скачать книгу бесплатно
Софья, громко зарыдав, выбежала вон. Братья не очень доброжелательно глядели на кардинала. Он понял, что происходит в их душах.
– Вот так, – развел он руками. – Франция, сто лет воевавшая с англичанами, бедна, как нищий на паперти.
Он поднялся:
– Мне пора, разных дел уйма. Софьюшке скажите, что папа и я постараемся что-то придумать. Да, чуть не забыл.
Он достал из кармана кошелек. Осторожно положил его на стол и каким-то извиняющимся тоном произнес:
– Что могу…
Братья, переглянувшись, проводили его. Уже стоя у калитки, он, повернувшись к ним, сказал:
– Передайте Софьюшке, что мы обязательно ей поможем. Пускай не расстраивается. Мы ищем… Но пока… – И, разведя беспомощно руками, он повернулся и не оглядываясь засеменил прочь.
Вернувшись к себе, братья, не сговариваясь, бросились в столовую и, взяв кошелек, обнаружили в нем двадцать дукатов. Сумма эта была довольно приличной. На нее можно небедно прожить месяца два, а там… А там – что Бог даст! И, напевая, они направились к Софье.
Она сидела у раскрытого окна и на их шум даже не повернула головы.
– Софья! – обнимая ее за плечи, сказал подошедший Андрей.
Она, по-прежнему не оглядываясь, сняла его руку и сказала тихим, убитым голосом:
– Оставьте меня, прошу вас.
Мануил кивнул брату, мол, пойдем. Но тот покачал головой. Оглянувшись в поисках кресла, он подтащил его к Софье. Сев рядом, он, не глядя на сестру, сказал:
– Чудесный вид!
Да, действительно, вид был прекрасный. Окно выходило на реку Тибр, где группа подростков ловила рыбу. За дальностью трудно было увидеть их улов. Но они радостно прыгали при извлечении его из воды.
– Давайте и мы, – Андрей повернулся к брату, – попробуем. Мы наловим, а Софья пожарит, – проговорил он.
Но та, расстроенная, встала и бросила:
– Ловите!
– Что это она? – глядя вслед удаляющейся сестре, удивился Мануил.
Андрей вздохнул:
– Переживает!
– А! – безразлично махнул младший. – Пошли на рынок, а то жрать охота.
– Пошли, – произнес Андрей, – бери кошель.
Как только братья удалились, Софья вернулась на свое место и погрузилась в мечты.
Она видела мощеную парижскую улицу, по которой ехала нарядная карета в окружении богатой свиты, каждый из которой так и хотел поймать ее взгляд и считал бы это великой наградой. А вокруг все кланялись ей в пояс. Вот она подъехала к роскошному дворцу…
В своих мечтаниях она не заметила, что вернулись братья с переполненными корзинами всяких яств. При виде этого богатства ее мысли куда-то испарились.
– Эй, сестра, – окликнул Андрей, – хватит печалиться! Подумаешь, не стала королевой. Вон сестра наша стала ею, а что она, счастлива? Даже нам не пишет, не приезжает. Видать, живет как затворница. Аль затворили ее. Не горюй, что-нибудь да будет. Пошли лучше на реку! Глянь, погода-то какая!
Голос Андрея был наполнен оптимизмом, и это в какой-то мере передалось и ей.
– Ты что такой радостный? – отметила она, поднимая на него красные от слез глаза.
– А что же не радоваться? Твой Виссарион не поскупился. Дал двадцать дукатов.
– Двадцать дукатов? – удивилась она.
– Да, двадцать. И сказал, чтобы ты не горевала. Он что-то обязательно придумает.
Софья вздохнула, но уже не так горько и произнесла:
– Пошли!
Глава 7
Великий князь, одетый по-походному, зашел в покои к сыну, Ивану Младому. Еще подходя к двери, он услышал звонкий детский смех. Иван с дядькой играли в лошадок. Дядька был лошадью, а княжеский сынок, сидя у него на спине, держался за ворот дядькиной рубахи и сквозь смех кричал: «Но-о-о!» Дядька охотно выполнял волю мальчика, но приход отца тотчас оборвал это веселье. Князь, недовольным взором поглядывая на всю эту картину, произнес:
– Негоже, сынок, заниматься такой потехой! Слезай!
Князь подошел к Ивану, поднял его и поцеловал сына в обе щеки. От колкости бороды отца мальчик отпрянул, и на глазах его появились слезы.
– Ну что ты? – Он поставил сына на пол. – Плохо воспитывает тебя дядька! Пущай из тя воина готовит, а не размазню какую. А иначе как смогу оставить за ся, – проговорил он, проведя рукой по усам.
– Да он… дитя еще малое, – вступился дядька.
Князь усмехнулся:
– Дитя! Прадед в его возрасте уже один княжеством ведал! А он, – Иван Васильевич укоризненно посмотрел на мальчика, – в лошадки играет. Нет! Пора его и к власти приучать. А помогать ему будет Юрка Захарьин. Скажешь дьяку, – объявил он дядьке, погладил по голове сына и решительно, громко стуча сапогами, отправился прочь.
У крыльца его ждала сотня хорошо одетых и вооруженных воинов-дворян и уже была оседлана лошадь, которую за уздцы держали двое рослых дворян.
Осторожно начатое его отцом, Василием Темным, дело очень понравилось Ивану Васильевичу, и он стал усиленно развивать дворянство. Получив «двор», мужчины поступали к нему на службу и были привязаны к ней невидимыми нитями. Они уже не скажут: «Ты нам негож». «Да, – думал про себя Иван, глядя на свое новое дворянство, – слеп был мой батька, а видел далеко». Но некоторые бояре смотрели на это весьма скептически. «Очередная прихоть княжья», – говорили они, в душе понимая, что этим действием великий князь подбирается под их самостоятельность. Но более умные, как Юрий Захарьин, поддерживали князя, говоря, что он боярство не теснит, а дворяне для князя – верная сила, на которую он всегда может опереться.
– Поживем – увидим, – хитро прищуривая глазки, отвечали скептики.
Великий князь, подойдя к коню, потрепал его черную гриву, достал из кармана морковку и протянул лошади. Та аккуратно, словно боясь повредить княжескую длань, осторожно взяла ее мягкими губами. Она наградила хозяина продолжительным ржанием и нетерпеливым топотом копыт. Князь легко оседлал коня и, не говоря ни слова, дернул уздечку. Поход начался. За Москвой его ждали несколько полков ратников. Сила немалая.
В Новгороде внимательно следили, что делается в столице. Не успел князь вставить ноги в стремена, как в противоположные ворота торопливо выехал всадник и, не щадя коня, поскакал на запад. Едва Иван Васильевич подъехал к Вышнему Волочку, как перед ним предстали послы с подарками.
– Кто будешь? – Князь перстом ткнул облезлого монаха.
– Да инок Печерского монастыря, – ответил тот, поправляя сбившийся клобук.
Князь сказал остановившемуся у княжеского стремени дьяку:
– Прими!
Не успели монахи уйти, как к Ивану Васильевичу подбежал Кузьма Яковлев, житель Новгорода, с товарищами. Они стали жаловаться на разбой, учиненный людьми Марфы Борецкой. Не отставал от нее и степенный посадник Ананьин. Князь только сказал:
– Войду в Великий Новгород – и будет учинен справедливый суд…
– Скорее только, государь.
Когда они ушли, он тихо произнес:
– Государь. Ишь! – И повторил: – Го…су…дарь!
Так с легкой руки митрополита из церковного обращения слово незаметно переходило во всеобщее.
Чем ближе приближался князь к Новгороду, тем больше был поток жалобщиков. Встретить с непустыми руками великого князя поспешил новгородский воевода князь Василий Васильевич Шуйский, узнав, что многие челобитчики пожаловались и на него. Навстречу заспешил и посадник Ананьин со многими служивыми людьми, боярами. Все с подарками. Иван Васильевич покосился на Ананьина, но ничего не сказал. У Ананьина слегка улегся страх, и он подумал о том, что неплохо бы как-то посчитаться с этим москвитянином.
Через несколько дней великий князь въехал в город. Впереди двигался отряд хорошо одетых и вооруженных воинов, зорко посматривающих по сторонам. Князь, улыбаясь, кланялся народу.
– Ишь, князь-то какой! – раздавалось в толпе. – Добрый, видать, народ любит!
– Любит?! – ядовито произнесла какая-то женщина. – Посмотрим, как он покарает наших душегубов.
– Ну уж и покарает! – возмутился мужичок в лаптях и в старой, заплатанной одежонке. – Наш-то посадник сколь душ загубил! А смотри, едет за великим князем, да еще улыбается!
Ананьин ехал вместе с архиепископом Феофилом и воеводой Василием Шуйским за посадником.
– Ничего, настанет и те черед, – глядя на мужичка, проговорил какой-то плотник. Из-за пояса у него торчал топор.
– Ишь, как бандиты, – прошипела какая-то женщина с горящими глазами, нервно затягивая полушалок, – им только дай волю, все живое погубят.
– Да, силушка за ним знатная, – добавил мужичок, – не то что у прежних князей. Этого не прогнать.
– А кто его знает? Поживем, тогда и увидим.
Великий князь направился к себе на Городище. Около ворот не остановился и никого не пригласил в гости. Посадник, архиепископ, воевода потолкались в воротах, не зная, что делать.
Первым развернулся и поехал назад архиепископ, за ним посадник. Шуйский подождал какое-то время и тоже уехал.
Вскоре на Городище явились от владыки два монаха с возами припасов.
– Куда разгружать? – деловито спросил один из них, развязывая веревки.
– А ты кто будешь? – спросил посланец князя.
– Я? Да монах владыки, – ответил тот.
– Монах, ступай-ка с этим добром назад: великий князь не принимает ваших даров, – сказал посланец, повернулся и ушел.
Мужики, собравшиеся у возов и услышав сказанное, разлетелись, как воробьи. Монахи переглянулись, пожали плечами. Вновь перевязали возы и отправились прочь. Узнав о возвращении возов, владыка побледнел. Он старался вспоминать, не сделал ли он чего-то такого, чем мог обидеть великого князя. Но припомнить не мог. Делал он все, казалось, правильно. «За что же это?» Он и ночью не мог заснуть, все думал об этом. И вдруг его осенило: «Монахи! Не по чину!» Он еле дождался утра. Пригласил знатных бояр, велел им просить у князя прощения от его имени. Князь, услышав эти слова, свою вспыхнувшую нелюбовь отложил и велел взять корма. Но владыке этого показалось мало, и он бил князю челом и пригласил его на обед. Ехать к нему князь не пожелал. Не поехал он к нему и на следующий день, а, наоборот, пригласил его, посадника, бояр, житных людей к себе на обед.
С ночи у Городища выстроилась очередь. Все хотели попасть к князю со своими жалобами. Выслушав многих, он понял: Новгород давно жил в своей воле, великими князьями пренебрегали, не слушали их и много зла сотворили, убийств, грабежей, многих понапрасну разорили. Одним словом, кто мог, тот и обижал. «Не дело это, не дело!» – подумал князь. На обеде сидевшему рядом архиепископу Иван Васильевич шепнул:
– Народ не жалует вас. Уж больно много обид скопилось. А все из-за того, что князей великих не жалуете.
Лицо владыки дернулось нервным тиком. Когда он подъезжал к Городищу, увидел тьму народа и понял – это жалобщики. Он знал, конечно, сколько неправды творится. «И вот ее доносят великому князю. А он, видать, не из прежних. Уж больно цепок и прозорлив. Ох, беда!» – вздохнул владыка. И понял на обеде, что не ошибся. Народ видит в князе своего избавителя. Там же, на обеде, князь сказал Феофилу, что завтра хочет послушать обедню у Святой Софии.
– Владыка, чтобы было все твое духовенство!
При выходе из собора стояла огромная толпа людей. Увидев князя, все повалились на колени, произнося одно слово: «Суда!»
– Не уеду, пока не разберусь, – ответил князь.
Народ, протягивая к нему руки, двинулся на него. И только бдительная стража сдержала их.
Как и пообещал князь, на другой день он начал суд. В присутствии всех приглашенных Иван Васильевич выслушал жалобщиков. Главных обвиняемых он тут же приказал схватить. Их помощников за 1500 рублей князь отдал на поруки архиепископу. На суде выяснилось, что боярин Иван Афанасьев с сыном подбивали народ принять короля. Их тоже повязали.
Не прошло и нескольких дней, как перед великим князем предстал Феофил, а с ним для поддержки посадник Ананьин и двое старых посадников. Он пришел просить князя отдать ему на поруки схваченных преступников. На что князь ответил:
– Известно тебе, богомольцу нашему, и всему Новгороду, вотчине нашей, сколько от этих бояр и прежде зла было, а ныне, – он укоризненно посмотрел на Феофила, – все, что есть дурного, все от них!
– Это неправда, – вдруг возмутился Ананьин, – и хоть ты великий князь, но уважать нашего архиепископа должен! – сказал посадник и зло поглядел на Ивана.
– Я знаю, почему ты так ся ведешь. И ты вместе с Афанасьевым кричал за короля. И хочешь, чтоб и за тя заступился наш богомолец. Не выйдет! Взять его!
Тот было схватился за рукоять, но рослый стражник, ударив его по лбу кулачищем, заставил посадника сесть на пол. Его схватили, обезоружили, связали по рукам и ногам и вынесли наружу. Но он успел крикнуть:
– Владыка, не сдавайся! Держись! – дверь захлопнулась.
Немного успокоившись, князь опять повернулся к Феофилу:
– Ну, богомолец наш, как же мне их за дурное жаловать?
Через несколько дней, поздним вечером, в ворота хором архиепископа проскользнула чья-то тень. Вскоре в дверях перед монахом появился человек, одетый с головы до ног в черное. Лицо укутано, одни только блестящие глаза видно.
– Я Марфа, – произнес человек, – хочу видеть Феофила. – Голос требовательный и властный.
Монах покорно исполнил просьбу. Вернувшись, он бросил:
– Ступайте, – и рукой показал, куда идти.
Разговор был коротким:
– Ты, владыка, выбран нами, новгородцами. Так и радей за них. Пущай Ананьин, коль ума нет, отвечает за свое. Но пошто это продолжается…
При этом слове Феофил поморщился, но ничего не сказал, а та продолжала:
– …держит других бояр, почтенных для всего Великого Новгорода людей. Нужны будут деньги, я дам, – сказала, повернулась и ушла.
