скачать книгу бесплатно
– Нет.
– Ладно.
Я жду от него нравоучений, а он мне – «ладно».
– Думаешь, это нормально? – подталкиваю я.
– Мальчишки иногда дерутся.
Я накинулся на него с кулаками просто потому, что он ходил с дурацкой улыбкой. Мне показалось, что у него дурацкая улыбка. Я смотрю на дядю и гадаю, за что ему сломали нос. Раньше не замечал, а теперь вижу: правда ломали. Вряд ли он бросался на людей без причины. Я тоже не хочу. Агрессия порождает агрессию.
– Я не хочу быть как те террористы, – говорю я. – Злым.
Дядя, тот еще чудак, останавливается, вытаскивает руку из кармана и взъерошивает мне волосы на затылке. А сам улыбается, будто только что лично получил какую-то награду.
– Идем, – говорит.
Мы идем и идем, пока не останавливаемся у каменной церквушки. От нее так и веет спокойствием и благодатью. Вообще я не люблю соборы, особенно те огромные, где чувствуешь себя блохой на спине у слона – того самого, что держит Мир со своими братьями. А это совсем маленький храмик, тут и нет никого. Мы заходим внутрь, он оставляет меня на скамье, а сам идет к алтарю: зажигает свечку, смиренно опускается на колени и складывает руки. Я не думал, что он религиозный, мой дядюшка. Он стоит там, а я сижу… сижу просто, и все… Только в глаза словно песку насыпали.
Правда, мне так хорошо, и я такой хороший. Сижу и плачу. Честно-честно, не знаю, что на меня нашло, но слезы сами выливаются: за того папиного человека, который подставился за меня, за разбитую челюсть этого клоуна… За Кори, мать его, за Базза, за всех этих жертв, которых я ни разу в глаза не видел, и за их родных тоже. Видимо, дядя что-то понимает, потому что подсаживается рядом и ничего не говорит. Наверное, каждому отведена своя порция слез, которую он должен выплакать самостоятельно. Но никто не должен страдать в одиночестве.
Возвращаться домой было тяжело.
Часть 1. О том, как все начиналось
(где много цитат из песен)
Глава 1. Про начало жизни после школы
Когда я в первый раз встретил Троя, в руках у него был грейпфрут. Было бы у него хотя бы яблоко, я бы подумал, что это довольно символично. Но грейпфрут кажется безобидным, разве что брызжет соком во все четыре стороны, когда Трой сдирает с него шкурку, пытаясь добраться до мякоти. Впрочем, вскоре это дело ему наскучило, и несчастный фрукт полетел в мусорку. Уже после того, как нас выперли из музыкального магазина, где рядом с вывеской красуется вполне читаемый знак «С едой и напитками не входить». Трой пытался убедить продавца, что грейпфрут – это не еда и не напиток, а фрукт. Но нас все равно выперли.
Трой вытирает руки о джинсы, достает пачку сигарет и еще раз уточняет таким голосом, будто мультик озвучивает:
– На барабанах играешь, значит?
А потом мы уже едем знакомиться с его друзьями.
* * *
– Он огромный.
– Да.
– Ты уверен, что он должен быть такой…
– Абсолютно.
– …как хрен моржовый.
– Да пошел ты!
Парень тщетно пытается прикрыть ладонью предмет гордости, но одной ладони тут явно недостаточно.
– Что за мобилка?
– «Нокиа». Одна из первых.
– Майк Эллиот – наша гитара, – наконец представляет Трой.
Помнится, давным-давно был такой фильм, где пацан дружил с инопланетянином. Кажется, без этого не обошлось. Впрочем, в футболке с огромными пайетками и красных узких джинсах этот субъект и сам как гость из далеких миров. А мелкие блестки в темных растрепанных волосах как нельзя лучше дополняют картину. Хотя дело скорее во взгляде, который явно говорит о том, что парень лишь процентов на десять находится здесь, а на остальные девяносто зависает неизвестно где.
– Он странный, не обращай внимания, – поясняет Трой, – Из этих… – и добавляет шепотом: – Из англичан.
– Э-э-эллиот, – мои попытки изобразить того самого безобидного пришельца натыкаются на его непонимающий взгляд. Зато он тщательно изучает мою протянутую руку – от кожаного браслета до ультрамаринового лака на ногтях – и делает вывод:
– Ты барабанщик? Трой, он барабанщик?
Тот победоносно разводит руками.
– Не-е-ет, он не просто барабанщик. Он – внимание! – наш новый барабанщик!
– Сказал кто? – гитарист прижимает к груди свою «нокию», подозрительно косясь в мою сторону.
– Папа Римский! Я сказал, кто же еще?
* * *
Я до сих пор удивляюсь тому, как мне удалось внедриться в группу, потому что с первого взгляда было ясно, что ребята смотрят на Троя как на местного шута, а на меня – как на самозванца.
– Ральф Доэрти, – представляет тем временем Трой басиста. – Но мы зовем его просто Дороти.
Судя по акценту басист тоже из «этих странных», а хмурый вид намекает, что прозвищу он рад не очень.
– Ты не можешь вот так просто кого-то привести и взять в группу, – шепот Ральфа отчетливо разносится по всему гаражу, хотя я стараюсь не вслушиваться.
– Нет, это ты не можешь! А я могу! И буду!
– Не повышай голос на старших.
Трой нервничает, взъерошивает залакированный затылок и переходит на шепот.
В это время на другом конце гаража Майк с робким упоением рассказывает мне о том, что первые модели мобильных телефонов – раритет. Они настолько древние, что новые технологии на них не распространяются.
– Новые мобилки – вредные. К тому же с их помощью кто угодно может отследить твое местоположение. Первые модели – классика, – он трясет аппаратом величиной с кирпич. – Чем проще модель, тем сложнее ее сломать. Когда все поймут, цены на этот хлам взлетят до небес. Я купил с десяток. Тебе надо?
– Они работают?
– Не совсем. Пока.
А еще через пару дней я старательно стучу в чужие барабаны. Шампанское льется рекой, Трой заставляет меня встать на колени, берет барабанные палочки и касается одного плеча, другого, а потом торжественно объявляет:
– Вставай, сэр Саймон П., нарекаю тебя Барабанщиком Группы Будущего – «Ануннаки».
Курить я, конечно, так и не бросил.
Глава 2. О том, как все ненормальные семьи ненормальны по-своему
«Берегите братьев наших меньших» – так гласит один из этических законов или что-то в этом роде. И я берег. Более или менее. Какое-то время. Хотя вообще-то речь идет совсем не о младших братьях, а о беззащитных зверушках. И все же когда я смотрел на него, в голове крутился именно этот лозунг. Сделать это своим девизом – на футболку! на кружку! татуировку!
Мы как-то гуляли с братом, случайно вышло. Я засек Монти, когда он закупался энергетиками. Хорошо знакомые банки, я часто нахожу их в мусорке. В смысле не в мусорке дома, а в той, что на улице; лежат там, заботливо прикрытые какими-нибудь отбросами. Он складывает банки в рюкзак – штук шесть, не меньше; видит меня. Я ничего не спрашиваю, он ничего не врет.
Потом он упился в хлам через пару дней – нормального бухла, а не этой энергетической ерунды. Напился и вел себя как сопливый дурак. А он ведь умный мальчишка, мой брат. Но я думаю, это все же лучше его шипучки, которая заменяет ему еду и сон. Чем банальнее дурная привычка, тем проще от нее избавиться. Ничего личного.
Но как бы я ни пытался убедить себя, что я ему не нужен, чувство вины меня не покидало. Наверное, мы просто не из тех эпических братьев, которые готовы друг за друга в лепешку расшибиться.
– Я уезжаю, – сказал я. Просто взял и сказал без всяких вокруг да около. Монти был первым, кому я сообщил. Я полагал, что мама будет лезть на стену, но отступать не собирался. Устал искать оправдания, почему я занимаюсь чем угодно, кроме того, что мне по-настоящему интересно.
– С ребятами на гастроли, – еще одно краткое пояснение. С «ребятами» он знаком не был – ни с этими, ни с предыдущими. А «гастроли» звучали вычурно. Но как ребус ни крути, ответ остается прежним. Я уезжаю. Как можно дальше из этого хренова города. Куда-нибудь, где просыпаться каждый день – не наказание.
* * *
Скажу по секрету: когда Трой молчит и улыбается, он в высшей степени обаятелен, даже несмотря на вызывающе торчащие космы и непристойные надписи на футболках. Возможно, он не похож на славного парня, который переводит бабушек через дорогу и уступает место в метро, но дело в том, что Трой не умеет улыбаться неискренне, и вы верите, что он в самом деле рад вас видеть.
Как ни странно, у Троя напрочь отсутствует фантазия. Может, не напрочь, но развита она так себе. Он копирует других, но не способен придумать что-то свое. Пожалуй, это единственный его тормоз. Единственное спасение для творческой натуры, потому что в Трое бурлит потрясающее количество энергии, которой он не умеет распоряжаться. До смешного не умеет. То есть четыре раза он прыгает выше собственной головы, а на пятый не может оторвать ног от земли. Я чувствую, что когда-нибудь это станет моей погибелью.
– Хочу быть высоким, – признается Трой, в котором росту ненамного меньше моих шести футов. – В смысле, охеренно длиннющим, с вот такенными ногами от ушей. Как в этих японских мультах.
– Аниме? – предполагает Майк.
– Точно!
– Тебе на фига? – Он снова ковыряется в своем айфоне, посылает сплетни в твиттер.
– Я бы тогда к тебе подошел вот так, – Трой крадется к его креслу, задрав обе руки над головой. – И как схватил!
Это выглядит так же тупо, как и звучит. Он сгребает Майка в охапку, тот визжит как девчонка, айфон летит на пол. Вообще Майк – не девчонка, но визжит как китайская оперная певица. Зато отмахивается как настоящий английский гопник. Удар у парня мощный, хоть сам он довольно хлипкий с виду. Короче, Майк летит вслед за айфоном, Трой с криком отскакивает назад, закрывая рукой рот. Кровища брызжет во все стороны, мы думаем: ну все, солист наш остался без зубов. А он ничего, отходит от шока, ржет, размазывая кровь по лицу. Но ржет достаточно весело, чтобы было видно, что все его драгоценные зубы на месте. Только губа разбита. Он пытается заклеить ее пластырем с рожей Человека-Паука; неостроумно, но громко отшучивается… В общем, Трой тот еще идиота кусок, но безобидный.
Потом он добыл себе лакированные сапоги на платформе – ей-богу, гребаные ходули – и носился с ними целую неделю, пока ему не приспичило что-то другое.
У них с Майком вообще случаются сюжеты. В смысле, Трой любит его доставать. Один раз Трой добыл где-то жуткие тени: серые, с огромными блескучими хренями, дешевые, как почтовая марка, – это даже по упаковке видно.
– Давай, тебе пойдет, – убеждает он Майка.
– Да ну тебя.
– Да не сцы, Микки, – он угрожающе трясет тюбиком.
– Я не голубой.
– Пф-ф-ф… Когда-нибудь с мужиком целовался?
– Нет! Я же говорю, что не голубой!
– Откуда ты знаешь, раз ты ни разу не целовался с мужиком?
Майк напряженно сопит, делая вид, что разговор закончен, тычет своим гитаристским пальцем в сенсорный экран.
– Ну чего ты? – Трой склоняется над ним и снова трясет тюбиком.
Молчание.
Потом Трой наклоняется, хватает Майка за затылок, тянет к себе и со всей дури целует прямо в губы.
Майк уже не визжит как китайская оперная певица, скорее ревет как разгневанный медведь и отплевывается во все стороны, пока Трой с довольным видом заявляет:
– Ну вот, теперь ты точно знаешь, что не голубой, – снова вертит перед носом тени, невозмутимо разглядывает это барахло и делает вывод:
– Хм, надо же, оказывается, это лак для ногтей.
* * *
А еще Трой любит себя слушать. Это я выяснил довольно быстро. Как подтвердил Ральф: «Трой любит себя слушать. По крайней мере, говорит он много, а раз никто другой не слушает…» Говорит он про что ни попадя: про жизнь на Марсе, про преимущество кроссовок перед кедами (чушь!), про «вот эти крохотные хреновинки в карамельках, которые взрываются на языке». Короче говоря, болтает много, но подробностей о своей личной жизни выдает минимум. Про его семью мы знаем лишь то, что у него есть «богатенький папочка».
– Настоящий рокер должен быть выходцем из среднего класса, – возражает Майк, глядя на авто Троя, дверцы которого распахиваются не как у всех нормальных тачек, а куда-то вверх.
Трой качает головой:
– Даже и не знаю, что теперь делать, Микки, ты поставил меня в тупик.
А потом философски изрекает:
– Чтобы творить, нужно быть счастливым.
Мы делаем вид, что не видим связь между счастьем и количеством денег, но в спор никто не вступает.
* * *
В один прекрасный день этот истинный-рокер-выходец-из-богатой-семьи в самый разгар турне прыгает в зал со сцены. Трой прыгает со сцены и ломает руку. Не себе. Если бы мы были чуть более знамениты, в газетах бы так и написали: «Солист скандально-брутальной группы «Ануннаки» сломал руку кому-то из толпы». К счастью или нет, вниманием прессы мы обделены. Но на этом история не заканчивается. Трой прыгает со сцены, ломает руку, и пострадавший заявляет на него в полицию. Трой, наш летучий, мать его, голландец, сидит в больнице с разбитой башкой, из города мы выехать не можем. Ждем спасения.
Когда на пороге палаты появляется некий пижон в галстуке, я первым делом принимаю его за юриста пострадавшей стороны. На ум приходит «персонал» из отцовского офиса – эти его ассистенты, мальчики на побегушках, обязанность которых состоит в том, чтобы начисто вылизывать зад Большой Шишке. Поэтому я морщу нос. По привычке. А потом стараюсь сохранять невозмутимый вид, когда Трой подрывается с кушетки и бросается пижону на шею с радостным криком: «Папа!». И с детской непосредственностью представляет нас друг другу: «Папа – Саймон, Саймон – папа». Мы жмем друг другу руки, он приветливо (профессионально?) улыбается.
Субъект никак не тянет на роль отца Троя. Он не старше дяди Пита – лет тридцать пять, не больше. А то и младше. Либо у меня плохо с математикой, либо я напрасно ищу семейное сходство.
Оказывается, напрасно.
* * *
– Моя мама… она не то чтобы меня бросила, ей просто нужно было уйти. Она художница, творческая личность. Мы с ней жили вдвоем, отца у меня совсем не было. Ну, он не умер, просто ушел куда-то, я как-то не интересовался.
