнил все его прегрешения за столь короткое время пребывания его в должности старшины батареи. Поговорив ещё немного, мы все заснули. Проснулся я уже в четыре часа утра, эшелон стоял где-то на задворках большой станции. Слабый свет фонарей проникал в вагон и освещал спящих на полках военнослужащих. Мои солдаты постепенно просыпались и что-то с похмелья невразумительно бубнили. Изредка монотонный шум прерывался ещё не отошедшими от пьянки голосами и смехом. Я скрипел зубами, но терпел. Неожиданно очень громко прозвучал чей-то, ещё пьяный голос: – А что, ребята, пока офицеры спят, может, маханём на станцию и ещё поддадим. А то я ещё хочу с майором с дивизиона рассчитаться. – Послышался пьяный смех.
– А хорошо мы на той станции повеселились…, – но это я уже услышал, когда бежал босиком по проходу – злоба и бешенство душили меня. И, забежав в тёмное купе, откуда слышался голос, мигом скинул со второй полки говорившего на пол, где его и начал остервенело бить: – Вот тебе за хорошее веселье…. Вот тебе за майора, с которым ты расквитаться решил… Вот тебе лично от меня….
Пнув его в последний раз, выпрямился и неистово заорал на весь вагон: – А ну, сволочь, марш на полку и замри там. Кто ещё хочет веселиться, подай голос? – В вагоне стояла мёртвая тишина, а я опустошённый вернулся на своё место и мгновенно провалился в тяжёлый сон. Утром, после завтрака построил батарею в узком проходе вагона и произнёс следующую речь.
– Товарищи солдаты, если вы думаете, что я изверг или последняя сволочуга, то вы глубоко ошибаетесь. Я поставил перед собой и перед офицерами только одну задачу – «Всем войти в Чечню и всем вместе оттуда вернуться». Я не хочу стоять перед вашими родителями и тупо моргать глазами, оправдываясь, «что я мог вас сберечь и простите меня – но у меня не получилось». И оправдываться тем – что вы этого сами не хотели: пили, балдели, не выполняли того чего от вас требовали я и ваши командиры. Я буду жестоко бороться впредь с употреблением спиртных напитков в батарее, я буду жестоко бороться с невыполнением приказов. Я лучше вам лишний раз морду набью, но спасу таким образом от смерти. Только единым, сплочённым коллективом мы сможем выполнить поставленную задачу и вернуться живыми: запомните это.
– Со своей стороны обещаю, что приложу всё своё умение, опыт, который у меня есть для того, чтобы все мы вернулись домой живыми. Также обещаю, что с такими козлами, как Чудинов, я буду бороться всегда и везде. Всё. Разойдись.
После построения вызвал к себе в купе Некрасова и Ермакова. Они стояли передо мной, как побитые собаки. Хотелось сказать им многое и обидное, но поступил по-другому.
– Что, сержанты, головы опустили – стыдно? Вам уже рассказали, что вы вчера творили? – Бойцы одновременно кивнули головами, – А мне как обидно. Я, честно говоря, на вас обоих надеялся, больше чем на других. А вы больше других нарезались. Значит так, ругать вас не буду, но, честно говоря, я насторожился. И если ещё раз что-то подобное повторится, с вас спрос будет жёстче, чем с других. Идите и подумайте над этим.
Через полчаса попросил Алушаева позвать Чудинова, который прятался от меня в дальнем купе.
– Садись Алушаев, – хлопнул ладонью по полке, когда они зашли в купе, – я хочу, чтобы ты послушал тоже. Алушаев, вот ты смотришь, как комбат «трахается» с Чудиновым, пытается что– то вбить ему в голову, а ты в сторонке стоишь и посмеиваешься. Вы оба понять не можете того, что понимаю я. Ведь когда мы приедем в Чечню, то в бой пойдём вместе… В одной железной коробке – В «Бардаке» этом. И в этой железной консервной банке умирать тоже будем вместе, если подобьют. Мы ведь должны чувствовать и понимать друг-друга, как закадычные друзья. А что у нас получается: Чудинов слушает комбата только потому, что тот офицер, а сам при удобном случае напакостить норовит. Комбат пытается вбить водителя в военную колею, а пулемётчик сержант Алушаев, кстати ещё и командир отделения, невозмутимо наблюдает за этими потугами.
Ты что, Алушаев, думаешь если нас зажмут, то из пулемёта отстреляешься? Так не отстреляешься, потому что Чудинов украл и продал шлемофоны из машины, в том числе и шлемофон комбата. И комбат вместо того, чтобы вызвать помощь, достанет свой автомат и только огнём сможет поддержать тебя, а Чудинов ещё в спину нам стрельнет.
– Не стрельну, – мрачно буркнул в сторону солдат.
– Ну не стрельнешь, так продашь нас. Чудинов, я может быть и понял тебя, если бы ты эти шлемофоны украл из других машин, но как ты додумался украсть шлемофоны из своей машины – вот этого понять не могу. Ты ведь мог оставить батарею без связи, ты же обрекал своих сослуживцев и себя, в том числе, на смерть. Шлемофона у комбата нету и вызвать подмогу я не смогу, да и батареей в бою не смог бы руководить. – Я замолчал на некоторое время, давая возможность своему водителю подумать, потом продолжил, – Значит так. Решение по тебе, Чудинов, я принял. Его приведу в исполнение, когда мы будем подходить к границе Чечни, ну а ты, товарищ сержант, иди и работай с ним. У тебя в обязанностях написано воспитывать подчинённого, вот и воспитывай.
Алушаев злобно посмотрел на Чудинова, потом обратился ко мне: – Товарищ майор, может, мы его в другой взвод сунем, а себе другого водителя возьмём.
– Алушаев, ну кому мы его отдадим? Давай, называй фамилию командира машины, кому мы это говно подкинем. У тебя хватит совести назвать фамилию? – Сержант сидел и молча сопел, – вот и я думаю: нам он достался, мы с ним и бороться будем. Вот иди и борись. Вперёд……
День прошёл спокойно, солдаты отсыпались и отходили от пьянки. А уже поздно вечером наш эшелон втянулся на станцию Армавир и остановился. Встали вроде бы не на самой станции, чтобы не мешать основному грузопотоку, но не совсем удачно: состав перекрыл проход из дискотеки в город и толпа малолеток, по окончанию танцев, ринулась через пути в город. Часовые пытались направить их к переходу, который виднелся неподалёку, но всё было бесполезно. Часть толпы, человек сто, обкуренной и пьяной молодёжи хлынула на платформы. И начали ломать технику, пытаясь проникнуть во внутрь машин. Другая, большая часть, выделываясь перед своими девками, лезла на рожон и начала «качать права» часовым, которые пытались оттеснить их от эшелона. Толпа пьяных малолеток входила в раж, не помогло и подкрепление, которое прибежало от вагонов. Вдоль эшелона загремели выстрелы, караул открыл предупредительный огонь в воздух. Подростки, прыгая и падая с платформ, брызнули в разные стороны и уже из переулков, которые подходили почти вплотную к железнодорожным путям, в часовых полетели кирпичи, камни и заточки. На помощь караулу из вагонов, получив автоматы, выскочили офицеры. Выскочили и мы – офицеры и прапорщики батареи. После переформирования эшелона, моя техника оказалась сразу за нашим вагоном, вот вдоль своих платформ мы и рассредоточились, занимая позиции в снегу. Только мы заняли оборону, так сразу же заметили, что в переулках стали скапливаться группы молодых людей, но не малолеток, которые прорывались через нас из дискотеки: эти были гораздо взрослее и опаснее. По дороге, которая проходила тут же, стали носиться взад и вперёд легковые машины, набитые молодыми мужчинами. Вдоль состава периодически щёлкали выстрелы и обстановка стремительно накалялась. В самый пиковый момент из переулка вывернула очередная легковушка и медленно поехала вдоль состава. (Нервозность в тот момент добавляло и то, что нас предупредили: чем ближе к Чечне, тем больше вероятность нападения боевиков на эшелон, или попыток взорвать его). Машина сразу же была взята на мушку и все её вели, в готовности открыть огонь.
Проехав наш вагон, машина остановилась в том месте, где залёг Игорь Карпук. Из машины медленно вылез молодой парень и с трудом вытащил из салона огромную картонную коробку, поставил её на снег и быстро юркнул обратно. Машина, взревев двигателем, рванула с места и скрылась в ближайшем переулке. Я закричал и приказал технику отползать, считая, что это может быть и мина, недаром они так быстро скрылись. Игорь стал пятится назад. Но через минуту эта же машина, объехав квартал, выехала из другого переулка и снова остановилась около коробки. Игорь замер. Из машины опять вышел тот же парень. Подняв руки вверх, медленно подошёл к коробке. Поднял её и закричал: – Ребята, не стреляйте. Мы местная мафия. Мы вас уважаем за то, что вы едете воевать против духов, которые нас здесь всех задолбали. Это вам от нас – сигареты: не стреляйте. – И пошёл к Карпуку, который опустил автомат и поднялся во весь рост из снега. Даже на расстоянии, было видно в каком напряжении находился Игорь. Одно неверное движение со стороны парня и Игорь полоснёт его очередью. Парень это тоже чувствовал – медленно приближался, также медленно, когда до техника осталось пять метров, опустил коробку на снег, достал перочинный ножик, взрезал верх коробки и начал пятится к машине, сел в неё. Машина осталась на месте, а Игорь подошёл к коробке, не касаясь осмотрел её. Закинув автомат на плечо, поднял коробку и прокричал парням слова благодарности. Машина завелась и, громко сигналя, поехала, набирая скорость вдоль состава, пока не скрылась. В это время загудел тепловоз, предупреждая нас о начале движения, и через несколько минут, только мелькнувший за окнами семафор напомнил нам об Армавире, который мы тут же и забыли. В вагоне открыли картонную коробку, которая была полностью набита блоками сигарет «Опал».
Утром эшелон прибыл в Пятигорск. Стояли часа три, проверяли крепление техники. Я разрешил в течение сорока минут проветрится своим солдатам, которые уже двое суток не выходили из вагона. Уже здесь, в преддверье Кавказа, все офицеры и прапорщики ходили по станции с оружием. На соседние пути подошли ещё два состава с войсками, рядом с нами встал эшелон с техникой МЧС. Тронулись дальше и по эшелону пронеслась весть, что уже сегодня зайдём в Чечню. Прошли Моздок, после Моздока остановились на каком-то небольшом полустанке. До границы с Чечнёй оставалось 8-10 километров и здесь мы впервые увидели чеченцев. Правда, гражданских и местных. Я, конечно, их видел и раньше, и не только видел, но служил вместе с ними. Но сейчас мы смотрели на них, как в первый раз. Во время стоянки к нашему эшелону подошли несколько оперативников, которые контролировали здесь обстановку. Разговорились. Они то и показали нам, на стоявшие несколько домов рядом с путями. Вокруг них суетились, занимаясь домашними делами, как это сейчас принято говорить – лица кавказкой национальности. Работая, несколько небритых и угрюмых мужиков искоса бросали взгляды в нашу сторону.
– Эти местные чеченцы – рассказали оперативники, – перед боевыми действиями ушли к Дудаеву. И пока он держал фишку, ревностно служили ему там. Но как только армия стала духов колошматить: все кто выжил – вернулись обратно.
Мы с любопытством разглядывали бывших духов, ведь точно с такими же зверьками, может быть, придётся уже сегодня столкнуться.
Поехали дальше, поезд шёл на совсем малой скорости, может быть километров пять-шесть в час. Начали выдавать солдатам оружие, боеприпасы и гранаты. Следующая станция Песчаная, а это уже территория чеченцев и как нам сказали оперативники, два часа тому назад ОМОН одного из южных городов опять отбил её у боевиков обратно. В купе появился Чудинов.
– Товарищ майор, а мне почему старшина не даёт оружие и боеприпасы? – С удивлением и некоторой долей обиды задал вопрос водитель.
– Ну, вот и пришло время, товарищ Чудинов, расставить все точки в наших с тобой отношениях. Это я приказал не выдавать тебе оружия и боеприпасы. – Замолчал, чтобы посмотреть, какая будет реакция, но солдат молчал и поэтому продолжил.
– Чудинов, пойми… Мне нужен нормальный солдат, на которого я в боевой обстановке могу положиться и доверять, а не оглядываться постоянно и следить за ним. Такой, какой ты есть, со своими уголовными замашками и воровскими мыслями – мне не нужен. Вот у тебя сейчас есть два пути, – я поднял рядом стоявший вещмешок, развязал его и вывалил содержимое на полку.
– Вот видишь, – начал перебирать продукты и вещи, – я приказал прапорщику Пономарёву положить сухого пайка на двое суток, а он, как ты выражаешься, «поганый мент», положил продуктов на трое суток. Смотри, какое он тебе новое бельё нательное положил в вещмешок. Новые запасные фланелевые портянки. Не пожалел белья, а подумал о тебе старшина. Ну, бог с ним. Сверху всего этого ложу твой военный билет. – Я достал из внутреннего кармана военный билет солдата и положил на вещевой мешок. – Вот тебе первый путь: забирай продукты, вещи, военник и пока поезд не зашёл в Чечню прыгай с него и уходи. Уходи куда хочешь. Я тебе честное офицерское слово даю, что никому и никогда не доложу о том, что тебя отпустил. Ты мне просто не нужен. Вон, техник, у меня водителем БРДМа пока будет. Так что иди с богом Чудинов.
Помолчал секунд пятнадцать, потом продолжил: – Второй путь: ты остаёшься. Но если ты решишь оставаться: то смотри. Если ты не будешь себя вести как нормальный солдат и продолжишь дальше пальцы веером распускать – я тебя просто Грохну. Создам вполне законную ситуацию и на законных основаниях пристрелю. Поэтому вот тебе пять минут. Хорошо подумай: уходишь или остаёшься. Через пять минут доложишь. – Я хлопнул ладонями по коленам, резко поднялся и пошёл проверять, как идёт получение и снаряжение боеприпасов. Везде царило сдержанное возбуждение, солдаты снаряжали магазины патронами и обстоятельно раскладывали по подсумкам гранаты, складывали остальные боеприпасы в вещмешки. На обратном пути захватил с собой Алушаева.
– Вот мы и опять собрались своим экипажем. Давай, Чудинов, говори, что ты надумал нам с Алушаевым.
Солдат поднял голову и, с трудом выталкивая из себя слова, севшим голосом произнёс: – Товарищ майор, я остаюсь…. Обещаю, что буду примерным солдатом…. Вы не пожалеете если оставите…. Я буду выполнять все приказы…. Даже старшины…..
Я откинулся с облегчением на стенку купе. Эта была победа, пусть маленькая, но победа. Опять подался вперёд.
– Ты хорошо подумал, солдат? Я ведь тоже не так просто здесь воздух сотрясал, когда говорил тебе, если в случаи чего – голову тебе откручу.
– Я подумал хорошо, – уже более твёрдым голосом произнёс водитель.
– Товарищ майор, – Алушаев приподнялся с полки и рывком слегка повернул к себе Чудинова, – если он что-нибудь непотребное сделает, я ему первым голову откручу. – С угрозой произнёс сержант.
Ну, что ж, с еле скрываемым торжеством оглядел не только присутствующих в купе, но и соседние купе, в которых также с интересом прислушивались к нашему разговору солдаты батареи. Воспитательная акция удалась и она должна сыграть свою положительную роль.
– Старшина, выдай Чудинову оружие и боеприпасы.
Эшелон тем временем продолжал медленно, как будто нащупывая в темноте путь, двигаться к границе Чечни. Когда мы её пересекли – никто не видел, но все поняли что мы в Чечне, когда начали втягиваться в населённый пункт – станция Песчаная. Вдалеке горело несколько домов, в воздухе рассыпались в разных направлениях трассы от автоматных очередей, взлетали осветительные и сигнальные ракеты. В остальном населённый пункт был в темноте.
Поезд втянулся на станцию, последний раз дёрнулся и остановился. Мой вагон как раз остановился в тридцати метрах от здания небольшого каменного вокзала и как только прекратился стук колёс, мы отчётливо услышали звуки выстрелов вокруг эшелона. Особенно часто стреляли в голове состава около локомотива, но а так автоматные очереди раздавались практически кругом: то вблизи вагонов, то вдалеке. Обстановка была абсолютно непонятная – Кто стрелял и куда? Рядом с нашим составом стоял ещё один эшелон и в темноте около него суетились вооружённые люди: кто они были – в этой непонятной обстановке тоже было неизвестно. Приказал своим солдатам и взводу управления дивизиона занять у окон оборону и открывать огонь только тогда, когда зазвенят разбитые стёкла в нашем вагоне от огня противника. Из офицерского вагона к нам прибежал от начальника артиллерии капитан Пальцев и сообщил, что рядом с нами стоит эшелон с ОМОНовцами, которые и контролируют станцию. Они нашли где-то огромное количество спирта и пережрались – все 300 человек. Пока мы с Пальцевым обменивались информацией, около офицерского вагона послышалась беспорядочная стрельба и крики. Прибежал ещё один солдат из вагона руководства: сказал, что полковника Прохорова взяли в плен, но кто – неизвестно. Что делать нам в такой дебильной ситуации – непонятно? Ну, ладно, рассудил достаточно трезво – с пленением Прохорова пусть разбирается начальство с офицерского вагона, а у меня свой вагон и сто человеческих душ, за которые я в ответе. Но пока я принимал такое решение, между нашим составом и ОМОНовским, в этом узком пространстве, возникла яростная рукопашная схватка, откуда доносились крики, хлёсткие удары и мат: кто и с кем в темноте бился – тоже было непонятно. Попытался было высунуться в окно, чтобы прояснить обстановку: только высунул голову, как кто-то яростно и с надрывом заорал с улицы: – Ну, ты сука…, обратно в вагон, а то стрелять буду. – Пришлось убрать голову. Ладно. Поступим тогда по-другому. Я пробрался к проводнику, который сидел, забившись в угол служебного купе и в тоске готовился к смерти. Увидев меня, заскулил: – Когда же всё это закончится, майор?
– Не писай кровью, Вован, прорвёмся. У нас в вагоне сто вооружённых до зубов солдат, так что просто мы им не дадимся. – Последние слова, по-моему, не стоило говорить. Проводник приглушённо завыл, сполз на пол и стал закидывать себя матрасами и одеялами. Я с сожалением посмотрел на этого мужика, взял со стола ключ от дверей тамбура и направился к себе. Обстановка в вагоне была напряжённо-спокойная. Солдаты затаились на своих позициях у окон и всматривались в окружающую местность, освещённую горевшим рядом двухэтажным жилым зданием. Они были готовы по первой моей команде вступить в бой. В заднем тамбуре вагона собрались я, техник и замполит. Посовещавшись, решили: открыть дверь тамбура, я выбираюсь на платформу и понаблюдаю за местностью, может сползаю куда-нибудь на разведку. Открыли дверь, меня подсадили и я выполз на холодную броню БРДМа, который стоял у дверей. Прижался к металлу броне и затаился. На улице звуки выстрелов были слышны гораздо резче и отчётливей. Особенно сильная стрельба шла в голове состава, а здесь было относительно тихо: лишь изредка пощёлкивали выстрелы в районе офицерского вагона. Только собрался спустится вниз, как из-за нашего вагона вывернулась группа вооружённых людей, которая шла, громко и возбуждённо о чём-то переговариваясь и споря. Прошли мимо и в темноте я не сумел разглядеть – кто это были. На всякий случай взял их на мушку и стволом автомата сопроводил до здания небольшого вокзала, куда они скрылись. Прошло несколько томительных минут, в течение которых обстановка не прояснилась, а под платформой послышался шорох.
– Боря, Боря, это я – Чуватин. Слезай ко мне вниз.
Оставив за себя Кирьянова, я тихо спустился с платформы. Внизу, прижавшись к колесу платформы, сидел на корточках старший помощник начальника артиллерии полка Игорь Чуватин.
– Ты откуда? Что происходит? Кто и как взял в плен Прохорова? Что за схватка произошла между вагонами? – Все эти вопросы выпалил враз и выжидающе смолк.
– Пока знаю совсем немного, ОМОНовцы пережрались и почему-то решили взять наш эшелон под свой контроль и обыскать его. Мы отказались выполнить их требования. И тогда они захватили в плен Прохорова. Наши офицеры поднялись и схватились врукопашную с ОМОНовцами и отбили назад Прохорова. А почему стрельба по всей станции идёт – никто не знает….
Неожиданно началась стрельба в районе группы двухэтажных жилых домов, которые находились напротив офицерского вагона и мы с Игорем тут же быстро перебрались вдоль вагона в ту сторону и залегли под передним тамбуром, направив автоматы на освещаемое пожаром пространство. Я повернул голову к Чуватину, чтобы у него что-то спросить и увидел, как из сливной трубы туалета, под которой лежал Игорь, ему на спину потекло говно. Резко откатился, чтобы меня не обрызгало и, не удержавшись, засмеялся. Надо же, кругом стрельба идёт, в любой момент может начаться бой, а кому-то срать захотелось: то ли от страха, то ли время пришло естественных надобностей. Но Игорю было не до смеха, он возмущённо и обиженно что-то прокричал и вскочил на ноги. Какой тут бой? Завертелся на месте, пытаясь заглянуть себе на спину, потом как-то жалобно замычал и рванул в вагон разбираться с «серуном». Я смеялся, но недолго, так как внезапно осознал, что остался на позиции один, а на меня прёт из-за домов человек десять с автоматами в руках.
– Стой! Кто идёт? Стрелять буду. – Заорал я, чуть не сорвав голос.
– Свои, свои…, не стреляйте. Я командир ОМОНа.
Действительно, это были ОМОНовцы: – Где старший?
Показал автоматом на вагон и вслед за ними залез тоже. Не задерживаясь в офицерском вагоне, ушёл к себе, где меня уже потеряли мои офицеры. С юмором рассказал о сложившейся обстановке не только офицерам, но и солдатам, чем немного снял напряжение. Солдаты и офицеры зашевелились, заулыбались, послышались шутки и смех. А убедившись, что здесь всё в порядке, снова вышел в тамбур, где увидел Серёгу Ершова. Он открыл обе двери тамбура для сквозного прохода и курил.
– Боря, – засмеялся Сергей, увидев меня, – сейчас у нас в вагоне сидит ОМОНовский командир, чуть не ревёт. У него весь отряд пережрался спиртом, спьяну им везде мерещатся духи и они лупят из автоматов во все стороны. Сейчас договариваются, чтобы быстрей наш эшелон выпустить со станции, а то он боится, что у нас от пьяной стрельбы пострадавшие будут.
Мы засмеялись, и в этот момент перед нашим тамбуром остановились два ОМОНовца. Сказать, что они были пьяны – значит соврать. Что ну…, очень пьяны – значить грубо исказить правду. Они были в том счастливом состоянии, когда суровая реальность переставала существовать, когда все люди были братьями, когда человек существовал в своём выдуманном и прекрасном мире…. И вот появляются два пьяных идиота, для которых существуют только они и трёхлитровая банка спирта, которую они прямо лелеют в руках. Есть ещё какие-то досадные препятствия, которые надо преодолевать: в данный момент крутые ступеньки тамбура, и сам тамбур, куда надо залезать, а руки были заняты банкой.
С громким, металлическим лязганьем, бросив к нашим ногам пулемёт, как обыкновенную палку, один из них: с воловьем упорством, пыхтя и тяжело сопя, стукаясь всеми частями тела обо всё возможное, забрался в тамбур. Мы паралитически тряслись в немом смехе, а ОМОНовец, в упор не замечая нас, поворачивается и нежно, с воркующей дрожью в голосе обращается к напарнику: – Петро, подай мне сюда банку….
– Семён, только осторожно…, – с любовью в голосе отвечает другой и как величайшую драгоценность, бережно передаёт Семёну банку. Потом, глядя сияющими глазами на ёмкость с «огненной водой», срываясь с лестницы, при этом разорвав штанину новенького камуфляжа до паха, Петро карабкается в тамбур – к банке. В том же порядке, упорно не замечая нас, Петро почти на брюхе сползает из тамбура на землю уже с другой стороны вагона, при этом что-то ещё с треском отрывается от его новенького обмундирования, но он этого не замечает. Протягивает руки и принимает банку со спиртом. Семён также, со значительным ущербом для своей формы выпал из тамбура на землю, и о чём-то воркуя, забыв пулемёт, менты стали удаляться к своим вагонам. Мы с Сергеем ржали как сумасшедшие и Ершов, первый справившийся со смехом, сдавленно прокричал им вслед.
– Мужики, а пулемёт вы нам оставляете?
Петро и Семён в недоумении переглянулись и тупо уставились на нас, пытаясь понять – Кто мы такие и вообще откуда появились? Мы закатились в новом судорожном приступе смеха. Казалось, что даже в холодном, ночном воздухе было слышно, как тяжело и со скрипом ворочались пьяные мысли милиционэров. Но всё-таки какой-то пятьдесят седьмой мозговой уровень, ещё не залитый до конца алкоголем, помог вспомнить, что у них помимо банки со спиртом был и пулемёт.
– Петро, ну что ж ты так, – с отеческой укоризной произнёс Семён.
Петро молча вернулся и долго: сопя и срываясь, периодически выпадывая из почти достигнутого тамбура, лез за пулемётом. Мы смеялись до ломоты в скулах, наблюдая эту борьбу человеческого упорства и земного притяжения. Человек победил, но потерял в этой борьбе силы, так как взяв в руки пулемёт, тут же выпал из вагона и с шумом упал на голову. Был бы он трезвый, то так и остался лежать, на залитой гудроном щебёнке, пока бы его не отправили в госпиталь. А так Петро шустро вскочил на ноги и резво побежал за Семёном. Даааа…, на следующий день они оба будут добросовестно пытаться вспомнить: откуда у них синяки, и почему тело местами так сильно болит, и почему у них насмерть разорвана новая форма? Наверняка, они ничего не смогут вспомнить и припишут синяки и грязное, разорванное обмундирование каким-нибудь подвигам, которые они совершали на ниве борьбы с духами. Ещё долгие годы они будут рассказывать своим сыновьям и внукам, как доблестно бились с боевиками на станции Песчаная.
И как логическое завершение этого приключения, послышался долгий гудок локомотива и мы двинулись дальше, в неизвестность. Закрыв двери в тамбур, я зашёл к проводнику, чтобы предупредить его о том, что ключ будет у меня до конца поездки.
Меня встретил тоскливый взгляд побитой собаки. Какой-то весь взъерошенный и растрёпанный проводник сидел на своём месте, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Сволочи…, скоты…, уроды…, – обиженно возопил он, – я тут чуть от страха не умер, а вам всё до лампочки и ржёте, как жеребцы в тамбуре.
Я ободряюще похлопал его по плечу. Достал ключ из кармана, показал ему и положил его обратно в карман: – У меня будет, потом отдам.
Всю ночь эшелон малым ходом пробирался по тёмному, без единого лучика света пространству. Мало кто в эту ночь смог заснуть. Кончалась спокойная дорожная жизнь и завтра начнётся новая, полная риска и неизвестности.
…Утро застало нас на станции Ищерская, где мы должны были разгружаться. Станция также была под охраной ОМОНовцев, правда трезвых. Состав подогнали к небольшой рампе и моя батарея оказалась первой. Без проволочек завели технику и уже через пятнадцать минут машины батареи были вытянуты вдоль дороги. Сам населённый пункт находился в полутора километров от станции, но очень быстро набежало местное население: женщины, дети, старики, молодые парни. Стояли поодаль и угрюмо наблюдали за разгрузкой. Пока разгружался дивизион: начальник артиллерии и я пошли к ОМОНовцам устанавливать взаимодействие, да и вообще – узнать обстановку. Обстановка, по их словам была сложная. Боевики в окрестностях Ищерской есть, но активности пока не проявляют. Вернулись обратно. Пока ходили к ОМОНовцам, на соседний путь прибыл последний эшелон нашего полка – рота материального обеспечения. В окне остановившегося рядом с нами вагона увидел лица улыбающихся прапорщиков Маматюка и Базанкова, а так как мне уже давно очень хотелось пить, я ломанулся в их вагон за водой. Влетел в их купе и, сразу же увидев под столиком канистру с водой, с хриплым криком в которую тут же вцепился: – Ну и пить я хочу, мужики, – схватил со стола солдатский котелок и налил пол котелка воды.
Володя Базанков засмеялся: – Боря, если так сильно хочешь пить, наливай больше, – но я уже жадно припал к котелку и сделал несколько больших глотков. Теперь-то понял, почему они смеялись. В канистре была не вода, а чистейший спирт. Бурно закашлялся, но когда справился с кашлем, тоже присоединился к общему смеху. Закусил, немного посидел с ребятами и пошёл к батарее, а через некоторое время и РМО приступило к разгрузке. В основном это были КРАЗы – наливники, заполненные под завязку горючим и машины с полковым имуществом. Здоровенные машины, мощно ревя двигателями и выбрасывая чёрный дым из выхлопных труб, становились рядом с нашей техникой, и вскоре вся площадка перед эшелоном была забита техникой. Посмеиваясь, ко мне подошёл подполковник Богатов и сообщил с подколкой.
– Сейчас разговаривал со Шварцнегером (так мы прозвали полковника Шпанагеля) доложил, что разгрузились нормально. Спросил он и про ПТБ, я ответил, что и тут всё нормально.
– Василий Михайлович, а как ты отсюда со штабом округа связался? – Удивился я.
– Почему со штабом округа, я по радиостанции связался с районом сосредоточения полка, он там: вчера прилетел с Екатеринбурга бортом.
Ёлки-палки, я то думал, что больше его не увижу, а он блин ещё и на войне нам мозги будет компостировать.
В три часа дня из полка приехал КАМАЗ и из его кабины выскочил командир второго батальона Андрей Устименко, которого мы оставили в Екатеринбурге.
– Ты-то откуда? – Радостно галдя, мы обступили сослуживца.
– Мужики, – жалобно попросил Андрей, – дайте мне чего-нибудь пожрать и я всё вам по порядку расскажу. – Через три минуты, размахивая горбушкой хлеба и одновременно залезая ложкой в банку с тушёнкой, Устименко начал рассказывать.
Как только отправили последний эшелон, сразу же сколотили группу офицеров из штаба округа и дивизии, туда же вошёл и он, с Андреем Порпленко. Прилетели самолётом и командир дивизии с адъютантом. Короче,человек двадцать, с задачей: доукомплектовать полк техникой, имуществом и вооружением. Полк стоит в голом поле, в полутора километров от населённого пункта Толстый Юрт. Грязище страшная и в ней ставят палатки, воды не хватает. Кормят плохо. Самое главное нет дров, так что надо отсюда забрать всё, что горит до последней колодки. Вот и его прислали за дровами. Будем там стоять несколько дней и проводить боевое слаживание, а потом пойдём вперёд. Самое главное он сообщил в последнюю очередь: на ночь мы остаёмся здесь, а завтра с утра совершаем марш в район сосредоточения полка. Загрузив дрова в машину, Андрей уехал обратно в полк, а я подошёл к куче колодок и горестно задумался – куда грузить дрова. Техника и так уже была загружена под завязку. Мы даже ящики с патронами привязывали на борта БРДМов. Вязали их за все имеющиеся выступы. Вздохнув, созвал всех командиров машин и офицеров, обрисовал ситуацию и приказал всё что можно – загрузить, после чего пошёл по рампе, которая уже превратилась в подобие цыганского табора. Кругом горели костры, около которых грелись солдаты и офицеры. Около одного из костров наткнулся на пьяного лейтенанта Нахимова и его солдат. Если солдаты были слегка выпивши, то Нахимов являл жалкое зрелище и вести какой-либо разговор с ним было бесполезно. Весь в соплях и слюнях, размахивая руками, он произносил в пространство длинный и путанный монолог, неизвестно кому предназначенный. Отругав солдат за пьянку, поставил задачу им следить за своим пьяным командиром, чтобы куда-нибудь не убрёл: всё-таки без оружия. Пройдя ещё немного вдоль техники, вдруг обратил внимание, что с рампы исчезли все женщины, дети и старики. Лишь молодые мужчины, оттянувшись метров на двести, маячили вдалеке на огородах. Пройдя немного вперёд, наткнулся на взволнованного начальника артиллерии, который спешил в сторону станции.
– Боря, пошли к ОМОНовцам устанавливать взаимодействие на ночь. По-моему духи хотят нас атаковать, видишь дети, старики и женщины исчезли.
Начальника ментов мы нашли в вагоне, где они жили, но тот на наше предложение упёрся насмерть, мол – У меня с духами перемирие. Я их не трогаю, они меня не трогают. Вы там сами решайте свои проблемы с ними.
Мы ему: – Ты чего майор? Если у нас хоть один наливник рванёт, то не только от твоих вагонов, где вы прячетесь, но и от станции ничего не останется.
Но он упрямо талдычил своё, на все наши доводы. Плюнули мы, чёрт с ним. Начнётся у нас, ему, волей неволей, просто придётся вмешаться. Вернулись к своим и начали организовывать оборону на ночь. Моей батарее поставили задачу прикрыть станцию со стороны рампы, к которой примыкал бетонный забор мукомольного завода. Назначил охрану, определили сектора обстрела. Особый сектор выделил своему пулемётчику Алушаеву.
– Алушаев, твоя задача: если начнут работать снайпера, а я считаю, что они оборудуют свои позиции на крыше водонапорной башни или крыше вон той вышки, то ты должен максимум через 45 секунд открыть огонь и раздолбать эти позиции. Смотри, я на тебя надеюсь.
Сам собрал всех, кто не задействован ночью на охрану и убыл с ними в вагоны спать. Три часа тому назад, машинисты отцепились от эшелона, бросили платформы, посадили к себе запуганных проводников и умчались на ночь в Моздок. Ключом, который забыл вернуть проводнику, я открыл дверь и запустил своих солдат. Проводник хоть и сбежал, но перед этим навёл порядок в вагоне. В чистоте и тепле мы перекусили и завалились спать.
Глава третья
Толстый юрт
Ночь прошла хоть тревожно, но без стрельбы. Как только рассвело, быстро позавтракали у угасающих костров сухим пайком и начали вытягивать колонну. Осталось только дождаться офицера с полка, чтобы он нас сопроводил в район сосредоточения. Офицер прибыл где-то в одиннадцать часов, а через тридцать минут двинулись и мы. Батарея шла в колонне сразу же за ПРП начальника артиллерии, а потом артиллерийский дивизион, позади него колонна РМО.
Погода была мерзкая, температура где-то немного ниже нуля. Если вчера днём и ночью было кругом мокро, то теперь на дороге был банальный гололёд, а деревья по бокам дороги были покрыты сплошной и тонкой коркой льда и если хорошо прислушаться, то можно было услышать тихий стеклянный шорох поникших и обледенелых веток. Несмотря на то, что ехали на небольшой скорости, было страшно смотреть, как ПРП Богатова опасно заносило на обледеневшей дороге. Несколько раз машина чуть не сваливалась под откос или же её неожиданно закручивало и выкидывало на полосу встречного движения, где она чудом разъезжалась со встречными машинами. Пару раз заносило и мою машину, но Чудинов уверенно держался на дороге. Через пятнадцать минут движения на связь со мной вышел техник и доложил, что противотанковая установка Снытко начала кипеть. Я дал распоряжение брать её на буксир и тянуть до района, где окончательно будем разбираться с техникой. Первые десять километров дорога проходила по лесу и мы шли, как по туннелю, где стенами были густо опушённые изморозью и льдом мёрзлые деревья, потом выехали из леса. Теперь справа всё время был виден незамёрзший Терек, а за рекой простирались, плавно переходя друг в друга невысокие холмы. Нас очень часто обгоняли одиночные машины и небольшие колонны. Интенсивное было и встречное движение. В основном на дороге были военные машины, которые везли боеприпасы, имущество и горючее в сторону Грозного, встречные порожние возвращались обратно. Через час движения вышли к населённому пункту Червлённая: пока всё шло нормально, правда техник с БРДМом на буксире здорово отстал, но связь с ним была устойчивая и я не беспокоился, что он потеряется. Из слов офицера, который нас сопровождал, мы знали, что у Червлённой по мосту будем переправляться на другую сторону Терека. Это, по его словам, было самое опасное место. Середину моста взорвали отступающие боевики, и через это место сапёры навели узкий, в две колеи, железный мост. И с моста в реку уже свалился танк: экипаж которого погиб полностью в ледяной воде, не успев вылезти из танка. Вот это меня здорово беспокоило и я переживал за свои экипажи. Ведь им уже не мог ничем помочь и каждый водитель должен сам переехать это узкое и опасное место. Скорость движения снизилась и мы черепашьим шагом, за колонной других машин, приближались к опасному рубежу. Вот открылся и сам мост. Реальность оказалась ещё хуже, чем я себе представлял. Высокий мост, длиной метров двести – триста, клокочущая тёмная вода внизу. Центральный пролёт моста действительно взорван и образовалась пустота метров двадцать в ширину. Так вот через эту пустоту были брошены две металлические эстакады, каждая шириной семьдесят сантиметров. И если водитель ошибается сантиметров на двадцать влево или вправо, то машина летит вниз – в мутную, ледяную воду. Спастись там уже никто не сможет. Но пикантность заключалась в том, что вся эта эстакада ещё возвышалась над остальным мостом на семьдесят сантиметров. И для того чтобы заехать туда, нужно было набрать достаточную скорость, чтобы преодолеть этот небольшой, но довольно крутой подъёмчик, который в данный момент был ещё мокрый и скользкий. Я заволновался ещё больше. Конечно, волновался за то, как преодолеет это препятствие моя машина, остальные машины батареи, но больше всего переживал за машину техника, который тянул на буксире тяжёлую машину Снытко. Сумеет ли УРАЛ с этим прицепом хорошо разогнаться на мосту, на гололёде? Сумеет ли он вытянуть бронированный БРДМ на эстакаду? Не ошибётся ли бестолковый Снытко на эстакаде? Ведь если он ошибётся, то БРДМ утянет вниз и УРАЛ с техником, да и если водитель УРАЛа ошибётся, то тогда и автомобиль утянет БРДМ вниз. Этот рой мыслей носился в голове, вгоняя меня в ледяной пот, пока приближалась наша очередь на пересечение моста. У въезда на мост расположился блок-пост, солдаты которого, скучившись у поднятого шлагбаума, курили и с нездоровым любопытством и азартом наблюдали за этим поединком водителя и моста. И мне даже показалось, что солдаты каждый раз с сожалением провожали машину, благополучно преодолевшую опасное место. Что поделаешь – бестолковая молодость и жажда острых ощущений. Вот регулировщик дал команду бронированной машине начальника артиллерии на движение и придержал меня. ПРП легко набрало скорость, также легко въехало на эстакаду и через пять секунд благополучно съехала на мост с другой стороны. Настала моя очередь, регулировщик махнул грязным, красным флажком в сторону переправы. Я мысленно перекрестился и повернулся к Чудинову, лицо которого побледнело и покрылась испариной.
– Чудо, я тебе не мешаю. Вперёд.
Водитель судорожно вздохнул, нервно двинул рычаг скорости вперёд и БРДМ нехотя сдвинулся с места. Несколько раз колёса предательски проскользнули на обледенелых участках моста, заставляя нас всех судорожно сжиматься. Я повернулся назад и поглядел на Алушаева, который через плечо Чудинова напряжённо смотрел на приближающееся препятствие. Пальцы его рук, судорожно вцепившиеся в спинку водительского сиденья, побелели. Не лучше, наверно, выглядел и я: нательное бельё у меня было практически мокрым от пота. Повернувшись обратно, я стал смотреть, почти обречённо, вперёд.
