скачать книгу бесплатно
Он любил этих пусть не столь жадных до науки, но по-детски мечтающих об открытиях ребят. И более того, он верил, что помогает им обрести свой путь, указывает дорогу. Эта наивная поросль способна впитать в себя все достижения человечества и сделать мир лучше. Он верил в это, как кто-то верит в силу молитвы перед пламенем свечи у образа. А его свечами были вот эти юные головы, их он зажигал в своем храме науки.
А что теперь? Он уже не мог смотреть им в глаза. Ему казалось, что какая-то червоточина забралась в его храм, осквернила капище, примешалось что-то мутное в животворящую силу знаний. И какой-то внутренний голос, тихий, почти подавленный властным шепотом, подсказывал ему, что совсем не для этого приходит по ночам некий темный гений, не для воспитания молодых умов вторгается в его мозг зловещий шепот.
Герман поспешно накинул плащ и вышел на улицу. Голод грыз изнутри, душа требовала, протестовала. Но против чего? Он устал видеть мир серым. Ужас бессонных ночей вытянул эмоции из души, иссушил ее до дна. А неприятный разговор и вовсе оголил и без того натянутый нерв. Он чувствовал, что Константин посмел ворваться в святая святых – в его университет, в то светлое, что еще осталось в жизни.
«Дождливый день сегодня, пасмурный, как, впрочем, и вчера, – думал он, – и почему все так ждут эту весну? Что у кого просыпается? Сплошная сырость и грязь».
Под мелким дождем отросшая челка намокла и облепила высокий лоб, на котором сорок прожитых лет оставили неизгладимые следы – глубокие, словно борозды, складки. Прямой длинный нос, короткая, будто легкий штрих, и ровная линия рта придавали чрезмерную серьезность его лицу, отчего он выглядел старше своих лет. Герман продрог, губы побледнели и истончились в еле уловимую ниточку. Ссутулившись, он брел по городу, который когда-то улыбался ему всеми красками лета. Теперь же улицы превратились в калейдоскоп серых клякс и пестрых прохожих.
Какая сила принесла его к офисному зданию, он объяснить не мог. Но знал, что сейчас ему просто необходимо увидеть Марину.
За стойкой ресепшн его встретила улыбчивая секретарь Леночка:
– Герман, здравствуйте! Какими судьбами?
– Да так. По делу зашел. Вызови, пожалуйста, Марину. Пусть спустится.
– Так а это… Марина же вроде как без содержания пару дней взяла.
– Что?
Девушка замялась, слегка понизив голос, спросила:
– Вы не знали? Поссорились, да?
– Да нет! Все в порядке. Просто забыл. Ладно, пойду я. Извини!
«Без содержания… на пару дней… поссорились, да?» – Слова секретарши звучали в голове, звенели, эхом отскакивали и били по вискам, пульсировали в левом глазу. Герман почувствовал, как боль стальным обручем охватывает голову, зажимает в тиски.
«Поссорились, да?»
Нет. Они никогда не ссорились, ну или почти никогда… Марина понимала его, была терпелива, не по годам мудра. Стоило ему только нахмуриться, сделать недовольный вид, как она улыбалась – по-доброму, тихой, всепрощающей улыбкой. И все разногласия сразу испарялись, будто и не было их. Молодое лицо с мягкими чертами притягивало взгляд. Прозрачная кожа словно светилась изнутри, а крупные голубые глаза смотрели двумя озерами – источниками живой воды. Наверно, именно за этот образ беспомощного ангела он когда-то полюбил ее и прикипел всем сердцем. Она подарила ему вторую молодость. Он мог творить, мог создавать. Рядом с такой женщиной не может быть никаких темных пятен. Не может быть! Никаких темных пятен! Но почему же тогда он ничего не знает об этой паре дней без содержания?
Где же сейчас его ангел? В какой цвет окрасились его крылья? Перед глазами Германа возникла спальня, наполненная солнечным светом раннего утра. На подушке, откинув одеяло, лежала Марина. Фарфоровая хрупкость ее фигуры завораживала. На обнаженную грудь падал лучик, словно ему тоже хотелось исподволь дотронуться до молодого женского тела. Марина повернулась к Герману и призывно улыбнулась. Ему казалось, что водяная гладь хлынет из ее глаз и накроет их с головой. Он прикоснулся подушечками пальцев к розовой ареоле. Белая кожа мгновенно покрылась мурашками так, что ему неудержимо захотелось согреть любимую в своих объятиях. В то яркое утро они принадлежали друг другу. Марина была его Мариной. Где же он проглядел? Как он умудрился ее потерять? И кто сейчас упивается ее фарфоровой нежностью?
Герман не заметил, как на смену дождю выглянуло солнце. Его лучи согревали, но свежесть еще наполняла воздух. Все благоухало ароматом просыпающейся земли. В небе постепенно проявлялся разноцветный купол. Навстречу попадались веселые парочки. Без слов признавались друг другу в любви – мимолетным взглядом, легкой улыбкой в ответ. Их лица светились искренней чистотой, как молодая радуга над головами.
А ему казалось, что он, словно размытая лужа, растворяется в весенней грязи, разъедаемый ложью, такой предательской и подлой.
«Конечно, – думал Герман, – ей хотелось жить на всю катушку. С таким-то дядей… А приходилось сидеть взаперти с уже немолодым мужем, да еще и вынужденным экономить свои жалкие гроши».
– Когда же мы начнем жить, Герман? – колоколом, угрюмым укором зазвучали в его голове женины слова.
Боль уже жгла всю макушку, словно на него водрузили стальной шлем с острыми шипами внутрь из арсенала средневекового инквизитора.
– Мы и сейчас живем. Ведь нам хорошо вместе.
– Нет! Ты не понимаешь! Молодость проходит в четырех стенах. А я хочу посмотреть мир. Мы ни разу не были на море. Ну давай хотя бы в Москву съездим! Светка рассказывала, что видела там как-то Галкина.
– И зачем тебе нужен этот Галкин?
– Да ну тебя! Мы ничего не видим! А ты еще мечтаешь о детях…
– Разве это плохо?
Герман вспомнил, как тогда она тяжело вздохнула и отвернулась. Он сжал в своих ладонях ее тонкие пальцы. Поймать бы ее взгляд, и она поймет, все поймет без слов. Иногда Герман задавался вопросом: что такая женщина нашла в таком долговязом неуклюжем романтике, как он?
– Почему ты не хочешь работать у дяди? Он говорил, что сможет помочь нам, если ты только…
– Марина, как ты можешь? Во-первых, Константин и так шибко много нам помогает. Я не знаю, как мы будем с ним расплачиваться.
– И не надо! Он же не…
– Подожди! Во-вторых, я не могу этого сделать, и ты знаешь, почему!
Но она не знала. Да и сам Герман не знал. Он просто не находил силы поменять уже привычную и понятную жизнь и вверить свое будущее в руки с мутно-желтыми ногтями напористого Константина. Ему нравилась работа – такая понятная и родная. Мечтал ли он когда-нибудь, что будет преподавать? Нет. Но, впрочем, дела это не меняло, потому что детские мечты Темным были утрачены навсегда и запорошены густым слоем времени. Герман всегда относил себя к порядочным людям, которые носят в себе что-то наподобие стержня – свода правил и принципов. Но вот сам никогда эти правила и принципы перечитывать и пересчитывать не брался. Его грела мысль, что они есть – записаны где-то там, на подкорке. Собственно, так же он относился и к свободе выбора: он, безусловно, ее ценил, как редкий экспонат в музее за толстенным стеклом, чтоб никто не посягнул. Но вот воспользоваться ей осознанно так и не довелось. И не то чтобы Герман был нерешительным, а так… Просто не выпало такого случая, как говорится. И вот сейчас, когда этот забытый в удобной и теплой жизни экспонат вдруг постучался изнутри своей капсулы, Герман ощутил некий дискомфорт, от которого люди склонны испытывать легкое раздражение, как от досадного пятна на новеньких обоях. И для успокоения расшатанных нервов это пятнышко чем-нибудь прикрывали – и вид благолепный, и никто не догадается.
– Можешь, если захочешь! – всхлипнула девушка и отринула свои руки от его ладоней.
Снова этот дядя! Он врывался в их жизнь без приглашения, пинком открывая дверь. Так же беспардонно вторгался во все воспоминания. Лез, лез и лез во все, что даже его не касалось. Герман поморщился. Опять же благодаря своим принципам, точного перечня которых Герман не знал, он почему-то считал, что преподавательский труд хоть и неблагодарный, но во сто крат благороднее ушлой коммерции. И хотя как экономист он осознавал, что в законах рынка ничего предосудительного нет, но какой-то не смытый отпечаток былой эпохи еще сверлил в нем пережитками прошлого, что от зарплаты до зарплаты – это хорошо, это порядочные люди так живут. И Герман мог бы что-то изменить, если бы хотел. Вернее, даже, если бы знал, чего хотел.
«Я не слишком хорош для его племянницы, я не слишком хорош вообще. В свои сорок я учу жизни молодежь, а сам так и не научился выживать в этом мире. Даже не способен распознать фальши. Сколько она меня уже обманывает? Сколько?»
Так и не сумев совладать со своими мыслями, он вернулся домой. По привычке ноги сами вели туда, где после рабочего дня его встретила лишь прохлада пустой квартиры.
– Ты что-то припозднилась сегодня, – заботливо произнес Герман, встречая жену.
«Интересно, рассказала ей Лена или нет?» – мучила его мысль.
– Да! Пришлось задержаться немножко, – как всегда, непринужденно заговорила девушка, – ну и денек выдался! Представляешь, шефу вдруг срочно понадобились отчеты за месяц.
– Чего это ему так рано? – подыграл Герман.
– Да поди пойми его, – сказала Марина и легким движением смахнула белокурую прядь с плеча.
Девушка суетилась на кухне. Подпевая под нос знакомую мелодию, проворно крошила лук.
– Он был старше ее, она была хороша. В ее маленьком теле гостила душа… парам-паба-пам, пара-ру-ру-ра, – пританцовывая, она пропускала забытые слова, – он любил ее, она любила летать по ночам.
Сковорода накалилась, квартира наполнялась разжигающими аппетит запахами.
– Я такая голодная!
«Как же она прекрасна и естественна в своей лжи!» – любовался Герман.
Еще один бесплодный день уступал надвигающейся ночи. Герман проклинал себя, пытался забыться во сне, не слышать… Желтые ногти отбивали умеренный такт, стук исходил из самого нутра, поднимался от глубин груди и бил в виски. С каждой попыткой закрыть глаза у него возникала омерзительная картинка: эти руки, руки не человека. Он встал с постели и побрел в кабинет.
– Слушать, слушать, слушать…
– Кто это? Кто здесь? – Герман всматривался в темноту, но никого не видел.
«Откуда эти звуки, – мысли бились в его сознании, ускоряясь с биением сердца, – кто здесь может быть?»
– Слушай! – прошептал кто-то совсем рядом.
Герман подошел к ноутбуку. Немой приказ исходил от него, неимоверная сила, которой невозможно сопротивляться. И как сопротивляться невидимому противнику? Как бороться, если враг твой – ты сам?
Вдруг в сознание ворвался крик, истошный женский крик. Герман помчался в спальню.
– Марина, Марина, ты в порядке? – В безумном припадке Герман тряс жену, крепко схватив за плечи.
– Да что с тобой? – пробормотала девушка. – Я уснула уже.
– Ты кричала? Что-то случилось?
– Я спала, ты что? Совсем? – Марина смотрела на него удивленно, с лица еще не сошла пелена сна.
– Ты ничего не слышала? – спросил Герман, немного успокоившись.
– Нет, все было тихо, – произнесла Марина, – спят уже все. Ты совсем с ума сошел со своими ночными похождениями.
Она отвернулась и вскоре уснула. А Герман остался сидеть у ее ног, прислушиваясь к каждому шороху, скрипу и вздоху. Иногда сон брал верх – Герман ронял голову, но резко вздрагивал, открывал глаза и продолжал бдеть над спящей женой. Он чувствовал взгляд за спиной, чье-то присутствие рядом. Некто здесь, дышит на пороге, ждет, выжидает.
– Герман! – тихо позвала Марина.
– Что? Что, дорогая? – отозвался он.
Девушка приподнялась над подушкой и повернула голову в сторону мужа. Он видел блеск ее прекрасных глаз, а через мгновение они вылились влажным сгустком на сорочку, оставив мокрые следы.
– Марина… – еле выговорил он.
Она протянула к нему руки. Бледная кожа ссохлась, бурыми пятнами расползлась по черепу и истлела, осыпавшись, словно листва с деревьев. Темные глазницы в белой кости все еще продолжали смотреть на Германа. Нижняя челюсть безвольно отвисла, и вместе с дыханием смерти из нее вырвался звук:
– Ты слышишь? Слышишь?.. Герман, да проснись же ты! Слышишь? Ты меня слышишь? – трясла мужа Марина.
– Ммм… Марина? Что это? Что это было?
Медленно сознание возвращалось к Герману. Картинка становилась реальнее – на него смотрели по-прежнему живые и голубые глаза жены.
– Ты совсем уже спятил! – раздраженно выговаривала она. – Уснул прямо в одежде, да еще и орал что-то. Вставай давай! Обед уже скоро.
– Что значит – спятил? Вообще-то я работаю, ты же знаешь! – Странное ощущение наполняло Германа, гнев распирал его и вырывался наружу, круша все преграды на своем пути. – Ты же сама мне твердила, что надо работать хоть по ночам! Что ты хочешь жить! Так на тебе! Пожалуйста! Чем ты теперь недовольна?
Он сам не заметил, как перешел на крик. Его голос звучал чужим, словно затертая запись на магнитной ленте.
– Успокойся! – И лицо Марины скривилось в брезгливой гримасе.
Презрением повеяло от этого небрежно кинутого слова и словно лезвием полоснуло по сердцу.
– Успокойся, говоришь? – распылялся Герман. – Не нравится? А мне, думаешь, нравится, когда ты врешь в лицо?
– Что?
– Нашла себе спокойного? При деньгах?
– Да ты! Ты совсем уже! – крикнула Марина и выбежала из комнаты.
Но Герман не собирался оставлять это вот так, на полуслове. Уж коли зашел разговор, замалчивать не имело никакого смысла. Он не в состоянии мучиться догадками и делать вид, что все прекрасно.
Он сжал кулаки и заглотнул воздух, словно хватил добрую порцию храбрости.
– Тогда объясни мне, какие такие ты взяла дни без содержания, а? – Уперев руки в бока, он встал в дверях кухни так, что полностью перекрыл жене выход.
– Откуда ты знаешь? – изумилась Марина.
– Был на твоей работе, и Лена мне сказала.
– Так ты за мной следишь, что ли? – Лицо Марины вмиг переменилось. Теперь на Германа смотрели холодные глаза.
– Почему слежу? Просто гулял и зашел к тебе.
– И почему не позвонил? Хотел проверить меня?
– А есть повод проверять?
– Ты меня обвинить хочешь? Да как ты… Как ты можешь? – Голос Марины дрожал, то поднимался на высокие ноты, то лопнувшей струной срывался до хрипотцы. – Это унизительно! Я и представить себе не могла, что ты на такое способен, параноик несчастный!
– Ты дура, что ли? – не выдержал Герман.
Пощечина обожгла лицо. Марина в слезах хлопнула дверью, а Герман остался один на один со своими мыслями и пустым домом. Левая щека пылала, в груди клокотало возмущение, а душу пожирала обида.
Марина не вернулась. Напрасно он ждал. Даже после того, как стрелки часов перешли полуночный рубеж, входная дверь не шелохнулась. Черным пятном угрюмо стоял ноутбук. Фонарь опасливо заглядывал в окно сквозь щель тюлевой ткани. Тонкая материя служила незыблемой границей мира Германа и внешнего мира и в то же время так надежно скрывала его от реальности. Реальности, которая некогда наполняла его и называлась жизнью, а теперь стала совсем чужой.
3 глава
Еще одна потеря
Стены родного университета словно хотели исторгнуть его из себя, как только он переступил порог. Теперь, когда выстроили роскошное здание – новый корпус бывшей архитектурно-строительной академии, прежний ореол уюта рассеялся. И все чаще Герман вспоминал те дни, когда он начинал обычным преподавателем на кафедре финансов в старенькой, доставшейся от районной школы советской постройке. Несмотря на то что коллектив в те времена был не так и велик, дух энтузиазма тащил вперед, как попутный ветер гонит громадный корабль по капризным волнам. Все были одной семьей и студентов знали в лицо. А сейчас в составе Сибирского федерального университета строительная академия стала еще одним винтиком в большой махине, которая причесывает всех под единые стандарты образования, надев однообразные маски безразличия. Все, что теперь требовалось – выполнять планы и следовать указаниям.
Но все же это утро было иным…
И не потому, что Марина не вернулась. Не потому, что не отвечала на звонки. Что-то иное готовили эти стены.
– Доброе утро, Герман Петрович! – без привычной задоринки проговорила Ирка.
Обычно громкая и розовощекая пятикурсница с экономического факультета сегодня была бледна как никогда.
– Доброе, Кастинцева, – сухо ответил он и прошагал дальше, но все еще ощущал спиной цепкий взгляд, словно кто-то ухватился за полы пиджака.
