скачать книгу бесплатно
– Он выгнал меня из дома, Ма. Какой отец прогоняет своего единственного сына?
– Да, это было ужасно. Но мужчины часто делают подобные вещи, чтобы закалить своих сыновей, – старая история, ты ее найдешь во множестве книг, если поищешь в библиотеке. Отцам и сыновьям приходится нелегко. Но, уверяю тебя, он желает тебе только добра.
– Ну, допустим, хотя я в это не верю, но ведь он и с тобой обращается дурно.
– Не всегда.
– Он поступает так, как удобнее ему. Ты заслуживаешь хорошего отношения каждый день, с утра до вечера, и по ночам тоже.
– Спасибо за такие слова. Но я способна сама о себе позаботиться.
– О тебе должен бы заботиться твой муж.
– Он так и делает, – попыталась заверить сына Розария.
– Я тут подумал… – взволнованно заговорил Саверио. – Я уже несколько лет гастролирую, и мне удалось отложить немного денег. Я хочу отправить тебя в Тревизо. Почему бы тебе не съездить в гости домой, в Италию? Навестила бы кузин, повидалась бы с тетками и дядьями.
– Я уехала оттуда совсем маленькой и уже почти ничего не помню, – грустно покачала головой Розария.
– Но ты рассказывала мне об Италии. Мне казалось, это какое-то зачарованное королевство.
– Для меня так оно и было. Но я покинула ее ребенком, а когда дети покидают какое-то место, они часто фантазируют о нем, чтобы не терять связи. Сегодня я бы, наверное, даже не узнала Италию.
– Но ты по-прежнему переписываешься с семьей?
Она кивнула.
– Уверен, они бы с радостью тебя приняли, и ты была бы там счастлива. Это пошло бы тебе на пользу. Ты ведь только что сказала, что везде находишь друзей.
– Мое место – рядом с твоим отцом.
Она сказала это так твердо, что Саверио понял: вряд ли ему удастся ее переубедить.
– Значит, мне тебя не уговорить?
– Я принесла твоему отцу торжественную клятву. Ты когда-нибудь видел, чтобы я нарушила обещание? – улыбнулась она.
– Я бы тебе простил, если бы ты нарушила именно эту клятву.
– Не суди его так строго. Когда ты появился на свет, он держал тебя на руках бережно, как хрупкий хрустальный сосуд, очень боялся тебя уронить. Он был таким милым с тобой. Ты этого не можешь помнить, а я не забыла.
– Приятно было бы вспомнить хорошее. Но я ничего такого не припомню.
– Так будет не всегда.
– Мне не нравится, что ты там постоянно наедине с ним, что рядом никого нет. – Он с трудом подбирал правильные слова, чтобы в точности выразить то, что чувствовал. – Мне от этого неспокойно.
– Не стоит волноваться.
– Быть может, для сына единственный способ покинуть родной дом – это забыть его напрочь.
– Надеюсь, что так не будет.
– Мне там не рады. Ты это знаешь.
– Ты можешь приехать домой в любое время.
– Я не стал бы обрекать тебя на такое. Когда я там, он превращается в зверя.
– Ему приходится трудно. Он не понимает того, чем ты занимаешься. Считает это легкомысленным.
– Еще бы. Он грузит в печь песок, чтобы получить стекло, гнет спину, разливая эту лаву по формам. А дальше ее еще и нарезать надо. Однажды на его глазах человек остался без руки.
– Помню, – кивнула Розария.
– У него опасная работа, которая требует полного внимания. Он ее выполняет уже больше двадцати лет и весь уже, должно быть, закостенел и внутри, и снаружи от этой бесконечной рутины. Естественно, после такого ему кажется, что любой, кто не вкалывает как каторжный, до кровавых мозолей, и не трудится вовсе. Но в моем случае он ошибается. То, чем занимаюсь я, не так уж просто, и не каждый способен на такое.
– Я знаю, – сказала Розария.
– На самом деле я вовсе не люблю стоять перед зрителями.
– Я думала, что ты уже привык.
– Не привык. Иногда меня прямо трясет от нервов. И мне становится дурно.
– Дурно? – Розария озабоченно наклонилась к нему.
– Это называется «боязнь сцены». Порой меня рвет, а иной раз поднимается такой жар, что мне кажется, будто я вот-вот потеряю сознание.
– Что ж, многое поставлено на карту, – сказала Розария. – Да еще и высокая конкуренция.
– Одни ребята выпивают, чтобы набраться храбрости перед выходом на сцену. Другие курят. К нашим услугам богатый выбор пороков, чтобы отогнать страх или хотя бы притупить его. Но сам я просто вспоминаю заводской конвейер, и это дает мне силы продолжать. Я не хочу туда возвращаться. Не потому что это недостойное меня занятие, а потому что я для него не подходил.
– Я пыталась объяснить это твоему отцу.
– Па никогда этого не понимал. Он считал, что все очень просто. Ведь от меня требовалось всего лишь стоять у конвейера, безошибочно проделывать назначенную операцию и отправлять автомобиль к следующему рабочему. Но все куда сложнее. Мне надо было еще и оставаться тем же самым, постоянным, без отличий, изменений и отклонений, день ото дня, неделя за неделей.
– Такое подходит не каждому.
– Я видел людей, которые наслаждались работой на конвейере. Но меня она душила. По сей день, а ведь прошло уже шесть лет с тех пор, как я уехал, мне снится по ночам, как я держу гаечный ключ и одну за другой прикручиваю ручки к автомобильным дверям.
– А твой отец зовет во сне своих товарищей.
– Ничего удивительного. Такого рода работа просто становится частью человека. А вот выступать перед публикой – полная противоположность конвейеру, это возбуждение, которое приходит и уходит и длится не дольше представления. Люди идут к тебе в надежде, что ты им поможешь забыть о заботах, неоплаченных счетах и неумолимом начальстве. Музыка – их передышка. Танцы – их способ добиться девушки, и иногда, Бог мне свидетель, у них получается!
– Я видела здесь своими глазами, как это происходит, – подтвердила Розария.
– В каждом городе одно и то же. Быть может, мы и правда помогаем им отвлечься от мыслей о том, чего у них нет и никогда не будет. И им вовсе не хочется видеть перед собой какую-то робкую фиалку.
– На сцене ты смотришься непринужденно.
– Таким мне и хочется быть. Но на большинстве выступлений, когда мне кажется, что у меня неважно выходит, или мистер Р. говорит, что у меня голос как терка, или клуб отказывается нам платить, веселого мало. За нами Генри Форд не стоит.
– Поэтому твой отец и переживал так.
– Нет, он переживал, потому что у него хорошо получается быть несчастным. А радоваться – за тебя, за меня, за кого угодно – он не умеет. Ему досталась лучшая в мире жена, а он тебя не ценит.
– Он вырос в такой бедности…
– Ты тоже. Но ты умеешь любить.
– Я пробовала научить его этому.
– Некоторые люди просто необучаемы. Вот смотри, у него есть один-единственный сын. Я даже взял себя в руки и пошел работать на завод – думал, теперь-то он увидит, что со мной все в порядке, что я хороший сын. Но даже этого оказалось недостаточно. Честно тебе говорю: гордись он мной, я бы до сих пор стоял у конвейера.
Розария открыла сумочку и достала носовой платок.
– А ты бы не мог время от времени ему писать? – Она промокнула глаза платком.
– Зачем?
– Чтобы сообщить, что у тебя все хорошо.
– Скажи ему об этом сама.
– Это не то же самое. Сделаешь это ради меня?
Саверио вздохнул:
– Только ради тебя, мама. Сделаю. А тебе самой что-нибудь нужно?
– Ничего.
– Таких женщин, как ты, уже не бывает. Нынешние девушки много чего хотят.
– Где ты этих девушек находишь?
– Да везде.
– Везде – плохое место для таких поисков, – сказала Розария. – Берегись этого везде. Что тебе нужно – это приличная итальянская девушка, которая находится там, где надо.
– Ты так считаешь?
– Я не хочу, чтобы ты растерял все, чему я тебя научила.
– Мама, такое невозможно, даже если очень стараться.
В студии звукозаписи «Магеннис Рекордс» в Ньюарке четыре проигрывателя одновременно играли по одной готовой пластинке. По субботам здесь бывало тесно – бэк-вокалисты, певцы по выходным, любители и полупрофессионалы являлись сюда за своими самопальными записями, которые собирались разносить по павильонам, танцплощадкам и радиостанциям на всем побережье в надежде быть замеченными.
– Папа, ты сколько штук заказал? – спросила Чичи.
– Шесть. Сегодня пойдем к важным людям.
– И на радиостанцию?
– Она у меня в списке. Та, что базируется в Маве.
– Ага. Они сыграли запись «Сестер Мандаролла» из Фрихолда. И «Сестер Теста» из Норт-Провиденса, штат Род-Айленд. Обе песни попали в хит-парады, а «Сестры Теста» еще продолжают идти вверх.
– А ты откуда знаешь?
– Из журнала «Музыкальный хит-парад». Я его читаю в библиотеке. И написала каждому упомянутому там администратору ансамбля.
– Кто-то клюнул?
– Сразу, едва отправила.
– Мосты – это важно. Их надо не сжигать, а наводить и переходить. И еще чинить.
– Я хочу дать одну пластинку Саверио.
– Вот и дай.
– Его автобус отъезжает в четыре часа, – беспокойно сказала Чичи. – Мы успеем?
Мариано поглядел на часы:
– Почему бы и нет?
Сотрудница студии установила на проигрыватель пластинку с записью «Скалки моей мамаши».
– Я выбью на кассе чек, а вы пока послушайте, – предложила она.
Чичи и Мариано наклонились поближе, стараясь не пропустить ни одной ноты.
– Хорошо вышло, папа. Лучше всего, что мы до сих пор записали, – удовлетворенно заметила Чичи.
Продавщица протянула Мариано сдачу.
– Девушкам в студии эта песня ужасно понравилась.
Мариано оставил открытыми окна в своем дряхлом «хадсоне» 1926 года. Даже на максимальной скорости грузовик выжимал не больше сорока миль в час. Чичи держала на коленях пластинки. Они катили по трассе 81, и почти каждый автомобиль их обгонял, даже какой-то дряхлый драндулет с тарахтящим двигателем и откидным сиденьем.
– Не знаю, по какому адресу его потом найти, – беспокойно проговорила Чичи, вглядываясь в дорожное движение.
– Тебе нравится этот Саверио, правда?
– Он ничего.
