Воспитание и образование

Но как же, скажут мне, образовывающему не желать посредством своего преподавания произвести известное воспитательное влияние? Стремление это самое естественное, оно лежит в естественной потребности при передаче знания образовывающего образовывающемуся. Стремление это только придает образовывающему силы заниматься своим делом, дает ту степень увлечения, которая для него необходима. Отрицать это стремление невозможно, и я об том никогда не думал; существование его только сильнее доказывает для меня необходимость свободы в деле преподавания. Нельзя запретить человеку, любящему и читающему историю, пытаться передать своим ученикам то историческое воззрение, которое он имеет, которое он считает полезным, необходимым для развития человека, передать тот метод, который учитель считает лучшим при изучении математики или естественных наук; напротив, это предвидение воспитательной цели поощряет учителя. Но дело в том, что воспитательный элемент науки не может передаваться насильственно. Не могу достаточно обратить внимание читателя на это обстоятельство. Воспитательный элемент, положим, в истории, в математике, передается только тогда, когда учитель страстно любит и знает свой предмет; тогда только любовь эта сообщается ученикам и действует на них воспитательно. В противном же случае, то есть когда где-то решено, что такой-то предмет действует воспитательно, и одним предписано читать, а другим слушать, преподавание достигает совершенно противуположных целей, то есть не только не воспитывает научно, но отвращает от науки. Говорят, наука носит в себе воспитательный элемент (erziehliges Element); это справедливо и несправедливо, и в этом положении лежит основная ошибка существующего парадоксального взгляда на воспитание. Наука есть наука и ничего не носит в себе. Воспитательный же элемент лежит в преподавании наук, в любви учителя к своей науке и в любовной передаче ее, в отношении учителя к ученику. Хочешь наукой воспитать ученика, люби свою науку и знай ее, и ученики полюбят и тебя, и науку, и ты воспитаешь их; но ежели ты сам не любишь ее, то сколько бы ты ни заставлял учить, наука не произведет воспитательного влияния. И тут опять одно мерило, одно спасенье, – опять та же свобода учеников слушать или не слушать учителя, воспринимать или не воспринимать его воспитательное влияние, т. е. им одним решить, знает ли он и любит ли свою науку.

И так, чем же будет школа при невмешательстве в воспитание?

Всесторонней и самой разнообразной сознательною деятельностью одного человека на другого с целью передачи знаний (instruction), не принуждая учащегося ни прямо насильственно, ни дипломатически воспринимать то, что нам хочется. Школа не будет, может быть, школа, как мы ее понимаем, – с досками, лавками, кафедрами учительскими или профессорскими, – она, может быть, будет раек, театр, библиотека, музей, беседа, – свод наук, программы, может быть, везде сложатся совсем другие. (Я знаю только свой опыт: Яснополянская школа с тем подразделением предметов, которые я описывал, в продолжение полугода, частью по требованиям учеников и их родителей, частью по недостаточности сведений учителей, в полгода совершенно изменилась и приняла другие формы.)

Но что же нам делать? Неужели так и не будет уездных училищ, так и не будет гимназий, не будет кафедры истории римского права? Что же станется с человечеством? – слышу я. – Так и не будет, коли их не понадобится ученикам, и вы не сумеете их сделать хорошими. – Но, ведь, дети не всегда знают, что им нужно, дети ошибаются и т. д. – слышу я. – Я не вхожу в такой спор. Этот спор привел бы нас к вопросу: права ли перед судом человека природа человека? и проч. Я этого не знаю и на это поприще не становлюсь, я только говорю, что если мы можем знать, чему учить, то не мешайте мне учить насильно русских детей французскому языку, средневековой генеалогии и искусству красть. Я всё докажу так же, как и вы. – Так и не будет гимназий и латинского языка? Что же я буду делать? – опять слышу я.

Не бойтесь, будет и латынь, и реторика, будут еще сотню лет, и будут только потому, что «лекарство куплено, надо его выпить» (как говорил один больной). Едва ли еще через сто лет мысль, которую я, может быть, неясно, неловко, неубедительно выражаю, сделается общим достоянием; едва ли через сто лет отживут все готовые заведения – училища, гимназии, университеты, и выростут свободно сложившиеся заведения, имеющие своим основанием свободу учащегося поколения.

–

Комментарии Н. М. Мендельсона3

ВОСПИТАНИЕ И ОБРАЗОВАНИЕ.

Не сохранилось никаких рукописных материалов, относящихся к статье «Воспитание и образование» и никаких других данных, касающихся работы Толстого над нею. Впервые статья эта была напечатана в июльской книжке журнала «Ясная поляна» (стр. 5—44), с цензурной пометой от 20 сентября 1862 г. и с авторской подписью: «Л. Толстой». В отличие от других статей Толстого, она датирована «2 июля»; из этого указания видно, что Толстой работал над нею во время своего пребывания в Самарской губернии, где он тогда лечился кумысом.

Статья «Воспитание и образование» принадлежит к числу тех программно-теоретических статей Толстого, основные мысли которых складывались еще во время его непосредственного знакомства с европейскими школами. Об этом ясно говорят записи в дневнике Толстого за апрель 1861 г. Так, под 14 апреля читаем: «С Fröbst’oм говорил о определении школы. Воспитание и ученье. Вот ответ, из которого я легко выбил его. Примешиванье erzi[eh]liches Element4 сделало школу деспотичною… Пошли с Fröbst’oм и Кунцем в бельведер, опять разговор о восп[итании] и уч[ении]».5 На другой день Толстой записывает: «Восп[итание] и образ[ование] не разрешаю, но спокойнее смотрю на Германское образование».6 В записи 16 апреля читаем: «Вечер опять тревога мыслей о воспитании также как и дорогой и объясняется только ограничиваясь, 1-е ограничение – Воспитание прочь – одно ученье, второе (по случаю чтения кухонной химии). Практичное преподавание науки есть первая и последняя ступень – задача школы не die Wissenschaft beibringen, a die Achtung und die Idee der Wissenschaft beibringen.7 – С этим заснул покойно». На ту же тему Толстой беседовал в Берлине с известным педагогом Дистервегом. 22 апреля: рассказав о его посещении, Толстой заканчивает запись такими словами: «Воспитание кладет задачей».

По содержанию своему статья «Воспитание и образование» тесно связана со статьей «О народном образовании», —с «передовой статьей», как называет Толстой свою работу, открывающую первую книжку его журнала.

«Воспитание и образование», предназначавшееся Толстым еще для июньской книжки «Ясной поляны», показалось подозрительным Московскому цензурному комитету и, не беря на свою ответственность окончательного решения, Комитет отправил статью «на благоусмотрение» министра народного просвещения. Вот копия переписки, вызванной этой цензурной историей и хранящейся в Центрархиве, за № 240, под заглавием: «Дело особенной канцелярии Министра народного просвещения, по предст[авлению] Московского Ц[ензурного] К[омитета], о статье Гр. Толстого под заглавием: Воспитание и образование, предназначаемой для журнала: Ясная поляна. Начато Сентября 10 дня 1862 года. Окончено Сентября 14 дня 1862 года. На 3 листах».

«Министерство народного просвещения.

Московский Цензурный Комитет в Москве, 5 сентября 1862 года № 564.

Господину Управляющему Министерством Народного Просвещения.8

В Московский Цензурный Комитет поступила на рассмотрение статья Графа Толстого, под заглавием «Образование и Воспитание», предназначаемая к помещению в «Ясной Поляне».

В статье своей автор противуполагает образование воспитанию. Образование, по его мнению, есть совокупность всех тех явлений, которые развивают человека, дают ему новые сведения и более обширное миросозерцание, а воспитание состоит в принудительном, насильственном воздействии одного лица на другое, с целью образовать такого человека, который нам кажется хорошим.

Предметом педагогики должно быть не воспитание, опирающееся на насилие и произвол, а одно образование, основанное на полной свободе.

Автор ни за кем не признает права воспитания в принципе и только в виде уступки утвердившимся веками и обычаем (предрассудкам?) оставляет его за семьею, церковью и государством и безусловно отнимает его у общества.

Нa этом основании, не касаясь прямо специальных заведений – семинарий, кадетских корпусов, училищ Правоведения и проч., автор безусловно отвергает все общественные воспитательно-образовательные заведения и женские институты, приходские и уездные училища, гимназии и университеты, так как заведения эти не только воспитывают в понятиях, противных массе народа, но даже окончательно искажают молодых людей нравственно и, вместо ожидаемой от них пользы, служат школами разврата.

Принимая во внимание, что автор статьи силится ниспровергнуть всю систему общественного образования, принятую не только в России, но и в целом мире, и что он не ограничивается одними теоретическими рассуждениями, но делает при них практические выводы в применении ко всем существующим учебным заведениям в России, – Цензурный Комитет имеет честь статью Гр. Толстого представить на благоусмотрение Вашего Высокопревосходительства и просить в разрешение предписания.

Председатель Комитета Сенатор Тайный Советник М. Щербинин».

Министром народного просвещения, после студенческих беспорядков 1861 г., был назначен А. В. Головнин, либерально настроенный бюрократ, занимавший видное место в кружке вел. кн. Константина Николаевича. На полях отношения Московского цензурного комитета Головнин положил следующую резолюцию, помеченную 10 сентября: «Отвечать, что из этой статьи следует исключить всё, что порицает учебные заведения других ведомств и оставить критику учреждений М-ва нар. пр., так как в университетах и гимназиях многие лица будут отвечать автору и объяснят, в чем он ошибается».9

Статья Толстого была возвращена Московскому цензурному комитету в сопровождении бумаги особой канцелярии министра от 14 сентября 1862 г. за № 1662. Из «отпуска» (т. е. копии) бумаги, имеющегося в «Деле», видно, что она сообщала о возвращении статьи и дословно повторяла резолюцию министра.

Цензурная история, случившаяся вслед за жандармским обыском в Ясной поляне, взволновала Толстого и нашла отражение в его Дневнике и письмах. Пришлось хлопотать, объясняться с представителем московской цензуры Ф. И. Рахманиновым. «К Рахман[инову], – записывает Толстой в Дневнике 1 сентября. – Всю желчь поднял. Непропущена

1-я статья. Надо вдвое работать новую».10 7 сентября он пишет А. А. Толстой: «…на меня все несчастья в последнее время: жандармы, цензура такая на мой журнал, что завтра только я выпускаю июнь и без моей статьи, которая послана зачем-то в Петербург».11 В записи Дневника, датированной суммарно 20—24 сентября, Толстой отмечает и «хорошие известия о статье», очевидно, о разрешении ее к печати, дошедшие до него с небольшим опозданием. К сожалению, мы не знаем, каков был текст статьи до ее отсылки в Петербург и возвращения обратно, что́ в ней было порицавшего «учебные заведения других ведомств».

«Воспитание и образование» – статья Толстого, помещенная в «Ясной поляне», напечатана более неряшливо, чем другие, с очень большим количеством опечаток, с очевидными пропусками и искажениями текста. Дальнейшие перепечатки статьи в собраниях сочинений Толстого и в сборниках, – между прочим, выбросивших длинное примечание к заглавию, – мало улучшили текст статьи. Мы даем текст «Ясной поляны», исправив очевидные буквенные опечатки и сделав следующие отступления от журнального текста:

Стр. 223, строка 17 сверху: вместо: все непредубежденные люди в «Ясной поляне»: все непредупрежденные люди. Внесенная нами конъектура исправляет явную ошибку журнального текста, повторявшуюся во всех изданиях до 1912 г.

Стр. 228, строка 9 снизу: вместо: право студентов на возражения, в «Ясной поляне»: право студентов возражения. Наша конъектура аналогична сделанной в издании 1911 г.

Стр. 232, строка 9 снизу: вместо: новых статей Чернышевских, Антоновичей, Писаревых в «Ясной поляне»: новых статей Чернышевских, Антоновичей, Писаревских. Наша поправка вытекает из контекста.

Стр. 237, строка 17 снизу: вместо: Отчего хлебопашец, проживая год в довольстве, в «Ясной поляне»: Хлебопашец, проживая год в довольстве. Пять предыдущих и два последующих вопросительных предложений, начинающихся словом «отчего», требуют вставки, сделанной нами. Издания сочинений, начиная с 1903 г. вносят поправку, аналогичную нашей.

Стр. 243, строка 15 снизу: вместо: Объяснюсь примером, в «Ясной поляне»: Объясняюсь примером. Сделанная поправка требуется контекстом.

Стр. 243, строка 13 снизу: вместо: и не на основании этой программы приискивало учителей, в «Ясной поляне»: и на основании этой программы приискиваю учителей. Сделанная поправка вытекает из контекста.

ПРИМЕЧАНИЯ.

Стр. 217, строка 19 снизу: «Время» – ежемесячный литературный и политический журнал, выходивший в Петербурге в 1861—1863 гг. под ред. Мих. Мих. Достоевского. В №3 за 1862 г., с цензурным разрешением от 7 марта, в отд. II, стр. 65—78, была помещена анонимная заметка – «Ясная поляна», журнал педагогический, издаваемый гр. Л. Н. Толстым. Январь 1862». Заметка выражает горячее сочувствие смелому педагогическому почину Толстого.

«Библиотека для чтения» один из старейших русских журналов, основанный в 1834 г. Смирдиным и Сенковским. С ноября 1860 г. по февраль 1863 г. редактором был А. Ф. Писемский. В №2 зa 1862 г., с цензурным разрешением около 25 февраля, в отделе «Современной летописи», стр. 1—24, была помещена статья К. Охочекомонного (Д. Ф. Щеглова) – «Ближайшие средства для распространения образования в народе». Автор несогласен со взглядами Толстого на книги для народа. В следующем, № 3, с цензурным разрешением от 1 апреля, в отделе «Современной летописи», стр. 57—82, тот же автор поместил статью : «Ясная Поляна», журнал педагогический, издаваемый гр. Л. Толстым. № 1». Автор полемизирует с Толстым по поводу статьи «О народном образовании», признает большую ценность его журнала в той части, которая знакомит читателей с чисто-практической стороной дела, приводит довольно большие выдержки из статьи «Ясно-полянская школа за ноябрь и декабрь месяцы».

«Воспитание. Журнал для родителей и наставников». В 1860—1862 гг. выходил ежемесячно под ред. А. А. Чумикова, сначала в Петербурге, а с 1861 г. – в Москве. Ранее, с 1857 по 1859 г. включительно, выходя под той же редакцией, журнал назывался несколько иначе: «Журнал для воспитания. Руководство для родителей и преподавателей». В дальнейшем тексте своего примечания Толстой случайно приводит это раннее название журнала вместо позднейшего. В №4 за 1862, с цензурным разрешением от 16 марта, «Воспитание» дает статью Ив. Глебова: «Новый взгляд на народное образование. «Ясная Поляна». Изд. гр. Л. Н. Толстого. 1862, январь». Автор полемизирует с Толстым по вопросу об абсолютной свободе учащихся и уделяет много внимания взглядам Толстого на преподавание родного языка.

«Современник». Журнал под таким названием был основан Пушкиным в 1836 г., как трехмесячник, призванный быть представителем серьезной литературной критики. После смерти Пушкина «Современник» очутился в руках профессора П. А. Плетнева и превратился в альманах с совершенно случайным содержанием. В 1847 г. место Плетнева фактически занял кружок, идеологически возглавлявшийся Белинским. От прямого эаведывания журналом последний был устранен, в силу цензурных преград, и фактически дело находилось в руках Панаева и Некрасова, собравших вокруг журнала лучшие силы тогдашней русской литературы. Около 1855 г. в редакции «Современника» появился Н. Г. Чернышевский и быстро занял в ней первенствующее место. Он руководил общественно-политическим отделом журнала. У него и его последователей была определенная система политических и социальных взглядов, которые шли неизмеримо дальше и либеральных реформ правительства, и неопределенного либерализма их предшественников, так называемых «людей сороковых годов». Начавшееся революционно-демократическое движение конца пятидесятых и начала шестидесятых годов по праву могло считать «Современник» своей базой в легальной русской печати.

В 1862 г., когда начала выходить «Ясная поляна», голос Чернышевского имел особую силу, руководимый им журнал был в расцвете своего влияния. Толстой знал это и послал Чернышевскому первую книжку «Ясной поляны» в сопровождении такого письма от 3 февраля 1862 г.:

«Милостивый государь Николай Гаврилович. Вчера вышел 1-й № моего журнала. Я вас очень прошу внимательно прочесть его и сказать о нем искренно и серьезно ваше мнение в «Современнике». Я имел несчастье писать повести, и публика, не читая, будет говорить: «Да… детство очень мило, но журнал?» А журнал и всё дело составляет для меня всё. Ответьте мне в Тулу. Лев Толстой».12

В ответ на просьбу Толстого Чернышевский напечатал в № 3 «Современника» за 1862 г., с цензурным разрешением от 20 марта, в отд II, стр. 122—138, статью под заглавием: «Ясная Поляна. Школа. Журнал педагогический, издаваемый гр. Л. Н. Толстым. Москва 1862. – «Ясная поляна». Книжки для детей. Книжки 1 и 2-я».

Отзыв Чернышевского о программно-теоретических статьях Толстого чрезвычайно резок. Детально разобрав статьи «О народном образовании» и «О методах обучения грамоте», Чернышевский обращается к редакции «Ясной поляны» с таким наставлением: «…прежде, чем станете поучать Россию своей педагогической мудрости, сами поучитесь, подумайте, постарайтесь приобрести более определенный и связный взгляд на дело народного образования. Ваши чувства благородны, ваши стремления прекрасны; это может быть достаточно для вашей собственной практической деятельности: в вашей школе вы не деретесь, не ругаетесь, напротив, вы ласковы с детьми, – это хорошо. Но установление общих принципов науки требует кроме прекрасных чувств еще иной вещи: нужно стать в уровень с наукой, а не довольствоваться кое-какими личными наблюдениями да бессистемным прочтением кое-каких статеек. Разве не может, например, какой-нибудь полуграмотный заседатель уездного суда быть человеком очень добрым и честным, обращаться с просителями ласково, стараться по справедливости решать дела, попадающие ему в руки. Если он таков, он очень хороший заседатель уездного суда, и его практическая деятельность очень полезна. Но способен ли он при всей своей опытности и благонамеренности быть законодателем, если он не имеет ни юридического образования, ни знакомства с общим характером современных убеждений? Чем-то очень похожим на него являетесь вы: решитесь или перестать писать теоретические статьи, или учиться, чтобы стать способными писать их». Чернышевский чувствует «жестокость» своего приговора. Но что же делать? Он обязан «не селадонничать» с редакцией «Ясной поляны», чтобы предохранить тех, которых хорошие стремления журнала могли бы склонить к неразборчивому согласию со всем, что в нем наговорено. А наговорено в нем без разбора и хорошее, и дурное. Произошло это вот почему. «За издание педагогического журнала принялись люди, считающие себя очень умными, наклонные считать всех остальных людей, – например, и Руссо, и Песталоцци, – глупцами: люди, имеющие некоторую личную опытность, но не имеющие ни определенных общих убеждений, ни научного образования. С этими качествами принялись они читать педагогические книги; читать внимательно, дочитывать до конца они не считают нужным, – это, дескать, всё глупости написаны, до нас никто ничего не смыслил в деле народного образования. Но в прочитанных ими отрывках книг и статей излагаются взгляды очень различные: у одного автора рекомендуется один метод преподавания, у другого – другой, у третьего – третий: у одного автора один взгляд на потребности народа, у другого – другой и т. д.: по одному автору круг предметов преподавания для народа один, у другого – другой и т. д. Чтобы разобрать, кто прав в этой разноголосице, нужно тяжелое изучение, нужна привычка к логическому мышлению, нужны определенные убеждения. А эти люди не постарались приобрести ни одного из этих условий, и потому не в силах ничего разобрать. Вот и явился у них вывод, что ничего нельзя разобрать, что всё вздор и всё правда, и все системы никуда не годятся и все системы справедливы, и науки нет, и предмета нельзя знать, и методов нельзя определить. И осталось им руководиться только своими случайными впечатлениями да своими прекрасными чувствами. Но кое-что они всё же читали и запомнили, и – обрывки чужих мыслей, попавшие в их память, летят у них с языка как попало, в какой попало связи друг с другом и с их личными впечатлениями. Из этого, натурально, выходит хаос».

Рецензия Чернышевского возмутила Толстого. В наброске неоконченной статьи о критиках «Ясной поляны» мы находим такие строки: «Упоминать о критике Современника я считаю недостойным себя, что для меня тем более счастливо, что в неприличной статье этой нет ни одного довода и ни одной мысли, а только неприличные отзывы».

«Русский вестник», – журнал, основанный в 1856 г. Катковым. В № 5 «Русского вестника» зa 1862 г., с цензурным разрешением от 8 мая, напечатана статья E. Л. Маркова: «Теория и практика Яснополянской школы. Педагогические заметки тульского учителя». Марков, признавая «Ясную поляну» замечательным трудом Толстого, в то же время отмечает «ошибки и увлечения» в его программно-теоретических статьях, помещенных в двух первых книжках журнала, – особенно в статье «О народном образовании». В июньской книжке «Ясной поляны» на статью Маркова отозвался коротенькой полемической заметкой «Бывший студент 2-го курса, ныне сельский учитель», т. е. А. А. Эрленвейн. Примечание к этой заметке обещало редакционный ответ в одном из следующих номеров, но он появился лишь в декабрьской книжке в виде статьи Толстого: «Прогресс и определение образования. (Ответ г-ну Маркову)». – «Русский вестник», 1862, N° 5.

Стр. 213, строка 7: Фридрих-Адольф Дистервег (1790—1866) – немецкий педагог, последователь Песталоцци. Большое значение имела его «Книга для школьного чтения» (1827), проложившая новые пути в преподавании родного языка, и «Руководство для немецких учителей» (1834), ставшая настольною книгой для преподавателей. Кроме этих учебных книг Дистервег написал ряд педагогических трудов, оказавших большое влияние на развитие педагогических идей в Германии. Толстой познакомился с ним лично и во время заграничной поездки записал в Дневнике под 22 апреля 1861 г.: «Дистервег,– Умен, но холоден и не хочет верить и огорчен, что можно быть либеральнее и идти дальше его».13

Стр. 220, строка 22: Толстой намекает на так называемое «дело Мортара». В Болонье, в еврейской семье Мортара, жила пятнадцатилетняя служанка, Анна Моризи. Услышав, что маленький Эдгар Мортара, тяжко заболевший, может не сегодня-завтра умереть, заботясь о «спасении его души», Анна обратилась за помощью к одной католической организации. Делом Анны организация заинтересовалась и поручила его одному из своих членов, который не только окрестил Эдгара, но и выкрал его из родного дома и увез в Рим. Дело, очень волновавшее европейское общественное мнение, окончилось лишь в 1870 г. Эдгару Мортара было предоставлено право вернуться к религии своих родителей, но он не захотел им воспользоваться.

Стр. 229, строка 15: «Университетские происшествия» – студенческие беспорядки, происходившие в Петербургском и Московском университетах осенью 1861 г. Об этих беспорядках Толстой мог иметь сведения из первых рук: от учителей народных школ его участка, бывших студентов Московского университета.

Стр. 230, строка 26: Фигаро – главное действующее лицо в трех пьесах французского писателя Бомарше (1732—1799): «Севильский цирюльник», «Женитьба Фигаро» и «Виновная мать». Фигаро – простой слуга, представитель третьего сословия. Его устами в «Женитьбе Фигаро» подвергаются остроумной, язвительной насмешке привилегии рождения, бесчестность и жадность придворных кругов, бесстыдство адвокатов, претензии дипломатии. «Революция в действии» – так назвал эту пьесы Наполеон.

Стр. 231, строка 2: Николай Иванович Костомаров (1817—1885) – профессор-историк Петербургского университета. В 1861 г. в №№ 237 и 268 «Петербургских ведомостей» поместил две статьи о настоятельной необходимости коренной реформы университетов. Университеты должны быть совершенно открытыми школами, в которых читаются лекции для всех желающих; в университеты необходимо допустить женщин; никакого корпоративного начала среди слушателей не должно быть; всякого рода преимущества, связанные с окончанием университетов, подлежат отмене. Проект Костомарова вызвал оживленную полемику, в которой, между прочим, принял участие проф. Б. Н. Чичерин. Его статьи, с очень резкими нападками на проект Костомарова, первоначально напечатанные в «Московских ведомостях» и «Нашем времени», вошли потом в его книгу «Несколько современных вопросов» под заглавием: «Что нужно для русских университетов». Быть может, под «одним профессором», перед которым Толстой защищал Костомаровский проект, он разумел именно Чичерина. Их переписка, относящаяся к концу 1861 г., носит следы споров по этому вопросу.