Жгучая тайная страсть. Личный театр Эдуарда Тополя

АВТОР (продолжает читать по книге). «Париж связывался с миром полетами воздушных шаров, парижане запускали почтовых голубей. Бисмарк велел доставить из Германии надрессированных ястребов – над крышами Монмартра возникали трагические воздушные поединки. Но Париж продолжал бороться и жить! По вечерам открывались театры. В промерзлых лабораториях химики трудились над изготовлением похлебки из желатина. На подступах к Парижу плечом к плечу сражались русские добровольцы и польские эмигранты…»

ОРЛОВ вкатывает кресло с беременной КЭТТИ.

КЭТТИ (Орлову). Я пишу ему, пишу… (В пространство) Брюссель, октябрь. Милый дядюшка, вы ведь хорошо понимаете, с каким горячим интересом я слежу за ходом событий. Вы полагаете, что Париж продержится долго? Со своей стороны я так не думаю…

БИСМАРК. Дорогая племянница. Сегодня, когда пошел снег, мне пришло в голову – как много общего между галлами и славянами. Те же широкие улицы, те же тесно жмущиеся друг к дружке дома. Недостает только луковицеобразных колоколен. А вот еще более разительное сходство – наклонность к централизации, к общему единомыслию и, наконец, эти коммунистические черты в народном характере…

КЭТТИ. Если у вас случайно найдется пара минут для вашей старой знакомой, вы доставите мне большое удовольствие, если напишете мне несколько строк. Может, это и бестактно просить вас об этом – “pardon”, милый дядюшка, – но скажите: юг Франции уже содрогается? Вы его тоже оккупируете? (Орлову) Это все. Я устала…

БИСМАРК. Майн либэ Кэтти! Вначале мы предполагали иметь против себя только Францию. Но после 4 сентября перед нами явилась другая сила – республика, международный союз безродных мечтателей, стремящихся к революции. Поляки, ирландцы, испанцы, итальянцы, даже беглецы из Турции – все красные, кто стремится к мировому перевороту, смотрят на Францию, как на очаг, от которого должен возгореться великий революционный пожар. Но никто не позавидует Франции в том, что эти разнузданные головы выбрали ее, чтобы осуществить здесь свои мечты, ведущие в бесконечную анархию и, в конце концов, к деспотизму.

Крики новорожденного за сценой. БИСМАРК уходит.

ОРЛОВ и МАТЬ КЭТТИ катят через сцену кресло, в котором сидит КЭТТИ с новорожденным младенцем. Младенец попискивает, КЭТТИ поет ему французскую колыбельную. Все уходят.

АВТОР (читает по книге). «Настал полдень 18 января 1871 года. В Зеркальный зал Версальского дворца были допущены только чины высшего генералитета…»

Фанфары, торжественная музыка. Входят КОРОЛЬ ВИЛЬГЕЛЬМ и БИСМАРК, одетые, как на знаменитой картине провозглашения Германской империи – Бисмарк в белом генеральском мундире, с лентой «Oрдена Чёрного Oрла».

В кулисах, одетые в нейтральные робы, появляются все участники спектакля, кроме Орлова, Кэтти, ее Матери и Гардера.

БИСМАРК (Держа в руках текст). Мы, Вильгельм, по воле Божьей король Пруссии…

ВИЛЬГЕЛЬМ (повторяет). Мы, по воле Божьей король Пруссии…

БИСМАРК. На единодушное обращение к нам свободных городов Германии с просьбой восстановить Империю и императорское достоинство…

ВИЛЬГЕЛЬМ. С просьбой восстановить Империю…

БИСМАРК. Считаем своим долгом принять императорский венок…

ВИЛЬГЕЛЬМ. Принять императорский венок…

БИСМАРК. Пусть Бог нам поможет быть всегда творцами величия Германии не благодаря военным завоеваниям, но благодаря мирным делам, национальному процветанию, свободе и цивилизации!

Пушечные залпы, фейерверк, аплодисменты, крики участников спектакля «Да здравствует император!». Все уходят, кроме БИСМАРКА, который гордо стоит в белом генеральском мундире, как памятник самому себе.

Затемнение.

Слышна испано-кастильская музыка. В правой стороне авансцены КЭТТИ в шезлонге. Кутаясь в шерстяной плед, пишет письмо.

КЭТТИ. Биарриц, октябрь 1871 года. Дорогой дядюшка, только представьте – вот мы и снова в Биаррице, и в той самой комнате, где познакомились с вами девять лет назад! Я вам пишу и слышу, как бьется прибой…

Входит МАТЬ КЭТТИ.

Мама, а где дети?

МАТЬ КЭТТИ. Там, на берегу. Строят песчаные замки. А ты снова пишешь Бисмарку? Потому ты и чахнешь. Рожаешь от мужа, а любишь этого… (Показывает на Бисмарка)

КЭТТИ. Maman, per favore, оставьте меня…

МАТЬ КЭТТИ. Он таки создал свой рейх…

КЭТТИ (Пишет). Дорогой дядюшка, сколько же всего случилось здесь за это время, как изменилось! Представьте себе, что балкона Кэтти больше не существует…

МАТЬ КЭТТИ (насмешливо). Это ужасно!

КЭТТИ. Что?

МАТЬ КЭТТИ. Единственное, о чем, не боясь мужа и почтовых перлюстраций, ты можешь писать ему, это Биарриц.

КЭТТИ. Маман, прошу вас…

МАТЬ КЭТТИ. А кто ты для него? Кто?

КЭТТИ. Подарок Бога. Он сам говорил.

МАТЬ КЭТТИ. Они все так говорят. Толку от этого… Между прочим, за время войны немцы потеряли двести тысяч солдат, Франция – больше четырехсот тысяч, и были убиты еще триста тысяч мирных жителей. Вот цена его рейха. И то ли еще будет! (Уходит)

Затемнение. Умиротворяющая музыка – Шопен или Мендельсон.

В левую сторону авансцены входят БИСМАРК и ИОГАННА. Оба в рабочих передниках, с садовыми инструментами в руках. БИСМАРК располнел и отяжелел, сосет длинный пустой чубук. Оба садятся на лежак.

ИОГАННА. О чем ты думаешь?

БИСМАРК. Да так… Ни о чем…

ИОГАННА. Неправда. Я же вижу. На тебе лица нет.

БИСМАРК (С глубоким вздохом). Я виноват… Я виноват во всем…

ИОГАННА. В чем?

БИСМАРК. Из-за меня погибли тысячи немцев, сотни тысяч французов. А что, если они ждут меня Там, на небе? И скажут: мы могли бы родить детей. А те дети – других детей… Понимаешь? Я вырубил лес поколений…

ИОГАННА. Ты становишься мизантропом. Но я тебя обрадую. (Достает из кармана передника красивый плотный конверт) Письмо от твоей Кэтти. Открыть?

БИСМАРК. Читай…

ИОГАННА (Садовым ножом вскрыв конверт и развернув бумагу с вензелями). Читать самой?

БИСМАРК. Да. Вслух.

ИОГАННА. Ладно. (Читает) «Дорогой дядюшка, только представьте – вот мы и снова в Биаррице, и в той самой комнате, где познакомились с Вами девять лет назад! Я вам пишу и слышу, как бьется прибой. Но сколько же всего случилось за это время, как изменилось все!..»

У БИСМАРКА по щекам текут слезы.

Что с тобой?

БИСМАРК. Ничего…

ИОГАННА. Но ты плачешь…

БИСМАРК. Да… Знаешь, к старости становишься нечувствителен к ненависти и к оскорблениям, но зато все больше ценишь любовь…

ИОГАННА (Утирая ему слезы, после паузы). Знаешь что, дорогой? Раз так, поезжай к ней опять. Я тебя отпускаю.

БИСМАРК. Не могу. При заключении мира с Францией я получил Эльзас, Лотарингию и контрибуцию в пять миллиардов франков, но забыл выговорить главное условие.

ИОГАННА. Какое?

БИСМАРК. Гарантию, что, если приеду в Биарриц, французы меня там не утопят.

ИОГАННА. Бедная Франция! Только потому, что Кэтти не приехала в тот раз в Биарриц, ты устроил бомбардировку Парижа!

БИСМАРК. Не говори ерунды…

ИОГАННА. Выбирая между мной и ней, ты выбрал Германию.

БИСМАРК. (После паузы, повернувшись к Кэтти, сидящей в шезлонге). Берлин, 10 ноября. Моя дорогая племянница! Ваше письмо разбудило во мне тоску по Биаррицу, по свободе, по былым временам…

ИОГАННА, обижено пожав плечами, уходит.

Каждый раз, направляясь в Рейхстаг или обсуждая вопросы, которые интересны мне лишь постольку-поскольку, с людьми, которые мне неинтересны вовсе, я думаю о жизни, которая была у нас на том побережье. Вы же знаете, что политика совершенно вылетала у меня из головы на “Утесе Чаек” или в гроте у маяка…

КЭТТИ. Дядюшка, представьте: вокруг грота у маяка теперь такие высокие перила, что там могут прогуливаться даже самые трусливые!

БИСМАРК. А у нас с женой теперь странное занятие – ухаживать друг за другом, где каждый попеременно играет роль то больного, то сиделки. Это добродетельно, но не очень весело…

КЭТТИ. А наш чудесный грот напрочь лишился своего очарования – по-другому все это и не назовешь…

БИСМАРК. Приближается старость. Я устал, земная жизнь еще не кончилась, но уже начинаешь ценить всю прелесть и блаженство покоя…

КЭТТИ. Разумеется, мы часто вспоминаем вас, и наверняка у вас чешется нос…

БИСМАРК (вставая и направляясь к Кэтти). Знаете, я бы с удовольствием ушел со сцены и переместился в ложу со зрителями. Но вряд ли мне разрешат – король слишком стар. Значит, надо продолжать служить…

КЭТТИ. А вы еще помните ту прогулку по берегу, когда мы так смеялись?

БИСМАРК. Его Величество подарили мне прекрасное имение во Фридрихсруэ: вокруг красивый лес, в котором полно дичи, и всего лишь в получасе езды на поезде от Гамбурга…

КЭТТИ (плачет, повторяя). Так смеялись…

БИСМАРК (становится перед ней на колени). Милая Кэтти, я очень прошу Вас простить мне…

Поцеловав его в голову, КЭТТИ уходит. БИСМАРК продолжает стоять на коленях. Пауза. Входит ОРЛОВ – постаревший, в мундире генерал-лейтенанта.

ОРЛОВ. Нормандия, сентябрь 1875 года. Много раз я хотел написать вам, мой дорогой друг, но не было сил. Та приязнь, которую вы питали к Катарине, дает мне теперь мужество говорить с вами о ее последних минутах. С 1871 года, а это значит с тех пор, как умерла наша доченька, здоровье Катарины все ухудшалось. Парижские врачи не смогли помочь. Когда в Париже проездом была русская Императрица, Катарину осмотрел доктор Боткин и установил у нее блуждающую почку. Он предписал Санкт-Моритц для начала и Шлангенбад – на потом. Но в Санкт-Моритце внезапно началась уремия. Ее смерть была покойной, хотя ей исполнилось всего тридцать пять…

Все еще стоя на коленях, БИСМАРК, убитый этим известием, сломлено склоняется все ниже и стареет буквально на глазах.

Было бы слишком тяжело описывать пустоту, окружающую меня. Когда я слышу шум моря, которое она так любила, я нестерпимо чувствую, что должен поспешить к ней. Но у меня двое сыновей. Я заканчиваю свое грустное письмо, обнимаю вас и прошу – молитесь о той, которая в сердце своем носила искреннюю и чистую любовь к вам. Ваш друг, Николай Орлов.

Входит АВТОР, помогает БИСМАРКУ встать, подводит его к лежаку.

БИСМАРК опускается на лежак тяжело, как умирающий.

БИСМАРК. Это я… Я виноват… Со мной она могла бы жить, а я… (Раскачиваясь в отчаянии) Oh, mein Gott! Я не взял Твой дар, и она иссякла… Я создавал Германию… Зачем?..

Грохот поезда, паровозный гудок. АВТОР уводит БИСМАРКА.

Входит ОРЛОВ, садится на лежак. Пятна света проносятся по его фигуре.

ОРЛОВ. Императору Александру Второму. 27 августа 1879 года. Сир, только что посол Германии в Санкт-Петербурге вручил мне письмо Бисмарка с приглашением посетить его. Я прошу Ваше Величество позволить мне принять это приглашение…

Паровозный гудок, грохот поезда. По сцене проходит КОНДУКТОР.

Герр кондуктор, пожалуйста, предупредите меня, когда будет Фридрихсруэ.

КОНДУКТОР. Это экспресс. Мы не останавливаемся во Фридрихсруэ с тех пор, как там поселился рейхсканцлер.

ОРЛОВ. Почему?

КОНДУКТОР. Потому что у него депрессия, он болен и никого не принимает.

ОРЛОВ. А как же он руководит страной?

КОНДУКТОР. Своей канцелярией он руководит с помощью курьеров и телеграфа. В газетах пишут, что недавно он обратился к берлинскому профессору еврею Швенингеру, который лечит его совершенно невероятной диетой – водой и селедкой…

ОРЛОВ. Но он сам пригласил меня во Фридрихсруэ!

КОНДУКТОР. Простите, der Herr, этого не может быть. Князь Бисмарк не принимает никого, даже нашего молодого короля-наследника.

ОРЛОВ достает из кармана письмо и протягивает КОНДУКТОРУ.

(Прочитав письмо) Невероятно! Его подпись! (Подобострастно) Извините, князь. Конечно, мы остановимся. Сейчас скажу машинисту… (Поспешно уходит)

В звуке – торможение поезда. Темнеет, поздний вечер.

На сцене камин с горящими дровами. Слуги вкатывают два тяжелых кресла.

Входит очень постаревший БИСМАРК «с тяжелой тростью, в фетровых валенках, в черных суконных брюках, серо-зеленой охотничьей куртке и шарфе, дважды обернутом вокруг шеи». БИСМАРК и ОРЛОВ садятся в кресла у горящего камина.

Слуги вкатывают тележку с бутылью вина и кубками.

БИСМАРК. Смерть Кэтти сразила меня. Целый год я вообще не вставал с постели. Это как погас солнечный луч, в котором ощущалось присутствие Бога.

ОРЛОВ (после паузы). Ее смерть была покойной.

БИСМАРК (после паузы). Это был Божий дар, который дал мне силы на создание империи.

ОРЛОВ (после паузы). Бог уберег меня от отчаяния, но сердце мое разбито…

Оба они – два старика, которые говорят каждый о своем, не слыша друг друга, но видя на заднике, на экране, как Кэтти бежит к морю в Биаррице, врывается в зеленую волну и тысячи солнечных брызг взлетают вокруг нее.

БИСМАРК. Когда я завершил создание Германии, Всевышний забрал ее…

ОРЛОВ. Каждое мгновение я ловлю себя на мысли, что хочу пойти искать ее или написать ей…

БИСМАРК. С грустью, но без всякой горечи я чувствую, что совершенно разваливаюсь…

ОРЛОВ. Ее смерть была покойной…

БИСМАРК. Но ведь никакую империю не возьмешь с собой…

ОРЛОВ. Да, ее смерть была покойной…

БИСМАРК. И я стал отдаляться от Бога… Нет, я читаю Библию, но…

Входит АВТОР.

АВТОР (Бисмарку). Извините, канцлер. Я хочу уточнить. В 1891 году вас посетил немецкий писатель Эдуард фон Кейсерлинг. Вы сказали ему: «Чем меньше у меня эрекции, тем дальше я отхожу от Бога». Надо ли понимать так, что со смертью Кэтти ваши вожделения утихли, и даже Бог стал вам не нужен?

БИСМАРК недовольно морщится. Затем медленным, очень медленным жестом лезет в карман и достает луковичные часы с агатовым брелоком.

Праздничная музыка. На заднике, на экране – кинохроника молодежных гуляний в Германии, тысячи юных студенток в национальных костюмах пляшут на площадях…

АВТОР (показав на экран). Это Германия отмечает ваш день рождения. И отныне так будет всегда: ваш день рождения – это немецкий национальный праздник.

Входит ИОГАННА.

ИОГАННА (показывая на экран). Ты видишь их точеные фигурки, Отто? Такие же, как у твоей Кэтти. Но ты уже не согнешь ни одну из них, не переломишь и не вкусишь их сладость. И ведь это был твой выбор. Когда Господь дал тебе самую полную, Роденовскую эрекцию, ты, как маньяк, создавал немцам империю. А себе? Кэтти умерла от тоски, а я от ревности.

БИСМАРК (вяло отмахиваясь). Отстань, тебя уже нет.

ОРЛОВ. Ваша империя дорого нам обошлась.

БИСМАРК. Это не моя вина. Ведь я предупреждал немцев никогда не воевать с Россией. И, вообще, за пределами вашей страны не найдется больше другого государственного деятеля, который бы думал по-русски больше, чем я. На конгрессе семьдесят восьмого года не было ни одного «русского предложения», даже по самым важным вопросам, которое бы я не провел. И всё – исключительно благодаря моему личному влиянию и личным стараниям…

ИОГАННА. Стараниям ради кого?

БИСМАРК молчит.

А зачем ты берешь с собой этот брелок и веточку? Хочешь Там показать ей, как ты ее любишь? Да? Что ты молчишь? Дай твой пульс. (Берет Бисмарка за руку, щупает пульс) Ты умираешь?

БИСМАРК. Да… Я умираю, но… в интересах Германии это невозможно… (Закрывает глаза)

АВТОР (с авансцены). Отто Эдуард Леопольд Карл-Вильгельм-Фердинанд герцог фон Лауэнбург князь фон Бисмарк унд Шёнхаузен, первый канцлер Германской империи, прозванный «Железным канцлером», умер 30 июля 1898 года в возрасте 83 лет…

БИСМАРК и ОРЛОВ исчезают. Меняется освещение.

Недавно с небольшой киногруппой я проехал по местам романа Бисмарка с Екатериной Орловой. Мы начали это путешествие с Биаррица…

Музыка. На заднике, на экране – роскошные пляжи Биаррица, отели, замок «Villa Eugenie». Слышны шум прибоя и испано-кастильская музыка. Юная женская фигурка с разбегу вбегает в изумрудно-пенные волны и тысячи брызг, сияя на солнце, взлетают в воздух вокруг нее.

Да, мы начали это путешествие с Биаррица, а, когда оглянулись на гуляющих по променаду курортников, то вдруг там, вдали, на rue Gardere, заметили спускающегося к берегу высокого старика в широкополой соломенной шляпе. Господи! подумал я. Да ведь они оба здесь, в Биаррице!

Яркий свет. Входят БИСМАРК в соломенной шляпе и КЭТТИ – молодые, загорелые.

БИСМАРК. Конечно, мы здесь, в Биаррице.

КЭТТИ. А где же нам еще быть?

Занавес2015 г.

Глина. Дерево. Мрамор

(Весна и осень Исаака Иткинда)

Одноактная пьеса

Посвящается Алле

Действующие лица:

Исаак Иткинд – скульптор

Веселина-Мари

Следователь

Молодой казахский художник

Два красноармейца

Картина первая

Москва, 1936 год.

На авансцене маленький столик с настольной лампой, микрофоном на стойке и звуковым пультом. За столиком Веселина-Мари, ей 25 лет, она в наушниках 30-х годов.

Звучат вечерние позывные Всесоюзного радио – мелодия песни «Уходит вечер» Варламова.

ВЕСЕЛИНА. Добрый вечер, страна Советов! Вы слушаете вечернюю передачу Всесоюзного радио «Новости советской культуры». Сегодня в Москве, в мастерской нашего выдающегося скульптора Исаака Иткинда, состоялось закрытие его юбилейной выставки. На выставке присутствовали представители партии и правительства, деятели советской культуры и дипломаты иностранных посольств. Невозможно рассказать словами о шестидесяти великолепных деревянных, бронзовых и мраморных скульптурах, которые заполняют мастерскую маэстро! Юмор, мудрость, женская красота, счастье, влюбленность – кажется, все состояния человеческой души воплотились в этих работах. Не зря ими восхищались и продолжают восхищаться Максим Горький, Анатолий Луначарский, Сергей Киров, Владимир Маяковский, Василий Качалов, Сергей Коненков, Алексей Толстой, Соломон Михоэлс и другие выдающиеся деятели нашей страны. Подробный репортаж из мастерской скульптора о его жизни и творчестве слушайте завтра в нашей вечерней передаче «В гостях у мастера». Спокойной вам ночи…»

Веселина включает продолжение мелодии «Уходит вечер», устало снимает наушники и с выдохом, как после длинного рабочего дня, выключает настольную лампу и уходит.

Пауза. Музыка «Уходит вечер».

Картина вторая

Солнечное утро. Пустая сцена, на которой валяются несколько подставок под скульптуры, куски мешковины, табурет. В глубине, в углу, на топчане сидит (поначалу даже и неприметный) Исаак Иткинд. Ему 65 лет. Он в простой рабочей кофте, очень огорчен. Когда говорит, то с сильным еврейским акцентом.

Из-за кулисы сначала осторожно заглядывает на сцену, а затем робко входит Веселина-Мари. Она стройна, в светлом летнем костюме и шляпе, красива, свежа, выглядит куда моложе, чем в предыдущей сцене, но робеет, хотя в руке деловой портфель.

ВЕСЕЛИНА (не видя Иткинда). Алло? Исаак Яковлевич?! Алло, кто-нибудь!.. (Увидев его) Ой! Здравствуйте!

Иткинд горестно молчит.

Доброе утро!

Иткинд не реагирует.

Я это… Я Веселина-Мари из Всесоюзного радио. Вчера на вашей выставке наш главный редактор договорился с вами об интервью для передачи «В гостях у мастера». Помните?.. (Замолкает, оглядывает мастерскую) А-а… где же скульптуры?.. У вас такой вид… Тут что-то случилось? Вас обокрали?

Иткинд не реагирует. Веселина подходит к нему.

Исаак Яковлевич!

ИТКИНД (выходя из транса). Вус?..

ВЕСЕЛИНА. Что случилось? Вас обокрали? Я побегу в милицию…

ИТКИНД (с еврейским акцентом). Нет… Не надо милицию…

ВЕСЕЛИНА. А что случилось? Где ваши скульптуры?

ИТКИНД. Их купили.

ВЕСЕЛИНА. Все?

ИТКИНД. Да… Все до одной…

ВЕСЕЛИНА. Кто?

ИТКИНД. Брат Рузвельта. Утром он был на выставке, а вечером приехал с наркомом. Сказал, что сегодня утром улетает в Америку и покупает все мои работы.

ВЕСЕЛИНА. И вы продали?

ИТКИНД (бессильно пожав плечами). Он приехал с наркомом по культуре. Они уже по дороге обо всем договорились.

ВЕСЕЛИНА. Гм… И за сколько? (выждав паузу) Исаак Яковлевич…

ИТКИНД. Девочка, разве это я продавал? Это ваш нарком.

ВЕСЕЛИНА. Но они вам сказали…

ИТКИНД. Скажут. Они в наркомате решат, какую часть отдадут мне. И скажут…

ВЕСЕЛИНА. Да… Лихо… И за ночь все вывезли?

ИТКИНД. Рузвельт сказал, что половину моих работ он отдаст в Метрополитен-музей, а половину оставит себе и брату…

ВЕСЕЛИНА (желая его подбодрить). Вот видите! Ваши работы будут в Америке! В Метрополитен-музее! Их увидит весь мир! Это успех!

ИТКИНД. Девочка… Когда вы первый раз пошли на танцы, чтобы все видели какая вы красавица, разве ваш папа радовался?

ВЕСЕЛИНА. Ну… он не знал. Если честно, я пошла втихую…

ИТКИНД. Скульптуры – мои дети. Они тут жили, со мной. А теперь… даже если мне дадут за них деньги… тут нет жизни.

ВЕСЕЛИНА (стараясь его утешить). Но вы же творец! Сделаете новые. Там, во дворе, у вас много дерева, гипса…

ИТКИНД. Знаете, меня он тоже звал в Америку. Он сказал, что в Америке я буду миллионером, очень знаменитым…

ВЕСЕЛИНА. И?

ИТКИНД. А я сказал, что никуда не поеду.

ВЕСЕЛИНА. Почему?

ИТКИНД. Он тоже так спросил.

ВЕСЕЛИНА. И что вы сказали?

ИТКИНД. Я сказал, что другие – те, кто и до революции были настоящими людьми – конечно, могут ехать в Америку. Как мой друг Сергей Коненков. А я до революции был человеком только до шести вечера. Вы знаете, что до революции евреи не могли жить ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге?

ВЕСЕЛИНА. Конечно, я знаю вашу биографию, я же готовилась к интервью.

ИТКИНД. Да, до революции я должен был жить в черте оседлости. В Москве или в Петербурге могли жить только молодые еврейки, которые регистрировались, как проститутки. Им давали желтый билет, и они могли полгода легально жить и поступить учиться или на работу. А я мог быть в Москве только до шести вечера. А в революцию… Большевики сделали меня человеком и после шести вечера. Как же я могу уехать от них в какую-то Америку?

Веселина молча прохаживается по мастерской.

Красавица, у вас есть дети?

ВЕСЕЛИНА. Еще нет…

ИТКИНД. Почему?

ВЕСЕЛИНА (нехотя). Ну… Муж не хочет…

ИТКИНД. Почему?

ВЕСЕЛИНА (останавливаясь напротив Иткинда, и доставая из портфеля блокнот и карандаш). Пожалуйста, расскажите о ваших творческих планах. Над чем вы собираетесь работать?

Иткинд молчит.

Исаак Яковлевич!

Иткинд молча поднимает на нее глаза и смотрит, словно впервые.

Я говорю, вы же будете продолжать работать. Какую скульптуру вы будете делать?

ИТКИНД. Вас.

ВЕСЕЛИНА. Меня?

Иткинд молча смотрит на нее в упор.

Исаак Яковлевич, это интервью для радио. Я серьезно спрашиваю: какая ваша следующая работа?

ИТКИНД (оживляясь). Весна.

ВЕСЕЛИНА (поспешно записывая). Весна? Какая весна?

ИТКИНД. Ой, какая это будет «Весна»! Ой, какая! (Возбуждаясь, встает и обходит Веселину, разглядывая ее) О, майн гот! Иткинд, ты видишь, какая это будет «Весна»?!..

ВЕСЕЛИНА. Исаак Яковлевич, я беру у вас интервью для Всесоюзного радио…

ИТКИНД. Барышня, станьте сюда, к солнцу… (Берет Веселину за руку и переставляет на пару шагов влево) Спасибо. (Отходит и смотрит на нее, склонив голову) Нет, не так… (Снова берет Веселину за руку и переставляет вправо)

ВЕСЕЛИНА. Подождите. Я не понимаю…

ИТКИНД (отойдя). Да, так лучше. Так очень лучше. Только низко. (Ставит перед Веселиной табурет) Станьте сюда.

ВЕСЕЛИНА. Минуту! Я не собираюсь вам позировать. Я журналист.

ИТКИНД. Вы журналист? Зачем? Вы красавица! (Радуясь, как ребенок) Ой, какую я сделаю с вас весну! Ой, какую! (Нетерпеливо) Бистро станьте на табурет!