скачать книгу бесплатно
– Мда… Может, это приближенность к мозгу на них так влияет? Ну, знаете, главный орган и всё такое… хотя с этим можно поспорить, – Тим хихикнул. – Ладно, ещё мозг неизведанный, полный тайн. И у них оттого чувство избранности, что изучаешь великое…
– Такие там тоже есть. Но эта история идёт корнями в изначальную расстановку приоритетов. Когда Павел Филин, будучи в РАМН, добился создания НИИ, то решил, что основные научные проекты нового института должны быть направлены на изучение центральной нервной системы. Львиная доля финансирования и ресурсов уходила туда. Через несколько лет существования они так далеко продвинулись вперёд, что их впору стало бы отделять как самостоятельный институт. Павел Филин годы потратил на создание у НИИ безупречной репутации, но особенно это касалось неврологов. Денег он тоже не жалел – у них у первых появлялось новейшее оборудование, открывались лаборатории. Они раньше всех получили новое здание: причём не в три этажа, как у нас, а в семь – и по квадратам гораздо больше. Работать там считается престижным, туда даже технички стремятся в первую очередь. А учёные, даже начинающие, постоянно публикуются, в том числе в престижных зарубежных научных изданиях, быстро пишут и защищают диссертации. Не место, а просто мечта.
Мой муж, хоть и не принадлежал к «избранному» отделу, любил выступить перед кем-то не меньше, и получалось это у него не хуже. Ещё больше он любил рассказывать истории. А уж если Антон видел, что кто-то всерьёз заинтересован, то приобретал дополнительное воодушевление, и если его не остановить, вещать он мог очень долго, в красках и с нужной интонацией описывая все события. Иногда я даже думала, что из Антона бы вышел неплохой учитель истории.
Моего внимания хватило дослушать рассказ мужа до места, где он принялся перечислять наиболее важные открытия, сделанные неврологами. Потом я начала отвлекаться, слушая то обрывки спора Гаврилюка с Анной Геннадьевной (который, судя по всему, заканчивался), то комментарии рядом стоящих людей.
Обратив внимание на Тима, я заметила, что тот буквально разделяет моё настроение: время от времени кивает, борясь то с зевотой, то с желанием закатить глаза. Поймав мой взгляд, он округлил глаза, чуть сдвинул брови и покачал головой. Я, выпятив губы вперёд, скривила их в ухмылке, одновременно подняв брови и опустив глаза.
– …Предрассудки тоже имеют место быть. А так там, конечно, можно встретить нормальных людей и немало, – закончил Антон.
– Я понял, – энергично кивнул Тим, отчего его кудри на голове тряхнулись. – Если я что-то там не так починю или окажусь не в силах помочь этим… исключительным образованным людям, мне просто трындец.
– Я этого не говорил. Но лучше будь осторожен, дружище, – улыбнулся Антон. – Знаете, что? Пойдёмте отсюда.
Я взяла мужа под руку, и мы двинулись в сторону крыльца.
– Всё совсем не так плохо. Я знаю много хороших людей, которые именно из отдела неврологии, – шепнула я Тиму по дороге.
– Круто, – он притворно выдохнул. – А то я уже хотел спросить – может, у них это вирус какой. Вдруг там опасно долго находиться?
– Насчёт вируса не подскажу – но если так, то знай: у некоторых людей просто хороший иммунный ответ.
Миновав двери, мы вошли в вестибюль.
– Тим, а ты, кстати, как оказался здесь? Ничего не хотел? – поинтересовался Антон.
– Хотел, о да! – охотно ответил Тим. – Хотел тебе, мой друг, похвастаться, как моя Маргоша сегодня познакомилась с Тем Самым Валей и очень хорошо общалась. На прощание она даже клюнула его в щёку, а я не ревновал. Представляешь, не ревновал!
Мой муж испустил стон.
– Если бы Марго нравилась Вале, ты бы говорил по-другому.
– А может, она уже ему сегодня понравилась? Только представь – вдруг Валя сию минуту разрабатывает план, как увести у мужа уже не Катю, а Марго? Тоха, мы вас спасли! Можешь быть спокоен. Вот что я хотел сказать, – продолжал дурачиться Тим.
– Так-так, – протянула я, останавливаясь и переводя взгляд то на одного, то на другого. – Вы, значит, и это между собой обсуждаете? И как давно?
– Ну, – Тим задумчиво посмотрел на потолок, а затем на меня. – С тех пор, как вы двое начали встречаться, мы постоянно обсуждаем твоих поклонников, Катюха.
– Вот как? – я подняла бровь. – Не знала, что я настолько популярна. И как много их было?
– Не представляешь, скольких неподходящих я без твоего ведома отгонял мухобойкой. Думаешь, я подрался на третьем курсе с тем придурком Комаровым действительно из-за свистнутого торта? Чёрта с два – торт был дерьмо, и Алёшка в этом быстро убедился в сортире.
Мы с мужем засмеялась.
– Да, я помню, как потом коменда его там застала, – с хохотом от нахлынувших воспоминаний сказал Антон.
– Вообще! У него потом была кликуха «Повелитель толчка».
– Ха-ха-ха! Ты, кстати, сам её ему придумал.
– Я? Ну возможно. С годами начинаешь забывать свои достижения…
Увлеченные диалогом, Антон и Тим не заметили, как сзади них мимо прошли две женщины – молодая блондинка с заплетёнными в косу длинными волосами и худенькая кудрявая шатенка лет сорока. В них я узнала аспирантку Настю Свинцову, проходящую здесь стажировку, а заодно подрабатывающую лаборанткой, и её научного руководителя, Эльвиру Степановну Белецкую, коллегу Вали и Эдика. Лица обеих были бледными, а Эльвиру Степановну, судя по виду и тому, что Анастасия поддерживала её под локоть, ещё и мутило. Даже находясь в трех метрах от них, я почувствовала смесь запахов валерьянки и нашатыря.
– Ё-моё! Кажется, я узнаю этот запах, – Тим повел носом. – Прям квартира моей бабушки-кошатницы!
– Это, кажется, сотрудница нашего отдела и её аспирантка, – Антон, обернувшись, посмотрел им вслед. – Наверное, им стало нехорошо. Судя по направлению, идут в туалет…
– Хм, – Тим проводил их задумчивым взглядом. – У кого-то слишком богатое воображение или фотографии с места преступления стали уже доступны?
Антон неопределённо покачал головой. Некоторое время мы трое молчали. Несмотря на неоспоримость произошедшего и объяснения Анны Геннадьевны, принять это было слишком жутко. В голове не укладывалось, что весёлый и молодой парень, у которого впереди была вся жизнь, полная сил и надежд, в какой-то момент принимает фатальное решение.
– Главное, он не просто повесился или утопился, – вздохнул Антон. – Сделать такое… Это похоже на ярость.
Я понимала, что муж хочет говорить об этом с кем-то, говорить вслух… и понимала, что он не решается высказать описание самоубийства. Мне и самой не хотелось, чтобы кто-то озвучивал вслух тошнотворные подробности. С момента прочтения статьи в течение дальнейших часов я старалась гнать свои представления прочь. Но сейчас в моей памяти вновь всплыли чёрные, как послеожоговый струп, буквы, складывающиеся в жуткий смысл.
«Он вскрыл себе запястья и вырвал руками вены. А затем, истекая кровью, разорвал руками кожу на шее и выдрал себе гортань».
Всё вокруг было в крови.
Мне было жаль Котова. Но уже ничего не сделать.
– Может, нам как-то стоит помочь с похоронами? – грустно задала я вслух вопрос.
– Конечно, – поддержал меня Тим. Антон тоже кивнул.
И тут я заметила, как к нам подошёл Гаврилюк. Выглядел он спокойней, чем несколько минут назад во дворе, но всё ещё со следами недавнего «раздувания»: с покрытого потом лица не сошёл оттенок утренней зари; плечи так же вздымались вверх, а грудь – вперёд.
– Надо же – учёные ненормальные! Да в невро они все там сами с приветом. И с манией величия. Считают себя богами! – продолжал он возмущаться себе под нос. Увидев нас, он осекся.
– Ааа, ещё раз… здравствуйте. Чего домой не идёте? Рабочий день уже того… закончен. Нечего тут больше обсуждать этого бедолагу. Случается же у людей такое… К сожалению, его не вернёшь. Надо… эээ… жить дальше, работать. Верно ведь?
Мы все кивнули.
– Вот… А насчёт похорон – это ты, Катя, хорошо предложила. Надо собраться отделом, скинуться… В общем, завтра обсудим. Я пошёл… Хорошего вечера.
И он двинулся в сторону лестницы, продолжая что-то себе говорить.
– Это ваш заведующий? – удивлённо вытаращив глаза, спросил Тим, едва Пётр Владимирович скрылся из виду. – Знаете, а он был прав, когда предлагал проверить у всех психику. Но только я его не пойму – зачем палить самого себя?
Мы с Антоном улыбнулись.
– Гаврилюк хорош, как руководитель и научный работник. Но как человек очень своеобразен, и… да, он невероятный параноик, – цокнул языком мой муж и покачал головой.
– Окей, ну что ж – счастья вашему параноику, в жизни личной и публичной. Кстати… Я ему по фамилии сейчас классную кликуху придумал, – заговорщицки произнёс Тим.
– Я на тебя когда-нибудь точно намордник надену, – простонал Антон.
Глава 8
Я редко думала о маньяках. Иногда, встречая новости о пропадающих людях, орудующих в Москве серийных убийцах и громких делах, я вздрагивала от ужаса и мысли о том, на что способны некоторые представители человеческого рода. Такие безжалостные факты заставляли меня принимать существование психопатов как должное – но я не зацикливалась на этой теме, считая, что в мире гораздо больше добра и хороших людей. Об этом я и старалась думать, воспринимая зло лишь как то, о чём надо помнить, чтобы остерегаться.
Однажды у меня с папой на этот счёт состоялся серьёзный разговор. Произошёл он холодным августовским вечером перед моим отъездом в Москву. Мне было семнадцать, я только поступила в университет и в связи с этим должна была покинуть родной городок. Эта беседа запомнилась тем, что подобные у меня раньше в основном были с мамой: она, всегда тревожась за меня, с самого детства объясняла мне правила безопасного поведения в обществе и с незнакомыми людьми; все наказы, подстерегающие опасности и меры их профилактики я к подростковому возрасту знала наизусть. Порою папа считал, что мама бывает излишне настойчивой с опекой,и, честно сказать, я была с ним согласна. Разумеется, отец не меньше неё желал, чтобы со мной ничего не случилось. Просто его подход был несколько иным – он активно и с энтузиазмом (не всегда уместным) учил меня навыкам самозащиты. И так было во всех аспектах воспитания: если с мамой я наряжалась, выбирала одежду, делала уроки, читала книги, вышивала, вязала и шила, а так же готовила и убиралась по дому, то папа отвечал за моё познание жизни колхоза, природы, походы на рыбалку, в поле и в лес. Когда ещё были живы бабушка с дедушкой – родители отца, мы частенько гостили у них в доме в Поздняково, и там меня научили всему: ухаживать за скотом, топить печь и работать на огороде (последнее мы, впрочем, и так нередко делали всей семьёй). Мама прививала мне любовь к книгам и учебе, воспитывала во мне терпимость, умение прощать, проявлять сострадательность, а папа старался сделать всё, чтобы его дочь выросла стойкой, храброй и находчивой в любой ситуации
Дело было в самих характерах родителей. Отец мой вырос в Поздняково. Типичный уроженец сельской местности, он был простым, непосредственным и приземлённым человеком: прямолинейным в суждениях, работящим, по-свойски душевным весельчаком. А ещё очень храбрым и сильным – учитывая то, как он любил пошутить, не всегда думая о словах, эти качества были ему очень кстати. Мне всегда нравилось умение папы находить счастье в самых обычных вещах: еде, хорошей погоде, общении с близкими и просто возможности жить. Его искренность и общительность притягивали к нему людей, а если обыкновение говорить то, что он что думает, оборачивалось неудобными ситуациями, то другой папин талант – умение сводить все в шутку – с лихвой компенсировал такой недостаток. Само собой, у него не обходилось без сигарет и крепких словечек, благодаря чему смутить меня трудно.
С мамой он познакомился однажды осенью на сборах урожая. Женщина, в которую он быстро влюбился, оказалась по профессии швеей и проживала в Красногорске в квартире блочного дома – куда папа и переехал после женитьбы на ней.
Мама была спокойной, уравновешенной и миролюбивой. С работы в ателье она ушла, когда появились дети. После рождения моих братьев и сестры – Саши, а затем Гриши с Леной – мама стала домохозяйкой и посвятила всю дальнейшую жизнь содержанию дома и воспитанию детей. Это она делала в лучших культурных традициях: знакомила с поэзией и классической литературой, попутно заводя разговоры о персонажах и устраивая их обсуждения (что позже помогало в написании сочинений по литературе), во время поездок в Москву водила в театры и музеи, рассказывала о знаменитых людях. Мама больше всех гордилась тем, что её младшая дочь училась в музыкальной школе и закончила её по классу фортепиано. Она всегда была готова выслушать и помочь дельным советом, никого не осуждала и не шла на поводу у чужих мнений, а ещё умела вдохновлять, учила принимать себя и слушать свои желания. Я считаю, что многом благодаря маме мы, четверо её детей, смогли успешно реализовать себя во взрослой жизни, а главное – стать счастливыми.
Я всегда гордилась своей семьёй, своими родителями – за то, что вырастили нас в любви и заботе. За то, что научили нас защищать друг друга и уважать, и за существование в душе оплота уверенности – в этом мире есть место, где тебя в любое время примут, выслушают и поймут. Хотя мамы уже нет в живых – виной тому стало последствие её гипертонической болезни, которой она страдала много лет, но в душе я ощущаю, что незримо она с нами. Как воспоминания. Как любовь, которая навсегда оставляет следы. А ещё у нас остался отец.
Я родилась значительно позже сестры и братьев и была незапланированным ребёнком – но, несмотря на это, родительской любви и внимания мне досталось сполна. И, скорей всего, чуточку больше – ведь Саша, Гриша и Лена росли втроём, а к тому времени, как мне исполнилось пять, они все покинули отчий дом, оставив меня расти в положении единственного ребёнка в семье. «Твои трое» и «Катя» – так говорил дядя Лёва, когда речь заходила про воспоминания о детстведетей моего папы. Я выросла с чувством полной защищенности, да и сама умела постоять за себя – поэтому, когда папа перед моим отъездом в Москву вдруг начал рассказывать мне о возможных опасностях, я очень удивилась.
– Папа, да всё нормально будет. Я уже не маленькая, я справлюсь. И ты, если что, отправляешь туда четвёртого ребёнка. С тремя первыми всё было ведь хорошо? Вот и насчёт меня вам с мамой не о чем беспокоиться.
– Ох, Катька! – отец, сидя со мной на кухне за столом, накрытым клеёнкой в клеточку, хлопнул себя по лбу. – Всё-таки Сашка парень, а Гриша с твоей сестрой держались вместе. Ты же…
– Пап, ну ты же всегда говорил, что уверен во мне, – жалобно произнесла я, притворно надувшись и откинув с плеч длинные (на тот момент до пояса) чёрные волосы.
– Да, в тебе я не сомневаюсь. Я сомневаюсь в других! В Москве много непорядочных, лживых людей. Они будут предлагать тебе всякие непристойности, могут обидеть…
– Пап, я использую захват, который мы с тобой учили, – смеясь, ответила я.
– Ой, Катя… А если их будет много?? А если…
– Папа, всё будет хорошо, не страдай паранойей, – я встала, обняла его и поцеловала в покрытую щетиной щёку.
– Мама то же самоемне говорит, – вздохнул он. – Даже она смирилась. А я…
Я сомкнула объятия ещё крепче.
– Ладно, – голос его потеплел, в нём послышались слёзы. – Мы будем тебя навещать. Хорошо, хоть Тим там будет за тобой присматривать.
Я согласно кивнула, решив не высказывать то, что уже тогда понимала: самой мне присматривать за Тимом придётся не меньше. У папы с моим другом сложились идеальные отношения: отец его просто обожал, а Тим, в свою очередь, считал дядю Сему «клёвым мужиком».
– Мне так непривычно понимать, что ты выросла! – охнул отец. – Моя самая маленькая дочь теперь тоже меня покидает… Казалось, ты только что была малышкой, играла в куклы, бегала в деревне по полю и путалась под ногами… А сейчас закончила школу и уезжаешь.
– Пап, я тебя очень люблю. И ведь я буду вас навещать. Всё будет хорошо!
Я понимала отца. Понимала, как ему было трудно отпустить во взрослую жизнь последнего ребёнка. И, думаю, папа заранее осознавал, что я не вернусь в Красногорск – они с мамой всегда говорили, что я «достойна большего». Так и вышло. И я всегда считала, что у истории той юной и наивной девочки Кати был счастливый финал. Почти девятнадцать лет, минувшие с момента того разговора на кухне, я прожила самой обычной жизнью. Со мной не случалось ничего экстраординарного. Студенческие годы, аспирантура, совмещаемая с должностью ассистента кафедры биологии в медицинском университете, затем счастливое замужество, защита кандидатской и работа в НИИ… Нашу с Антоном жизнь омрачало разве что невозможность иметь общих детей из-за генетической несовместимости, но мы давно с этим смирились. Одно время он даже предлагал вариант воспользоваться материалом донора, но я это категорически отвергла. Огорчал ли меня выбор никогда не быть матерью? Возможно, в глубине души – немного. Но, в конце концов, на нас род не прерывался – у Антона были ещё младшие братья, а мои старшие «сибсы» уже успели подарить отцу внуков. Несмотря на эти проблемы, я всё равно была счастлива. Мы были счастливы.
Кто знал, что всё так изменится?
Папа, может быть, ты?
Из всех способов отправить тебе послание, мне доступен только мысленный. Смешно,но у меня даже нет принадлежностей для письма. Максимум, что мне дают изредка – это научные журналы и книги в мягкой обложке. Его любимые, пап. Я стараюсь об этом не думать – ведь некоторые из них нравятся мне. Но всё равно, это не самоеплохое в сравнении с другими изданиями, что он мне приносил – сборниками своих трудов.
У меня тут много свободного времени, папочка. Большую его часть я провожу в размышлениях. Поначалу это было тяжело, но я уже привыкла. Всё снова и снова я пытаюсь придумать план спасения, и каждый раз это напоминает мне фазы жизненного цикла клетки. Иногда он не движется дальше интерфазы – это период клеточного роста, при котором клетка, подготавливаясь к делению, активно синтезирует матричную РНК, белки и другие компоненты. А если начинается-таки получаться что-то дельное, то оно проходит лишь до профазы митоза – когда конденсация хромосом внутри ядра давно завершена, а веретено деления сформировано. Но только совокупность представления своих действий с готовностью сил вовсе не ведёт к их миграции в точку осуществления. Я знаю, куда двигаться, – но этот путь никуда не ведёт, и как найти другой, я пока не имею понятия. А это значит, всё нужно продумывать заново.
Я постоянно говорю с вами всеми. С тобой, с мамой, с остальными. Даже с Гаврилюком, нашим начальником. Теперь я жалею, что иногда посмеивалась над ним… Мысленно, папа – чаще всего так. Лишь изредка – ночью, в темноте, либо находясь в душе, – я позволяю себе перейти на шёпот: когда мысли превращаются в слова, в них становится больше жизни. Кто-то посчитал бы это признаком сумасшествия, но я-то знаю, что всё ровно наоборот – только благодаря этим разговорам я всё ещё не сошла с ума. А говорить вслух, слыша свой голос,кто мог бы подумать, что такое обычное дело стоит ценить, словно воздух? Общаясь друг с другом каждый день, люди представить себе не могут, каково это – лишиться такой возможности, оставшись один на один с собой, в месте, где из собеседников – только психопат, навещающий тебя пару раз в месяц.
Мне остаются лишь обращения к вам. Они что-то вроде письма, личного послания, поэтому возможные ответы я могу только представить. Но каждый раз, как я думаю о каком-то конкретном человеке, я мысленно вижу его перед собой. Кого-то – более чётко, а кого-то – размыто. Тебя, папа, я сейчас представляю так, будто ты действительно сидишь рядом со мной на кровати. Держишь меня за руку, ласково и сочувственно улыбаешься, и свет от твоей улыбки отражается в карих глазах, которые так похожие на мои. У тебя стало больше седых волос и морщин, но ты всё в той же белой в синюю клетку рубашке и жилетке кремового цвета – последнем подарке мамы.
Ты говорил тогда, что на всё есть своя причина. Почему же тогда, папа, происходит всё это? Для чего оно вообще должно быть?
Я надеюсь, ты нашёл в себе силы жить дальше – после того, как ты узнал, что случилось со мной. Я верю, что у тебя сейчас всё хорошо. Сейчас ночь, и я могу сказать тебе вслух, что я очень сильно тебя люблю. Хочется верить, что сквозь ночь и расстояние эти слова долетят до тебя в твой сон, в подсознание, в душу. Слова твоей дочери, всё той же маленькой Катюши.
Ты дал мне всё, что смог, но то, чего ты боялся, случилось. Пусть даже через девятнадцать лет.
Отпуская меня в чужой город, ты высказывал опасения, но всё же, не мог знать наверняка, что с твоим ребёнком случится плохое.
Но как быть в ситуации, если ты знаешь это и всё равно не можешь помешать?
В моей ситуации, папа.
Часть 2
Глава 9
Май подошёл к концу, незаметно сменившись июнем. Всё больше становилось солнечных дней, а яркие краски бело-розовых яблонь и солнечных одуванчиков сменились на сиреневое изобилие и летящий изо всех щелей тополиный пух. На улицах столицы всё чаще встречались шумные компании детей и подростков, ушедших на трехмесячные каникулы. Тут и там слышался весёлый гам – люди радовались наступившему лету и хорошей погоде.
Что до нашего НИИ, то отдых всем здесь ещё только снился. Сезон отпусков, как правило, приходился на июль-август, а на первый месяц лета выпадала интенсивная работа, связанная не в последнюю очередь с сессией ординаторов и аспирантов, а у сотрудников, совмещающих должность со ставками преподавателей вузов, – ещё и со студенческой.
Третий этап итоговой аттестации ординаторов-выпускников, представляющий собой экзамен по патологии, должен был состояться двадцать третьего июня. Так что накануне, двадцать второго, им была назначена консультация, проводить которую поставили меня. И поэтому с трех часов дня я сидела за преподавательским столом в небольшой учебной аудитории главного корпуса, отвечая на вопросы без пяти минут (точнее, без двадцати четырёх часов) специалистов – группы численностью в восемь человек. Надев по такому случаю белую блузку с высоким воротником и чёрные брюки, теперь я изнывала от духоты, стоявшей в помещении, несмотря на открытые окна. Кондиционер здесь был сломан, и я жалела, что соседнюю аудиторию – большую по размеруи с наличием холодного механического воздуха – сегодня заняли. Впрочем, данные обстоятельства не являлись чем-то необычным: всего лишь досадные атрибуты учебно-рабочего процесса в тёплое время года, поэтому все, в том числе я, демонстрировали смиренное терпение – даже через час после начала консультации.
– Итак, мы с вами разобрали гетеротопные аритмии. Главное, не забудьте, что они возникают вне синоатриального узла. Иван Дмитриевич, я ответила на ваш вопрос?
– Да, – благодарно кивнул сидящий на первой парте русоволосый парень в очках.
– Хорошо. Кто что ещё хочет спросить?
– Екатерина Семёновна, можно уточнить насчёт мутагенов. Лекарства тоже к ним относятся?
– Смотря какие, Роза Руслановна, – я посмотрела на темноволосую кудрявую девушку с румяными щеками. – Некоторые – да. Как и вирусы.
– А интерфероны ведь антимутагены?
– Интерфероны, аминокислоты, такие как аргинин, гистидин, метионин. Запомните это все. А ещё витамины А, С, К, фолиевая кислота, ферменты и антиокислители: ионол, соли селена.
– Простите… – подал голос полный лысый парень в очках и бордовой рубашке. – Екатерина Семёновна, можно ли… уточнить про воспаление?
– Что конкретно про него? Сергей Семёнович, за два года мы столько раз касались этой темы, что вы все сможете рассказать её от и до, разбуди вас посреди ночи, – я невольно улыбнулась.
– Ааа, да это… Острая фаза. Ещё раз повторить, – поправив очки, Серёжа Зайцев посмотрел на меня с надеждой. За всё время, что мне приходилось вести у этой группы, этот парень не демонстрировал выдающихся способностей, но тем не менее был очень старательным, чем мне и нравился.
Я кивнула.
