Страх и отвращение предвыборной гонки – 72

Связка Маски – Линдси может стать выигрышной комбинацией, браком, заключенным на небесах и благословленным Ларри О'Брайеном… Что возвращает нас к одной из главных причин, по которой политические эксперты не очень-то рассчитывают в этом году на «молодых избирателей». Трудно представить себе, что даже такой фанатик, как Эллард Лоуэнстейн, снова вмешается в ход президентской кампании и попытается развести в студенческих кампусах пожар для Маски и Линдси… Особенно когда где-то рядом прячется Джин Маккарти с этим его уродливым ртом и глубоко засевшими обидами.

Еще один кошмар, который нас, возможно, ждет, – это вероятность того, что Демократическая партия попытается выдвинуть своим кандидатом Хьюберта Хамфри. Наверное, в эти дни в штаб-квартире Хамфри ведутся интересные разговоры:

«Скажи-ка, Хьюб, малыш. Я думаю, ты слышал, что твой старый приятель Джин сделал на днях с Маски? Да, а мы ведь всегда Думали, что они были друзьями, не правда ли? (Долгая пауза, никакого ответа от кандидата…) Так что… Хьюб? Ты все еще на проводе? Господи боже! Где же эта лампа для загара? Мы должны организовать для тебя, малыш, возможность подзагореть. Ты выглядишь серым. (Долгая пауза, никакого ответа от кандидата…) Ну, Хьюб, мы можем тоже столкнуться с чем-то подобным. И мы хотим быстренько разрулить то, что может оказаться для тебя неприятной проблемой… Давай не будем пытаться обманывать себя, Хьюб, он действительно настоящий сукин сын. (Долгая пауза…) Тебе придется быть наготове, Хьюб. Ты же объявляешь о выдвижении в следующий четверг, да? Значит, нам надо выяснить, с чем этот псих собирается в тот же день на тебя обрушиться. Он, вероятно, организует что-нибудь в пресс-клубе – и мы знаем, кто там будет, да, Хьюб? Да, каждый ублюдок в этом бизнесе. Ты готов к этому, Хьюб, малыш? Сможешь ли ты справиться с этим? (Долгая пауза, нет ответа, вздох.) Хорошо, Хьюб, скажи мне, что этот ублюдок знает? Назови самое худшее из того, что он может вылить на тебя».

Что же в самом деле? Неужели Маккарти просто поупражнялся на Эде Маски? Или он действительно верит в то, что Маски, а не Хамфри, был главным проводником политики Джонсона на съезде партии в 1968-м?

Разве такое возможно? Неужели Маски был тем, кто стоял за всем этим предательством и кровопролитием? Готов ли Маккарти разнести к чертовой матери весь это кагал? И чья голова ему на самом деле нужна? Как далеко он зайдет, чтобы получить ее? За какой ценой не постоит?

Это может быть единственным действительно интересным вопросом, пока 7 марта в Нью-Гэмпшире не просвистит большой свисток. Раз поблизости затаился Маккарти, Маски не может позволить себе на этих предварительных выборах ничего меньше зубодробительной победы над Макговерном. Однако Безумный Сэм тоже будет там, и после того, как он заключил странный союз с неонацистским издателем единственной крупной газеты Нью-Гэмпшира Manchester Union-Leader, даже местные помощники Маски проигрывают Йорти по крайней мере 15 процентов голосов демократов.

Мэр Лос-Анджелеса так и не потрудился объяснить, почему он решил выдвинуть свою кандидатуру в Нью-Гэмпшире, но каждый голос, который он там получит, будет отобран не у Макговерна, а у Маски. А это значит, что Макговерн, который уже имеет 20–25 процентов голосов, мог бы покончить с Маски, если бы сумел в последнюю минуту подняться еще на 10–15 процентов.

По сентябрьским подсчетам, Маски оказался в лидерах с примерно 40 процентами голосов, но ему понадобится не менее 50 процентов, чтобы хорошо выглядеть в глазах нейтральных избирателей во Флориде, которые пойдут голосовать спустя неделю… И во Флориде Маски предстоит затмить звездную харизму Джона Линдси, более или менее представляющего левых, а также противостоять Скупу Джексону, Хьюберту Хамфри и Джорджу Уоллесу от правых.

* * *

Господи! Эта бредятина может тянуться вечно, и я уже вижу, как попадаю в старую ловушку, которая подстерегает каждого, кто оказывается втянут в этот гнилой бизнес. Ты вдруг обнаруживаешь, что подпал под очарование этой странной игры. Уже сейчас, даже не закончив статью, я чувствую побуждение поставить на политиков и предварительные выборы, словно это просто очередное большое футбольное воскресенье: берешь «Питтсбург» с разницей шесть очков в самой первой игре, потом ставишь на «Даллас» с «Сан-Франциско»… Выигрываешь одну ставку, проигрываешь другую… А затем пытаешься прорваться, одурачив кого-то и убедив его поставить на «Грин Бэй» против «Редскинз».

После нескольких таких недель тебе уже плевать с высокой колокольни, кто выигрывает: единственное, что имеет смысл, – это разница в счете. Ты ловишь себя на том, что безумно таращишься на экран, умоляя кого-то вырвать легкие из того ублюдка, который только что бросил перехват, а затем даже не попытался блокировать свинью, которая побежала с мячом обратно, чтобы набрать шесть очков, покрывающих разницу.

Во всем этом есть что-то извращенное и порочное. Но тебе становится все труднее убедить себя в том, что для тебя есть какая-то разница, проиграют «49-е»[20] или выиграют… Хотя иногда возникают ситуации, когда ты ловишь себя на мысли, что на самом деле желаешь, чтобы какую-то команду буквально размазали…

Это случилось со мной в последнее воскресенье регулярного сезона НФЛ, когда два пьяных в хлам спортивных журналиста из Alexandria Gazette заставили охрану выгнать меня из ложи прессы на стадионе имени Роберта Кеннеди в Вашингтоне. Я присутствовал там в качестве специального гостя Дэйва Барджина, спортивного редактора Washington Star, но, когда Барджин попытался прекратить эту безобразную сцену, они вышвырнули и его тоже.

Мы уже были на полпути вниз на парковочную стоянку, когда я сообразил, что именно произошло.

– Этот провонявший джином маленький нацист из Gazette разозлился, когда ты не снял шляпу во время исполнения национального гимна, – объяснил Барджин. – Он пособачился из-за тебя с парнем, отвечающим за ложу прессы, потом вызвал того кретина, который на него работает, и начал говорить, что тебя надо арестовать.

– Господи, вот дерьмо! – пробормотал я. – Теперь я понимаю, почему ушел из спортивной журналистики. Боже, да я понятия не имел, что происходит. Тебе надо было сказать мне раньше.

– Я боялся, что ты начнешь буйствовать, – ответил он. – У нас были бы большие неприятности. Эти парни из таких газет, как Norfolk Ledger и Army-Navy Times, замочили бы нас, как крыс в сортире.

Этого я понять не мог.

– Черт, да я бы снял эту проклятую шляпу, если бы знал, что это вызовет такие проблемы. Я едва помню национальный гимн. Обычно я даже не встаю.

– Я и не думал, что ты собирался встать, – сказал он. – Я не хотел ничего говорить, но уже понял, что дело кончится плохо.

– Но я ведь встал! – возразил я. – Я решил, черт, я же гость Дэйва – так почему бы не постоять и не облегчить ему этим жизнь? Но я даже не подумал о чертовой шляпе!

На самом деле я был счастлив, что убрался оттуда. «Редскинз» проигрывали, что мне очень понравилось, и нас выгнали как раз вовремя, чтобы вернуться к Барджину домой и посмотреть по телевизору игру «49-х». В случае выигрыша они должны были в следующее воскресенье схлестнуться с «Редскинз» в плей-офф – и к концу третьей четверти я вогнал себя в состояние подлинной безумной ненависти и выл как мясник, когда «49-е» в последний момент вытащили игру, совершив серию отчаянных маневров. Когда прозвучал финальный свисток, я уже говорил по телефону с TWA, заказывая себе место на спецрейс в рождественскую ночь в Сан-Франциско. Я чувствовал, что это очень важно – отправиться туда и своими глазами увидеть, как из «Редскинз» выбьют всю требуху.

Это сработало. Мало того, что «49-е» растоптали этих патриотичных ублюдков и выбили их из плей-офф, так еще во время полета из Вашингтона в Сан-Франциско моим соседом оказался Эдвард Уильямс, легендарный адвокат по уголовным делам, а по совместительству президент «Вашингтон Редскинз».

– Трудная игра ждет ваших ребят завтра, – предупредил я его. – Приготовьтесь к серьезной битве. Ничего личного, как вы понимаете. Эти бедные ублюдки даже не представляли себе, что они наделали, когда вышибли из ложи прессы Доктора журналистики.

Он кивнул и попросил еще один виски с содовой.

– Это чертов позор, – пробормотал он. – Но чего вы ждали? Раз вы якшаетесь со свиньями, вас будут каждый раз называть скотиной.

– Что? Вы назвали меня скотиной?

– Не я, – сказал он. – Но в этом мире полно клеветников.

Оставшуюся часть полета мы провели, споря о политике. Он ставит на Маски, и, пока он говорил, у меня возникло ощущение, что он думает, будто уже оказался в той точке, где рано или поздно будем мы все.

– Эд – хороший человек, – сказал он, – честный. Я уважаю этого парня.

Тут он два или три раза стукнул по подлокотнику сиденья, разделявшему нас, указательным пальцем.

– Но главная причина, по которой я работаю на него, – продолжил он, – то, что он единственный, кто может победить Никсона. – Уильямс снова постучал пальцем. – Если Никсон опять победит, это будет настоящая беда. – Он взял свой стакан, затем увидел, что тот пуст, и поставил его на место. – Но на этот раз это действительно проблема, – сказал он, – победить Никсона. Трудно даже представить, сколько вреда нанесут эти ублюдки, если пройдут еще на четыре года[21].

Я кивнул. Нечто подобное я уже слышал. Я даже сам так думал, но теперь в таком подходе мне все больше виделось что-то порочное. Как много еще этих чертовых выборов мы собираемся записать в явно увечные, но «к сожалению, необходимые»? И через сколько еще таких убогих аттракционов нам предстоит пройти, прежде чем мы наберемся смелости провести национальные выборы, на которых у меня и по крайней мере еще у 20 млн человек будет шанс проголосовать за что-то реальное, а не встать в очередной раз перед уже знакомым, навязшим в зубах выбором меньшего из двух зол?

К тому моменту я уже прошел через трое президентских выборов, но минуло 12 лет с той поры, когда я мог заглянуть в бюллетень и увидеть там имя, за которое я хотел бы отдать свой голос. В 1964 году я отказался голосовать вообще, а в 1968-м провел половину утра в здании окружного суда, уклонившись от участия в выборах, на которых собирался голосовать назло всем за Дика Грегори.

Теперь, в преддверии очередной фиктивной крупной разборки, перспектива которой маячит перед нами, я уже чувствую зловоние очередного облома. Как и многие другие, я понимаю, что главная задача в этом году – победить Никсона. Но, как я помню, это же было самым главным и 12 лет назад, в 1960 году, и, насколько я могу судить, с тех пор мы проделали путь от плохого к еще худшему, дошли до совсем уж гнилого, и перспективы у нас все те же.

Даже Джеймс Рестон[22], этот воинствующий кальвинист, не говорит, что видит в 1972-м свет в конце тоннеля. Первый большой выстрел года по Рестону – это зловещий «меморандум», написанный бывшим стратегом Джона Кеннеди Фредом Даттоном, который сейчас работает адвокатом в Вашингтоне.

Если верить Рестону / Даттону, проблески надежды есть, но не в ближайшие четыре года. Вот их вывод: «Выборы 1972 года, вероятно, обречены остаться в истории как морально устаревшие, своего рода раритет, принадлежащий скорее прошлому, чем будущему с его новой тенденцией трех- или четырехпартийности».

По каким-то причинам Рестон то ли проигнорировал, то ли не заметил того, что Джин Маккарти, похоже, и есть предвестник той самой «независимой третьей силы в американской политике», которую и Рестон, и Даттон видят главной тенденцией будущего.

Еще хуже то, что Рестон отказывает в каких-либо перспективах Эду Маски, единственному человеку, по мнению Эдварда Уильямса, в чьих силах спасти нас от еще нескольких лет правления Никсона. И как будто на бедного Маски вылили еще недостаточно дерьма, в высшей степени разумный и прекрасный старый либеральный журнал Washington Post назвал его официальную речь на тему «новое начало / я теперь кандидат», показанную по национальному телевидению, бессмысленным перепевом старой чепухи и несвежих клише, позаимствованных из прежних выступлений… да… Ричарда Никсона собственной персоной.

Другими словами, почитав такие толковые издания, как New York Times и Washington Post, понимаешь, что нас всех, похоже, поимели. Маски – настоящий тупица, крадущий свои лучшие строки из старых речей Никсона. Макговерн обречен, потому что все, кто знает его, испытывают к нему такое уважение, что не могут заставить себя унизить бедного ублюдка, толкнув его баллотироваться на пост президента… Джон Линдси – кретин, Джин Маккарти – безумец, Хамфри обречен и бесполезен, Джексон должен был бы оставаться в постели… Ну, вот почти и весь расклад на будущее, верно?

Не вполне, но я чувствую приближение cтраха, и единственное лекарство от него – это жевать толстый черный кусок убийственного опиума размером с небольшую фрикадельку, а затем вызвать такси и рвануть в этот рассадник кинотеатров для взрослых – на 14-ю улицу… Удолбайте свой мозг – пусть им завладеет опиум – и погрузитесь в жесткое порно.

Что касается политики, то я думаю, что Арт Бухвальд[23] уже сказал все в прошлом месяце в своем «Письме поклонника Никсону»: «Я всегда хотел попасть в политику, но никогда не был достаточно сообразительным, чтобы собрать команду».

Февраль

Страх и отвращение в Нью-Гэмпшире… Предвыборная поездка в Манчестер, Кин и на рыбоводный завод Бута… Гарольд Хьюз – ваш друг… Странные воспоминания о 1968-м: приватная беседа с Ричардом Никсоном… Осудят ли «Ковбоя» за «дурь»?.. Первый cерьезный вывод относительно Джорджа Макговерна… Слабая надежда на удар молота и ни малейшей надежды на кудесников прессы…

Незадолго до полуночи я покинул Кембридж и направился на север по 93-й магистрали в Манчестер, сидя за рулем взятого напрокат большого зеленого «ягуара» с автоматической коробкой передач – одного из тех, что накрываются уже через 29 секунд поездки и извергают черные выхлопы на протяжении всего пути на первой или второй передаче… Жуткий скрежет тормозов на окраине Бостона в направлении на Нью-Гэмпшир, предвыборная поездка… Я, как обычно, опаздываю: левая рука на руле, правая – на ручке радиоприемника, ищет музыку, а из стакана на каждом повороте мне на штаны выплескивается виски.

Сегодня ночью почти не видно луны, но небо полно звезд. Снаружи подморозило, на дороге лед, а на холмах лежит снег… Я несусь вперед на скорости 120–130 км/ч сквозь пейзаж, состоящий из застывших голых деревьев и каменных изгородей. Шоссе пусто, и в придорожных фермах ни огонька. Люди в Новой Англии ложатся спать рано.

Четыре года назад я мчался по этой дороге на другой машине, «меркури», но тогда за рулем большого желтого седана был не я, а полицейский, одетый в штатское. Рядом с полицейским сидели двое лучших спичрайтеров Никсона: Рэй Прайс и Пат Бьюкенен. А сзади разместились двое: я и Ричард Никсон, и мы самым серьезным образом обсуждали футбол. Было уже поздно – тогда тоже была почти полночь, – и полицейский удерживал большой «мерк» на скорости 105 км/ч, пока мы неслись по шоссе, держа путь из небольшого городка где-то рядом с Нашуа, где Никсон только что выступил с речью в зале Американского легиона, в аэропорт Манчестера, где кандидата в президенты и его «мозговой трест»[24] ждал самолет «Лир Джет», чтобы перебросить в Ки-Бискейн, где должно было пройти совещание.

Это была очень странная поездка – и, вероятно, одна из самых странных вещей, которые я когда-либо делал, – но особенно странным было то, что Никсон и я получали от нее удовольствие. У нас состоялся хороший разговор, и, когда мы добрались до аэропорта, я стоял рядом с Диком и остальными у «Лир Джета», очень расслабленно беседуя о том, насколько успешно прошло его турне по Нью-Гэмпширу… А когда он поднимался в самолет, показалось естественным поблагодарить его за поездку и пожать друг другу руки…

Но вдруг меня кто-то схватил сзади и отшвырнул от самолета. «Господи боже, – подумал я, отлетая назад, – Вот мы и приплыли»… «Берегись! – крикнул кто-то. – Хватайте сигарету!» Показавшаяся из темноты рука вырвала сигарету из моего рта, а другие руки удержали меня от падения, и я узнал голос Ника Руэ, главного доверенного человека Никсона в Нью-Гэмпшире, кричащего: «Черт возьми, твою мать, Хантер, ты чуть не взорвал самолет!»

Меня передернуло. Он был прав. Я стоял над топливным баком с горящим бычком во рту. Никсон улыбнулся и протянул руку, чтобы снова обменяться рукопожатием, в то время как Руэ что-то мрачно пробормотал, а остальные уставились в асфальт.

Самолет взлетел, и я поехал обратно в гостиницу «Холидей Инн» с Ником Руэ. Мы посмеялись по поводу происшествия с сигаретой, но он по-прежнему пребывал в задумчивости.

– Что беспокоит меня, – заявил он, – так это то, что никто этого не заметил. Господи, ведь этим ребятам платят за то, чтобы они защищали босса…

– Хреново, – заметил я, – особенно если вспомнить, что я выкурил штуки три «Мальборо», пока мы там стояли. Черт, да я бросал окурки и прикуривал снова… Вам, люди, повезло, что я нахожусь в здравом уме и что я ответственный журналист, а то я мог бы швырнуть мою горящую «Зиппо» в топливный бак.

– Только не ты, – сказал он. – Эгоманьяки так не делают. – Он улыбнулся. – Ты же не можешь сделать ничего такого, о чем потом не сможешь написать, потому что погибнешь, ведь так?

– Возможно, ты прав, – ответил я. – Камикадзе – это не мой стиль. Я предпочитаю более сдержанный подход, потому что, в конце концов, я профессионал.

– Мы знаем. Поэтому ты и здесь.

На самом деле причина была иной: я оказался в тот вечер единственным в корпусе прессы, кто так же любил профессиональный футбол, как Никсон. Правда, впридачу к этому я был единственным искренним, открыто принадлежащим к неприятельскому лагерю противником войны; единственным, кто был одет в старые «левисы» и лыжную куртку, единственным (хотя нет, был еще один), кто курил травку в большом автобусе для прессы, и, уж конечно, единственным, кто считал кандидата в президенты болваном.

Так что надо отдать должное ублюдку за то, что у него есть яйца и он набрался смелости и остановил свой выбор на мне – среди 15 или 20 скучных и правильных типов из прессы, которые около двух или трех недель молили его хотя бы о пятиминутном интервью – как на человеке, который должен будет составить ему компанию на заднем сиденье машины во время его финальной поездки по Нью-Гэмпширу.

Но был, конечно, один подвох. Я вынужден был согласиться не говорить ни о чем, кроме футбола.

– Мы хотим, чтобы шеф расслабился, – сказал мне Рэй Прайс, – но он не сможет расслабиться, если вы начнете орать о Вьетнаме, расовых беспорядках или наркотиках. Он хочет поехать с кем-то, с кем можно поговорить о футболе.

Прайс бросил мрачный взгляд на дюжину или около того репортеров, ожидающих посадки на автобус для прессы, затем печально покачал головой:

– Я проверил всех, – сказал он. – Однако остальные безнадежны, поэтому я полагаю, что вы именно тот, кто нам нужен.

– Замечательно, – сказал я. – Давайте так и сделаем.

Мы хорошо провели время. Я наслаждался этой беседой, что немного вывело меня из равновесия, потому что я полагал, что Никсон знает о футболе не больше, чем об окончании войны во Вьетнаме. Он много раз упоминал «пробежку по краю»[25] и «силовую поддержку»[26] во время своей агитационной поездки, но мне никогда не приходило в голову, что он на самом деле знает о футболе гораздо больше, чем о «Грэйтфул Дэд».

Но я ошибался. Что бы ни было еще сказано о Никсоне – а у меня есть серьезные сомнения относительно того, можно ли вообще считать его человеком, – он чертов упертый фанат профессионального футбола. В какой-то момент я упомянул в нашем разговоре нокаутирующий пас – в последние секунды розыгрыша Суперкубка 1967 года во время матча между «Грин Бэй» и «Оклендом», совершенно не подходившими друг другу по стилю игры, – малоизвестному запасному принимающему «Окленда» по имени Билл Миллер, который запомнился мне своей меткостью.

Никсон на мгновение задумался, а потом хлопнул меня по бедру и засмеялся: «Точно! Тот мальчик из Майами!»

Я был ошеломлен. Он не только вспомнил саму игру, но и знал, где Миллер играл в колледже.

Это было четыре года назад. Нашим президентом был Линдон Джонсон, и тогда, зимой 1968-го, не было и намека на то, что впоследствии произошло. Джонсон казался столь же неуязвимым, каким кажется сегодня Никсон… И меня немного нервирует воспоминание о том, что Ричард Никсон в тот момент имел, казалось, примерно столько же шансов быть избранным в Белый дом, сколько, судя по всему, имеет сейчас, в феврале 1972-го, Хьюберт Хамфри.

Когда Никсон отправился в Нью-Гэмпшир, профессионалы воспринимали его как просто еще одного из этих упрямых имбецилов из правого крыла, которым нечем больше заняться. Опросы показывали, что он уверенно опережает Джорджа Ромни, но, по мнению большинства представителей прессы, которые шатались в то время вокруг Манчестера, гонка Никсон – Ромни была только разминкой, которая закончится сразу же, как только на сцене появится Нельсон Рокфеллер, чтобы разделаться с ними обоими. Бар в гостинице «Вэйфеарер Мотор Инн» был своего рода неофициальной штаб-квартирой прессы, где пишущий народ зависал в нервном ожидании, когда Рокфеллер объявит о своем выдвижении, что, как было сказано, могло «произойти в любой момент».

Так что я не слишком первозбудился, получив приглашение провести час наедине с Ричардом Никсоном. В конце концов, он был Прирожденным Неудачником, и даже если каким-то образом ему удалось бы выдвинуться на пост президента от Республиканской партии, я полагал, что у него не было ни малейшего шанса победить на выборах Линдона Джонсона.

Как и все остальные в том году, я грешил тем, что воспринимал кампанию Маккарти как заведомо обреченное на провал упражнение в тщетном благородстве. Мы много говорили об этом – не только в баре «Вэйфеарер», но и в баре «Холидэй Инн», где остановился Никсон, – и заключение прессы было таково, что единственным республиканцем, который мог победить Джонсона, был Нельсон Рокфеллер… А единственным другим потенциальным победителем был Бобби Кеннеди, который уже четко дал понять – как публично, так и в частном порядке, – что он определенно не собирается выдвигаться на пост президента в 1968 году.

Я вспоминал все это, когда снова мчался на большом зеленом «ягуаре» по 93-й магистрали четыре года спустя, чтобы освещать еще одни из этих чудных предварительных выборов в Нью-Гэмпшире. Электорат в этом штате, как известно, порочен и непредсказуем. Например, в 1964-м именно грандиозная победа на предварительных выборах в Нью-Гэмпшире позволила паровому катку Генри Лоджа начать бурный старт… А в 1968-м Джин Маккарти проснулся утром в день выборов и прочитал в газетах о том, что опросы последней минуты почти единодушно давали ему от шести до восьми процентов голосов… И, я думаю, даже он был ошеломлен, когда, проснувшись 24 часа спустя, узнал, что финишировал с 42 процентами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Братья Олсоп – Джозеф и Стюарт – известные американские журналисты, политические обозреватели. – Прим. ред.

2

Джон Гувер (1895–1972) – американский государственный деятель, на протяжении почти полувека, с 1924 года до самой смерти в 1972 году, занимавший пост директора Федерального бюро расследований. Гувер умер весной 1972 года. Данные, опубликованные в конце этого года, показали, что уровень преступности в стране снизился впервые за последние 10 лет. – Прим. ред.

3

Партия черных пантер – афроамериканская организация, ставившая своей целью продвижение гражданских прав чернокожего населения. Была активна в США с середины 1960-х по 1970-е годы. – Прим. ред.

4

Чарльз Мэнсон – американский преступник, лидер коммуны «Семья», члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств. Чарльз Старквезер – убийца и грабитель, который вместе со своей 14-летней подругой Кэрил Фьюгейт отправил на тот свет 11 человек. Среди их жертв оказались влюбленные, которые посадили их в свой автомобиль, когда те голосовали на дороге. В 1959 году Старквезера казнили на электрическом стуле, а его подругу приговорили к длительному тюремному заключению. – Прим. ред.