Письма. Том второй

Ты, конечно, не заплатишь $3.00 за любую книгу, которую я напишу (или $2.50 тоже), если я могу быть под рукой, чтобы предотвратить это. … Через несколько дней ты должен получить экземпляр моей книги от «Скрибнерс» с красивой надписью и трогательным чувством (которое я еще не придумал). Если ты не получишь книгу, дай мне знать…

Я был рад и счастлив получить от тебя весточку, Альберт. Думаю, ты поверишь мне, когда я скажу, что ты один из моих старых друзей, о которых я часто вспоминаю и чьей дружбой очень дорожу. Мне очень хочется, чтобы ты прочитал мою книгу, хочу услышать твое мнение о ней. Книга доставила мне много радости и боли, потому что некоторые люди на Юге и в моем родном городе прочитали ее как альманах личных сплетен и истолковали ее как жестокое и беспощадное нападение на реальных людей, некоторые из которых сейчас живут. Я получил несколько горьких писем и одно или два довольно уродливых анонимных (одно из них начиналось в гордой величественной манере следующим образом: «Сэр: Вы – сукин сын и так далее»). С другой стороны, я получал великолепные письма, причем не только от незнакомцев, но и от старых друзей. И рецензенты в Нью-Йорке и других городах говорят о ней очень хорошие вещи, и я понимаю, что литературные деятели в Нью-Йорке в восторге от нее…

Ради Бога, Альберт, читай книгу так, как она должна была быть прочитана – как книгу, видение жизни писателем: ты найдешь в ней некоторые вещи очень открытыми, очень прямыми и, возможно, очень ужасными – но книга была написана в невинности и честности духа, [Здесь Вулф снова почти дословно повторяет то, что он сказал в своей записке «К читателю» в начале романа «Взгляни на дом свой, Ангел»] и люди здесь не считают ее ужасной или уродливой, но, возможно, великой и прекрасной. Прости, что я пишу все это – звучит как хвастовство, – но я хочу, чтобы мои старые друзья поняли, что я сделал. Я знаю, что могу положиться на твою справедливость и ум…

Я не могу больше писать сейчас, но напишу позже. Я все еще работаю в университете, но надеюсь, что книга будет продаваться достаточно хорошо, чтобы освободить меня от работы с бумагами первокурсников. Я хочу закончить новую книгу.

Это письмо написано в большой спешке, но я надеюсь, что ты все поймешь. Дай мне поскорее получить от тебя весточку. С теплыми пожеланиями,

Том

Следующие «Моя писательская биография» и «Мои творческие планы» были поданы вместе с заявкой Вулфа на стипендию Гуггенхейма. Если к стипендии прилагалось сопроводительное письмо с конкретным заявлением, то оно было утеряно.

Джулии Элизабет Вулф

Гарвардский клуб

Западная 44-я улица, 27

Нью-Йорк, 30 Ноября, 1929 года

Дорогая мама:

Я был очень занят своей книгой и проверкой стопок тем первокурсников, и не смог ответить на твое письмо так, как следовало бы. На следующей неделе я отправлю тебе более длинное письмо, в котором расскажу о некоторых вещах, о которых ты упомянула в своем письме. Здесь я могу лишь сказать, касаясь одного момента в вашем письме, что никому из тех, с кем я здесь общался, не приходило в голову, что Элиза [мать Юджина в романе «Взгляни на дом свой, Ангел»] была не кем иным, как очень сильной, находчивой и мужественной женщиной, которая проявила большой характер и решимость в борьбе с жизненными трудностями. Это, безусловно, то, что я чувствовал и чувствую о ней, и, поскольку я написал книгу, мое мнение должно быть таким же хорошим, как и чье-либо другое. Некоторые из самых умных людей в стране прочитали книгу и считают, что это прекрасная вещь, а главные герои – замечательные люди, и если это правда, то я не думаю, что нас должно сильно волновать мнение злобных и мелочных людей в маленьких городках.

Я напишу вам еще через неделю или около того. Вместе с этим письмом я шлю вам привет и пожелания здоровья и процветания. Я устал, но в дальнейшем буду больше отдыхать.

С любовью, Том

Максвеллу Перкинсу

Гарвардский клуб, Нью-Йорк

24 декабря 1929 года

Дорогой мистер Перкинс!

Год назад я не верил в мои творческие возможности и не был знаком с Вами. То, что случилось за этот год, многим могло бы показаться весьма скромным успехом, но для меня это источник восхищения и благоговения. Ибо свершилось самое настоящее чудо.

В моем сознании Вы и моя книга так тесно связаны, что я просто не могу отделить одно от другого. Я прекрасно помню не то, как писал ее, но как Вы впервые говорили со мной о ней и как мы с Вами над ней работали. Так уж я устроен, что помню и понимаю людей лучше, чем события. При слове «Скрибнерз» у меня становится тепло на душе; когда я слышу это слово, я прежде всего вспоминаю Вас, ибо Вы сделали для меня то, что, казалось, никто сделать не в силах: Вы даровали мне свободу и вселили в меня надежду.

В юности мы верим в существование героев-исполинов, тех, кто сильнее и мудрее нас, к кому в трудную минуту мы всегда можем обратиться за помощью и утешением. Потом мы начинаем понимать, что ответы в нас самих, в наших душах и сердцах, но желание верить в таких героев не проходит. Для меня таким героем-исполином являетесь Вы – краеугольный камень моего существования.

Все, что было связано с публикацией моей книги, я принял очень близко к сердцу – и успехи, и радости, и огорчения. Сейчас радость, гордость, торжество, вызванные публикацией, как-то померкли в моем сознании, но, как это всегда бывает, реальная повседневность вытесняет фантазию и наполняет наше существование истинным восторгом.

Даже если бы в этот год я только познакомился с Вами, и то я назвал бы его великим годом. Мне лестно называть Вас моим другом, и я хотел бы передать Вам в этот рождественский день мои самые глубокие и преданные чувства.

Том

Джулии Элизабет Вулф

25 Декабря,1929 года, 12:55

Миссис Джулия Э. Вулф

Спрус-Стрит, 48, Эшвилл, Северная Каролина

Самые сердечные пожелания веселого Рождества и счастливого и процветающего Нового года, я надеюсь, что вы можете наслаждаться многими другими благами в здоровье, счастье и процветании и в тепле.

Люблю вас, напишу на этой неделе

Том

Мэйбл Вулф Уитон

Гарвардский клуб

Нью-Йорк

5 января 1930 года

Дорогая Мейбл:

Длинное письмо, которое я обещал тебе написать, никак не получается. Если бы ты знала, какими были последние два-три месяца, ты бы поняла, почему.

Люди почти свели меня с ума – телефон звонит по двадцать раз на дню, и это кто-то, кого я не знаю, или не хочу знать, или встречал однажды, или кто знает кого-то, кто знает меня. Кроме того, я получаю десятки писем с приглашениями выступить, поужинать, написать. Мне нужно оценить все свои работы, надвигаются экзамены, а из «Скрибнерс» каждый день звонят и просят написать статью для журнала. Единственное облегчение в том, что «Скрибнерс» теперь будут платить мне скромную сумму денег каждый месяц, чтобы я мог жить [18 декабря 1929 года Перкинс написал Вулфу письмо, в котором говорилось следующее: «Мы глубоко заинтересованы в вашей писательской деятельности и уверены в вашем будущем, и мы хотели бы сотрудничать с вами, насколько это возможно, в создании нового романа… Мы с удовольствием возьмем на себя обязательство выплатить вам в качестве аванса за следующий роман сорок пять сотен долларов в рассрочку, из расчета двести пятьдесят долларов в месяц, начиная с 1 февраля». Соответственно, «Скрибнерс» произвел эти выплаты за месяцы с февраля по май 1930 года. К тому времени Вулф получил стипендию Гуггенхайма, а роман «Взгляни на дом свой, Ангел» заработал гонорары в размере 3500 долларов сверх уже выплаченного аванса в 500 долларов. Поэтому ежемесячные выплаты по новому роману были прекращены до 21 июня 1933 года, когда Вулфу начали выплачивать нерегулярные суммы по этой книге], и я прекращаю преподавание в феврале. Я должен немедленно приступить к работе над своей новой книгой, но если люди не оставят меня в покое, мне придется куда-нибудь уехать. Все, чего я хочу, – это немного покоя и свободы для работы – если все они будут покупать мою книгу, что ж, хорошо, но пусть оставят меня в покое. Я не хочу уезжать из Америки, но некоторые люди уговаривают меня уехать в Европу, чтобы жить там, где меня хотя бы не будут беспокоить. Английский издатель [A. С. Фрер-Ривз, редактор «Вильям Хейнеманн», который был наиболее тесно связан с книгами Вулфа. Позже он был председателем совета директоров этого дома] находится здесь и поручил мне работу по внесению некоторых сокращений в книгу. Англичане в восторге – говорят, что люди здесь замечательные, настоящие англосаксы, которых англичане понимают, – и что книга хорошо пойдет в Англии. Она выходит там в марте. [На самом деле она вышла только 14 июля.]

Я получил две или три сотни писем со всей страны. Как, ради всего святого, я буду на них отвечать, не могу сказать. Все это дело так меня взбудоражило, что неделю или две назад я слег с простудой и гриппом и теперь просто выкарабкиваюсь.

Время от времени я получаю письма, открытки и телефонные звонки от жителей Эшвилла. Хочу сказать, что никто не был так удивлен тем, какой эффект произвела моя книга на некоторых людей, как я. Я живу в своем собственном мире. Я ищу, изучаю, наблюдаю, но мир, который я создаю, – мой собственный. Насколько я понимаю, в Эшвилле было продано несколько сотен экземпляров книги. Это слишком много. Пожалуйста, поймите, что я не пытаюсь быть чванливым или высокопарным – я с большим уважением и симпатией отношусь ко многим, очень многим людям дома, – но моя книга не та, которую должен читать каждый риелтор, адвокат, фармацевт или бакалейщик. Они должны придерживаться «Кольерс», «Америкэн» и «С.Э.П.». Есть, возможно, две дюжины людей дома, которые могут прочитать мою книгу и понять, о чем она. И, пожалуйста, поймите, что это не критика многих других людей, которые мне нравятся, но которые читают, возможно, одну или две книги в год, и которые пытаются сделать мою книгу частью местной истории. Если они считают мою книгу непристойной, горькой, сенсационной и так далее, пусть предпочитают Уорика Дипинга и Зейна Грея.

Вы, по крайней мере, знаете, что у меня на сердце: создать перед смертью нечто настолько честное, великое и прекрасное, насколько я смогу это сделать. Если кто-то считает мою первую книгу уродливой и грязной и не видит в ней ни красоты, ни пользы, мне очень жаль; но я продолжу работу над следующей настолько хорошо, насколько смогу, и постараюсь сделать ее настолько хорошей, насколько смогу. Один человек из Эшвилла написал в «Скрибнерс», что, по слухам, Вулф сказал, что хотел вырезать некоторые части книги, но «Скрибнерс» настоял на том, чтобы их оставили, чтобы книга принесла много денег. Подумать только, любой проклятый дурак не мог понять, что эта книга написана не ради денег – что если бы мне нужны были деньги, я бы написал что-нибудь на треть длиннее, полное успокаивающего сиропа, который нужен большинству из них. Мы все здесь рады успеху книги – прекрасным отзывам, а также ее продаже, – но никто не собирается на ней разбогатеть: есть сотни халтурщиков, которые зарабатывают гораздо больше, чем я, и если деньги – моя цель, я могу заработать гораздо больше на рекламе или чем-то еще, чем когда-либо на писательстве.

Разве для людей дома ничего не значит знать, что честные и умные критики по всей стране сочли мою книгу прекрасной и трогательной? Конечно, есть люди, которые достаточно справедливы и великодушны, чтобы понять, что я пытаюсь быть художником, а не сенсационным халтурщиком. Неужели кто-то всерьез думает, что человек будет потеть кровью, терять плоть, мерзнуть и пачкаться, работать всю ночь и почти два года жить в потогонном бараке, как это делал я, если его единственная цель – сказать что-то плохое о Смите, Джонсе и Брауне? Послушай, Мейбл: то, о чем говорится в моей книге в первом абзаце и о чем она продолжает говорить на каждой странице до конца, – это то, что люди – чужие, что они одиноки и оставлены, что они в изгнании на этой земле, что они рождаются, живут и умирают в одиночестве. Я начал писать эту книгу в Лондоне: она так же относится к людям в Лондоне и Айдахо, как и к людям в Эшвилле. Ты говоришь, что женщины в клубах вызывали тебя и читали лекции или сочувствовали. Что ж, пусть. Ты больше, чем любая из них, и они не могут причинить тебе вреда. Полагаю, сочувствие было вызвано тем, что у тебя был такой же брат, как я. Очень хорошо. Это тоже нормально. Очевидно, можно грабить банки, быть жуликоватым адвокатом, пить кукурузное виски, прелюбодействовать с женой соседа и считаться прекрасным, милым, непонятным парнем; но если ты попытаешься сделать что-то истинное и прекрасное, ты «злобный безумец», а твое «большое заросшее тело» должно быть протащено по улицам толпой линчевателей. Эти фразы взяты из одного из писем, присланных мне.

Что ж, они не могут причинить нам вреда. Я не верю, что хоть один хороший человек, достойный быть другом, когда-нибудь ополчится на семью или на меня за то, что я написал книгу, – а тот, кто ополчится, скорее всего, не стоит того, чтобы его знать.

Я – молодой человек, только начинающий свой жизненный путь. Самое печальное во всей этой истории не то, что люди неправильно поняли мою первую книгу, а то, что они вообще не знают, какой я и каковы мои представления о жизни. Много воды утекло с тех пор, как я покинул Эшвилл десять лет назад, но я всегда надеялся, что, представив миру свою первую работу, я найду сочувствие и понимание среди своих старых друзей. Теперь я чувствую себя так, словно меня изгнали: они больше не знают человека, которым я стал, и не узнают меня в той работе, которую я буду делать в будущем. Я говорю, что это самое печальное во всем этом. Это похоже на смерть. Теперь я знаю, что люди умирают не один раз, а много раз, и та жизнь, частью которой они когда-то были и которую, как им казалось, они никогда не смогут потерять, тоже умирает, становится призраком, теряется навсегда. С этим ничего нельзя поделать. Мы можем только любить тех, кто потерян, и скорбеть об их душах. Если же я мертв для людей, которые когда-то знали меня и заботились обо мне, то мне больше нечего сказать или сделать – я должен идти в новый мир и новую жизнь, с любовью и скорбью о том, что я потерял. Если хотите, вспомните ребенка на вишневом дереве, или длинноногого школьника, или парня в колледже – я всегда буду помнить вас всех с любовью и преданностью…

Вулф познакомился с Джеймсом Бойдом, автором «Барабанов, марша», «Долгой охоты» и «Перекати-поле», через Перкинса и попросил Бойда рекомендовать его на получение стипендии Гуггенхайма. Следующая записка была написана в ответ на письмо Бойда, в котором он сообщал, что сделал это, и добавлял: «Взгляни на дом свой, Ангел» стал одним из наших постоянных владений, и хотя в нем есть вещи, за которые я обличаю вас перед троном Формы и Дизайна (без сомнения, это просто табуретка дипломированного бухгалтера), у романа есть простое и неоспоримое достоинство – он содержит элементы величия и всю грозную силу жизни».

Джеймсу Бойду

[15-ая Западная улица, 27]

[Нью-Йорк]

[12 января (?) 1930 года]

Дорогой Джим:

Ты отличный парень, даже если у тебя есть свои теории формы. Это будет гордый день в моей жизни, когда ты протянешь мне руку и скажешь: «Сынок, стиль и структура твоей последней книги делают Флобера похожим на анархиста. Я причинил тебе большой вред».

Если я куплю накладные усы и вернусь в родной штат, ты представишь меня как своего ирландского кузена, Эрнеста? [Джеймс и Эрнест Бойд на самом деле не были родственниками].

Следующее письмо Марджори Н. Пирсон было написано в ответ на одно из писем, в котором она восхваляла «Взгляни на дом свой, Ангел». Мисс Пирсон – дочь мистера Ричмонда Пирсона, чей дом Вулф описывает здесь, и познакомилась с Вулфом лично, когда он вернулся в Эшвилл летом 1937 года.

Марджори Н. Пирсон

15-ая Западная улица, 27

Нью-Йорк

19 января 1930 года

Дорогая мисс Пирсон:

Я хочу сердечно поблагодарить вас за ваше письмо. Я тронут и польщен тем, что вы говорите о моей книге, а тот факт, что вы уроженка Эшвилла, придает вашему письму дополнительную ценность.

Когда я был ребенком, отец часто брал меня с собой в маленький парк развлечений в Риверсайде, через реку от Бингем-Хайтс. Вечером, после кино и фейерверков на маленьком озере, мы стояли у реки и смотрели, как на другом берегу проносятся огромные поезда с пылающими топками, отбрасывающими свет. На холме над нами загоралось несколько огней. Я помню большой, ветхий, великолепный викторианский дом с просторной территорией, и я знал, что там жил мистер Ричмонд Пирсон со своей семьей, и я часто думал, как выглядели бы, говорили и были бы похожи люди, живущие в таком прекрасном месте. Теперь мне кажется, я знаю, какими они должны быть – великодушными и величественными, как старый дом, – ведь вы, как мне кажется, принадлежите к этой семье.

Если я прав, то что я чувствую все больше и больше о странности и тайне жизни, которая ткет наши судьбы из хаоса туда и обратно через весь мир, становится глубже и страннее – ведь после того, как столько воды протекло под мостом Френч-Брод с тех пор, как ребенок и его отец стояли там, и после того, как я положил столько дней, месяцев, лет и тысяч миль скитаний между тем временем и этим, я узнал одного из людей в том доме через мою книгу.

Если я ошибаюсь – то есть если вы принадлежите не к той семье Пирсонов, а к другой, – я все равно испытываю к вам глубочайшую благодарность за ваше прекрасное письмо и знаю, что, сколько бы жителей Эшвилла ни недолюбливали мою книгу, она не потерпела неудачу в своем предназначении, пока у нее есть такой друг, как вы.

P.S. Пожалуйста, простите за торжественный тон этого письма – но я пытался сказать то, что действительно чувствовал, и если я сказал это плохо, думаю, вы поймете, что я хотел сказать.

Джулии Элизабет Вулф

Отель «Бельвью»

Бикон Стрит – Бикон Хилл, Бостон

Пятница, 24 января 1930 года

Дорогая мама:

Спасибо за твое интересное письмо, которое пришло за день или два до моего отъезда из Нью-Йорка. Я приехал сюда во время экзаменационного периода в университете – у меня было несколько дней между экзаменами, и я решил взять небольшой отпуск. Сегодня я позвонила Хильде, а завтра буду обедать с Элейн. В Бостоне очень холодно и сыро, земля покрыта снегом и льдом – в Нью-Йорке было примерно так же, когда я его покидал: этой осенью у нас была самая разная погода – от дождя и тумана до метели и заморозков. Я рад, что вы в таком добром здравии и находите столько интересного в Майами. Думаю, вы правы насчет будущего Майами – богатые люди будут приезжать туда все чаще и чаще, чтобы укрыться от холода.

Не знаю, говорил ли я вам, что подал в отставку из университета, и что моя отставка вступает в силу еще через неделю. Моя книга по-прежнему продается стабильно, и никто не знает, как далеко пойдут продажи, но «Скрибнерс» очень щедро предоставили мне 5000 долларов, они выплатят мне эту сумму по 250 долларов в месяц (я попросил их об этом) – и я собираюсь немедленно приступить к работе над своей новой книгой. Английский издатель [William Heinemann, Ltd., London.] также с энтузиазмом относится к этой книге и считает, что она может иметь значительный успех в Англии. Она выйдет там весной этого года. Они уже выплатили мне 100 фунтов в качестве аванса и сказали, что выплатят еще, если я буду сильно стараться. Так что, как видите, хотя я далеко не богат, у меня есть скромный доход, на который можно прожить, пока я не напишу новую книгу. Конечно, я очень рад, что покончил с преподаванием – мне было очень трудно преподавать и писать одновременно; и теперь у меня будет возможность по-настоящему посвятить свое время писательству.

Я попросил «Скрибнерс» отправить копию книги в «Майами Геральд», как вы и просили. Спасибо за встречу с книготорговцами и за вашу заинтересованность в успехе книги. Рецензий было так много, что я не могу перечислить их вам, но, очевидно, вы видели некоторые из главных – «Таймс», «Мир», «Геральд Трибьюн», «Букмен», «Новая Республика», «Субботнее литературное обозрение», «Простой Разговор» и другие.