скачать книгу бесплатно
Своей Возлюбленной он всегда был верен, но у нее было много воплощений. Каждая индивидуальность, известная как Люси, Джейн, Флора, Евангелина или кто-то еще, была всего лишь ее преходящим состоянием. Он воспринимал это не как оправдание или защиту, а просто как факт. По сути, она, пожалуй, не представляла собой ничего осязаемого; дух, мечта, безумие, понятие, благоухание, олицетворение пола, блеск глаз, приоткрытые губы. Одному Богу было известно, кем она была на самом деле; Пирстону – нет. Она была неизъяснима.
Никогда особо не задумываясь над тем, что она была лишь субъективным феноменом, оживленным странными влияниями его происхождения и места рождения, открытие ее призрачности, ее независимости от физических законов и недостатков иногда вызывало у него чувство страха. Он никогда не знал, где она окажется в следующий раз, куда поведет его, имея мгновенный доступ ко всем сословиям и классам, во все обители людей. Иногда по ночам ему снилось, что она собственной персоной была «Зевса дочь, искусная в хитрых ковах[9 - Строка из сочинения Сапфо «Гимн Афродите» приведена в переводе В. В. Вересаева.]», вознамерившаяся мучить его за его прегрешения в искусстве против ее красоты – воистину, сама неумолимая Афродита. Он знал, что любит это маскирующееся существо, где бы он его ни находил, будь она с голубыми глазами, черными или карими; представлялась ли высокой, хрупкой или пухленькой. Она никогда не была в двух местах одновременно; но до сих пор она никогда не задерживалась в одном месте надолго.
Уяснив себе это незадолго до сегодняшнего дня, он избежал многих неприятных самобичеваний. Просто та, кто всегда привлекала его и вела, куда пожелает, как по шелковой нити, до сих пор не оставалась обитательницей одной и той же плотской обители. Остановится ли она в конце концов на ком-то одном, он сказать не мог.
Если бы он почувствовал, что она начинает проявляться в Эвис, он постарался бы поверить, что это конечное место ее переселения, и довольствовался бы соблюдением своих слов. Но видел ли он вообще в Эвис Возлюбленную? Вопрос был несколько тревожным.
Он достиг гребня холма и спустился к деревне, где на длинной прямой романской улице вскоре нашел освещенный павильон. Представление еще не закончилось, и, обойдя строение сбоку и встав на возвышение, он мог видеть внутреннее убранство вплоть до уровня подмостков. Очередь Эвис, или вторая очередь, наступила почти сразу. Ее милое смущение перед аудиторией вполне избавило его от сомнений. Она была, по правде говоря, тем, что называется «милой» девушкой; привлекательной, конечно, но, прежде всего, милой – одной из тех, с кем риск вступления в брак наиболее близок к нулю. Ее умные глаза, широкий лоб, задумчивая осанка свидетельствовали об одном: из всех девушек, которых он знал, он никогда не встречал ни одной, обладающей более очаровательными и цельными качествами, чем у Эвис Каро. Это было не просто предположение – он знал ее давно и досконально, каждое ее настроение и характер в целом.
Тяжелый фургон, проезжавший мимо, заглушил для него ее тихий голос; но зрители были довольны, и она разрумянилась от их аплодисментов. Теперь он занял свое место у двери, и когда люди перестали выходить, он нашел ее внутри, ожидающей его.
Они медленно поднимались домой по Старой дороге, Пирстон взбирался по крутому склону, держась за придорожные перила, и тащил Эвис за собой под руку. На вершине они обернулись и замерли. Слева от них небо веером расчерчивали лучи маяка, а под их фронтом, с периодичностью в четверть минуты, раздавались глубокие, глухие удары, похожие на одиночные удары барабана, промежутки между которыми заполнялись протяжным скрежетом, как от костей между огромными собачьими челюстями. Он доносился из обширной впадины бухты Мертвеца, нарастая и замирая у галечной дамбы.
Вечерние и ночные ветры здесь, по мнению Пирстона, были наполнены чем-то таким, чего не было в других местах. Они приносили это из той зловещей бухты на западе, чье движение сейчас слышали и она, и он. Это было присутствие – воображаемая форма или сущность человеческого множества, лежащего внизу: тех, кто пошел ко дну на военных кораблях, ост-индских моряков, на баржах, бригах и кораблях Армады – избранных людей, простых и униженных, чьи интересы и надежды были столь же далеки друг от друга, как полюса, но которые довели всех до единства на этом беспокойном морском дне. Можно было почти ощутить прикосновение их огромного составного призрака, когда он бесформенной массой носился по острову, взывая к какому-нибудь доброму богу, который снова разъединил бы их.
В ту ночь они долго бродили под этим воздействием – вплоть до старого церковного погоста, который лежал в овраге, образовавшемся в результате оползня много лет назад. Церковь опустилась вниз вместе с остальной частью утеса и давно превратилась в руины. Казалось, это говорило о том, что в этом последнем оплоте языческих божеств, где еще сохранялись языческие обычаи, христианство утвердилось в лучшем случае не очень надежно. В этом священном месте Пирстон поцеловал ее.
На этот раз поцелуй был отнюдь не инициативой Эвис. Ее прежняя демонстративность, казалось, только усилила ее нынешнюю сдержанность.
* * *
Тот день стал началом приятного месяца, проведенного ими в основном в обществе друг друга. Он обнаружил, что она может не только декламировать стихи на интеллектуальных собраниях, но и неплохо играть на пианино и петь под собственный аккомпанемент.
Он заметил, что задача тех, кто воспитывал ее, состояла в том, чтобы умственно увести ее как можно дальше от естественной и самобытной жизни обитательницы необычного острова: сделать ее точной копией десятков тысяч других людей, в обстоятельствах жизни которых не было ничего особенного, отличительного или колоритного; научить ее забывать все пережитое ее предками; заглушить местные баллады песнями, купленными у модных продавцов музыки в Бедмуте, а местную лексику – языком гувернантки вообще из другой страны. Она жила в доме, который мог бы стать удачей для художника, и выучилась рисовать лондонские пригородные виллы по печатным репродукциям.
Эвис заметила все это еще до того, как он обратил внимание, но мирилась с этим с присущей девушке покорностью. По своей конституции она была местной до мозга костей, но не могла совсем избежать веяний времени.
Приближалось время отъезда Джослина, и она ждала этого с грустью, но безмятежно, поскольку теперь их помолвка была делом решенным. В связи с этим Пирстон подумывал о местном обычае, который веками существовал в его и ее семьях, поскольку оба они происходили из старинных родов острова. Приток «кимберлинов[10 - Кимберлин – в Портленде (Дорсет, Англия) чужак; кто-то приезжий с материка.]», или «чужаков» (как называли приезжих с материковой части Уэссекса), в значительной степени привел к отказу от этого обряда; но под внешним лоском образованности Эвис дремали многие старомодные идеи, и он задавался вопросом, не сожалеет ли она, в своей естественной печали по поводу его отъезда, об изменении нравов, которое сделало непопулярным торжественное скрепление помолвки согласно обычаям их отцов и дедов.
III. Встреча
– Ну что ж, – сказал он, – вот мы и подошли к концу моего отпуска. Какой приятный сюрприз приготовил для меня мой старый дом, который я не считал нужным посещать в течение трех или четырех лет!
– Тебе обязательно уезжать завтра? – с беспокойством спросила она.
– Да.
Что-то, казалось, тяготило их; что-то большее, чем естественная грусть расставания, которое не должно было быть долгим; и он решил, что вместо того, чтобы уехать днем, как намеревался, он отложит свой отъезд до ночи и отправится почтовым поездом из Бедмута. Это даст ему время осмотреть каменоломни отца и позволит ей, если она захочет, прогуляться с ним по пляжу до замка Генриха Восьмого[11 - Имеется в виду Портлендский замок, один из цепи приморских укреплений вдоль южного побережья Англии, выстроенной в 1539—1547 годах по воле короля Генриха VIII для отражения ожидавшегося нападения французского и испанского флотов.] на песках, где они могли бы задержаться и полюбоваться восходом луны над морем. Она сказала, что, пожалуй, сможет пойти.
Итак, проведя следующий день с отцом в каменоломнях, Джослин приготовился к отъезду и в назначенное время вышел из каменного дома, в котором он родился на этом каменном острове, чтобы прогуляться в Бедмут-Реджис по тропинке вдоль пляжа, поскольку Эвис некоторое время назад отправилась повидаться с друзьями на Уэллс-Стрит, что было на полпути к месту их свидания. Спуск вскоре привел его к галечному берегу, и, оставив позади последние дома острова и руины деревни, разрушенной ноябрьским штормом 1824 года, он зашагал вдоль по узкой полоске суши. Пройдя сотню ярдов, он остановился, свернул в сторону, к галечной гряде, отгораживавшей море, и сел, чтобы подождать ее.
Между ним и огнями кораблей, стоявших на якоре на рейде, медленно прошли двое мужчин в том направлении, куда он намеревался проследовать. Один из них узнал Джослина и пожелал ему спокойной ночи, добавив:
– Желаю вам счастья, сэр, в вашем выборе, и надеюсь, что свадьба состоится скоро!
– Спасибо, Сиборн. Что ж, посмотрим, как Рождество нам поможет в этом.
– Моя жена заговорила об этом сегодня утром: «Боже, пожалуйста, дай мне увидеть эту свадьбу, – сказала она, – я знаю их обоих с тех пор, как они еще ползали».
Мужчины пошли дальше, и когда они оказались вне пределов слышимости Пирстона, тот, кто молчал, спросил своего друга:
– Кто был этот молодой кимберлин? Он не похож ни на одного из нас.
– О да, он такой и есть, каждый дюйм его тела. Это мистер Джослин Пирстон, единственный сын торговца камнем в восточных каменоломнях. Он собирается жениться на изящной молодой особе; ее мать, вдова, занимается тем же бизнесом, насколько может; но их оборот не составляет и двадцатой части оборота Пирстона. Говорят, он составляет тысячи и тысячи, хотя они продолжают жить на том же пустыре, все в том же доме. Этот сын творит великие дела в Лондоне как «резчик изображений»; и я помню, как мальчишкой он впервые начал вырезать солдатиков из кусочков камня, найденных в мягком слое отцовских каменоломен; а потом сделал набор шахматных фигурок из камня, так и пошло у него. Говорят, в Лондоне он вполне себе джентльмен; и удивительно, что вдруг решил вернуться сюда и взять малышку Эвис Каро – милую служанку, какой она и является, несмотря ни на что… Здрасьте-приехали! Скоро погода изменится.
Тем временем предмет этих замечаний ждал в условленном месте до семи часов, когда пробило время, назначенное между ним и его невестой. Почти в тот же момент он увидел фигуру, выходящую вперед от последнего фонаря у подножия холма. Но фигура быстро превратилась в мальчика, который, подойдя к Джослину, спросил, не он ли мистер Пирстон, и вручил ему записку.
IV. Одинокая прохожая
Когда мальчик ушел, Джослин вернулся по его следам к последнему фонарю и прочитал написанное рукой Эвис:
«МОЙ ДОРОГОЙ, мне будет жаль, если я хоть немного огорчу тебя тем, что собираюсь сказать о нашей договоренности встретиться сегодня вечером в развалинах Сэндсфута. Но мне показалось, что то, что я вижу тебя в последнее время так часто, побуждает твоего отца настаивать, а тебя, как его наследника, сочувствовать ему в том, что мы должны следовать обычаям Острова в наших ухаживаниях – ведь твои родные являются в непрерывной линии очень древними жителями Острова. По правде говоря, мама предполагает, что твой отец, по естественным причинам, мог намекнуть тебе, что так и должно быть. Теперь это противоречит моим чувствам: ведь порядки давно заброшены; к тому же мне это не нравится, даже если есть достояние, как в твоем случае, чтобы в какой-то мере оправдать это. Я бы предпочла довериться Провидению.
Но в целом будет лучше, если я не приду – хотя бы для видимости – и встречусь с тобой в такое время и в таком месте, которые предполагает обычай, по крайней мере, если это известно кому-то, кроме нас самих.
Я уверена, что это решение не сильно тебя встревожит; что ты поймешь мои современные чувства и не будешь думать обо мне хуже из-за них. И, дорогой, если бы мы так сделали, и нам вдруг не повезло бы в этом, то мы оба могли бы иметь достаточно старых семейных чувств, чтобы думать подобно нашим предкам и, в частности, твоему отцу, что мы иначе не сможем достойно вступить в брак; и, следовательно, могли бы стать несчастными.
Однако ты скоро приедешь снова, не так ли, дорогой Джослин? И тогда в ближайшем будущем настанет время, когда больше не потребуется прощаний. Всегда и навеки твоя,
ЭВИС»
Джослин, прочитав письмо, был удивлен выказанной в нем наивностью, а также архаичной простотой Эвис и ее матери, полагавших, что обычаи – все еще серьезный и действующий принцип, который для него и других покинувших остров уже был пережитком варварства. У его отца, как у стяжателя, могли быть практические пожелания по поводу наследников, которые придавали правдоподобие предположениям Эвис и ее матери; но Джослину он никогда не высказывался в пользу древних обычаев, каким бы старомодным он ни был.
Поэтому, забавляясь тем, что она считает себя современной, Джослин был разочарован и немного раздосадован из-за того, что такая непредвиденная причина лишила его ее общества. И как только старые понятия выжили в условиях нового образования!
Просим читателя помнить, что эти события, хоть и недавние в истории острова Пращников[12 - Гарди придумал для острова Портленд название «остров Пращников» (англ. Isle of Slingers), так как при обилии камней на острове издревле преобладало именно это вооружение – «праща».], произошли более сорока лет назад.
* * *
Обнаружив, что вечер затянулся, и не имея желания возвращаться и нанимать экипаж, он быстро пошел дальше один. В столь открытом месте ночной ветер был довольно порывистым, а море за галечным барьером билось и металось в запутанных ритмах, которые с одинаковым успехом можно было интерпретировать как шум битвы или возгласы благодарности.
Вскоре на бледной дороге перед собой он различил фигуру, фигуру женщины. Он вспомнил, что мимо него прошла какая-то женщина, когда он читал письмо Эвис при свете последнего фонаря, и вот теперь он нагонял ее.
На мгновение он понадеялся, что это может быть Эвис, изменившая свое решение. Но это была не она и не кто-то, похожий на нее. Фигура у этой была выше и квадратнее, чем у его невесты, и, хотя стояла всего лишь осень, она была закутана в меха или в какую-то другую толстую и тяжелую одежду.
Вскоре он поравнялся с ней и смог разглядеть ее профиль на фоне огней рейда. Он был величественный, завораживающий, как у настоящей Юноны[13 - Юнона – римская богиня, соответствовавшая греческой Гере, супруга и сестра Юпитера, пользовавшаяся еще большей властью на небе, чем греческая Гера. Вместе с Минервой и Юпитером она чествовалась в Капитолии, как покровительница римского государства. В Риме особенно выделялось ее значение, как покровительницы женщин.]. Ничего более классического он никогда не видел. Она шла размашистым шагом, но с такой легкостью и мощью, что в течение нескольких минут разница в их скорости была незначительной; и все это время он размышлял и строил догадки. Однако он уже собрался было пройти мимо, когда она неожиданно обернулась и заговорила с ним.
– Мистер Пирстон, я полагаю, из восточных каменоломен?
Он подтвердил и только сейчас смог разглядеть, какое у нее было красивое, властное лицо – вполне подходящее к гордым интонациям ее голоса. Она была совершенно новым типажом в его опыте, и выговор у нее был не такой местный, как у Эвис.
– Не могли бы вы сказать мне, который час, пожалуйста?
Он взглянул на свои часы при свете спички и, сказав ей, что сейчас четверть восьмого, заметил по мгновенному отблеску огонька, что глаза у нее немного покрасневшие и воспаленные, как будто от слез.
– Мистер Пирстон, простите ли вы меня за то, что, пожалуй, покажется вам весьма странным? Другими словами, могу я попросить вас одолжить мне немного денег на день или два? Я была так глупа, что оставила свою сумочку на туалетном столике.
Это действительно показалось странным: и все же в образе молодой леди были черты, которые в одно мгновение уверили его в том, что она не мошенница. Он уступил ее просьбе и сунул руку в карман. На мгновение рука задержалась там. Сколько она имела в виду, говоря «немного денег»? Юнонианские качества ее фигуры и манер заставили его импульсивно погрузиться в гармонию с ней, и он ответил царственно. Он почуял романтику. Он протянул ей пять фунтов.
Его щедрость не вызвала у нее явного удивления.
– Этого вполне достаточно, спасибо, – тихо заметила она, когда он назвал сумму, чтобы не дать ей возможности увидеть ее самой.
Пока он догонял ее и разговаривал с ней, он не заметил, что поднявшийся ветер, который переходил от пыхтения к рычанию, а от рычания к реву с привычной здесь внезапностью своих перемен, наконец принес то, что и сулил этим своим непостоянством, – дождь. Капли, поначалу ударявшие в их левые щеки, словно пульки из пневматического ружья, вскоре приняли характер шквальной пальбы с противоположного берега, одного залпа которой было достаточно, чтобы пробить рукав Джослина. Рослая девушка отвернулась и, казалось, была несколько обеспокоена таким натиском, которого она явно не предвидела перед тем, как отправиться в путь.
– Мы должны найти укрытие, – сказал Джослин.
– Но где? – спросила она.
С наветренной стороны тянулся длинный однообразный берег, довольно низко громоздившийся, чтобы служить заслоном, за ним слышался клыкастый хруст гальки в море; справа от них простиралась внутренняя бухта или рейд, далекие ходовые огни кораблей сейчас тускло мерцали там; позади них в низком небе то тут, то там вспыхивали слабые искры, показывающие, где возвышается остров; впереди же не было и не могло быть ничего определенного, пока они не добрались до шаткого деревянного мостика, расположенного в миле пути; замок Генриха Восьмого находился еще немного дальше.
Но прямо на самом верху берега, куда ее, по-видимому, вытащили, чтобы уберечь от волн, стояла одна из местных лодок, называемых лерретами[14 - Леррет – тип гребной лодки, предназначенной для использования у пляжа Чесил на острове Портленд в Дорсете. Был деревянным, клинкерной конструкции и различался по размеру в зависимости от количества весел – у самого большого их было до восьми. Корма была острой, а днище судна – плоским. Восходит к 17 веку, а название является сокращением от «Леди Лорето» – первая лодка этого типа была построена местным корабельным мастером, который торговал с Италией и назвал ее в честь святыни в г. Лорето.], дном кверху. Как только они увидели этот леррет, парочка, повинуясь одновременному порыву, устремилась к нему вверх по галечному склону. Затем они поняли, что он лежит там уже давно, и обрадовались, обнаружив, что леррет способен обеспечить большую защиту, чем можно было предположить, глядя издалека. Он служил убежищем или складом для рыбаков, а дно его было просмолено и служило хорошей крышей. Забравшись ползком под носовую часть, которая нависала над берегом с подветренной стороны на подпорках, они пробрались внутрь, где на нескольких шверцах[15 - Шверцы – дощатые крылья у малых судов, опускаемые с бортов на воду, чтобы менее уваливало.], веслах и других обломках деревянных конструкций лежала куча сухого материала – целый невод. Вот сюда они и залезли, и уселись, не имея возможности стоять прямо.
V. Забота
Дождь обрушился на киль старого леррета, как зерно, горстями брошенное каким-то колоссальным сеятелем, и наступила полная темнота.
Они сидели, скрючившись, так близко друг к другу, что он чувствовал прикосновение ее меха. Никто из них не произнес ни слова с тех пор, как они сошли с дороги, пока она не проговорила с напускным безразличием: «Вот незадача!».
Он признал, что так оно и было, и после нескольких последующих замечаний обнаружил, что она, определенно, была вся в слезах, а в ее речи то и дело слышался сдавленный вздох горячности.
– Возможно, для вас это более незадача, чем для меня, – сказал он, – и мне очень жаль, что так вышло.
Она ничего не ответила на это, и он добавил, что здесь довольно пустынное место для женщины, одинокой и идущей пешком. Он надеялся, что не случилось ничего серьезного, что могло заставить ее выйти в такое неподходящее время.
Поначалу она, казалось, вовсе не была расположена откровенничать о своих собственных делах, и ему оставалось только гадать о ее прошлом и имени, а также о том, откуда она могла знать его. Но поскольку дождь не подавал ни малейших признаков прекращения, он заметил:
– Я думаю, нам придется вернуться.
– Никогда! – произнесла она, и в этом слове была слышна твердость, с которой она сжала губы.
– Почему бы и нет? – поинтересовался он.
– На то есть веские причины.
– Я одно не могу понять, откуда вы знаете меня, в то время как я ничего не знаю о вас.
– О, но вы знаете меня – по крайней мере, слышали обо мне.
– В самом деле не знаю. Откуда мне знать? Вы – кимберлин?
– Нет. Я настоящая островитянка – или, вернее, была ей… Вы не слышали о компании «Бест-Бед Стоун»?
– Еще бы! Они пытались разорить моего отца, отобрав у него торговлю, или, по крайней мере, этого хотел основатель компании – старый Бенкомб.
– Это мой отец!
– Правда? Мне жаль, что я так неуважительно отозвался о нем, но я никогда не знал его лично. Передав свой крупный бизнес компании, он, насколько я понимаю, удалился в Лондон?
– Да. Наш дом, вернее, его, а не мой, находится в Южном Кенсингтоне[16 - Южный Кенсингтон – южная часть Кенсингтона в Лондоне, которая вслед за проведением первой всемирной выставки по инициативе принца Альберта (1819 – 1861) была превращена в музейный городок Альбертополь. Основные культурно-просветительские учреждения викторианской эпохи расположены здесь вдоль Выставочной дороги.]. Мы живем там уже много лет. Но в этом году мы арендовали замок «Сильвания»[17 - Видимо, имеется в виду Пенсильванский замок – особняк в стиле готического возрождения на острове Портленд. Замок был построен в 1797—1800 годах по проекту архитектора Джеймса Уайетта (1746 – 1813).], расположенный здесь, на острове. Мы взяли его на месяц или два у владельца, который в отъезде.
– Тогда я остановился совсем рядом с вами, мисс Бенкомб. У моего отца сравнительно скромная резиденция неподалеку.
– Но он может позволить себе большее, если бы захотел.
– Вы что-то слышали об этом? Я – нет. Он почти ничего не рассказывает мне о своих делах.
– Мой отец, – внезапно выпалила она, – всегда ругает меня за мою расточительность! И сегодня он делал это как никогда. Он сказал, что я хожу в городе по магазинам просто в дьявольских масштабах и превышаю свое содержание!
– Это было сегодня вечером?
– Да. А потом между нами разгорелась такая буря страстей, что я сделала вид, что ухожу в свою комнату до конца вечера, но на самом деле сбежала оттуда; и я больше никогда не вернусь домой.
– Что вы собираетесь делать?
– Сначала поеду к своей тете в Лондон, а если она меня не примет, буду сама зарабатывать на жизнь. Я навсегда рассталась со своим отцом! Что бы я делала, если бы не встретила вас, я не могу сказать – наверное, прошла бы пешком весь путь до Лондона. А теперь я сяду на поезд, как только доберусь до материка.
– Если вы вообще когда-нибудь это сделаете в такой ураган.
– Посижу здесь, пока он не прекратится.
И так, на сетях, они и сидели там. Пирстон знал о старом Бенкомбе как о злейшем враге своего отца, который сколотил огромное состояние, поглотив мелких торговцев камнем, но счел отца Джослина слишком крупным, чтобы его переварить, – а ведь тот, по сути, и по сей день был главным конкурентом «Бест-Бед Компани». Джослину казалось удивительным, что судьба поставила его в такое положение, когда он должен был играть сына Монтекки перед этой дочерью Капулетти[18 - Монтекки и Капулетти – фамилии двух враждующих семей из драмы «Ромео и Джульетта» (1597) Уильяма Шекспира (1564—1616). Джульетта принадлежала к семье Капулетти, а ее возлюбленный Ромео – к Монтекки, враждующему клану, что и предопределило трагический конец любви главных героев пьесы.].
Пока они разговаривали, у обоих возникло инстинктивное желание понизить голос, и по этой причине рев бури заставил их придвинуться совсем близко друг к другу. По мере того как проходили четверть часа за четвертью, в их голосах стало появляться что-то нежное, и они забыли о времени. Было уже довольно поздно, когда она опомнилась, встревоженная своим положением.
– Дождь или не дождь, я больше не могу здесь оставаться, – сказала она.
– Пожалуйста, возвращайтесь, – сказал он, беря ее за руку. – Я вернусь с вами. Мой поезд уже ушел.
– Нет, я пойду дальше и найду ночлег в Бедмуте, если когда-нибудь доберусь до него.
– Уже так поздно, что там не будет ни одного открытого дома, кроме маленького заведения рядом с вокзалом, где вы вряд ли захотите остановиться. Однако, если вы полны решимости, я покажу вам дорогу. Я не могу вас оставить. Вам будет слишком неловко идти туда одной.
Она упорствовала, и они двинулись в путь сквозь звенящую и кружащуюся бурю. Море катилось и вздымалось так высоко слева от них и было так близко справа, что казалось, будто они идут по его дну, подобно сынам Израилевым[19 - «Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его в море, то Господь обратил на них воды морские, а сыны Израилевы прошли по суше среди моря» (Библия, Ветхий завет, Исход, 15 глава – Синодальный перевод).]. Ничто, кроме хрупкого галечного берега, не отделяло их от бушующего залива, и при каждом ударе прилива о него земля сотрясалась, галька лязгала, брызги взмывали вертикально вверх и проносились над их головами. Большое количество морской воды просачивалось сквозь галечную стену и ручьями пересекало их путь, чтобы слиться с морем с другой стороны. «Остров» по-прежнему оставался островом.
До сих пор они не осознавали всей силы стихии. Прохожих часто сносило в море в этих местах, и они тонули из-за внезапного разлома в береге, который, однако, обладал чем-то вроде сверхъестественной силы, поскольку был способен снова сомкнуться после такого разрушения, подобно облику сатаны, когда тот был рассечен надвое мечом Архангела Михаила:
…но тут же ткань срослась
Эфирная; разъятой не дано
Ей оставаться долго[20 - Строки из поэмы Джона Мильтона (1608—1674) «Потерянный рай» (1667) приведены в переводе А. А. Штейнберга.].
Ее одежда сильнее сопротивлялась ветру, чем его, и поэтому она подвергалась большей опасности. Отказаться от предложенной им помощи было невозможно. Сначала он протянул ей свою руку, но ветер разорвал их так же легко, как пару спелых вишен. Тогда он поддержал ее, обхватив рукой за талию; и она не возражала.
* * *
Где-то в это время – возможно, раньше, возможно, позже – он стал сознавать то чувство, которое в своей зарождающейся и нераспознанной форме таилось в нем с какого-то незамеченного момента, когда он сидел рядом со своей новой подругой под лерретом. Несмотря на молодость, он был уже стреляным воробьем, чтобы не понимать, что это такое, и почувствовал тревогу – даже смятение. Это означало возможное переселение Возлюбленной. Однако этого не произошло, и он продолжал думать о том, какой мягкой и теплой была эта леди в своем меховом одеянии, когда он так крепко обнимал ее; единственными сухими местами на одежде обоих были ее левая сторона и его правая, где они исключали попадание дождя своим взаимным давлением.
