«И пусть все мои дороги ведут к тебе…»

Но теперь ты быстро, как я, должна мне все написать, все что ты хотела сказать мне в последний раз. Тогда тоже получилось очень глупо, я уже опаздывал на 10 минут, и каждую минуту могла показаться наша делегация. Я проклинал себя потом за те десять минут, которые мы шли с тобой не вместе. Линуська, только не сердись на меня, ладно?

18. XI. 52

Линуська, милая моя!

Твое письмо явилось для меня совершенной неожиданностью. Я имел возможность привыкнуть к долгим интервалам в нашей переписке, но на этот раз, надо признаться, я уже перестал ждать – настолько длительным было твое молчание. Было очень больно, я ведь страшно любил твои письма: совершенно независимо от того, был ли я кем-нибудь увлечен или нет, они всегда составляли для меня какой-то особый, особенно мой, особенно родной мир, к которому никогда никому кроме меня нельзя было прикасаться. И вот письма кончились, мира больше не было, словно кто-то задернул штору… К счастью, операция, которую ты называешь приобретением жизненного опыта, научила меня не «хоронить живое», а просто не задерживаться чересчур долго на том, что вернуть ты не в силах. И единственное, что мучало меня – это полное непонимание причины твоего категорического молчания.

И вот пришло твое уже неожиданное письмо. Я пришел домой в три часа ночи с партийного собрания в Союзе коммунистов, где происходило нечто вроде ждановского совещания с композиторами в 1948 году. Страшно болела голова, хотелось спать, и тут я увидел на столе конверт, исписанный родным, знакомым подчерком. Я, забыв про усталость, тут же два раза от начала до конца прочитал твое письмо, на другой день (вернее ночью) еще раз. Хорошо-хорошо читать эти строчки, знать, что ты не забыла, помнишь.

Я не ответил тебе сразу же совсем не из-за графика. В субботу умерла моя бабушка, а ведь с ней у меня связано все детство. А потом я впервые хороню близкого человека.

Теперь о твоем. Мне, конечно, отсюда, не зная точного состояния твоих дел, просто невозможно давать советы. Единственное, что я могу сказать: если здоровье хоть немного позволяет, нужно, конечно, кончать институт. Но только в том случае, если медицина согласна. Ради возможности жить по-настоящему / в нашем смысле/ можно жертвовать всем кроме самой жизни. Твои разговоры насчет «обузы» по-моему тоже – чепуха, приносить пользу можно и без высшего образования, – с этим и ты спорить не станешь, а в наше время нужно жить максимум, ибо каждое завтра бесконечно прекраснее замечательного сегодня. Исходя из этого и нужно решать на основе конкретного положения.

Теперь обо мне, попробую кратко изложить события последних времен. Скрипя зубами закончил институт и был этому страшно рад. Сначала радовался тому, что больше не придется мучиться с экзаменами, а теперь – тем хотя и немногочисленным, но все же знаниям, которые удалось схватить в институте. Работаю, как и хотел, в орготделе ЦК союза молодежи. Работу дали весьма интересную и ответственную: заведую сектором информации. Это значит, полагается всегда знать, что, где, когда и как в нашем союзе творится. До сих пор наш сектор не работал, все приходится создавать заново. Но самое главное то, что хотя масштаб общегосударственный, работа немыслима без постоянной, прочной связи с жизнью, с людьми.

Линуська, родная, с радостью могу доложить, что за время, которое мы не виделись, мною сделано немало шагов, больших и малых, к тому, чтобы быть таким, как хочется – настоящим. Ты не подумай, Линусь, это не зазнайство, потому что путь еще очень и очень далек, но немного гордости все же есть.

Знаешь, Линусь, как получается, в институте клялся-божился, что как последний экзамен сдам, ни за что больше «организованно» учиться не буду, а так мол «для себя» только. А что получается? Английским и историей КПСС занимаюсь организованно – выходит, а все остальное, не выходит (исключение – вопросы музыки и архитектуры, но это по необходимости, т.к. у нас в ЦК своих специалистов еще нет, так мне приходится по совместительству). И вот где-то в глубине души начинает копошиться нечто, похожее на потребность в серьезной «организованной» учебе. Но единственная такая возможность, если не бросать работу, о чем пока и речи быть не может, это заочная аспирантура. Но на это пока не хватает духу. А вообще мне хорошо. Хорошо главным образом потому что мы, несмотря на всю дрянь, захватывающими дух темпами приближаемся к тому, что я с такой болью в сердце оставил в 1946 году. А главное, что в этом и моих трудов капля. А тут еще и XIX съезд! Нет, Линка, жить просто замечательно.

И вот тут, Линуська, нужно поговорить нам с тобой об одном самом трудном вопросе. Вот ты постоянно ищешь чего-то хорошего, возвышенного, жалуешься на мелочность и пустоту людей, но ведь нужно понять, что все это – только в наших общих целях, в том, о чем говорил XIX съезд партии, о чем говорят на комсомольских собраниях – даже если иногда и скучновато говорят, добиться этого хорошего можно только одним путем – вместе с коллективом, а конкретной формой этого коллектива является комсомольская или партийная организация. Линуська, ты должна понять, что сегодня искание чего-то возвышенного, пусть даже истинно возвышенного, в одиночку – это индивидуализм, а индивидуализм всегда, рано или поздно, ведет к разложению. Тебе это может показаться нелепым в отношении себя, но поверь мне, я на собственном опыте знаю, как буйно разрастаются в человеке, попав в благоприятные условия, все, до этого незаметные или казавшиеся безобидными эгоистические, нездоровые, себялюбивые, тщеславные и всякие другие не наши черточки. И только коллектив, требовательный, суровый, иногда, казалось, чересчур жесткий коллектив оказался способным помочь мне избавиться от всех этих разросшихся черточек и не краснея говорить о том, что меня воспитывал комсомол. В мире идет гигантская битва жизни и смерти, и никто не имеет права стоять в стороне и смотреть, сложа руки. Ты скажешь, что не всем же быть в первых рядах, что много честных людей и среди некомсомольцев, и это, конечно, правда. Но ты, Линка, ты персонально на это не имеешь права. Ты обязательно должна быть в первых рядах, и не формально – в этом ты совершенно права – а по-настоящему, душой и телом, всеми своими помыслами, всей той страстностью, с которой ты пытаешься найти в жизни светлое и хорошее. К этому обязывает тебя наша дружба, это единственный путь к осуществлению наших желаний, и я знаю, ты это сделаешь. И ты увидишь, насколько богаче станет твоя жизнь, как исчезнет все это копание в себе, все тени и печали, большей частью созданные твоим одиночеством.

Линочка, родная моя, я знаю, ты поймешь меня правильно, поймешь, что я люблю тебя такой, как ты есть, но в то же время страстно хочу видеть тебя – настоящей.

Запоем читаю Бирюкова. Запоем прочитал «Чайку», а сейчас глотаю, не в силах остановиться, «Воды Нарына». Это что-то бесподобное. Прочитай обязательно, если еще не читала. На концерты хожу мало, но когда есть время, дома слушаю много музыки. У меня собралась порядочная коллекция пластинок: более 350. Когда-нибудь будем слушать вместе.

Линуська, ты правда сразу ответишь? Вот было бы здорово! Но я уже приготовился ждать полтора – два года, и если ты ответишь раньше, это будет приятным сюрпризом. Это не значит, конечно, что я не буду высчитывать, когда ты получишь мое письмо и когда приблизительно мог бы прийти ответ. Жду, Линуська, очень-очень жду.

Пока я была в Будапеште, я научилась тихо прошмыгивать за жильцами в парадные и бродила по домам-колодцам. Поднималась по широким лестницам, выходила на балконы, прислушивалась к внутреннему миру жителей. Лепнина на потолке, фрески, массивные перила- все это невероятно красиво, только паутина и пыль на перилах навеват легкую грусть и ностальгию по прошлому величию, забытому теперь.

Однако умиротворение и покой в Будапеште царят только в парадных, в остальном город кипит и бурлит, он вобрал в себя столько историй и столько в нем наперемешалось, что это чувствуется практически везде. Бродя по улицам без цели, главное – не прозевать интересные находки. Вот среди двух домов за строительными лесами угадываются очертания церкви. Выглядит так, будто она давно заброшена. Но если заглянуть внутрь, можно обнаружить старую синагога. Полы давно прогнили, а на стенах ещё угадываются очертания фресок, где красиво пляшут солнечные зайчики, проникая внутрь через звезду Давида. При входе даже стоит касса – с вас возьмут 5 форинтов. А ещё, бродя по улицам Будапешта, на асфальте можно увидеть золотые квадраты с именами и датами. Почти все таблички оканчиваются 43 годом, годом, страшным для Будапешта. В этот год почти все еврейское население города попало в гетто, многие не вернулись.

Первые письма Жени приходят как раз после войны. Но он совсем про неё не пишет. Не знаю, как происходило возвращение города к привычной жизни, но его письма полны оптимизма, юношеской энергии, стремления все успеть и все смочь ( ну и построить социализм, куда же без этого). Ни слова о войне. Ни слова про евреев и то, что пришлось пережить городу. И в его письмах Будапешт задорный, возрождающийся, в нем молодежь трудится, отдыхает, бегает на танцы в парламент.

В тот мой первый приезд я нашла улицу, на которой жил Женя, это оказался самый центр еврейского квартала, и центр Будапешта. Я нашла нужный дом, пробежала глазами по странным венгерским фамилиям у звонков, но там уже никого не было с фамилией Бергмана. Конечно, я так и не узнаю, хватило бы у меня смелости ему позвонить, если бы он там еще жил. Но честно, я расстроилась, что его там не оказалось.

Стояла теплая, иногда с дождями, осень. Листья почти облетели, в витринах магазинов красовались ярко рыжие тыквы. Гуляш согревал, обжигая кончик языка, а с Токаем было приятно коротать вечера. Я бродила по городу ( добралась даже до старого венгерского кладбища) и понимала, как иногда важно просто побыть наедине с собой. Помолчать с собой, прислушаться к себе, пить в кафе вино, смотреть на проходящих мимо людей и никуда не спешить.

31. V – 1. VI.53

Милая моя Линуська!

Никогда еще я так долго не молчал, и я давно ругаю себя: я знаю, как важно получить письмо. Но дело в том, что это письмо очень долго созревало, а когда созрело, у нас началась подготовка к съезду партии, меня забрали переводить, и две недели не было никакой возможности писать. Неделю мы сидели взаперти (под самым настоящим арестом) и переводили первый доклад, затем неделю мне пришлось переводить, слушая через наушники, в микрофон все выступления налету, т.е. «озвучивать» съезд. Это – адская работа. Правда, в час приходилось работать 20 минут, но напряжение и концентрация – страшные. Нужно быть все время наготове, так как постоянно попадаются самые неожиданные выражения, начиная с народных пословиц и кончая «приспособлениями для перевозки навозной жижи» и «нарезкой с двойным шагом». Вдобавок в окошко кабины отчетливо видно, как Ворошилов досадливо морщится, если зал смеется, а ему не над чем, т.к. ты не перевел. Результат: приходишь домой в 9 часов вечера и падаешь в постель, как убитый. Но все же, конечно, стоило, ибо это означало возможность присутствовать на всем съезде, а ведь это изумительно интересно. Правда, мы не имели даже совещательного голоса, но нами, переводчиками, активно обсуждалось каждое выступление. Ведь говорят, что переводить – это почти то же, что спать с человеком, настолько же узнаешь его. Особенно замечательным было заключительное совещание. Знаешь, Линусь, чувство, когда истасканные, шаблонные понятия-штампы вдруг обретают плоть и кровь? Вот такое чувство я испытывал на этом совещании, когда с необычайно стихийной силой вырвались из газетных рамок понятия «единство партии», «любовь к партии», когда простые люди несмотря на маску ошибок и перегибов последних двух-трех лет, выразили с неподдельной искренностью, что они любят партию и ее руководителей и верят им. А ведь это – вопрос жизни или смерти.

После долгой, холодной зимы и дождливой, почти зимней весны у нас, наконец, установилось настоящее лето. Это значит, что я перехожу на «дикарский» образ жизни. Я рассказывал тебе о нашей водной станции на островке Дуная. Я еду туда каждую субботу и остаюсь там до воскресенья вечером. В воскресенье утром я встаю, одеваю трусики и тапочки и нахожусь на солнце до наступления темноты. Род занятий: волейбол (главным образом на пиво), катание на моторной лодке и просто валяние на солнце. У нас подобралась компания человек в 15 – завсегдатаи, или, как я нас называю – эскимосы. Хорошие ребята, в большинстве образованные, но серьезных разговоров за редким исключением не ведущие и чуть грубоватые (добродушно), как настоящим дикарям и полагается. Но это лето для меня будет коротким: в августе, вероятно, иду на трехмесячные офицерские курсы.

За последнее время я почти ничего не читал и нигде не был за исключением 7:1. Так называется у нас футбольный матч Венгрия:Англия. У нас теперь царит настоящая футбольная эпидемия. А что творилось перед матчем! Английские газеты писали: «Английская команда или должна взять реванш за прошлогодние 6:3 или погибнуть». Вдобавок все последнее время команды, из игроков которых состоит наша сборная, играли просто отвратительно. Так что некоторые из нас готовы были довольствоваться ничьей, и результат поразил нас не меньше, чем англичан. Но играли наши действительно замечательно. Их комбинации просто поражали своим остроумием, а техника напоминала эквилибристику. Теперь команда уже более решительно тянется к званию чемпиона мира. В общем, конечно, бы неплохо, но там будут Бразилия, Уругвай… А, впрочем, скоро увидим.

Не сердись за длительное молчание (ты обычно молчишь по столько же) и пиши скорее.

12.XI.53

Линусь!

Вот уже день мы в Горьком. Все очень хорошо, нас замечательно встретили, были на Автозаводе, вечером в театре.

Пока я знаю только, что приедем мы 16-ого, будем в Москве весь день, уедем только 17-ого. Плохо, что тебя не будет, но я позвоню на всякий случай и в крайнем случае скажу папе, когда буду опять в Москве.

Сегодня видели замечательную пьесу. Ты обязательно посмотри, она идет, кажется, в Московском театре драмы – «Не называя фамилий». Ты опять скажешь «открыл!», а пьеса замечательная, хлесткая, ты, наверное, узнаешь кого-нибудь в этой пьесе. И играли совсем хорошо, во всяком случае не «по-провинциальному».

Между прочим, я открыл еще, что Горький – это огромный город и что Волга – очень широкая. Прогресс, правда?

А на Волге льдины, но еще не замерзла. В воскресенье в шутку приглашали на каток, а хорошо бы с тобой, ты ведь любишь, правда?

18.XI.53

Линусь!

Я в Одессе, под окнами моей комнаты шумит Черное море, мигают огоньки порта. Сегодня нам показывали город, он довольно красивый, но мне Горький почему-то понравился больше. Кажется потому, что в Одессе мало русского. Замечательна Потемкинская лестница, знаешь, на которой расстреливали. У нее, кроме всего прочего, замечательная архитектура (архитектор Боффо). Сверху видны только площадки, а снизу – только ступеньки. Вверху ширина в два раза меньше, чем у основания, поэтому с моря лестница кажется совершенно прямой лентой.

Между прочим, погода отнюдь не южная. С моря дует пронизывающий ветер. Представляю, что будет в колхозе.

Вечером были на областном смотре художественной самодеятельности. Было несколько номеров, замечательных не только относительно, но и абсолютно. Выступала студентка института пищевой промышленности, читала балладу Шевченко «Тополь» (знаешь?) Такой красоты я, пожалуй, еще не видел, а читала она потрясающе. И ты представляешь, в перерыве нам рассказали, что все ее умоляют стать актрисой, а она и слушать не хочет: твердо решила стать инженером мукомольной промышленности. Я даже разозлился: на сцене столько бывает бездарности, а тут, может быть, мировой талант будет всю жизнь делать анализ на крахмал.

19.XI.53

Видел сегодня замечательный балет: татарскую сказку «Шурале» (это у них такой демон). Может, в балете этом ничего особенного и не было, но мне очень понравилась главная мысль: любовь и верность побеждают все препятствия. Мысль, конечно, не новая, но мне она по душе. А постановка, действительно, очень хорошая, на уровне некоторых постановок Большого (например, Золушки). Танцевала местная звезда Михайличенко, примерно как Стручкова. По музыке (Ф. Яруллин) мне этот балет понравился больше «Бахчисарайского фонтана».

Линусь, а если бы ты видела Одесскую оперу! Одесситы, оказывается, по праву гордятся ею. В своем роде она может тягаться с Большим. Правда, здесь совсем другой стиль. Снаружи венское барокко, а внутри ренессанс. Фон цвета слоновой кости, потолочная лепка, причем каждый ярус имеет самостоятельное оформление. Роспись потолка: сцены из «Зимней сказки», «Гамлета», «Сна в летнюю ночь» и «Как вам это понравится». Строили по проекту венского архитектора Фельнера украинские архитекторы, закончили в 1887 году.

Завтра рано вставать, едем в район. Как хорошо, что работа так интересна. Ты начала уже читать «Двух капитанов»? «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

г.Киев, 23.XI, 53 г.

Линусь!

Последние два дня провели в районе, в замечательном колхозе побывали. А какие люди, Линусь! Без лишних фраз, без трескотни работают так, что рот раскрываешь от удивления. Знаешь, что значит надоить за год по 7 000 л молока от каждой коровы? В колхозе три года назад еще ничего не было, а теперь в каждом доме – водопровод. Председатель приглашал нас приехать через 3 года, посмотреть, какой у них коммунизм будет. А ведь у них уже сейчас все нормы сентябрьского решения выполнены. И это не самый лучший колхоз в районе.

Побывали и в самом первом МТС –им. Шевченко., это о ней в «Вопросах Ленинизма» сказано. Между прочим, были в агрохимлаборатории. Ты знаешь, я ведь недолюбливал химию. А теперь все эти пробирки, колбочки показались мне необычайно милыми, родными. А почему бы это?!

Сегодня уже полдня провели в Киеве. Какой замечательный Крещатик! Есть несколько очень хороших памятников (Богдану Хмельницкому, генералу Вучетичу и меркурьевский – Ленину.

26-ого несколько часов будем, вероятно в Москве. Как хорошо вновь услышать твой голос!

Женя.

27. XI. 53 г.

Вот уже пять минут не могу начать письмо: нет подходящих слов, в душе тепло-тепло, а на бумаге получается или холодно, или избито. Нужно, наверное, просто сказать: «Люблю!» – это, пожалуй, самое выразительное. Я начинаю понимать, почему люди пишут стихи. Линусь, счастье мое, я так люблю тебя, как никогда еще не любил. Ты скажешь, что так всегда все говорят. Но я знаю, что это не стандартное самовнушение, свойственное всем влюбленным мира. В первый раз я люблю не тело, ничего не соображая, не видя кого и за что, а как-то сумасшедше, но в то же время трезво, зная, что мы еще будем спорить и не по пустякам, зная, за что будем ругаться, ни на что не закрывая глаз, и в то же время люблю бурно, страстно, вот именно – сумасшедше.

Ты знаешь, за последние годы мне часто попадались девушки красивые, умные, хорошие, активные, часто даже соединяющие в себе большинство этих качеств, но в каждой из них чего-то не хватало, они мне нравились в общем, но ни с одной из них я ни за что не мог бы связать свою жизнь. И вот иногда даже возникало сомнение: найду ли я когда-нибудь такую, а еще больше любопытство: какая же она все-таки будет. И вдруг все оказалось очень просто. Оказалось, что я ее давно знаю, что это ты, моя родная. Я как-то впервые ясно отчетливо представляю, какое место займет моя жена в моей жизни, от самого большого до самого маленького.

Это я так буду, наверное, до утра. В Ленинград приехали благополучно. Здесь слякоть, как в Москве. Возили показывать город, я не буду рассказывать, потому как ты сама его знаешь, причем по-настоящему, а не со слов экскурсоводов. Проезжали улицу Зодчего Росси (Не знаю, была ли она в первоначальном плане осмотра, но раз гости просят…) Она действительно очень интересна, причем именно тем, что ее составляют всего два задних фасада театров и в то же время она дает замечательный ансамбль с площадями Островского и Ломоносова. Пополнились мои архитектурные познания: видел аллею Героев в Московском Парке Победы. Почему-то в последнее время мне сплошь попадаются вещи, как-либо связанные с тобой. А может зависимость наоборот: у меня все теперь с тобой связано?

Вечером были в Кировском на «Лебедином». Вообще мне не понравилось. Танцевали Моисеева и Макаров (он никуда не годится, хотя и лауреат, а она что-то вроде Стручковой). Но хуже всего постановка. Ее «отредактировал» Сергеев и смазал весь третий акт. Ввел каких-то черных лебедей, вместо принца у него с Ротбартом борется кордебалет, а в общем – чепуха. Совершенно изумительным был танец маленьких лебедей, таким четким я его еще нигде не видел. Но, конечно, все искупала музыка, какая она чудесная! А потом, мне сейчас страшно нравится все, где любовь побеждает все препятствия. К чему бы это?

Как хорошо, что со мной твоя фотография. Если бы ты знала, что она для меня значит, ты бы, ни минуты не раздумывая, отдала ее мне. Я и так с тобой разговаривал каждый вечер, а теперь это еще живее. Вот и теперь она лежит передо мной, и я не пишу тебе, а говорю с тобой, только ты не отвечаешь. Но это бывает и тогда, когда мы действительно вместе.

До свидания, мое счастье, твой Женя.

29.XI.53г.

Линусь, родная, сейчас очень поздно, завтра рано вставать, но я должен сказать тебе все сейчас, не откладывая до встречи.

Из всего, что я сказал в последнем письме, ясно вытекает, что ты должна быть моя. Ты говорила, что это невозможно. Есть две возможности: первая: ждать, когда я когда-нибудь, наконец, приеду (или совсем, или учиться). Это, вероятно, по меньшей мере три года, а то и больше. Страшен не срок, а неопределенность.

Вторая: ты едешь ко мне. Я знаю, что эта мысль на первый взгляд может показаться тебе нелепой, и я знаю, что это будет очень трудно. Но это практически выполнимо, определенно, гораздо ближе и, главное, связано с необходимостью действовать, а не ждать, сложа руки.

Я написал об этом, чтобы к нашему разговору ты уже успела подумать, только не торопись решать, мы еще обо всем поговорим. Ты только подумай, как мы будем вместе! У меня, кажется, будет возможность доказать, что большая любовь бывает не только в романах.

Я жду, родная, и целую крепко-крепко

Твой

Женя

15. XII.53 г.

Линуська, звездочка моя родная!

Как мне трудно без тебя, любимая моя. Я уже второй день дома, с мамой и Лийкой, на работе товарищи встретили меня с неподдельной радостью, сегодня утром уже была первая тренировка, был в партшколе, оказалось, отстал ненамного, зачеты весной, – ну, словом, все прекрасно, кажется, нужно радоваться, а мне все равно физически чего-то недостает, понимаешь, как будто потерял что-то важное. Не хватает, конечно, не чего-то, не хватает тебя, родная, твоей близости, возможности поговорить с тобой хоть по телефону. Я все время вспоминаю: «Нужно только запомнить глаза ее, голос, пальто…» Нет такой минуты, когда бы я о тебе не помнил (ты читаешь и чуть улыбаешься, а ведь это не слова, Линка, это огонь!)

Все это бурлит во мне и просится наружу, хочется, чтобы все знали, какое у меня счастье, и как мне тяжело без тебя.

Маме я сказал, конечно, в первый же вечер. Когда я сказал ей, что хочу с ней серьезно поговорить, она сразу спросила: «Ты что, невесту нашел в Москве?» Но когда она узнала, что это ты, она отнеслась очень серьезно. Она сказала, что не хочет нас отговаривать, но нужно очень серьезно подумать, насколько нам обоим, особенно тебе, будет трудно, какая это ответственность и т.д. Линусь, я все это знаю, я знаю, как это будет трудно, но я не боюсь никакой ответственности, что хуже любых трудностей быть от тебя на 2 тысячи километров. Это не эгоизм, Линусь, потому что я знаю, что и тебе плохо без меня, и я даю тебе честное слово, что ты будешь очень счастлива, несмотря на все трудности. А я! Линка, какой долгий будет этот год! Я скоро начну считать дни до твоего приезда.

Насколько мама все это серьезно приняла и насколько она согласна, видно по тому, что утром, как только я ушел, она все рассказала Лийке. Лийка, конечно, в восторге, ты ей очень нравишься (в основном, конечно, по фотографиям). Теперь уже спор идет только о том, жить ли нам вместе с мамой и Лийкой или отдельно. Мама пока придерживается своей старинной теории (я ее слышу лет с десяти), что ей на старости нужен покой, и нам она будет только мешать и т.д. Лийка обязательно хочет вместе и говорит, что мы маму уговорим. Вопрос весь, конечно, принципиального значения не имеет, так как мы замечательно проживем отдельно, это имеет даже свои преимущества, но вместе все-таки было бы удобнее, особенно на первых порах. Но самое главное, чтобы ты как можно скорее приехала.

А еще есть у меня две двоюродные тети. Они очень старые, необразованные и имеют «дореволюционное» воспитание. Они готовят нам, мы у них обедаем по воскресеньям, и у них один кумир – их племянничек, т.е. я. Так вот, я зашел к ним по пути домой (кажется, первый раз зашел к ним один, без всякой надобности, просто у меня настроение доставлять людям радость). Одним из первых их вопросов после всех восклицаний радости и изумления было: «не влюбился ли я за эти два месяца?» И когда они получили утвердительный ответ, обе в один голос спросили: «А почему она не приедет в Будапешт?»