Шаг сквозь тень

Дверь мне открыла Мэй, в свободных джинсах и серой майке «Сан-Диего Чарджерс». Несмотря на свой домашний прикид, она была совершенно сногсшибательная. Оглядев меня, она взяла меня за руку и сказала:

– Привет, Бадди. Зайдешь? Послушай, мне не хотелось ей сообщать, но мама узнала, что ты придешь. И она настояла, чтобы ты остался у нас поужинать.

Я поймал себя на мысли, что зря я разоделся как дурак. Признаюсь, это было для меня легкой неожиданностью, но я все же решил не упорствовать. Тем более, если девушка приглашает.

Перед домом была длинная лужайка, недавно подстриженная. По всему видно, что за домом следили.

– Разуйся, пожалуйста. – Мэй указала мне на небольшой обувной ящик у входа и сама сняла кроссовки, которые смотрелись на ней так же хорошо и естественно, как вечерние туфли. Если человека пронизывает незримая энергия красоты и изящества, совершенно не важно, что на нем одето.

Я позволил Мэй взять меня под руку и провести в дом. Фойе было таким же простым, как и фасад дома.

– Это ты, милая? – раздался женский голос.

Восточные женщины практически не имеют возраста. И теперь, глядя на красивую, высокую женщину, смотрящую прямо мне в глаза, я не мог понять, сколько ей лет. Неужели это была мама Мэй? У нее были такие же блестящие темные волосы и бледная кожа.

– Бадди, это моя мама.

– Очень приятно, – прогнусавил я.

Мы прошли в гостиную, если, конечно, так можно было назвать эту лишенную мебели комнату. Она была просторная, из чего я и решил, что эта комната служит для приема гостей. На полу лежал ковер, огромный и белый, занимавший большую часть комнаты. На ковре лежали подушки и свежий номер «Вэнити Фэйр» с Николь Кидман на обложке. Кухня же была отгорожена от этой комнаты ширмой, сделанной то ли из бумаги, то ли из мутного тонкого стекла. В углу комнаты стояла статуэтка – журавль. Он стоял на одной ноге, а в клюве у него была лягушка.

– Вы не голодны, Бадди?

– Нет, мэм.

– Хорошо, тогда я просто сделаю нам чай.

Мэй взяла меня за руку и посадила на одну из подушек, лежащих на ковре. У меня не было привычки сидеть на полу, и я долго не мог на ней устроиться. Мэй смотрела на меня и улыбалась. А я думал о том, как же она хороша.

Стены гостиной были оклеены обоями с очень странным рисунком, похожим на орнамент. Несмотря на незаполненность комнаты, у меня создавалось ощущение уюта, а еще какого-то особого статуса, к которому принадлежали эти две женщины.

Спустя несколько минут мадам Вонг вернулась к нам, держа в руках небольшой чайный столик. Углы его были обиты медью, а ножки сделаны из слоновой кости, резные. Дорогая вещица, ничего не скажешь. На подносе стоял прозрачный чайник с острым носиком и три чашки. Она поставила на ковер столик и села рядом с нами. Сидели они очень естественно, чего нельзя было сказать обо мне. Рубашка моя выбилась из брюк, а ноги не находили себе места. Из-за этого на лбу у меня выступила испарина и мне пришлось стереть ее платком.

– Мэй мне о вас рассказывала, Бадди, я знаю чем вы занимаетесь.

От ее слов у меня запершило в горле, и я издал какой-то странный, хрюкающий звук и посмотрел на Мэй. В ответ она улыбнулась.

– Не обижайтесь на нее, Бадди. Для корейских семей очень характерна связь внутри семьи. Отчасти мы с Мэй одно целое, так что вам не стоит удивляться тому, что то, что известно Мэй, известно и мне. И наоборот, конечно. – Сказав это, она крепко сжала кисть Мэй. Это было заметно по тому, как заиграли сухожилия на ее тонкой руке.

– У вас очень красивое имя, а что насчет фамилии?

– Моей?

Мадам Вонг рассмеялась, обнажив свои белые, словно жемчуг, зубы. Она была очень красивой и уступала Мэй только в возрасте.

– Дэйруин.

Она на секунду задумалась.

– У вас очень странная фамилия, Бадди. Я никогда такой не слышала.

– Это фамилия моего отца, он ирландец.

– А ваша мать?

– Она родом из Кентуки, Боулинг Грин.

– А мы перебрались в Калифорнию только в конце девяностых, до этого жили в Новой Зеландии.

– Отчего же переехали?

– О, она слишком провинциальна, к тому же, отец Мэй, мой муж, был родом из этих мест.

Я решил, что лучше мы будем разговаривать о ней, а не обо мне. Хоть любопытство мне и не свойственно.

– Кем же он здесь работает, мэм?

– О, к сожалению, он погиб.

И конечно, я тут попал впросак.

– Прошу прощения, мне очень жаль…

– Он был американцем, безумно влюбленным в

Восток. Мы познакомились в Сеуле, когда я была еще студенткой. Он был калифорнийцем, родился и вырос в Лос-Анджелесе, а потом долго работал на Востоке. Сеул, Гонконг, Макао. Он был безумно красивым, очень высоким, с грубым американским лицом. Мы так долго вместе прожили, что сделали из собственных теней дверь для нас двоих. Он уже вышел, но ждет меня за этой дверью, я знаю это.

Сказав это, мадам Вонг взяла чайную чашку и поднесла ее к своим тонким губам, ногти ее были покрыты алым лаком практически идеально. А на руке у нее я заметил обручальное кольцо. Выходит, она его так и не сняла. Неужели такая красивая женщина собирается хранить верность своему покойному мужу до конца жизни? Ведь она такая молодая.

– Что бы мы ни делали, мы всегда были вместе. Знаете, Бадди, влюбленных ничего не может испугать, если они любят друг друга по-настоящему. Даже смерть. Во всем, что он делал, я чувствовала себя частью этого. Только после его смерти я поняла, что мы создавали храм своей жизнью, своими поступками. Мы очень долго жили в Сеуле. Мои родители не принимали этот брак, и нам приходилось скитаться, жить где придется, но ведь, как часто бывает, именно такие годы оказываются самыми ценными. Потом я забеременела, родилась Мэй, а через несколько лет мы перебрались в Новую Зеландию. Отец Мэй был настоящим американцем. Я думаю, в его вере в Бога было что-то мальчишеское, такое беспрекословное и лишенное всяких сомнений знание. Вы верите в Бога, Бадди? Верите в метафизику? В то, что существует другой мир, скрытый от наших глаз?

– Не думаю, мэм.

– Что, правда? – Она улыбнулась. – Я почему-то так и думала. Но вы очень хороший, я вижу по вам, что вы очень хороший. Отчего же вы ни во что не верите?

– В кое-что я верю.

– Во что, например?

– В детстве мы с мамой пару раз ездили в Кентукки, к нашим предкам. Мой дед тогда еще выступал на родео. Как-то мы пришли посмотреть, как он скачет на злющих своих быках. В тот день зрителей собралось немного, лил мелкий противный дождь. Я не помню, сколько дед продержался, сидя на быке, но вроде как даже десяти секунд не прошло, как он свалился в грязь. Когда его оттащили и закинули за перегородку, мама положила мне руку на плечо и сказала: «Вот это и есть жизнь». Столько лет прошло, но я до сих пор помню этот день, глаза быка. Быку все ровно, веришь ты в метафизику или в магию вуду. У него есть рога. И ему нужно тебя на них насадить. Жизнь – этот бык и есть, а мы в силах только стараться как можно дольше на нем просидеть. Пока он не втопчет нас в грязь.

– Бадди. – Мадам Вонг в очередной раз улыбнулась. Надо признать, она была со мной очень мила. Мэй решила ввязаться в наш разговор, видимо, ей было слегка неуютно. Ведь мы были едва знакомы.

– Я хочу, чтобы Бадди сходил со мной в «Дарк рум», одна я идти не хочу.

– Я не против, если Бадди, конечно, этого хочет.

– Вполне, сегодня пятница. Можно немного расслабиться. – Я постарался улыбнуться, но почувствовал, что это вышло немного криво.

– Вы не против, если мы немного поговорим об Элизе Лам?

Признаюсь, это последнее, о чем мне хотелось разговаривать, но мадам Вонг была так мила со мной, и мне не хотелось ей отказывать.

– Я пока слишком мало знаю об этом деле, знаю лишь то, что это не самоубийство.

– Я тоже это чувствую. Вы представляете, как это страшно, Бадди, умереть вот так, в чужом городе, в другой стране, в этом отеле?

– Мне кажется, умереть всегда страшно, даже во сне.

– Вы правы. Но здесь этот страх передается другим.

– В таких городах, как Лос-Анджелес, перенаселенных, разбитых на кластеры, всегда будет много убийств и преступлений, чаще всего страшных и безумных.

– Вы так пессимистичны.

– Я сам немного переживаю из-за этого, просто стараюсь смотреть правде в лицо.

Мэй вышла из комнаты, сказав, что ей нужно собраться. Мы остались вдвоем с мадам Вонг. Она поднялась и ушла за ширму, вернувшись уже с сигаретой и зажигалкой в руке. Я тоже встал. С непривычки у меня затекли ноги, и одна из них меня совершенно не слушалась, я пытался размять ее. Сгибал в колене и массировал икру пальцами. Мадам Вонг сделала вид, что не замечает этого.

– Я закурю, вы не против?

– Курите конечно.

– Не желаете?

– Нет, спасибо, я не курю.

– Вы знаете, Бадди, бедняжка Мэй очень переживает из-за того, что случилось. Она чем-то схожа с этой девушкой, Элизой.

– Чем же?

– Видите ли, у Мэй тоже есть форма некоего расстройства. Она сейчас пьет таблетки. Именно поэтому я и прошу вас побыть с ней. Сейчас полнолуние, и у нее обострение, она в такое время слегка не в себе. Слезы, истерика на пустом месте. Вы бы знали, как я от этого устала. Мы остались вдвоем, это очень непросто. Она очень ранимая и тяжело переживает гибель отца. Мы вдвоем тяжело это переживаем. Но ведь кому-то нужно быть сильным. Плюс еще эти жуткие мигрени, как и у ее отца. От них он жуть как мучился. Бывало, запрется в своей комнате и целый день не выходит, меня это просто изводило на нет. Ну, так что скажешь?, – неожиданно закончила она.

– Конечно, мэм, мне это совершенно не сложно.

Мадам Вонг курила очень элегантно, стряхивая пепел в свою тонкую ладонь. Докурив, ушла за ширму и смыла пепел водой, я услышал включившийся кран. Вернувшись, она коснулась моего лица.

– Спасибо, Бадди.

Спустя несколько минут вошла Мэй, в красивом разноцветном платье и с небольшой сумочкой «Майкл Корс» на цепочке. Волосы ее были причесаны и убраны за уши. Они обнажили тонкую шею Мэй. На ней было несколько родинок. Подойдя к нам, она улыбнулась.

– Ну что, мы пойдем.

Мадам Вонг проводила нас к выходу. Закрывая за нами дверь, еще раз обратилась ко мне.

– Помните, о чем я вас попросила, Бадди.

Глава шестая. Protege Moi

Мы сели в машину. Мэй положила обе руки на сумочку, лежащую у нее на коленях. Она словно меня стеснялась. Я включил двигатель и посмотрел на Мэй.

– Какие у нас планы?

– Сансет стрип?

Рядом с Мэй мир словно набирался цветом. Проносясь по бульвару Санта-Моники, я открыл окно, и в меня вонзился запах кедров. Откуда он здесь? Боже, как же давно я не чувствовал запахов. Тогда мне казалось, что окутывающий меня бетонный кошмар вот-вот рухнет, а внутри меня родится новый мир, цветной и разный, наполненный миражами лесов и морских пейзажей.

В угоду чему я лишился красок и запахов жизни? Я пытался вспомнить, сколько же у меня дней, в которые я был действительно счастлив. Вряд ли набежит с десяток. И то, на самом дне. Мы неслись в сторону ночи, а солнце склонялось над нами, разжиревшее, словно ненасытный боров, и впивалось в наши глаза.

Я полюбил Мэй. И даже сейчас, лишившись всего, я представляю, как мы тянемся друг к другу, во мраке дней, сквозь гул и скрежет, словно две чертовы хризантемы. Гораздо проще жить иллюзиями. Если бы я только мог.

Мэй повернулась ко мне и положила руку мне на предплечье.

– Ты знаешь фильм «Темная вода»?

– Нет.

– Это триллер, про то как одинокая мать с ребенком селятся в новую квартиру, а в ней творится что-то неладное. Постоянно появляются потеки темной воды и вообще происходит всяческая чертовщина. В конце концов все это сводит ее с ума.

– Почему ты про него вспомнила?

– Ее дочку зовут Сеси, а ее саму – Далиа.

– Сеси?

– Ну, да, почти как Сесиль.

– Просто совпадение.

Я сбросил скорость и взглянул вверх, небо выдавливало из себя облака, сливающиеся в сплошную пелену.

– А фильм «Черная орхидея» ты смотрел?

– Да, кажется, – ответил я.

– Он про жуткое убийство одной женщины, Элизабет Шорт.

С левой полосы меня обогнал «Феррари», плоский, будто клоп. На ветровом стекле точками чернели останки насекомых. Плотные брюки липли к моим ногам.

– Да, я помню… Ее, кажется, расчленили, – ответил я.

– И вырезали ей буквально все: половые органы, разрезали пополам тело, лицо, просто ужас. Жуткое убийство.

– Ну, а она здесь при чем?

– Говорят, что она часто бывала в баре отеля «Сесиль».

– И что же?

– Ну, Элизабет Шорт – она и есть Черная Далия. А дочь Далии из «Темной воды» – Сеси. Как отель «Сесиль».

– Ты просто смотришь очень много фильмов.

Я взглянул на Мэй и увидел, как она чуть заметно стиснула губы.

– Ты хочешь меня обидеть?

– Нет, Мэй. Просто, это же Лос-Анджелес, все питаются одними и теми же историями. После таких кошмаров написать сценарий для фильма ужасов сущие пустяки. И я не исключаю, что сценаристы специально втискивают в фильм такие аллюзии. Это вроде как ключи для тех, кто в теме. Что-то вроде игры для посвященных.

– И ничего больше?

– Думаю, что ничего.

Квадратные у дорог, прямоугольные – на крышах домов, рекламные щитки кричали каждый о своем. Красивые лица с белоснежными улыбками. Реклама, казалось, отражалась в самом воздухе. Блестящие автомобили, светофоры, дрожащие силуэты людей сливались в чудесный напиток, который я поглощал глазами. В его вкусе мне грезился запах будущего, без нищих и калек. Справа от нас показались две забегаловки, видом своим напоминающие ювелирные лавки, примыкающие к отелю «Сансет Тауэр». Длинные, несколько ярдов в ширину.

– Говорят, что Джон Уэйн держал корову на балконе своего пентхауса, чтобы каждый день пить свежее молоко, – сказал я, глядя на витрины отеля, и Мэй звонко рассмеялась.

Я припарковал машину в одном из переулков недалеко от «Рокси», и мы пошли по бульвару Сансет в сторону клуба. Навстречу нам шли толпы праздно гуляющих людей, которые на ходу жонглировали своими телефонами, стаканчиками с кофе и газетами. И мы плыли против течения, широких улыбок и безмятежных взглядов, пока не нашли нужное здание.

Кирпичные стены клуба были выкрашены в черный цвет. Вывеска, тяжелая металлическая дверь – все было черным. Мы зашли внутрь и протиснулись в зал по узкому, разрисованному граффити коридору. Играл гранж. Мы сели за круглым столиком, накрытым грязноватой красной скатертью. Грязь на ней была заметна даже в темноте клуба. Мэй заказала Дайкири. А я – голубой «Джонни Уокер».

– И в сублимальное программирование ты тоже, конечно, не веришь, Бадди?

– Во что, прости?

– В с у б л и м а л ь н о е п р о г р а м м и р о в а н и е. – Мэй повторила это словосочетание отчетливо, проговаривая каждую букву.

– Я, если честно, даже не знаю, что это.

Ее широко раскрытые черные глаза на миг прояснились, и она снова улыбнулась своей красивой кокетливой улыбкой:

– Оно заключается в том, что к человеку применяют технику программирования его на определенные действия, путем убеждения, которое реализуется ниже порога его сознания.

– Типа, могут склонить его и к убийству?

– Да. Многие рекламщики стараются применять это для коммерческих целей.

Она приложила свои изящные пальчики к шее.

– Но убедить кого-то купить попкорн и убедить всадить в человеческое горло нож – это разные вещи.

– Разные. Но это как разные весовые категории в боксе, кто-то дерется в среднем весе, а кто-то в супер-тяжелом.

Я удивленно взглянул на Мэй.

– Ты что, смотришь бокс?

Она, улыбаясь, кивнула и поправила свою безупречную прическу.

Я не мог поверить, что слышу все это из уст двадцатилетней девчонки. И изо всех сил старался унять улыбку, чтобы она не заподозрила моего недоверия.

– То есть ты хочешь сказать, что Элизу могли заставить покончить с собой?

– Ну, просто такой факт не стоит исключать.

– Но для чего?

– Не знаю, может чтобы принести ее в жертву каким-нибудь жестоким богам.

Она поднесла к губам конусовидный бокал и сделала короткий глоток.

– Ты сейчас шутишь, что ли? – удивленно спросил я.

– Нет. Ну, послушай, Бадди. Это же не простое убийство?

– Нет, – ответил я.

– Ну так, может быть, и разгадка у него не простая.

Я конечно не верил во все это, но все же решил подлить масла в огонь.

– Недавно произошла вспышка эпидемии туберкулеза, в тот же день, когда Элизу достали из резервуара с водой. И выяснилось, что есть тест на выявление туберкулеза «ЛАМ ЭЛИЗА».

Услышав это, Мэй встрепенулась. Глаза ее заблестели, а брови, похожие на мелкие вороньи перья, встрепенулись.

– Вот видишь, у этой истории просто не может быть простой финал.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, Мэй.

Я не люблю гранж, для меня эта музыка слишком депрессивна. Я смотрел на Мэй, как она тонет в бокале с мартини. Смотрел на блеск ее черных глаз. Она прикладывала губы к бокалу и смотрела на меня исподлобья. Ее черные тонкие волосы опадали вниз. Тогда я хотел, что бы это мгновение замерло. Просто остановилось.

Мы долго сидели внутри и вышли из клуба уже затемно. На улице возле клуба было полно молодых и пьяных людей. Джинсовые мальчики, худые девчонки с глазами, полными теней, эксцентричные старики, словно вампиры, питающиеся витальной энергией чужой молодости.

Мэй слегка опьянела. Ее тело покрывали мурашки, появившиеся от ночной прохлады. Я обнял ее.

– Тебе холодно, Мэй?

Я придвинулся ближе. От нее пахло сигаретами, лицо было заплаканным. Я обнял ее, в ответ она прижала меня к себе и сказала:

– Я не хочу домой, Бадди.

Я снял с себя пиджак и накинул его на плечи Мэй. Она держала меня за руку и вглядывалась прямо в глаза, будто силясь вытянуть из них что-то.

– Поедем на пирс, поедем к океану. Поедем куда-нибудь, Бадди.

Мы сели в машину и поехали по «пятому» через Анахайм, в сторону Сан-Диего; ехали несколько часов, слушая музыку, но доехали только до Сан-Клемент. Я ехал туда потому, что чувствовал, – мы оба туда хотим. Эта ночь была наполнена нами. Пальмы подступали почти к самому океану. Не было видно ни души. Я свернул с дороги и поехал по песку, пока почва не стала сырой, выключил мотор. Мэй взглянула на меня так, что я решил выйти из машины, пока мои ноги еще не совсем вышли из-под контроля.

На лице Мэй появилось беспокойство, и тут я заметил едва уловимое сходство ее с убитой. Вцелом черты лица Мэй были более изящны, чем у Лам, и напоминали ее лишь отчасти. Я вгляделся в них повнимательнее: испуг в светло-карих глазах, блестевших при свете уличных фонарей. Ее руки дрожали. Ветер трепал волосы Мэй, и я придерживал ее, следя за тем, как она осторожно ступала по песчанику на своих тонких каблуках. Затем она сняла их, и дальше мы шли уже спокойно, обняв друг друга.

Мы смотрели на океан, слушая его рокот. Он шумел внутри нас. Я никогда не вернусь назад. Нью-Йорк не обо мне. Я хочу раствориться здесь, в этом пейзаже, стать его частью. Ракушками на побережье. Ничего больше. Стоя на берегу океана, понимаешь действительный масштаб своей личности. Это лечит и освобождает от лишних вопросов, одевает намордник на зубастую пасть твоего эго. Бродить по берегу, смотреть на валуны, белоснежные гривы волн или в ту точку, где океан сливается с небом.

Мэй посмотрела на меня, а затем, приоткрыв рот, оглядела океан.

– Расскажи мне о себе, – попросила она.

– Вряд ли это будет интересно.

– И все же.

Я улыбнулся.

– Долгое время я жил в Нью-Йорке, затем перебрался в Лос-Анджелес из-за проблем с отцом. Здесь меня взял на работу мой дядя, кем-то вроде помощника. И вот я очутился здесь, рядом с тобой, расследую убийство, подумать только…

– А чем ты занимался в Нью-Йорке?

– Да ничем, в общем-то. Я, конечно, учился в школе, занимался боксом. Не знаю даже… У меня и друзей-то толком нет, если честно. Я не помню, что я делал. Будто от моей жизни оттяпали кусок. Иногда мне так кажется, будто ничего не было, понимаешь? Что мое прошлое высохло, как лужа.

– Не слишком вяжется с образом детектива, так ведь? – спросил я.

Мэй пожала плечами и улыбнулась.

– Ты странный немного, какой-то старомодный.

– Как это, старомодный?

– Будто из старых фильмов, – ответила она и рассмеялась.

– Это наверное из-за моего дяди, он отбрасывает такую тень.

Луна была похожа на тыкву.

– Если мне придется умереть или что-нибудь вроде этого, знаешь, что я буду делать, Бадди? – И, не дождавшись ответа, сказала: – Буду бродить тут, буду бродить по побережью.

Ни говоря ни слова, Мэй обхватила руками мою поясницу и расплакалась, прижимаясь ко мне так сильно, словно хотела протиснуться сквозь ребра и остаться в моем сердце навсегда. Так и произошло.

– Почему ты плачешь, Мэй?

– Я не знаю, просто мне грустно. Давай останемся сегодня здесь, в Сан-Клемент.

Откуда-то доносилась негромкая мелодия. Ночь была очень тихой, и мелодия слышалась отчетливо.

Ночь выдалась теплая. Возвращаясь с пляжа, мы остановились на перекрестке и поцеловались прямо посреди дороги. Где-то недалеко от нас хлопнула дверь. Кто-то что-то крикнул. Койот жалобно завыл в горах, но вдруг умолк, а затем снова затянул свою тоскливую песню. Черные краснокрылые птицы шумно сорвались с ветвей и темной тучей заполнили небо. На миг они показались кровавым облаком, потом исчезли.

Вскоре мы вышли на покрытую гравием стоянку и сняли комнату на одной из вилл, с окнами, выходящими на небольшое, но уютное патио. Чайные столики и плетеные кресла. В клумбах цветы. Хозяйка, латиноамериканка, выдала нам ключи от одноместного номера с видом на океан. Он был на втором этаже, и мы поднялись по лестнице.

Я открыл дверь небольшим алюминиевым ключом. Казалось, он такой хрупкий, что провернется и останется обломанным внутри замка, но этого не случилось. Мэй вошла внутрь и остановилась у дверей, будто в нерешительности. Я обнял ее и поцеловал.

– Ты всегда будешь рядом, Бадди?

– Всегда.

С ее плечей упал пиджак, вниз, на ковер. Я положил кисти рук на плечи Мэй. Затем пальцами приподнял бретельки платья, и оно упало вниз, вслед за пиджаком. Мэй стояла не двигаясь. Лампу мы так и не включили. В лунном свете бледная кожа Мэй напоминала фарфор. Я смотрел на тело Мэй через ее плечо. При свете луны тело было совсем белым и казалось фарфоровым. Небольшие круглые груди с крохотными сосками, словно чашки из китайского сервиза. Мэй дрожала. Затем она повернулась, оплела свои руки вокруг моей шеи и поцеловала меня полным ожиданий поцелуем, впившись мне в губы. Когда я ласкал ее, она еле заметно вздрагивала, и по ее телу то и дело пробегал короткий спазм. С океана доносился шум волн и редкие голоса людей. И еще, кажется, крики сов и койотов. Мэй лежала на кровати, закрыв глаза и запрокинув голову, ноги ее дрожали. Я спустился ниже и снял с нее белье. Белые аккуратные трусики. Ее худые ноги обхватили мои бедра и сплелись за моей спиной в клинч, сильно прижав меня к ней. На ее теле не осталось ни одной родинки, которую бы я не поцеловал. Мэй била сильная дрожь, а губы и глаза были полны влаги. Я окунал лицо в волосы Мэй, вдыхал их аромат, перебирал пальцами. Их дивный аромат, похожий на запах жасмина, окунал мою душу в мечты. Их запах вбирал в себя весь город, весь мир вокруг, полный теплых муссонов и лазурной синевы неба. Я представлял себе места, где никогда не был и вряд ли успею побывать. Представлял Мэй рядом со мной, смеющуюся и счастливую.

Я встал рано утром, в начале шестого. На улице было тихо, лишь птичьи трели разносились далеко вокруг. Утренний свет уже пробивался, но патио было еще в тени. Я вылез из кровати и натянул на себя трусы, брюки и серую майку. Вышел на балкон. Было довольно прохладно.

По двору ходила женщина, та самая мексиканка. Она стояла в расшитом платье, похожем на халат, с заколотыми в пучок волосами. Увидев меня, она помахала мне рукой, приглашая спуститься. Я сошел вниз.

Рядом с ней стоял широкоплечий мексиканец, волосы у него были длинные и черные, как смоль. А усы по форме напоминали подкову. Одет он был в черную рубашку с коротким рукавом. Из под нее виднелась корявая тюремная татуировка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Время точит наш дух, и мы стонем от боли, а невидимый Враг всем мольбам вопреки. Жрёт и жрёт нашу плоть, свирепея всё боле. – Шарль Бодлер