Дурацкая женщина. Сборник рассказов

До

Дурацкая женщина. Сборник рассказов

Признак Виты

Кристина оставила дочь в гостиной смотреть телевизор, а сама тихонько вышла из дома и, стараясь совладать с дрожью в руках, прикрыла дверь. Муж вернется с работы через час – за это время надо убедиться, что все хорошо, и постараться скрыть накатившую панику. Степа не поймет и в самом безобидном случае смолчит, но, если снова рассмеется и подхватит в объятия Витку, указывая ей на мамину тревогу, это будет слишком. В такие моменты ей кажется, что муж и дочь в сговоре. Он кружит девочку по комнате, развевая ее летний ситцевый сарафан, под которым танцуют в воздухе две пухлые ножки в красных сандалиях. Дом наполняет счастливый визг счастливого ребенка, и никто в этом доме, кроме самой Кристины, не хочет поверить в то, что ребенок этот не ее. Не их. Что в пряном от цветущей сирени воздухе танцует подменыш.

Женщина сошла с крыльца и, стыдясь своей тревоги, направилась к грядке с зеленью. Сегодня в обед Кристина затопила свой небольшой огородик, вслушиваясь в шелест капель дождя, который сама же и сотворила. В белоснежных комнатных тапочках она ступила в размякшую после обильного полива почву. Между пальцами просочилась земля, и ощущение сырой прохладной грязи, в которую она забрела, немного отрезвило. Если муж вернется раньше, то она вышла для того, чтобы нарвать зелени для салата. Женщина замерла на месте и обернулась на дом: из открытого окна гостиной доносился визг и блеяние каких-то мультяшек. Разве ее дочь смотрит телевизор на такой громкости?

В нижнем ящике своей прикроватной тумбочки у Кристины припрятан блокнот. В его укромной середине выписаны четыре отличия, по которым она узнает, что время от времени ей улыбается подменыш.

Первый признак – голос. Вита говорит выше, тогда как появляющаяся в их доме девочка порой опускается чуть ли не до мальчишечьих нот. Тогда Кристина старается говорить с ней больше, несмотря на страх и отвращение, она смешит ту, что притворяется Витой, чтобы различить в ее хохоте как можно больше чуждости.

Второй пункт – отношение к маме и папе. Голубоглазая нежная Вита – поистине мамина дочка. В те дни, когда тревога кажется абсурдной и призрачной, объятия ребенка становятся такими нежными, будто девочка, наскучавшись по маме, не хочет ее отпускать. Сколько раз Кристина хотела спросить, где же ее прячут то время, когда появляется вторая Вита, которая подпускает к себе мать, как преследующее ненужными ласками недоразумение.

«Вита с болотными глазами» – единственный внешний признак, который Кристина смогла заметить у девочки, в которую муж отказывается верить. В пушистых ресницах дочери будто разливаются два зеленоватых болотца, зрачки расширяются, не обращая внимания на солнце, и зияют, как донышки чужой пугающей темноты. Такие глаза Кристина уже видела. Усталые, полные неприязни и превосходства.

За четвертым отличием, скользя по мокрой высокой траве, женщина осторожно двигалась в сторону окна, из которого время от времени доносился смех.

«Моя дочка смеется звонче», – подумала Кристина, заворачивая за угол дома и прижимаясь спиной к стене. Их сад утопает в зелени, соседский дом скрывается за таким же буйным цветением – о зеваках можно не беспокоиться. Главное, чтобы Степан не вернулся раньше – она не хочет снова смущать его своим поведением. В этом вопросе Кристина выбрала одиночество: лучше убедиться самой, а потом решать, что делать.

Веселое блеяние под простенький аккомпанемент какой-то детской песенки становилось все отчетливее. Телевизор работал на такой громкости, что девочка не могла услышать приближающихся за окном шагов. Ветер толкнул голубую тюль через открытую форточку. В этом неясном, будто туманном окружении, запрокидывая головку, заливалась смехом маленькая тень. Через стекло и шторы можно было различить лишь убранные в хвостик тонкие косички, и бретели-бантики от платьица на голых пухленьких плечиках. Перед ней её дочь. Там, по ту сторону стекла, её маленькая Вита, которая появилась на свет в последний день лета, а уже спустя первую неделю осени произошла первая подмена.

«Я не чувствую, что это моя дочь», – сказала Кристина мужу после кормления, когда девочка неожиданно взглянула на мать своими заболоченными глазами. Тогда, в первый раз, он не поверил ей, тогда же прочел вслух статью обо всех возможных страхах молодой матери. Подмена значилась чуть ли не на первом месте, но женщина и не думала о том, что такой подменой могли заниматься люди.

– Ты думаешь, что кормишь старуху, которая подселяется в нашу дочь? Крис, это мания, бред! – Степан держал жену за руку, пока Вита посапывала на располневшей маминой груди, и пытался понять, что с ней происходит.

– Мне….Порой мне кажется, что она слишком похожа на твою мать! Я с ума схожу от мысли, что это наблюдает за мной через Витку!

– Ты вообще себя слышишь? – Степан сказал это устало и обреченно, как иногда говорил со своей матерью, – о сыне лучше подумай, он уже тебя шарахаться начал.

Тогда Степан понял, что погорячился. Жена боялась: сознание после родов могло резонировать с любой, даже самой нелепой тревогой. В ту первую осень жизни Виты ее мама смирилась со своим страхом, как с диагнозом, но старалась не смотреть в глаза дочери, когда они меняли цвет.

Блокнот появился только на третьем году жизни Виты, когда четвертый признак проявился в первый раз. Если все окажется правдой, то мир, с которым Кристина и так пыталась мириться, окончательно рухнет.

Женщина наблюдала в окно за ребенком, который скоро побежит навстречу отцу, совершенно не обращая на нее внимания. В такие моменты она лишь смотрела на мать чужими страшными глазами, испорченными недетской усталостью и злобой.

Кристина наклонилась за поливочным шлангом. Руки так дрожали, что, казалось, она пытается поднять змею. Переключатель насоса слева – стоит только дотянуться, вставить большой палец в отверстие шланга и устроить неожиданный ливень для того, кто находится в доме. Первый раз Вита испугалась дождя в начале прошлого лета. Она забегала по комнате, ища укромное место и крича, что вода с неба заразит ее болезнями тех, кто туда отправляется. Тогда девочка сорвала голос до хрипа и искусала себе руку. Следующего дождя мать ждала, как самого большого кошмара, но дочь вела себя спокойно. То, что было в ней, избегало появления в дождливую погоду, а женщина записала четвертый пункт: «Панически боится дождя», поставив напротив неуверенный знак вопроса.

Сегодня Кристина сможет контролировать дождь, ей хватит и десятка секунд, чтобы увидеть реакцию того, кто гостит в дочке. За это время оно не успеет причинить ей вред, только испугается грохота тяжелых капель и выдаст себя своим же страхом.

«Ну же, покажись», – Кристина крепче сжала в руке поливочный шланг. Девочка в доме захлопала в ладоши. Через окно на экране виднелось яркое выпуклое слово из разноцветных букв: «Конец». Медлить нельзя – теперь в любой момент Вита может сорваться с места, и вся затея полетит к чертям.

– Конец, – прошептала женщина и наступила ногой на выключатель. Струя воды разлетелась вихрем грохочущих брызг по стеклу, и маленькая тень в доме вздрогнула. Вита прижала ладони к ушам – так может испугаться неожиданного шума любой. Кристина отступила на шаг, продолжая поливать окно и стену, чтобы капли забарабанили по всей комнате. Пока все тихо. Женщина почти верит, что через минуту девочка выскочит из дома, и они вместе рассмеются над маминой шуткой. Все кончено, никаких признаков нет, а Кристине действительно нужна помощь, и она ее получит. Оставит попытки разглядеть в глазах дочери чужую уставшую темноту и услышать ее голос другим.

Замолкший шланг опустился на землю мертвой змеей. В наступившей тишине что-то загремело. Громоздкое и злое, потому что вслед за этим грохотом раздался короткий жалобный визг.

Кристина поспешила в дом, готовая к тому, что придется искать дочь. Перепуганную, зажатую в каком-нибудь углу, из которого она вытащит ее, чтобы успокоить. И уже не важно, кто будет дрожать в ее объятиях.

Дом встретил её враждебной тишиной. На пороге гостиной разлилась бесконечная темнота, за которой Кристина больше ничего не разглядит в своей жизни.

Большая тумба, заставленная техникой, стояла косо. Телевизор, пару минут назад возвестивший весёлый разноцветный конец, валялся среди комнаты в окружении сорванных с кресел покрывал и опрокинутых цветочных горшков. Земля перемешалась с кроваво-русым месивом растрёпанных, прилипших к полу, косичек девочки.

Ее головка повернута к маме, а глаза распахнуты и неподвижны. Через пару шагов Кристина узнает их цвет.

Лучшее лекарство

От неожиданного стука Лиза вздрогнула и открыла глаза. Десять утра, а кто-то уже нагло ломится в дверь и жизнь.

– Сашенька, вставай! – девушка вцепилась в накаченное теплое плечо спящего рядом мужчины, – одевайся скорее и подожди меня на кухне.

Парень сел в кровати, потер ладонями заспанное помятое лицо, в которое секунду спустя прилетела его мятая футболка.

– Блин, чего ты мечешься? Обязательно открывать?

– Обязательно! – Лиза чуть не взвизгнула, когда ей показалось, что в замке поворачивается ключ. Уже одетая, она наспех провела расческой по волосам, и схватила приятеля за руку.

– Оденешься на кухне!

Стук не смолкал, пока Лиза шла к двери. Это вселило надежду, что возможно, она ошиблась. Что на пороге соседка, промоутер, тетка из ЖЭКа – кто угодно, только не…

Мама. Привалившись по привычке плечом к стене, (на розово-бежевой краске уже осталось засаленное серое пятно) с огромным, набитым чем-то мягким, пакетом стояла сама Королева-мать. Колонизатор всех свободных стран, которые когда-либо рождались в душе дочери.

Лиза старательно улыбнулась, будто с трудом растягивая резиновую маску, изображавшую вечное почтение при виде матери.

– Спала что ли? – Ольга Семеновна по-хозяйски закрыла входную дверь на замок и всучила пакет Лизе. Сама, кряхтя и охая, села на маленький пуфик и стала расстегивать зимние сапоги. Девушка с тоской посмотрела на толстые материнские икры – они как подарок злой феи при рождении.

– У меня сейчас ученик. Мы слушали живые выступления Есенина, и я не сразу услышала стук.

Все с тем же кряхтением выпрямив спину, мать скинула второй сапог и, наконец, обратила внимание на мужские ботинки:

– Ладно, в комнате посижу подожду. Чаю мне тогда сделай, как проводишь.

Чуть не взвыв от злости и досады, Лиза понесла пакет в спальню. Поспешно осмотрела комнату; не осталось ли чего неугодного матери. Набросила скомканное покрывало на мятую простынь и мельком заглянула в пакет.

На самом верху лежала какая-то желтая тряпка.

«Ненавижу желтый», подумала Лиза и прошла на кухню, закрыв за собой дверь.

Саша не хотел понимать ни образа революции в лирике Есенина, о чем Лиза преувеличенно громко рассуждала, ни внезапных пряток на кухне. И вообще, почему нельзя было просто остаться в постели, дожидаясь, пока незваные гости уйдут. Сама Лиза даже не рассматривала эту мысль – у матери есть ключи, и лучше открыть ей самой, чем поспешно одеваться под ритм тяжелых, будто вбивающих гвозди, шагов матери.

Свисток чайника просигналил вовремя – Лиза нечаянно ойкнула, когда Саша ущипнул ее за сосок, и тут же вскочила с места:

– Тебе уже пора. Давай спишемся вечером и погуляем.

Парень, казалось, не расстроился. Он хмыкнул, захлопнул книжку и посмотрел на Лизу таким взглядом, с каким обычно крутят у виска.

– Вечером я буду занят. Папа приедет.

Последнюю фразу Лиза поняла правильно, и, уже провожая друга до двери, даже не удивилась, что он не поцеловал ее на прощание.

Перед дверью собственной спальни Лиза замерла; глубоко вдохнула и медленно выдохнула. В горле стоял ком – злость и обида грозили вырваться наружу. Толкнув дверь, девушка с трудом натянула необходимую улыбку и осторожно зашла, не поднимая блестящих покрасневших глаз от чашки чая в руке.

Ольга Семеновна, к счастью, ничего не заметила, она была слишком увлечена раскладыванием чужой непонятной одежды по кровати.

– Вот. Элка тебе из Москвы передала. Сама она в это после родов уже не влезает, а вот тебе в самый раз будет. На-ка, примерь, – она выудила наугад ту самую желтую тряпку и приложила к груди дочери. От блузки пахло лежалым, на правом рукаве Лиза заметила бледно-коричневый треугольник – пятно от утюга.

– У меня достаточно своей одежды, мама, –тихо, но твердо сказала Лиза.

– Чернота, да серота у тебя сплошная. А это красивые, яркие вещи. В столице в таких ходят! Может хоть в них себе кого-то найдешь.

От готовых вот-вот брызнуть слез девушку спас испуг. На тумбочке лежала блестящая фиолетовая бумажка – обрывок упаковки от презерватива. И как она могла ее пропустить? Очевидно, что мать сама положила мусор на видное место. И молчит она явно не из такта.

Она просто не догадалась что это.

Именно в этот момент Лиза поняла, что больше не может терпеть. Ее выворачивало от разбросанных по постели, еще хранившей запах мужчины, чужих тряпок, от собственной натянутой улыбки. Больше всего на свете ей хотелось блевануть на эту сраную столичную блузку и остаться в одиночестве.

Окончательно Лизу добила именно бумажка, о предназначении которой мать не догадалась. Она ни разу в жизни не видела подобного. Она зачала Лизу от бесплотного духа, который влетел в открытое окно, пока она либо молилась, либо убиралась. И так же неожиданно вылетел, очевидно испугавшись, что его тоже заставят молиться и убираться.

Одинокая озлобленная старуха, приготовившая дочери три главных подарка: уродливые толстые икры, тотальный контроль и полностью схожее со своим будущее. Лишенное радости, лишенное мужчин. Будущее, в котором самым ярким пятном будет доставшаяся от брюхатой родственницы желтая блузка.

– Мне не нужны все эти вещи, – Лизе представила, как после этих слов треснуло небо и огромный кусок летит ей прямо на макушку.

– В смысле? А для кого же это все? Зачем Элка передавала? – Ольга Семеновна как-то сразу вспотела, покраснела, и одновременно побелели костяшки пальцев, сжимающих злополучную блузку.

– Я не знаю, для кого она все это передавала, но носить я это не буду! Забирай все и уходи сама! И не смей больше приходить без звонка! – Лиза и сама ощутила, как на щеках разгорелся огонь, а ладони похолодели и вспотели. Её лихорадило, сердце бешено колотилось, а где-то внутри зарождалась эйфория, опьяняющая все больше, заставляющая кричать все громче.

Не дожидаясь, пока мать очнется, она вырвала у нее из рук блузку и швырнула в общую кучу. Сгребла все за один раз и затолкала в пакет, после чего всучила его матери, у которой от выступивших слез остекленели глаза, и побежала в прихожую.

– Вон! – девушка закричала так, что связки тут же отозвались сначала острой, потом тупой ноющей болью. Это стоило того, чтобы мать, как под гипнозом, затолкала свои икры в зимние сапоги, сняла с вешалки пальто и молча вышла за дверь.

От грохота, с которым Лиза ее захлопнула, залаяла соседская собака.

***

Остаток дня прошел в дурмане. Счастливая и обновленная, Лиза летала по комнатам, которые решила хорошенько вычистить после ухода матери. Она сняла посеревшую, пахнущую пылью тюль, вытряхнула из шкафа одежду, набила два пакета "бабкиными" юбками и свитерами. Неохотно стащила простынь и наволочки и пока несла их до бельевой корзины все вдыхала и вдыхала непривычный мускусный запах.

На выходе из ванной Лиза встала, как вкопанная – силы и вдохновение иссякли так же неожиданно, как появились. Эйфория закончилась – вернулась тревога. Еще один подарок злой феи, которая ее родила.

Сначала выступили слезы, а потом не получилось вдохнуть. Хватая ртом воздух, девушка беспомощно осматривалась по сторонам. Ей казалось, что она умрет если не в эту, то непременно в следующую секунду. Сердце ошпарит кипяток сильнейшей боли, и оно не выдержит. Держась за стену, которая, казалось, плыла куда-то под онемевшей рукой, Лиза опустилась на пол.

В такие моменты ей казалось, что проще совсем не жить, чем постоянно ощущать себя на грани.

С трудом, сбиваясь после каждой десятки, она досчитала до шестидесяти и стала осторожно подниматься, будто боясь уронить и разбить себя. Прошаркав по-старушечьи, добралась до кухни, налила воды и села за стол, на котором еще лежали разбросанные книжки – быстрые декорации, приготовленные исключительно для матери.

Лиза включила смартфон – разумеется, Саша не звонил. Разумеется, Саша не писал. Девушка открыла «календарь тревоги» и отметила день черным, если так пойдет и дальше, телефон ей потребуется только ради этого.

Ну или чтобы ответить на звонок матери. А потом снова зайти в календарь и снова отметить день черным.

Этих черных дней у Лизы накопилось немало. Все началось со школьного вечера в седьмом классе, вместо которого девочка отправилась в свою комнату, все еще ощущая пожар на лице от грубой мочалки. Мать так разозлилась на тушь и помаду, будто дочь явилась к ней в традиционном раскрасе вражеского племени. Опала насчет косметики захватила и выпускной – на снимках испуганное бледное пятно в блекло-салатовом облаке с плеча тетки. Той самой разродившейся столичной Элки.

Может, что-то было и раньше, но очевидно незначительное, если Лиза не могла вспомнить. Все началось, когда девочка стала превращаться в девушку. И мать, как извращенный китайский торговец детьми, старалась запрятать дочь в тесный сосуд, вылепить по нужному подобию, изуродовать естественный рост.

Превращение девушки в женщину Ольга Семеновна, к счастью, не заметила. Да и сама Лиза тоже. Сделала это назло, внезапно, второпях, так ничего и не почувствовав – как порой ела назло матери, совершенно не чувствуя вкуса.

И вот вчера, после третьего свидания с Сашей (пусть поспешного и смазанного – оба уже знали, чем оно закончится), когда она, наконец, почувствовала себя женщиной, мать снова все испортила. Будто чувствовала в какой момент надо прийти. Будто выброс эндорфинов у дочери тут же отдавался ей электрическим ударом.

Вспомнив вечер и ночь, Лиза снова заплакала. Глядя мутными глазами в экран, набрала номер парня. Пару раз прослушала вызов до конца и проверила мессенджер. Конечно, был в сети минуту назад. Значит, он видел вызов, значит….

«Значит, все кончено». Поставив локти на стол, Лиза спрятала горячее лицо в ладони. В разбавленной светлыми пятнами черноте под веками все отчетливее прорисовывался образ ее мертвого, уложенного в гроб тела и спокойного смиренного лица. Бледного и чуть зеленоватого из-за желтой блузки с пятном утюга на рукаве.

Из мыслей девушку вырвала боль. Оказывается, она сидела, вонзив ногти в лоб, и даже не заметила этого. Лиза встрепенулась и поежилась, будто только что проснулась, и это ощущение выключенности сознания было приятнее любых, даже самых приятных мыслей.

Совсем не обязательно представлять себя в гробу, чтобы сбросить напряжение.

Как-то же люди справляются со стрессами. Как-то же они успокаиваются.

***

В описании к таблеткам говорилось, что это БАД. Но люди на форуме хвалили препарат, называли рабочим. Какой-то мужик бахвалился, что кормит этими пилюлями жену, и она спит, как слон, который не проснется, даже если в саване разразится буря. Одна девушка писала, что у нее напротив, начались кошмары, но зато днем чувствует себя превосходно. «Уж лучше видеть плохие сны, чем жить плохой жизнью» – писала она.

С этим Лиза была полностью согласна.

***

Вернувшись из аптеки, Лиза попробовала еще раз дозвониться Саше. Ничего. Она зашла в темную, разграбленную своей утренней эйфорией, комнату и, не раздеваясь, упала на кровать. На сегодня Лиза кончилась – ей не хотелось ни есть, ни заниматься делами, ни разгребать заваленную спальню. Ей хотелось поскорее запить две таблетки (суточная доза) и улечься под одеяло, ожидая, как чудодейственная химия починит все, что ломалось в ней с детства.

Когда Лиза шла на кухню за водой, то еще старалась шагать тихо и мягко. Не отпускала мысль, что снова приедет мать, что она уже стоит за дверью и вот-вот позвонит или откроет сама, а пока прислушивается, выжидает момент.

Когда разомлевшая, красная, распаренная Лиза вышла из ванной, захватив из корзины грязное постельное белье, она уже не прислушивалась ни к собственным шагам, ни к шумам в подъезде. Уткнувшись лицом в простынку, девушка вдохнула пряный запах мужского тела и тут же ощутила нарастающий между ног жар.

Лиза легла на бок, зажав одеяло между ног, и несмело скользнула рукой к линии трусиков. Провела указательным пальцем под резинкой и неуверенно вернула руку под щеку. Почему-то ей казалось, что мать все равно наблюдает за ней. Но не смотря на этот, уже ставший привычным, страх, темная тихая комната постепенно казалась ей все безопаснее и уютнее. Девушка заснула.

Снился Саша. Он зашел в квартиру, открыв дверь своим ключом, и сел на пуфик в прихожей. Кряхтя и охая, он с трудом стянул с себя сапоги. Почему-то это восхитило Лизу. Она поставила чайник, и пока он пронзительно свистел, наполняя маленькую кухню паром, Саша кусал ей соски. А потом они ушли в спальню и занялись сексом. И Саша что-то говорил про ее толстые икры, про возможность их пересадки и про то, что рост Есенина не позволил бы ему самостоятельно справиться с петлей.

Лиза проснулась, лежа голой в изножье. Ее правая рука была в трусиках, а левая прижата ко рту. Девушка села в кровати, с трудом вспоминая хоть какое-то событие, по которому могла понять с каким настроением начинать день. Ничего. Пустота. Она даже не помнила день недели. Только сон, который из головы перешел в тело и еще отзывался непривычным сладким томлением. Из этих ощущений и приятной пустоты ее вырвал звонок. Звонила мать.

– Лизонька, у тебя сегодня есть уроки? Может я приеду?

Если бы Лиза знала, что через два дня эта женщина ее убьет, то вообще не стала бы брать трубку. Но опьяненная свободой, распаленная и пока еще живая, она сказала матери:

– Нет, мне не до тебя. Надо будет – позвоню.

Теперь Лиза поняла с каким настроением ей стоит начинать день. И все последующие дни ее новой жизни. Положив на язык капсулу, девушка плеснула из чайника воды и сделала один большой глоток. От неожиданности поперхнулась, закашлялась, хотела выплюнуть, но замешкалась и проглотила кипяток.

– Черт! Ну неужели все-таки приезжала! – от нарастающей злости Лиза с трудом соображала. Пока она спала и видела, как трахается, мать сидела за стеной и пила чаёк!

– Мама, я же просила тебе не приезжать! Как еще тебе объяснить, что у меня теперь своя жизнь и лезть без стука в нее не надо! – Лиза выкрикнула все это в трубку, еще ощущая, как слизистую дерет от ожога. На другом конце воцарилось молчание, – ты вообще слышишь меня?!

– Слышу! – мать говорила сдавленно, как будто только что плакала, – но я к тебе и не собираюсь! Чего разоралась?

– Да ты с утра уже была! Меня бесит, что у тебя есть ключи!

– Спятила что ли? Я проснулась час назад только.

– А почему тогда чайник нагретый?

– Голова у тебя не нагрета?! Я к тебе теперь вообще не приеду!

– Ну и слава богу! – Лиза не поняла, кто из них первым бросил трубку, услышала ли ее мать.

«Неважно», твердила она себе, пока открывала пузырек во второй раз. «Это всего лишь БАД», твердила она себе, пока наливала воду из-под крана. «Мне же нужно успокоиться», твердила она себе, пока лежала горячим лбом на вытянутой вдоль стола руке.

Через полчаса таблетки подействовали. Лиза уже успела позавтракать и выяснить свое расписание – оказалось, что сегодня три урока, когда почувствовала, что осы в ее голове дружно передохли и теперь она не слышит их остервенелый зуд.

Все в жизни вдруг представилось разложенным по множеству чистеньких полочек в большом просторном шкафу из светлого дерева. Мысли больше не громоздились беспорядочной, перемешанной кучей, где одна цеплялась за другую и не давала разобраться с третьей.

***

Прошедший день напомнил ей укромную тихую тропинку, которую воображаешь во время медитации. Когда-то Лиза пыталась помочь себе этим, но не могла избавиться от ощущения, что даже там, на этой мысленной тропинке, мать идет следом. Сегодня все получилось. Ничто не беспокоило Лизу: она не прислушивалась к шагам в подъезде в ожидании незваной гостьи, не суетилась и не нервничала в повседневных делах. Она и про Сашу вспомнила только под вечер, когда, наконец, застелила свежее белье.

Уже перед сном Лиза выпила еще одну капсулу и улеглась с книжкой под одеяло. Из приоткрытого окна тянуло прохладой и свежестью. В комнате пахло чистым бельем. Веки тяжелили с каждой прочитанной, и все менее понятой, строчкой.

Ей снова снился Саша. На этот раз он постучал в дверь, а когда Лиза открыла, долго стоял на пороге. Почему-то нервно вглядывался за ее плечо, но как только она собиралась обернуться, громко шикал и тянул её за руку.