Улиткин Дол

– А откуда у тебя…

– Твой телефон? – договорила за Яшу Маха. – От некоего Барсука. Он кто?

– Он… Мой друг, он учился в Доле, – Яша окинул взглядом Маху и от своей мысли зарделся: «Если эта девушка будет моей…».

Но Серый всё испортил:

– А твои предки – кто?

– Археологи, – сказала Маха и поставила на стол деревянное блюдо с фруктами. Серый сразу же взял персик, а Яша под нажимом взгляда Махи – сливу.

– А вы с Расой в Москве не встречались? – как бы запросто спросил Серый, уплетая сочный плод. От Махи ничего не скроешь – уголок рта загнулся кверху и кошачьи глаза прищурились, слегка. Она вздохнула:

– Нет. На мой вопрос она в Доле ответила вопросом о глубине реки Улитки. Мне кажется, тут что-то не так.

Непринуждённость слетела с лица Серого:

– То есть? Чувствуешь чего?

– Не знаю, – сказала Маха и откинулась на спинку зелёного кресла, обратившись к Яше, – а ты почему всё время молчишь?

Вопрос застал Яшу врасплох, потому что в этот момент он думал, как было бы здорово остаться тут на этом фиолетовом диване навсегда.

– У него проблемы, – выручил друг. – Видишь ли, парень не хочет учиться в элитной школе, хочет в простую перейти, а мама не разрешает.

Маха удивлённо и серьёзно посмотрела на Яшу:

– Что, потерпеть – никак? Осталось-то – пара лет.

– Я не знаю, но… тут чувство сильнее понимания, – Яша почему-то почувствовал себя глупцом, а Серый, как назло, отлучился в туалет. Спас звонок телефона. Звонила бабушка, срочно просила о встрече таким голосом, что Яша сразу же встал с дивана своей мечты.

– Ладно, – сказала Маха, когда все трое в прихожей обменялись телефонными номерами и убрали мобильники по карманам. – Надеюсь, вам было не скучно.

– А у тебя часто предков дома не бывает? – бесцеремонно спросил Серый.

Маха ответила просто:

– Я вам позвоню.

Бабушка сообщила, что мама забирает Савву и уезжает в Швейцарию на полгода по службе. Яше предлагалось переехать к бабушке.

– Вот, комната дедушки пустует, – сказала она, открывая дверь в крохотную комнатку, которую она уже прибрала и приготовила. Яша сходу и с радостью согласился.

– А школа, бабуль? – спросил Яша, проверяя задом пружины дедушкиного дивана, внутренне обратившись в слух. Бабушка помолчала, опустив глаза, и сказала через паузу:

– Ну… нашла я один вариант.

Жизнь почти засияла. Яша прыгнул на бабушку, как Серый Волк и обнял, как Красная Шапочка.

Затем дома последовал прощальный разговор с мамой Мариной. Лицо её было серого цвета, она смотрела почти зло, но говорила очень тихо.

– Яша, я не знаю, что тебе сказать. Мне твой выбор… перерезал вену.

– Ма, – Яша чувствовал тяжесть, которая съела все слова.

– «Ма»? Это всё?.. Ты совсем ещё ребёнок, видимо, потому что не способен просчитать своё будущее через два года! Куда пойдёшь? А? Ты способен хоть слово сказать?

– Я скажу, что когда пройдут два года, тогда я и решу. Я не знаю, чего захочу.

– Ты слышишь себя или нет?!

– Мам, я сейчас даже не знаю кто я, а зачем я – тем более. И для меня эти вопросы сейчас важнее выбора моего будущего. Сейчас я кто?

Мама Марина расширила глаза до предела.

– Это что за вопросы, Яш? Это нездоровые вопросы!

– Это нормальные вопросы для моего возраста, это каждому интересно. А тебе нет? Мам, знаешь, я не знаю, как тебе сказать… Не волнуйся за меня, ладно?

– Яш, а если в той школе эти… тебя… прирежут? Это же пролетариат! – Марину трясло, лицо стало красной подушкой. – Ой, мне в посольство пора…

Разговор продолжался в том же духе в лифте, куда Яша побежал за мамой Мариной, на пути к машине. Около маминого «порша» стоял …Барсук. Яша успел с облегчением заметить, что он был в сносной куртке и не очень грязных джинсах. Лицо его было странным. Он смотрел не на Яшу, а на Марину. Когда она встретилась с ним взглядом, ключи выпали из её рук. Барсук поднял их и протянул Марине. Яша бросился исправлять ситуацию:

– Мам, это мой друг, Барсук… Ну…

– Твой друг? – как-то особенно тихо спросила мама Марина, открывая дверцу машины. И вдруг, резко повернулась и сказала Яше с искажённым лицом: – А ну погуляй, мне с этим… Барсуком переговорить надо.

В следующий миг Барсук обратился к маме Марине по-французски, она ему ответила что-то тоже по-французски, но не о хорошей погоде, как решил опешивший Яша. Барсук сказал ему тепло:

– Яков, сходи за соком, – и вытащил из кармана купюру в тысячу рублей.

Яша кивнул рассеянно и, не взяв денег, пошёл к магазину. Когда он вернулся, мама уже уехала, а Барсук стоял на прежнем месте и улыбался.

– Всё нормально, – похлопал он Яшу по спине. – Толик отправлен в отставку. Она сказала, чтобы я опекал тебя на время её отсутствия.

– Так и сказала?! – не верил ушам Яша.

– Я серьёзно, – приобнял Яшу Барсук. – Переедешь к Клавдии Михайловне, будешь ежедневно мне докладывать, как идут дела в новом классе… Но мы с тобой понимаем, что не дела нами управляют, а мы ими, это раз. А второе, а вернее, первое, это наш Улиткин Дол. Так?

Невидимое солнце согрело Яшину спину.

– Так, – улыбнулся он во всю ширь. И добавил серьёзно: – А вообще-то вы с мамой разговаривали, словно давно знакомы, не отпирайся, я это чётко подметил. Откуда она знает, что к тебе можно обратиться по-французски, а?

– Ой, да, ты знаешь, чудо, – мы учились вместе… как оказалось, на одном факультете, – просто ответил Барсук.

Когда они подошли к дому Лапки, то увидели, как она выскочила из подъезда, держа какого-то щуплого юношу за жидкую курточку, вырывавшегося изо всех сил, и орала с дикой радостью:

– Подождите! Мы недоговорили! Я хотела бы сначала узнать вас поближе, познакомиться!..

В свободной руке у Лапки был мобильник, в который она также возбуждённо вопила:

– Митрий Иванович, он выбегает из подъезда, лови с Маросейки, а то без ужина останемся!

– Что, Лапка, придумала на сей раз? – спросил Барсук с предвкушением, когда вырвавшийся, наконец, из железной лапы старухи человек исчез в подворотне, а Барсук поймал Лапку в объятия.

– Да это так, грабитель, – спокойно ответила Лапка, поправляя домашний халат. – Зашёл, не очень вежливо спросил деньги.

– А ты?

– Я так обрадовалась ему, бросилась на шею, плакала от радости, говорила, что мы так его ждали!

– С ума сошла…

– Говорила, что он попал как раз вовремя, что мы любим свежую человечину и вообще пора ужинать, а вот мяса к столу нет… Помидоры уже режут, хлеб. Покричала в сторону кухни, чтобы казан ставили на огонь, масло полили…

– Ты что, представилась людоедкой?

– Да, я быстро разыграла, что как бы такая секта, и что нас тут почти весь подъезд… Вцепилась в него сильно, вела на кухню, он рвался.

– Забыл, – сказал Барсук Яше, – номер домофона я тебе скинул смской.

– Всегда убеждена, – вещала Лапка на весь подъезд, – тот, кто приходит, не зная кода домофона, – послан свыше.

Сели ужинать. Оказалось, что женщина, которая как-то открывала дверь Яше, была сестрой Лапки и звалась Львиной Наумовной. А полное имя Лапки – Леопарда – вызвало у Ящи изо рта фонтан чая на скатерть, за что он искренне извинялся, а Лапка поцеловала его в темя, словно он сделал ей подарок. Сестра явилась на пару дней из Германии, где была замужем, и привезла с собою в Москву мальчика лет шести, своего сына, Готвальда или Готика, как стала звать его Лапка.

Готика оставили Лапке на месяц. У него были острые лопатки, белые ресницы и он постоянно молчал, хмуро взглядывая только на Яшу. Иногда, видимо, Готик что-то изрекал, но только наедине с Лапкой. Она была в восторге от его мудрости и цитировала его повсеместно.

– Вчера Готик заявил, что у него полезная грудь. Говорит, что из неё он может брать разные чувства! – сказала Лапка, вешая на стену в гостиной огромный плакат с фотографией очень красивой женщины. У неё были прозрачные, как хрусталь, глаза, лицо обрамлял пышный газовый воротник-пьеро, и в его волнах тонула огромная чёрная капроновая роза.

– Это кто? – спросил Яша.

Барсук не ответил, прошёл к столу, не глядя на плакат, и стал уплетать пирог с капустой.

– Невежда, – без обиды отвечала Лапка за Барсука, разглаживая фото, – это же Леда Бара, певица, Львинка привезла афишу. Впрочем, она известна только русским за рубежом.

– Так она русская, что ли? – спросил Яша, с удивлением наблюдая, как Барсук, с полным ртом, перекрикивая Лапку, стал звать к себе Готика и играть на его рёбрах, как на аккордеоне.

– Да, Ледочка русская, но живёт в Парижике. Поёт так: «Мой любимый бог, Лебедь-Зевс, закрути карусели для себя, спали карусели для меня, и зажги две звёзды для нас, и приблизь зари час…», – завыла басом Лапка, перекрывая радостные вопли защекоченного Готика.

Переход в новую школу оказался, конечно, непростым. В классе, куда попал Яша, его приняли без особой радости, с гнусным гоготом, тут же окрестили Изгоем и Трубачом, кто-то стащил со стола ручку, подаренную мамой Мариной. Девяностолетняя учительница по географии тоном штурмбанфюрера попробовала было запретить Яше хвост на затылке, но за него вступилась «англичанка». В туалете новые однокашники залепили Яше в глаз, попытавшись почистить новенькому карманы, вынудив его применить пару приёмов карате. В результате, прибежавшие на шум дежурные, выволокли всех участников из туалета, и поставили прямо перед ясными очами классной руководительницы яшиного класса. Это была подруга знакомой учительницы бабушки Клавдии Михайловны. У неё были грустные очень яркие голубые глаза и стрижка «под мальчика».

Но во главу этого эпизода школьной жизни вышла директор Ирина Павловна. При первой встрече с мамой Мариной и Яшей, принесших документы, она фальшиво улыбалась. Но через пару дней Яша понял, что она открыла настоящую травлю «новичка», в тандеме с завучем, которая преподавала русский язык. Эта женщина, на вид не имевшая никаких признаков жизни, поставила Яше за неделю четыре двойки по русскому, затем ещё пять и три: итого двенадцать. Худшее случилось дальше: директриса позвонила почему-то бабушке Клавдии Михайловне и заявила, что ребёнок (Яков) беспризорный, матери нет (в отъезде), и она будет вынуждена обратиться за помощью в органы опеки.

Бабушка на следующий же день явилась в школу, но директриса в этот день исполнила роль сказочно доброй женщины, предложив Яше позаниматься с ним самолично дополнительно. Бабушка спокойно отвергла предложение как профессор русского языка, и спросила, почему двоек двенадцать? Не педагогу ли самому себе поставлены эти двойки? На что директриса, сверкнув сталью классовой ненависти, растянула рот в лицемерной улыбке шире обычного, заявила:

– Нет, что вы, она у нас святая!..

Жизнь в новом классе худо-бедно текла, и кое-кто даже вышел с Яшей на контакт. Это был насквозь прыщавый парень, узкий и вёрткий, с хитрыми глазами, в потёртой кожаной курточке, по кличке Толик-журналист. Он признался, что и вправду готовит себя на это поприще, мечтает работать на телевидении.

Парни группировались вокруг некоего лидера по кличке Царь, – высокого юноши атлетического сложения и брутальной красотой лица. Видимо, всем остальным его облик казался породистым: осанка его и вправду напоминала монаршую, вот только кисти рук были покрыты дешёвыми «тату», изображавшими чьи-то зубы, рога и хвостатые буквицы.

Девушкам Яша сразу приглянулся, и они стали его так доставать, что сам себе он не завидовал. С учителями дело обстояло хуже, чем он ожидал. А вернее, с тем бредом и мусором, что они требовали впитывать и заучивать. Яша твёрдо имел везде по три-четыре балла.

«Я люблю Маху, – признался себе как-то Яша на уроке химии, – определённо». В ответ на что уши вспыхнули и оттопырились.

За окнами билась метель, в эту минуту где-то далеко жили мама с Саввой, бабушка дремала дома, Маха и Серый отсиживались в своих школах.

А где-то благоухал листвой и травами Улиткин Дол, Маназ грелся с Гекубой на солнышке, Сол встречал других студентов, а Беркана готовила салат из брюссельской капусты, маслин и пряных трав. «Сбросить пафос проблемы и использовать её как трамплин», – вспомнились слова Сола. Всё, что я тут имею – трамплин? Но куда здесь, на Доске, двигаться дальше? «Жить обычной жизнью новым образом», – раздался голос с колокольчиком в голове, и Яша улыбнулся.

– Трубачёв! К доске.

Голос физика «стукнул» Яшу об Доску. Худо-бедно задачка по физике решилась, после чего Саня-звезда, что сидела с ним за столом, жарко шепнула ему в ухо запахом жвачки:

– Забыла, Изгойчик, приглашаю тебя на вечеринку. Будет весь класс, не придёшь – Царь со слугами казнит.

Но Яша сказал:

– Я приду.

И Саня-звезда с удовлетворением отпала.

Яша спал и снился ему «обычный» сон. Идет он, Иаков, с бородой и в длинном платье по каким-то камням. Устал, прилёг и вдруг видит из-за камней, как из солнечного воздуха построена, лестница. Он подошёл ближе – лестница «росла» из камня, покрытого древними лишайниками, и определенно уходила в небо. Взбираться вверх хотелось, но что-то заставило оглянуться.

За спиной Яши среди поля стояла Аметистовая Дверь. Яков бросился скорее в неё, потому что очень хотел оказаться в Доме Герани, увидеть Сола и Маху, но остановился и оглянулся опять на лестницу.

«Это… не лестница Иакова? Иаков… Что-то из Библии? – не солнечным ли зайчиком мелькнула смешинка? – Это же моё имя».

И всё-таки Яша повернулся к двери. С пятого раза она открылась.

Оттуда ударил ветер с какими-то мокрыми порывами, небо потемнело, хотя на горизонте сияла лента света, а чёрная ароматная трава окружала множество камней, словно разбросанных повсюду. Яша заметил вдалеке лес, а из леса кто-то прыжками двигался прямо на Яшу, и «их» было много. Яша присел за камень, продолжая наблюдать с возрастающим чувством откровенного страха, потому что, судя по дыханию, на него неслась стая неведомых зверей. Они были уже близко, потому что Яша заметил, что их спины отливали синим блеском, уши прижаты, а глаза – словно фонарики. Аметистовая Дверь исчезла, но опять возникла лестница в небо, и Яша бросился к ней.

Но тут неожиданно перед ним как из-под земли вырос учитель Наутиз в своей фиолетовой мантии и невозмутимо сказал:

– Яков, ты видишь кошмарный сон. Проснись и поработай со страхами.

Со звуком «пиип» всё исчезло.

Бабушка Клавдия Михайловна, не снимая с руки браслета из агата, неспешно резала капусту.

– Бабуль, у меня какая национальность, я – еврей? – спросил Яша, не сводя глаз с красивых старых рук бабушки.

– Нет, – она подняла глаза, – а что?

– Может, мой папаша был евреем? А, да, ты же тоже не знаешь…

Тут нож выскочил из рук бабушки, и, описав дугу в воздухе, стукнувшись о буфет, упал, наконец, на пол, скользнув под стол. Яша полез за ним. Если бы он в это время увидел лицо Клавдии Михайловны, он бы задал другой вопрос.

– А кто меня назвал Яковом? – допытывался внук, ополаскивая нож.

– Ну… мама, – бабушка пыталась вспомнить, а на самом деле, отвернувшись к полке с пряностями, она скрывала вспыхнувшее лицо. Яков невозмутимо грыз кусок капусты.

– А из Библии, не знаешь, что там про Иакова?

У Клавдии Михайловны промелькнула улыбка по морщинкам у глаз и она, словно выдохнув что-то тяжёлое, продолжила резать капусту:

– Есть там Иаков и его брат Исав…

– Савва? – подпрыгнул Яша, и заметил, что бабушке это совпадение тоже не приходило в голову. – У тебя Библия есть, бабуль?

Яша задавал последний вопрос на бегу в другую комнату. Библия нашлась сразу и первое, что бросилось Яше в глаза, глава: «Лестница Иакова». Он уселся за бабушкин письменный стол и прочёл о том, что Иаков попал в переделку, а бог Яхве, который привиделся ему во сне, стоявший на вершине лестницы, уходящей в небеса, среди ангелов, обещал Иакову помощь. Слова Яхве были такими: «Я господь, бог Авраама, отца твоего, и бог Исаака. Землю, на которой ты лежишь, я дам тебе и потомству твоему. И будет потомство твоё, как песок земный; и распространишься к морю, и к востоку, и к северу, и к полудню. И вот, я с тобою…»

«К полудню? Причём тут полдень?» Далее говорилось, что когда Иаков проснулся, то камень, у которого он спал, и из которого исходила в небо лестница, он нарёк Вефиль, что означает «дом божий».

В комнату вошла бабушка. Она была в очках, а в руке держала какой-то листок и разорванный конверт.

– Вот, было в почте, – растерянно сказала она, протягивая Яше лист, – адрес мой, почерк твой…

Яша взял бумагу и почти сразу покраснел. Это были его письменные ответы на вопросы психолога, тест, который провели в прошлой элитной школе, – прислали вдогонку. Бабушка смотрела на Яшу, беспомощно, как ребёнок, поджав рот и распахнув глаза, увеличенные в очках втрое.

На листе сначала шёл печатный текст: «Ответьте на вопросы «кто я?», «какой я?», «что люблю-не люблю» и т.п. Каждое предложение должно начинаться со слов «я» или «мне». И дальше размашистым яшиным почерком было написано:

«Мне шестнадцать лет.

Я люблю морепродукты.

Меня всё бесит.

Ненавижу школу.

Я урод.

Я отзывчивый.

Я не знаю ничего.

Моя совесть, кажется, чиста.

Я стою на одном месте.

Я не знаю, каким мне быть.

У меня есть мечты.

Я не боюсь смерти.

Я хочу чего-то нового.

Я жду чего-то.

Я заколебался.»

Бабушка сидела, задумавшись, а Яша улыбнулся – он вспомнил, что через пару дней после проведения этого теста в сентябре, он попал в Улиткин Дол.

Бабушка очнулась:

– Я просто хочу, чтобы ты помнил, дорогой мой, что я твёрдо намерена переехать из города весной, – Яша почувствовал, что её голос дрожит, вскинул глаза и не ошибся – глаза бабушки увлажнились, и в них стояла тревога.

В этот миг ему почему-то страшно захотелось рассказать о Доле, но он сдержался. Он опустился на пол к бабушкиным коленям, взял её за обе руки, поцеловал их, не только потому, что ей бы это понравилось, и сказал:

– Бабуль, я хочу с тобой… туда.

Бабушка сморгнула тревогу:

– Куда? На дачу? Разумеется, но… летом, дорогой мой, – бабушка смотрела Яше прямо в глаза и как-то странно, будто ждала чего-то.

– Стоп, – Яша пока не понял, – а весной я что, буду один тут?

Он не знал, может, радоваться? Но такой свободы ему никогда не давали… Бабушка прервала догадки, как-то странно сдавила Яше голову с двух сторон своими прекрасными руками и, очень волнуясь, произнесла:

– Нет… За тобой будет присматривать один человек…

– Какой человек?

– М-м… хороший.

Что-то происходило, и Яша весь превратился в слух. Бабушка вдруг очень тепло улыбнулась, расслабила плечи, словно с них сняли мешок с песком.

– Ты всё узнаешь, скоро. Обещаю.

Глава 13. Пятая Москва

Маха не звонила, а позвонить сам Яша ещё не решился.

Он спросил Барсука, нельзя ли узнать, где живёт в Москве Раса, на что Барсук тоном без возражений ответил:

– Раса живет не в Москве, и видеться с ней вам не надо.

В школу Яша ходил автоматически. Ему совершенно не хотелось переживать по поводу этой части своей жизни. Он иногда лишь вспоминал слова Маназа, Грека: «Если знания не несут мудрости, то они становятся мусоркой в голове». И он просто наблюдал всю эту серую школьную суету, в которой не было мудрости, почти не было настоящей дружбы никого ни с кем, зато, как майонез в салате, всех – и взрослых и учеников – связывала обязанность быть тут всем вместе, ради призрачной цели, которую поставило перед всеми «общество».

Из взрослых Яше более-менее была симпатична англичанка, потому что была и вправду интеллигентной и энергичной, и классная руководительница с грустными голубыми глазами и стрижкой «под мальчика», Регина Романовна, которая преподавала историю, та самая, что помогла устроить его в эту школу. Яша наблюдал, как она рассказывает о былых временах, находясь в это время, сама того не подозревая, в измерении того времени, как рыба в воде. И он плавал с нею вместе, отпустив всё.

А однажды в конце урока, уже после звонка, она проронила:

– Советую вам не по программе прочитать «Алхимик» Паоло Коэльо, если успеете до Перехода…

Конец фразы Регина Романовна намеренно потопила в возне и криках отпущенного на волю класса, а Яшу, уловившего утопленные слова, словно стукнули по голове. И он иначе посмотрел на эту немного печальную женщину, которая, кажется, тоже была тут чужой.

Яша подошёл к ней, не зная, что сказать.

– Что, Трубачёв? – спросила Регина Романовна. – «Алхимика» ты наверняка читал; как мне говорили, ты много читаешь.

– Да… я и про Переход читаю… знаю, – ляпнул Яша.

Голубые глаза сначала остановились на записи в журнале, а потом поднялись на Яшу.

– Про что?

– Вы сказали сейчас – про Переход. Я так понял, про перемену сознания, – говорил за Яшу кто-то.

Регина Романовна сидела тихо, словно не зная, что сказать.

– Я пойду? – спросил Яша почему-то.

– Иди, конечно, – ответила учительница и чуть улыбнулась.

Яша расплылся в улыбке в ответ, и лишних слов не понадобилось.

Яша постоянно ловил себя на мысли, что ждёт нового визита в Школу Улиткиного Дола. И не только потому, что здесь, в Четвёртом мире, за окнами стучала в стекло порывами колкая и жидкая декабрьская метель, а в Доле благоухали цветы, бегали белки, утки сновали по улиткиным заводям с утятами, что-то поделывали оленёк Сиро, кабан Брюншель, варан Бахар и прочие. А аэрокросы копали новые норы в высокой отвесной части берега моря, рядом с Тропою Встреч и роняли горячие «лепёшки» по бархатным лугам Пятого Мира…

Измученный тупым и противоречивым материализмом школьных предметов, как говорит Серый, а также собственными мыслями ожидания и тоски Яша заснул в мчащемся поезде метро. Засыпая, он услышал:

– Сосиска собачья, опять мышка дорогу перебежала…

Тузик прытко семенил по горной тропке вниз по склону.

– Туз, а за теми горами – что? – спросил Яша, указывая на высокие зелёные хребты далеко за Крупнолесьем.

– Честное слово, ты как маленький, – резко затормозил Тузик, и они присели отдышаться.

– А что?

– Узнаешь, как только! – отрезал пёс. Но увидев, как Яша тоскливо и покорно отвернулся разглядеть соседние кусты, Тузик не выдержал: – Ну, хорошо, ладно! Там – Москва.

Глаза Тузика горели, как два фонарика. Яша не удивился:

– Ты что-то напутал?

– Я, брат? Нет, но… – спокойно отвечал пёс, – не велено учителей опережать, а ладно! Сегодня вы туда пропутешествуете все вместе… Да нет, домой к бабушке ты не попадёшь. Это… Ну, вобщем, это – Пятая Москва.

Яша застыл. Единственный вопрос, который не был самым главным, Яша задал автоматически:

– А почему Пятая?

Тузик вскочил и закрутился на месте:

– Ну, это, короче, не приставай к собаке с цифрами… И давай в местную нумерацию не будем упираться, всё равно это не очень важно. А эта Москва… сам увидишь. Бежим в Дол.

Сол говорил:

– Итак, друзья. Большинство человечества на протяжении многих поколений находится в ловушке убеждений своих предков. Теми, кто жаждал управлять массами, была создана система негативных убеждений, в результате которых вы имеете массовое сознание, ориентированное на тотальную разобщённость людей, людей и природы, людей и Бога, сознание, ориентированное на Конец Света, ненужность индивидуума, бессмысленность жизненных устремлений, на конечность единичной жизни человека. Сформированы догмы – строгие правила и ограничения, – мешающие независимому мышлению. Эта система убеждений держит человечество в состоянии страха и вины. Такую систему можно определить, как «Стадное общество», потому что в таком обществе массы слушают правителей или СМИ – и ждут, что те скажут им делать.

Для альтернативы, как вы знаете, движущимися умами были созданы зоны, «пазухи», в соседних обертонах, или в прочих измерениях, совсем «рядом». В них были устроены Школы, подобно Школе Улиткиного Дола. Это благословенные места, где можно отдохнуть от дурмана Доски, прийти в себя и почувствовать себя настоящего, коснуться истинных знаний и кое-что сделать для правого дела грядущего воссоединения миров, некогда разделённых, как вам рассказывала Отил.

Отил, поглаживая серого кота Жиля, говорила:

– Как вы уже поняли, мир никуда не катится, как говорят на Доске, мир меняется. Так, ежегодно раз в году в ноябре 11 числа открыт один постоянный портал, Арка 11:11, для того чтобы сознательные непокорные всеобщему отупению и сну индивидуумы могли опять же сознательно принять в мир Доски порцию энергии Высшего Разума и ассимилировать её, чтобы остальные, спящие, могли напитаться ею. Чтобы не потерять шанс…

– Простите – шанс? – умно серьёзничал Миша-Ломоносов.

– Чтобы не проспать до смерти, так? – помог Антон.

Отил продолжала:

– Этому мастерству интеграции энергии высших измерений в низшие вы учились на протяжении тысячелетий, чтобы достойно встретить великие времена объединения.