скачать книгу бесплатно
Женщина с мужчиной и снова с женщиной
Анатолий Тосс
Время действия – современная Москва.
Четверо друзей становятся героями замысловатых любовных историй, каждая из которых – путь познания женщины мужчиной, мужчины женщиной, женщины женщиной…
Анатолий Тосс, автор нашумевших романов «Фантазии женщины средних лет» и «Американская история», создал совершенно ЛЕГКОМЫСЛЕННУЮ СЕРИЮ.
Все книги этой серии написаны тонко и умно, их отличают воздушный, под стать джазовой импровизации, стиль повествования, колоритные персонажи, забавнейшие сюжетные повороты.
Вы – среднего возраста (от 21 до 64), вполне приятной наружности, знаете себе цену, но реалистично относитесь к жизни и не требуете чрезмерно многого. А главное, Вы многое можете понять и даже иногда кое-что простить.
Ваша пара – среднего возраста (от 18 до 67), конечно же, не идеальна, хотя в целом Вас устраивает. Вот только в последнее время наблюдается у Вашей пары отход от привычной всем нам гетеросексуальности. И начинается дрейф в сомнительном направлении.
Ну и что же делать? Сдаться на милость разнузданной альтернативе? Проявить малодушие и растерянность перед лицом модных однополых течений?
Никогда! Ни за что! Надо действовать, вызволять еще недавно близкого человека!
И вот четверо друзей, герои как этой книги, так и всей серии «Женщины, мужчины, и снова женщины», поочередно рискуя, жертвуя собой, вытягивают друг друга из тягучей, соблазнительной трясины, возвращая всех нас к светлым природным истокам.
Кульминация
Так и стояли они друг против друга, разные, одна с длинными светлыми, разлетающимися по плечам локонами, другая – с короткой прической темных вьющихся волос. Одна со светлыми лазурными глазами, другая – с темно-зелеными, тяжело изумрудными.
И тут та, что со светлыми и лазурными, вдруг произнесла растянуто, на сбивающемся, едва отделимом от слов дыхании:
– Ты мне так нравишься… – произнесла она, и как в замедленном, старом кино начала прошедшего века, но почему-то цветном, их губы сдвинулись, и оторвались, и поплыли навстречу друг другу.
Повторю: медленно, плавно, будто притягиваемые слабым магнитом, они сходились, измельчая и так мелкое, ничтожное расстояние, вырождая его в ничто, в труху, в «зеро», в «зип», в «зелчь», или иными словами, в полный ничтожный ноль! Сходились, как будто были обречены, как будто у них не было иного пути, иного выхода. И сошлись…
Глава 1
За 214 страниц до кульминации
– Почему семьи в современном обществе непрочные? Знаете, нет? Ну в смысле, разваливаются в большинстве случаев. А если и не разваливаются, то все равно скрипят и дрожат по швам от шаткого напряжения. Да и не только семьи, а вообще любые пары, особенно межполовые – первое время как будто в идиллии да согласии, а потом – как с цепи сорвались. И рушатся прямо на глазах. Так знаете почему? Я вот сам совсем недавно ответ нашел.
Мы с Инфантом сначала переглянулись в недоумении, а потом обвели взглядом столики кафе, в котором сидели, а еще лица сосредоточенно присутствующих в нем людей. А те, не замечая наших взглядов, кушали с тарелок и запивали разным – кто чем.
– Ну? – поинтересовались мы с Инфантом у Илюхи БелоБородова, который и являлся родоначальником затеянного разговора.
– Да все из-за женщин, – банально объяснил нам Илюха.
– А… – протянули мы разочарованно вместе с Инфантом. – Это-то мы и без тебя знаем, мы это еще в классической литературе читали. Как там было у античного поэта Вергилия?
И так как на словах «античного поэта» Инфант добровольно выскочил из нашего уже налаженного унисона, я продолжил один. По памяти продолжил:
– Вергилий приблизительно так писал:
Каждая женщина зло, —
начал декламировать я античного поэта в переводе с латинского на русский.
Но лишь дважды бывает приятной:
Либо на ложе любви,
Либо…
Тут я призадумался, так как дальше память замолкла и не откликалась. Впрочем, Вергилий был мне уже не указ, закончить я вполне мог и без него.
Либо на чем-то еще… —
досочинил я за древнего поэта.
– Да, – вздохнул Илюха, – бедный Вергилий, досталось ему, видать, от своей Беатриче, раз на такой стих потянуло.
Я кивнул, соглашаясь: мол, действительно, бедолага, и мы замолчали на минуту.
Лишь Инфант окидывал нас восхищенными взглядами.
– Хороший стих, – оценил Инфант. – А кто они такие, Вериглий с Беатрисой?
Другой бы на нашем месте, интеллигентный и эрудированный, удивился вопросу, но не мы с Илюхой. Потому что мы давно знали про Инфанта, как сильна у него жажда к новым знаниям, особенно в области исторической литературы. И именно в данной области его жажду можно было насыщать и насыщать. Так как в Инфантовом сосуде знаний, который у нормальных людей постепенно наполняется с детства, у Инфанта с трудом было прикрыто нижнее донышко, оставляя емкость полной летучих, не всегда полезных газов.
Короче, мало чего Инфант знал про литературу, как и про многие другие факты культурной и географической жизни. Зато постоянно пытался узнавать. В общем, любознательным он вырос, вот и донимал нас вечными вопросами, на которые мы давно перестали реагировать. Потому что бесполезно было реагировать на Инфанта.
– Пожалуйста, старикашка, – попросил меня Илюха, – ты не воспринимай меня плоско и однобоко. Я ведь все-таки не какой-нибудь примитивный популист вроде древнего Вергилия, чтобы женщин наших без причины упрощать. Я ведь и вглубь могу копнуть ненароком.
Тут мы с Инфантом оглядели Илюху с ног до головы и кивнули согласно: такой и впрямь мог копнуть.
– Я ведь о том, – продолжал ободренный Б.Бородов, – что хоть ответственность за распад семьи ложится конечно же на женщин но процесс тут значительно более запутанный, чем примитивная женская вина. Тут сложный механизм, в котором разбираться и разбираться.
Я проглотил кусочек омлета, запив его кофе из чашечки. Инфант тоже чем-то сглотнул, и мы настроились слушать Илюху предельно внимательно. И Илюха начал:
– Дело в самой природе женской влюбленности. Потому что природа эта совсем не так устроена, как у нас…
– Ну, давай, рожай уже, – наконец-то не выдержали мы с Инфантом.
– Дело в том, – начал неспешно рожать Илюха, – что когда женщина влюблена, она сама не своя становится. В смысле, она уже совсем не та, которой была прежде, до влюбленности. И совсем другая, чем та, которая будет после нее. То есть влюбленность ее не просто преображает, как и многих других двуногих типа нас, – она ее меняет кардинально. И становится такая женщина абсолютно неузнаваемой, как будто она в античном греческом театре новую маску надела.
Тут Илюха посмотрел на нас, и мы с Инфантом быстро зажевали и запили глотком кофе, чтобы ничего во рту не мешало слушать.
– Мягкой становится влюбленная женщина, терпимой, прощающей, – продолжил Илюха. – А еще податливой, и ласковой, и трущейся щекой о наше заскорузлое мужское плечо. То есть доверчивая она вся перед нами и преданная, и любить ее за доверчивость хочется, и верить, что так будет всегда. И мы любим… – Здесь Илюха эмоционально вздохнул. – …Вот только навсегда ее не хватает! Потому что когда влюбленность проходит, а она, увы, проходит, то происходит обратная метаморфоза, возврат, так сказать, к истокам. И становится женщина именно той, какой была до влюбленности. А именно…
Здесь Илюха снова выдержал паузу и окинул взглядом наши с Инфантом восторженные лица. Потому что неподдельно восторгались мы нашим корешем БелоБородовым. Надо же, действительно, сколько грунта одним копком с поверхности снял и какую приоткрыл глубину!
– …А именно: немягкой она становится, нетерпимой, непрощающей, не очень ласковой, редко податливой и о плечо нечасто трущейся, только если зачесалось где-то за ухом, а руки заняты. Иными словами, становится она полной противоположностью своего влюбленного варианта. А значит, совершенно неузнаваемой для нас. Ведь мы ее такую не видели никогда, мы ведь ее только влюбленную в нас застали.
– Да, дела… – понимающе проговорили мы с Инфантом, вдруг очень отчетливо представив картину. На собственном прошлом опыте представив.
– И вот стоим мы, ошеломленные, смотрим на нее и припомнить пытаемся: а на этой ли самой девушке мы женились когда-то? Не произошло ли здесь какого-нибудь детективного сюжета, не подменили ли злые грабители нашу девушку в середине ночи, когда мы спали с уверенностью в ней? Потому как по всему нашему воспоминанию, женились-то мы на другом человеке. Совсем не на этом, которому мы уже давно стали безразличны и который чего-то недоволен всегда всем и зачем-то на нас свое недовольство вымещает.
Тут снова произошла пауза – это Илюха ее организовал, чтобы мы быстро засунули в свои рты по куску омлета, прожевали, проглотили, пока не остыл, и запили кофе. И снова были готовы слушать не шевелясь.
– А может, и не подменили ее вовсе, а все как раз наоборот произошло. Может, эта неизвестная нам и никогда не влюбленная ни в кого женщина сама подстерегла в темном квартирном закутке, между ванной и сортиром, ту, прежнюю нашу воздушную избранницу и, умертвив ее, спустив тело по кусочкам в унитаз, взяла да и прикинулась ею. Да так, что мы и не заметили подмены. Ведь помните, так и в русской народной сказке было, когда ведьма укокошила Аленушку, а потом ею же и притворилась, и к Аленушкиному мужу в постель юркнула. И все науськивала из постели: «Зарежь, мол, козленочка да зарежь». А муж, тот тоже не лучше нас оказался: губы раскатал, подмены баб не различил, так бы и зарезал неповинного Иванушку, если бы наши вовремя не подоспели.
Тут Илюха еще раз приостановился, и мы воспользовались и срочно разжевали по омлетному куску, который уже несколько поостыл.
– А русский фольклор – он, ох, непрост. Он всегда с задней мыслью и в корень зрит. Вот и здесь женскую дуальность легко выявил – ведь Аленушка и ведьма, в соответствии с современным психоанализом, это два подсознательных лица одной и той же женщины. Просто Аленушка – во время влюбленности, а ведьма – после нее. И не только ведьма может превратиться в Аленушку, но и Аленушка, что обиднее всего, – запросто в ведьму превращается.
– Ух ты… – закачали мы с Инфантом в изумлении головами. Надо же, куда забралась Илюхина зоркая мысль – в самую сердцевину сердцевин. Надо же, как он ловко в Аленушке разобрался. Вот бы кто в нас, в Иванушках, так разбирался. Может, и не пили бы мы тогда чего не надо ни из каких подозрительных копытец, и козленочками бы не становились. И не жили бы ими, бородатыми, до старости.
– Ну да, – согласился Инфант, не переставая покачивать головой, – чего им стоит влюбленными прикинуться? Плевое для них, притворщиц, дело. А все потому, что очень хотят нас заграбастать. Вот и прикидываются. Они вообще лицемерные все. Ну а после того, как заграбастали, тогда им притворство вроде и ни к чему становится.
Я уж собрался поддержать Инфанта, что вообще-то делал не часто, но Илюха приостановил мой необдуманный порыв.
– Типичная ошибка. – Он указал пальцем на Инфанта. – От нее как раз большинство проблем у нас с женщинами и возникает. Оттого, что мы их постоянно уличить в чем-нибудь пытаемся. А они – нас. А напрасно! Потому что не притворяются они совсем и не пытаются нас ни обмануть, ни «заграбастать». Особенно тебя, Инфант. Они чисты и искренни перед нами, и открыты, и не фальшивят ни на единой ноте. И не можем мы попрекать их ни в чем.
– Как это не можем? А кого же нам тогда попрекать? – сильно удивился Инфант. Но он не получил ответа.
– Все дело в том, – продолжал Илюха, – что женщины устроены слишком для нас замысловато. Просто влюбленная женщина метаморфозирует так искренне и безотчетно, что сама этого не замечает. Иными словами, превращение такое волшебное. Такие чудеса в природе вообще иногда встречаются – например, когда гусеница в бабочку превращается. Она, эта легкая, воздушная бабочка, тоже ведь не помнит, что прежде скользкой гусеницей была.
– Но ведь бабочка назад в гусеницу, кажется, не превращается? Или превращается? – поднял на нас неуверенные, вопросительные глаза Инфант, у которого по биологии наверняка была в школе очень натянутая тройка.
– В том-то и дело, – начал пояснять Илюха, – что в отличие от бабочки в женщине постоянно живут два раздельных существа в одном, так сказать, обличье. Одно бытовое, приземленное, практичное, невлюбленное – нормальное, одним словом. А другое, наоборот, романтическое, чуждое корысти, полное чувств и любви и оттого небесное даже. И умеет женщина легко переходить из одного состояния в другое. Главное, чтобы природные условия правильные создались. А условия эти и есть наличие или отсутствие влюбленности.
Тут Илюха дал нам возможность пощупать вилками остывший резиновый омлет, который запихивать в рот уже никак не хотелось.
– Вообще такая дуальность еще Лениным В.И. и Марксом К. подмечена. Называется – единство противоположностей. Ну если в В.И.Л. и К.М. вы разбираетесь слабо, то о полюсах тогда подумайте, о географических. Или, что еще тебе, Инфант, доступнее, об электрических батарейках, у них тоже плюс и минус с разных концов. Вот и с женщинами так – в них тоже два начала присутствуют. Только почему мы страдать из-за их двойного начала должны?
– Действительно, – живо откликнулись мы с Инфантом, – почему?
– Не знаю, – сознался Илюха, – не должны, но страдаем. Потому что как бы нас жизнь ни била, ни доказывала, что очаровываться и поддаваться на женскую дуальную основу не следует, – мы все равно каждый раз поддаемся. И каждый раз надеемся: «Вот эта уж точно избежит превращений. Ведь она есть образчик чистоты и искренности, и они в ней совершенно неподдельны». И снова не верим мы природе и становимся ей поперек, ну и натыкаемся на нее в результате. Потому что смертный с природой бороться не может. Особенно с женской. А если кто борется, то только себе во вред.
Мы помолчали, соглашаясь с белобородовской теорией, попереживали за ситуацию, но сколько можно переживать? И поэтому я снова к нему обратился:
– Б.Б., – обратился я к нему попросту, потому что не любил всю его длинную, двухкоренную фамилию выговаривать. С аббревиатурой было проще, – я вообще-то за тебя всей душой. И если тебя кто-нибудь когда-нибудь коллективно бить за твою теорию начнет, я заступлюсь. Но вот тебе законный вопрос: разве с нами, с парнями, аналогичной метаморфозы не происходит? Разве влюбленность нас самих не меняет до неузнаваемости?
Но Илюха и тем более Инфант, казалось, даже не поняли, зачем я так поинтересовался.
– Ты чего, при чем тут мы? – поднял на меня голос Инфант, но Илюха его дипломатично притормозил.
– Нет, стариканер, с нами так не происходит. С нами совершенно по-другому. То есть нас влюбленность тоже окрыляет, конечно. Потенция, например, улучшается, общее кровообращение тоже, и на творчество многих тянет, в поэзию, например, или в музыку. Но у нашей окрыленности пределы есть. И не вылезаем мы за эти пределы, и не подменяем мы себя. Конечно, мы лучше от влюбленности становимся, некоторые – сильно лучше. Но не настолько, чтобы узнать нас было нельзя. Потому что какими мы произошли на этот свет, такими и продолжаем оставаться всю жизнь.
Тут Илюха придвинулся ко мне поближе и сообщил конфиденциально:
– Понимаешь, стариканыч, не превращаемся мы! Может, и хотим, но не умеем! Не заложено в нас, к сожалению. Мы как бы и не гусеницы уже, но еще и не бабочки. Вроде и не ползаем, но и не летаем тоже. Скучные мы, если разобраться, только ногами по земле и умеем топать.
В общем, он меня легко убедил, и я не стал продолжать спор. А вместо спора задал еще один вопрос:
– Так посмотрите, что получается. Получается, что от влюбленной женщины как раз весь вред и происходит. Потому что именно ее влюбленность полностью нас дезинформирует и отвлекает от женщины реальной. С которой нам после ее влюбленности еще жить и жить.
– Ага, – согласился предводитель идеи. – От влюбленности всем вред, не только нам, но и самой влюбленной женщине тоже. Потому что она сама себя тоже потом не узнает…
– Так получается, – возбужденно перебил я предводителя, – что лучше связывать жизнь с невлюбленной женщиной. С женщиной равнодушной. Особенно равнодушной к тебе самому. Потому что не обманет тогда тебя жизнь, и с кем ты войдешь в нее, совместную, с тем, глядишь, из нее и выйдешь. И никаких тебе метаморфоз и разочарований по дороге, а однозначный, заведомо проверенный союз.
– Получается, что так, – подтвердил мою здравую мысль теоретик Б.Б. – Во всяком случае, знаешь, на ком женишься. Можешь трезво свою избранницу оценить, разобраться в ней досконально и жить в дальнейшем спокойно, зная, что она всегда такая будет, не изменится.
– Вот это да! – снова поразился я жизни, потому что привык поражаться ей. Сколько живу, столько и поражаюсь. Но тут в мое поражение встрял Инфант:
– Ну, а если она в тебя влюбится уже потом, после? – предположил он, и мы сначала не поняли мысли. Потому что обычно мы привыкли не понимать, чего он там выплескивает из себя, этот Инфант. Но тут меня что-то привлекло и зацепило.
– А ведь правда, – развил я за Инфанта, так как ему самому, я знал, развивать было трудновато. – Ведь если ты вошел в неэмоциональную связку с равнодушной к тебе женщиной, но так, что тебя ее равнодушие вполне устраивает. Именно потому, что проявляет ее истинные качества, которые ты специально долго и тщательно подбирал. А тут на протяжении жизни она к тебе проникаться эмоционально начинает. Как, знаете, выражение есть: «Стерпится – слюбится». Вот и ты «слюбился» и растопил ее равнодушие, не желая даже того совсем… Так что ж получается… Получается, что опять ты окажешься женат на другой женщине, на той, которую не выбирал? Но теперь вдобавок еще и на влюбленной! И опять тебя ждет разочарование от ее никому не нужного превращения.
– Да, да, – заторопился за мной Инфант, – именно «стерпишься – слюбишься». Ведь бывает так, когда все-таки удается стерпеться…. – все повторял он, видимо, отчетливо понимая, что сначала он все же должен «стерпеться». Чтобы уж только потом «слюбиться».
Но мы сделали вид, что его рефлексию не заметили. Потому что на самом деле не заметили.
– А что, – согласился с моим предположением Илюха, – вполне вероятная ситуация. В том смысле, что если вдруг не повезет и влюбится в тебя твоя уже долгая спутница.
И опять предстанет перед тобой неизвестный женский образ, который станет удивлять тебя – на сей раз своей влюбленностью. И может, она тебе придется по сердцу, а может – кто знает – и нет.
– Так что же, где же выход? Получается, что как ни крути, получаешь кота в мешке.
– Кошку, – поправил меня Инфант. – Причем влюбленную. Влюбленную кошку в мешке.
– Ну да, – согласился я с поправкой. – Как ни крути, все равно получается, что живешь одной семьей незнамо с кем. Потому что женишься на одной, а в результате другую получаешь. Как ни крути…
Мы все помолчали и повздыхали вместе, а потом Илюха все же выразил общую мысль, что, мол, хитрая штука жизнь. И непонятно порой, как с ней, и не известно, где найдешь, а где еще чего. И вообще немало в ней такого, что непонятно ни нашим, ни даже ихним мудрецам.
– Я как специалист по экономике и финансам утверждаю: непонятно! – заключил он веско.
И мы вернулись к нашим кофеям, потому что скудные остатки омлетов нас уже совсем не привлекали.
Глава 2
За 199 страниц до кульминации
Итак, повторю: сидели мы в кафе, день был субботний, а по субботам мы завтракаем вместе в одном и том же месте. Могли бы по отдельности, но скучно по отдельности, тем более в субботу. Да и зачем?
И хотя достатка мы все были разного – от Илюхи до Инфанта, ну и я где-то посередине, – но все равно омлет с кофе по субботам мы все могли себе позволить. Хотя Инфант все-таки с натяжкой. Ведь если про Инфанта, то он был человеком без определенного рода занятий.
Обычно такое происходит с теми, кто по жизни увлекающийся очень, у кого интересов разнообразных много и каждый интерес в свою определенную сторону утягивает. Вот и разбрасывается человек – то одним, то другим себя занимает, а потом третьим… И получается, что становится он «без определенных занятий».
Или же наоборот – оказался человек, например, бездельником. И получается еще один пример человека «без определенных занятий». Печальный, грустный пример.
Но Инфант ни к первому, ни ко второму варианту не относился – он вообще под варианты с трудом подходил.
Когда-то в юности Инфант был вечным математическим аспирантом, но заканчивать аспирантуру не стремился принципиально. Потому что потом пришлось бы на работу ходить, а ходить ему не хотелось. Помимо жалких аспирантских, подкармливал он себя тем, что придумывал диссеры коллегам-аспирантам за вполне материальный гонорар. Именно придумывал, потому что написать диссертацию Инфант не мог. В смысле, грамотой он владел, но вот расставлять слова в правильном порядке, чтобы из них смысловые предложения получались, – такое было ему не по способностям.
А вот когда немного оперился, возмужал, присмотрелся к развивающемуся вокруг капитализму, тогда вылетел Инфант из стерильного аспирантского мира и стал с энтузиазмом вписываться в мир нестерильный, в его крутые жесткие повороты. Вписывался, вписывался, но не вписался окончательно.
