скачать книгу бесплатно
Уже через полчаса я знаю всю историю. Мама и Джеффри Гордон (так его зовут) познакомились, когда Трою было восемь, маме – двадцать восемь, а Джеффри – двадцать один. Это я выясняю путем нелегких математических подсчетов и немного нездорового любопытства к чужой личной жизни. Свадьбу сыграли несколько месяцев спустя после знакомства. Родители у Джеффри были богатые, но строгие. Парень едва не лишился наследства, взяв в жены средненькую продавщицу из сувенирной лавки, на семь лет старше его, да еще и с ребенком. Однако сердца стариков немного растаяли при виде восьмилетнего мальчугана с любопытными зелеными глазищами. Так или иначе, хоть избранницу они и не одобрили, наследство осталось за Джеффри – единственным ребенком в семье.
Где-то тут и начинается история трогательных семейных отношений.
У Троя никогда до этого не было отца, а у Джеффри – ни братика, ни сестренки, ни даже щенка. «Папой» Трой стал называть его еще до того, как новая фамилия была официально закреплена в документах. Это было легко. Легче, чем звать по имени. Тем более что ему от всего сердца нравился «новый мамин дядя». Джеффри никогда с ним не заигрывал, не навязывался, не пытался воспитывать. Он просто пришел и стал «быть рядом».
– Он не уделял тебе внимания? – подхватываю я.
Трой энергично мотает головой, забыв про травму.
– Он мне дохренища всего уделял! Один раз мы пошли в кафе, и он разрешил мне съесть столько мороженого, что у меня пропал голос. Потом получил люлей от мамы. То есть он получил, конечно, я же маленький был.
У Джеффри не было младшего братика, сестренки или хотя бы племянника. То есть с детьми до этого он не общался вообще.
– Мне нравилось кататься у него на спине. Я уже был не очень маленький, но по херу. Раньше-то никто не катал. Он покупал мне все подряд. Не то чтобы велика была необходимость, просто ну…
Когда он продолжает перечислять, что еще ему купил его папа, даже у меня – у сына Большой Шишки – глаза лезут на лоб. Иными словами, Джеффри не просто не умел обращаться с детьми. Он совершенно, абсолютно, категорически не умел отказывать. По крайней мере, когда речь шла о Трое.
– Потом мы покрывали друг друга за курение перед мамой. Только я травку курил. Он не знал… Ну или делал вид, что не знает. Он, небось, косяка в жизни не видывал.
И это было не единственным прегрешением. Он покрывал Троя, когда тот прогуливал школу. Покрывал, когда забирал из полицейского участка, куда тот попал за вождение в нетрезвом виде. Платил штрафы за него и за его друзей. Аргумент был всегда один: «Давай не будем расстраивать маму». И Троя вполне устраивала его позиция.
– Он никогда меня не ругал. Не знаю, как у них там было с мамой… Я как-то застал их спор. Мама ему: «Ты его избаловал!», а он типа: «А может, это гены?» И пощечина – бац! В смысле, ему от нее. Потом он неделю ходил как суслик – на цыпочках.
Потом покрывать все шалости сынули уже не получалось. Особенно когда директор частной школы вызвал их всех троих на «персональное родительское собрание».
– Этот сноб говорит: «Ваш мальчик явно пытается привлечь к себе родительское внимание». Это было так ржачно, я даже сдерживаться не стал, – он искренне сгибается пополам от смеха.
Я ничего смешного не вижу.
– А ты пытался?
Я же пытался…
– На хрена? Наоборот! Я был рад, что мне не мешают. Ну как рад? Принимал как должное, пока этот старый хер не вмешался.
– И что потом?
Он пожимает плечами, перестает смеяться.
– Потом маме нужно было уехать… – Он трет татуированное запястье. – Я не очень хорошо помню. Как-то мало обращал внимания, много всего было… Я даже не сразу понял, что она нас бросила.
– Они развелись? – еще одна больная тема.
– Нет, официально – нет, до сих пор.
Я присвистываю, он меня обрывает.
– Даже не спрашивай, понятия не имею.
Так они остались вдвоем: Трой и папа.
– Понимаешь, мне даже грустно не было. Для меня это значило, что я могу делать что хочу. Ну вообще просто – что хочу. Я тогда уже пел в группе, не в этой – в другой, у нас в школе была. Типа местные «звезды». Ну, короче, понеслось по полной.
Иными словами, некоторое время спустя они получили приглашение на очередное «персональное родительское собрание». Только в этот раз мамы уже не было, а Трой сидел за дверьми директорского кабинета.
Джеффри всегда умел производить на людей правильное впечатление: элегантный костюм, сладкие речи и улыбка а-ля Питер Пен. Как говорил Трой, «к его ногам падали дамы, господа, а так же их дети и собачки». Джеффри был бизнесменом, он умел представить и продать товар; умел найти лазейки, обходить конфликтные ситуации; умасливал собеседника, заставляя его поверить в собственную победу, и в конце концов, получал то, что нужно ему.
И еще Джеффри Гордон никогда не повышал голос.
– В жизни не слышал, чтобы он вот так на кого-то орал. Я сидел в коридоре и слышал каждое слово, – он ковыряет облупившийся лак на ногте и тихо, но с гордостью добавляет. – Он меня защищал.
– И тебя не выставили после этого?
Он снова мотает головой.
– Не-а. Директор решил, что у папы что-то вроде нервного срыва на почве «семейной ситуации». К тому же он хорошо за меня платил и умел извиняться.
Но в тот день, когда они покидали школу, за рулем сидел Трой.
– Ты трезвый? – поинтересовался папенька. И на утвердительный ответ бросил ему ключи от машины.
– Вообще я его машину раньше не водил. То есть нафига? У меня своя тачка, у него своя. Когда мы ездим в его тачке – водит он, когда в моей – вожу я… Думаю: чего за херня? А он: «Мне, – говорит, – дали таблетку, чтобы успокоился».
Трой неодобрительно кивает.
– Таблетка явно была хорошая…
Дело в том, что папа не только никогда не повышал на Троя голос. У них никогда не было серьезных разговоров. Эта роль оставалась за мамой. А теперь, когда ее не было…
– Он меня тогда напугал. Мы пришли домой и сели сидеть на диван. Долго сидели, я думал, он вообще вырубился, а он поворачивается и так серьезно спрашивает: «И что мне с тобой делать, Трой?» Да таким тоном, что до меня доходит, что я большой вонючий кусок разочарования, а он меня… ну, любит. Он больше всего боялся, что из-за этой сцены меня отправят к маме или еще куда-нибудь от него подальше. Типа что он не справляется. А я испугался этой таблетки. В смысле, что он ходил неровно, запинался через слово, ну ты знаешь, как бывает… И это вроде как из-за меня? Я испугался, что если с ним что-то случится из-за меня…
Трой пожимает плечами и шумно выдыхает.
– Вообще, наверное, это была правда – про нервный срыв. Я особо не задумывался. Папа, конечно, работал до хрена – вид у него был такой, будто он не на работу ходит, а с мамонтами трахаться. Понимаешь, я-то вел себя как последний ушлепок не из акта агрессии или чего-то там. Мне просто… ну, так хотелось. Я никогда не желал папе зла. Я его вообще люблю, и все такое. Я просто как-то не думал, что о нем надо заботиться, что ли… понимаешь?
– Ага.
Еще как понимаю. Сердце колет от стыда, когда я вспоминаю, как доводил собственных предков. Боюсь, с этим я еще не закончил. Хотя начинать никогда не собирался. Я думаю, что надо завтра обязательно позвонить маме и узнать, как у нее дела. А еще я думаю, что надо пересмотреть понятие «сумасшедший дом» по отношению к своей семье. Наверное, если убрать лупу в карман и прищурить один глаз, на фоне других семей выглядим мы довольно сносно.
– Значит, потом ты стал лапочкой? – подначиваю я.
Трой чешет локоть, задумывается и на полном серьезе выдает фразу, которая в других обстоятельствах довела бы меня до истерического смеха.
– Я стал взрослее.
И я ему верю.
* * *
На следующий день я звоню маме. Она берет трубку, мы перекидываемся несколькими фразами, и я вспоминаю, что совсем ее не знаю. Потом я звоню брату, чтобы убедиться, что он по-прежнему меня ненавидит. Он отвечает неохотно – либо занят, либо опять не выспался. Папе я по традиции не звоню. С чувством выполненного долга я делаю вывод о том, что моя семья тоже достаточно ненормальная, чтобы назвать ее настоящей Семьей.
Тем временем все обвинения с Троя сняты. Шоу продолжается.
Глава 3. Про «Нирвану»
I need an easy friend. I do, with an ear to lend.
«About a Girl», Nirvana
– Я думаю, каждый человек должен пройти через кризис. Или хотя бы верить, что он прошел через кризис… Чем раньше, тем лучше, в смысле, это как ветрянка какая-нибудь – лучше переболеть в три года, чем в тридцать, понимаешь?
Я немножко понимаю, о чем говорит Трой, но не понимаю, к чему. Думаю, я свой кризис пережил.
– Допустим.
– Со мной никогда не случалось ничего страшного, – выдает он откровение, причем в голосе его звучит такое удивление, будто он сам не понимает, чем это заслужил.
– Наверное, я просто счастливчик.
Трой осторожно щупает затылок, где едва затянулись швы; я вспоминаю про мифический стакан, который либо наполовину пуст, либо наполовину полон; его брови ползут к переносице, но затем лицо снова озаряет беззаботная улыбка человека, которому только что стерли память.
– От ветрянки не умирают, да?
* * *
– Вот ты, например, любишь «Нирвану»? – Трой виснет на очередном «приятеле на час», который имел неосторожность угостить его коктейлем. Со стороны выглядит уморительно. Трой нередко выкидывает этот фокус: заводит знакомства в пабе, а через полчаса мы уже лакаем бесплатные напитки.
Похоже, бедолага имеет плохое представление о том, что такое «Нирвана» и с чем ее едят, что – по мнению Троя – почти как оскорбление, ибо приятелю явно больше двадцати одного года. То есть сам он особой нежности к группе не питает, но мечтает, чтобы его не забыли пару лет спустя после выпуска альбома с лучшими хитами. Хотя я более чем уверен: он не собирается умирать в самом расцвете сил.
– В смысле, что это за «Нирвана» вообще? Тоска зеленая! Мы, артисты, должны развлекать людей, а не доводить их до самоубийства. Иначе что мы за артисты?
Он хлопает «приятеля» по плечу для убедительности.
– Кто вообще слушает эту «Нирвану»?
Я долго не мог понять, почему именитая группа была для него такой больной темой. Он все гнет линию, что «Нирвана», мол, тоска и депрессняк, а этой херни и так в жизни хватает, зачем еще ее омрачать? Мне только неясно, почему он именно эту группу выбрал своей жертвой. То есть сколько вообще на свете команд, которые поют куда более тоскливые песни.
– Не обязательно пребывать в депрессии, чтобы слушать депрессивную музу.
Он отвечает: «Пф-ф-ф!». Он часто так делает. Сначала «пфыкает», а потом думает.
– Музыка резонирует с настроением. Когда весело – выбираешь какой-нибудь забойный трек, а когда реветь охота – ну, сам понимаешь. Было бы побольше позитивной музы, глядишь, и радостных рож было бы больше, – он провожает взглядом некое угрюмое быдловидное существо.
– Да брось. Каждый берет то, чего ему не хватает.
– В смысле, если настрой уматный, руки тянутся к унылому говну?
– «Нирвана» – классика, – упрекаю я.
– Да ладно! Если бы тот чувак не прострелил себе голову, никто бы о них уже не вспомнил! Я не собираюсь лезть в петлю ради легкой славы.
– Легкой?
Он отмахивается и молчит. Упорно молчит, явно что-то обдумывает, жует зубочистку с мятным вкусом. Не знаю, что у него за личные счеты с Куртом Кобейном, но понимаю, что в этот раз ничего из него вытянуть не удастся.
* * *
Вообще, когда я оглядываюсь на наше турне, осознаю, что пили мы тогда до хрена. Точнее, Трою вообще не надо много, чтобы закосеть. Да мы и следили, чтобы он не переусердствовал, потому что заливать в Троя алкоголь – это все равно что бросать зажженную спичку в бочку с бензином. Себе дороже. Хотя он «веселый пьянчужка» – драться не лезет, в истерики не пускается. Только чудит порой. Это смотря что именно залить и сколько. Сегодня, в День благодарения, Трой демонстрирует, как умеет втягивать клюквенный соус через трубочку носом. День благодарения все же – этот соус повсюду и со всем; и он вот выпендривается. Отвратительное зрелище. Конечно, он закашливается, и эта красная хрень течет из носа – прямо как кровь.
Не буду хвалиться, как «мы с ребятами нажирались, и это было круто». Хотя нравоучений читать тоже не собираюсь. Разве что – к нашей чести – скажу, что на сцену мы всегда выходили трезвыми.
Пока что опыт нас ничему не научил. День благодарения проходит примерно как Хэллоуин. К тому же я простыл, постоянно закидываюсь таблетками, а они еще похуже этой дури. Не знаю, зачем я вообще потащился со всеми в клуб, но о том, чтобы остаться в номере и отлежаться, даже мысли не было. Вместо этого я навернул пива – совсем чуть-чуть, – и меня развезло как никогда. На меня нашло блаженство: я начинаю ластиться ко всем подряд, засыпаю, просыпаюсь и снова за свое. В особенности повезло Ральфу, я все пытаюсь пристроить голову ему на колени.
– Блин, чувак, слезь с меня, знаешь, как со стороны выглядит?
Ральф трясет меня за плечо, а я ему: «М-м-м-м…». И так раз шесть. Короче, он и сдался. Так что валяюсь я на его коленях, почти под столом – не знаю, чем они мне так приглянулись, – а наверху голоса.
– Солнышко поздравляет, у меня тут видео есть.
Трой опять фыркает своим выдающимся фирменным фырком.
– Вы типа общаетесь?
– Ну да, – это Майк говорит. – Тебе привет передает.
Опять этот фырк.
– На хрена он мне сдался, этот привет… – и голос такой серьезный.
Я как раз открываю глаза и вижу, как Трой заливает содержимое бутылки в стакан с зонтиком и захлебывает в два глотка. Его жест кричит об отчаянии, зонтик падает на стол. Майк хихикает, сует мне под нос свой айфон.
– Наш прошлый барабанщик.
«Барабанщик», – говорит он; я пытаюсь сфокусировать взгляд на экране – там мелькает нечто рыжее и смазливое.
– Отвянь от него, чучело, – это уже Трой.
Майк не обижается, снова хихикает. У Ральфа аж коленки ходуном ходят.
– Чего?
– Подъем, чего, – Ральф снова дергает меня за ухо. – Слезай давай.
Я делаю над собой усилие, перебираюсь из-под стола за стол, предусмотрительно кладу голову на салфетку и продолжаю внимать. «Солнышко то, Солнышко се…» Кажется, раз сто сквозь сон слышу это имя. А еще «Нирвана», «мюзикл», «данунахрен» и все «пф-ф-ф» да «п-ф-ф-ф» от Троя. Он, кстати, болтает немного. Это уже странно. И голос звучит как-то… «Вышел из образа», как говорит потом Майк. Короче, тоскливо до чертиков. Не знаю, почему другие не замечают. Да нет, замечают же. Чего тогда ржут? Я тут сквозь весь этот туман от чудо-таблеток вижу, как Трой из «веселого пьянчужки» превращается в кусок ангста. Я как раз снова просыпаюсь, двигаюсь ближе, вешаюсь на него с размаху. Трусь ухом о его щеку – у него славные щечки, пухлые немножко, с ямочками, хотя сам он тонкий, как микрофонная стойка. Вот трусь я, короче, о него ухом и бормочу:
– Ну чего ты. Не грусти Трой, а? Чего ты, как «Нирвана»?
Пфыкает.
