Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

– Ну, когда я другой разъ буду присяжнымъ, я непремѣнно заявлю суду требованіе устройства какого нибудь питательнаго заведенія. Я помню, главное чувство, испытанное мною, былъ голодъ и потому досада. Это нужно въ видахъ поощренія милосердія. Ты завтракалъ гдѣ нибудь?

– Нѣтъ, – отвѣчалъ Нехлюдовъ.

– Ну, отъ этаго и обвиненiе. Нѣтъ, непремѣнно надо, для того чтобы судъ былъ скорый и милостивый, чтобы онъ былъ сытый.

Нехлюдовъ слушалъ его и ѣлъ.

* № 30 (рук. № 8).

Алина была высокая, красивая дѣвушка съ золотистыми вьющимися волосами, съ особенно нѣжнымъ, правдивымъ выраженіемъ лица и глазъ. Проходя черезъ гостиную, въ комнатѣ никого не было. Онъ хотѣлъ начать говорить и не рѣшался. Она предупредила его. Она рѣшительно остановилась посерединѣ гостиной и, взявшись за спинку золоченаго стульчика, подняла къ нему свои правдивые голубые глаза и тихо сказала:

– Я вижу, что съ вами случилось что то. Что съ вами? – сказала она, и мускулъ на щекѣ ея дрогнулъ. Она заговорила просто изъ участія къ нему и изъ любопытства, но, заговоривъ, она подумала, что это объясненіе вызоветъ, можетъ быть, его признаніе, и это взволновало ее.

* № 31 (рук. № 8).

<Убѣдившись, что Нехлюдовъ не въ духѣ, и пріятнаго, умнаго разговора отъ него не добьешься, Софья Васильевна начала разсказывать о страшномъ дѣлѣ, недавно происшедшемъ въ Тверской губерніи по случаю бунта на фабрикѣ. – Да, это возмутительное дѣло, – продолжалъ Колосовъ. – Вся гадость этаго дѣла въ томъ, что крестьяне, нарушившіе право владѣнія землевладѣльцевъ, были преданы суду. И тутъ то этотъ г-нъ губернаторъ нашелъ нужнымъ изтязать крестьянъ.

– Говорятъ, умерло два человѣка, – сказала Кармалина. Я не могу этаго понять, какъ въ наше время человѣкъ нашего воспитанія…

– Что же вы хотите, когда съ высоты престола проповѣдуются розги и возвращеніе къ 16 вѣку. Но тутъ возмутительно то, что именно тогда, какъ дѣло передано законному суду, является вмѣшательство администраціи.>

* № 32 (рук. № 8).

Убѣдившись, что Нехлюдовъ не въ духѣ, и пріятнаго, умнаго разговора отъ него не дождешься, Софья Васильевна обратилась къ Колосову съ вопросомъ о новой драмѣ Ибсена. Колосовъ, какъ всегда, все осуждалъ, осуждалъ и драму Ибсена, высказывая свои тонкія сужденія. Софья Васильевна вставляла свои слова, долженствовавшія выказать тонкость ея пониманія. Она защищала Ибсена. Нехлюдовъ слушалъ и не могъ перестать видѣть закулисную сторону ихъ разговора. Онъ видѣлъ, во первыхъ, это выхоленное тѣло Колосова, сластолюбиво пригубливающаго кофе и ликеръ, во всемъ дорогомъ и лучшемъ, отъ рубашки, ботинокъ до толстаго англійскаго трико жилета и панталонъ, и зналъ, что, несмотря на его состояніе хорошее, онъ служитъ еще въ банкѣ, получая 12 тысячъ жалованья. Тоже видѣлъ онъ лежащую Софью Васильевну въ кружевахъ на шелковой подушкѣ въ дорогихъ перстняхъ на тонкихъ безсильныхъ пальцахъ, которые играли когда то, какъ говорятъ, прекрасно.

* № 33 (рук. № 8).

– А вы хотите посмотрѣть мой новый этюдъ? Хотите? Пойдемте.

Они встали и пошли. Она шла рядомъ съ нимъ и ничего не говорила, очевидно ожидая отъ него какихъ-нибудь объясненій. Но хотя онъ и видѣлъ, что онъ своимъ молчаніемъ огорчаетъ Алину, но онъ не могъ теперь ничего говорить ей, какъ прежде серьезно объ ея рисованіи. Ему, точно проснувшемуся человѣку, такъ странно было все то, что онъ дѣлалъ во снѣ. Ему хотѣлось одного: сказать ей, что онъ уѣзжаетъ, и какъ нибудь показать, что онъ оставляетъ тѣ надежды, которыя имѣлъ прежде, но сказать этого нельзя было. Онъ нетолько не имѣлъ права предполагать, что у нея были какія либо надежды, но онъ дѣйствительно такъ низко цѣнилъ себя теперь, что и не могъ предполагать, чтобы такая прелестная, чистая дѣвушка могла желать его любви. Глядя на нее, на всю ея изящную прелесть и сравнивая ее съ тѣмъ ужаснымъ существомъ въ песочномъ платьѣ, онъ испытывалъ радость жертвы, которую онъ приносилъ. Онъ вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалъ, что теперь, когда онъ отказался отъ брачныхъ взглядовъ на нее, онъ лучше любилъ ее, просто какъ сестру любилъ и жалѣлъ ее.

* № 34 (рук. № 8).

<Нехлюдовъ въ то время былъ страстно увлеченъ ученіемъ Генри Джорджа.>187

Еще на первомъ курсѣ, прочтя книгу Генри Джорджа «Social Problems», а потомъ его большое сочиненіе «Progress and Poverty», онъ въ первый разъ съ необыкновенной ясностью понялъ весь ужасъ несправедливости земельной собственности, былъ пораженъ, ослѣпленъ мыслію Генри Джорджа, и съ горячей способностью самоотверженія молодости онъ рѣшилъ посвятить свою жизнь на разъясненіе и распространеніе этаго ученія и на уничтоженіе земельнаго рабства, какъ онъ называлъ тогда зависимость земледѣльцевъ отъ владѣтелей земли. Мысль эта казалась ему до такой степени простой, ясной, неопровержимой и удобоисполнимой, что онъ не могъ понять, какимъ образомъ люди, имѣя этотъ проэктъ Генри Джорджа, до сихъ поръ не осуществили его. Нехлюдовъ тогда всѣми средствами пропагандировалъ это ученіе: онъ проповѣдовалъ его устно и своимъ знакомымъ, и матери, и товарищамъ и написалъ професору сочиненіе объ этомъ ученіи и переводилъ Progress and Poverty по русски. <Но не смотря на то, что онъ ни въ комъ не встрѣчалъ тогда сочувствія: знакомые и родные, всѣ землевладѣльцы, считали его ученіе вреднымъ соціализмомъ, а либеральные професора, сочувствующiе нѣмецкому соціализму, считали теорію Джорджа невыдерживающей критики, – онъ не охладѣвалъ къ своей мысли. Онъ вышелъ тогда изъ университета и рѣшилъ самостоятельно посвятить свою жизнь осуществленiю этой идеи.> И вотъ тогда то, весь переполненный восторгомъ отъ этой идеи, онъ уѣехалъ къ тетушкамъ и жилъ у нихъ, переводя сочиненіе Генри Джорджа, и писалъ свое русское сочиненіе объ этомъ предметѣ.

Рѣшивъ вообще, что земельная собственность есть грабежъ, Нехлюдовъ естественно рѣшилъ и то, что онъ самъ для себя долженъ избавиться отъ пользованія правомъ земельной собственности. И эта необходимая жертва съ его стороны въ осуществленіи его мысли болѣе всего утвердила его въ его рѣшенiи. Онъ тогда даже нѣсколько поссорился съ своей матерью, объявивъ ей, что онъ не хочетъ жить произведеніями труда, отнимаемыми у народа за незаконное наше владѣніе землей, и отдастъ небольшое имѣніе, принадлежащее ему, какъ наслѣдство отца, крестьянамъ. Мать не позволила ему сдѣлать это, такъ какъ онъ былъ еще несовершеннолѣтній. Изъ за этого была почти ссора и онъ, очень огорченный этимъ, уѣхалъ отъ матери къ своимъ неаристократическимъ, сравнительно бѣднымъ тетушкамъ.

Здѣсь Нехлюдовъ въ первый разъ увидалъ деревенскую жизнь и не только теоретически, но на дѣлѣ убѣдился въ справедливости того, что землевладѣніе есть владѣніе рабами, но только не извѣстными лицами, какъ это было прежде, a всѣми тѣми, кто лишенъ земли. И это открытіе приводило его въ восторгъ.188

* № 35 (рук. № 8).

«Да, думалъ онъ, то было истина, и сколько ни прошло времени, истина останется истиной, и жизнь была только на томъ пути; на этомъ же пути медленное умираніе. Но что же дѣлать теперь? – опять спрашивалъ онъ себя. – Нельзя же вернуться къ тому, что было тогда. Нельзя опять взяться за освобожденіе людей отъ земелънаго рабства. Нельзя отдать отцовское имѣніе крестьянамъ, нельзя жениться на невинной Катюшѣ. Но отчего же нельзя, – вдругъ вскрикнулъ въ немъ тотъ лучшій, давно подавленный и теперь оживавшій въ его душѣ прежній Нехлюдовъ. – Отчего нельзя? Нельзя перевернуть жизнь? Нѣтъ, 20 разъ можно перевернуть ее, только бы вернуться къ тому, что было тогда. Чтоже? Опять взяться за заброшенныя работы, отказаться отъ имѣнья? – спрашивалъ онъ себя. – Да, но тогда я съ этимъ вмѣстѣ женился на Катюшѣ. Теперь ужъ этого нельзя. Отчего нельзя? Она тутъ же, она не таже, но…» И онъ остановился въ ужасѣ передъ той мыслью, которая пришла ему.

«Жениться на ней? на этомъ трупѣ? Да, но вѣдь тутъ нѣтъ вопроса. Ты уже женатъ на ней, – опять сказалъ тотъ внутренній голосъ. Ты уже 14 лѣтъ женатъ на ней. У тебя былъ и ребенокъ отъ нея». Онъ поспѣшно сталъ закуривать, стараясь разогнать эти страшныя мысли. Но удивительное дѣло: чѣмъ больше онъ думалъ объ этомъ, тѣмъ больше это казалось ему необходимымъ. Только это одно отвѣчало на вопросъ: какъ быть и что дѣлать? Только при этомъ можно было представить себѣ жизнь безъ мученія раскаянія.

Вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться. «Чтожъ, и женюсь, – повторилъ онъ себѣ. – Только сдѣлавъ это, я могу хоть немного затушить какъ нибудь тотъ стыдъ и боль, которые мучаютъ меня. Разумѣется, будетъ тяжело и даже стыдно, разумѣется, придется разойтись со всѣми теперешними друзьями и знакомыми (ну да Богъ съ ними!), будетъ мучительно жить съ нею, съ этой развращенной женщиной, – жить, разумѣется, не какъ мужъ съ женой, но просто жить вмѣстѣ въ одномъ домѣ. Бросить ее, оставить все какъ есть – будетъ мученье еще худшее. Мученье будетъ и въ томъ и въ другомъ случаѣ. Разница же въ томъ, что, женившись на ней, мученье будетъ должное, а бросивъ ее, будетъ не должное. А то какже безъ мученія? Безъ мученія надо вернуться въ тотъ мракъ, въ которомъ я жилъ. Жениться на Алинѣ, если бы она даже и пошла за меня? Развѣ я могъ бы быть не то что счастливъ, но спокоенъ теперь, зная что она въ тюрьмѣ, въ Сибири, въ той корѣ разврата и одурѣнія, въ которую ее ввергла моя жестокость? Правда, я знаю, я одинъ знаю, чтò подъ этой корой. Но какъ разбить эту кору? И осилю ли я? И какъ приступиться къ ней? Что я скажу ей, когда увижу ее? – Онъ вспомнилъ то, что онъ слышалъ про такихъ женщинъ, выходившихъ замужъ. Онъ зналъ примѣры возрожденія и зналъ примѣры такого паденія, отъ котораго уже не было возврата. И ему казалось, что Катюша теперь съ своимъ пристрастіемъ къ вину принадлежала къ этому второму разряду. Онъ видѣлъ передъ собой эти одутловатыя щеки, подпухшіе глаза, слышалъ этотъ хриплый голосъ. Вспоминалъ купца, котораго онъ себѣ представлялъ не иначе, какъ тѣмъ огромнымъ трупомъ, какъ онъ былъ описанъ въ протоколѣ; вспоминалъ ея отношенія къ этому купцу. И ужасъ отвращенія охватывалъ его.

«И какая будетъ польза отъ этой жертвы своей жизнью? – начиналъ говорить въ немъ голосъ искусителя. – Исправленіе для такихъ женщинъ невозможно. Да и если бы было возможно при вѣроятіи спасенія одной изъ ста, стоитъ ли затратить свои силы на эту одну, когда можно ихъ употребить на самое разнообразное служеніе тысячамъ? Зачѣмъ такъ узко смотрѣть на грѣхъ, на искупленіе, что оно должно быть совершено надъ тѣмъ, кто пострадалъ отъ грѣха? Искупленіе въ томъ, чтобы не повторять грѣха и загладить его добрыми дѣлами. Развѣ нельзя жить хорошей, доброй жизнью, нельзя также, какъ я хочу теперь, освободиться отъ грѣха землевладѣнія и работать для освобожденія людей, не связавъ себя на вѣки съ трупомъ», – говорилъ онъ себѣ. И онъ начиналъ представлять себѣ, ему начинала рисоваться жизнь безъ нея; но, удивительное дѣло, онъ не могъ теперь представить себѣ такой жизни. И безъ нея не было жизни, и съ нею, съ этимъ трупомъ, жизнь представлялась ужасной. И вотъ онъ теперь дошелъ до того, до чего онъ дошелъ теперь. – Но что же дѣлать? Какъ поступить теперь, сейчасъ? Выхлопотать свиданіе съ ней, пойти, увидать ее, покаяться передъ ней, дать ей денегъ? Онъ вспомнилъ тѣ деньги, которыя далъ ей тогда, и сейчасъ покраснѣлъ, точно онъ сейчасъ это дѣлалъ, и остановился отъ волненія. – Но чтожъ дѣлать еще? – Исправлять ее, употребить всѣ свои силы на то, чтобы исправить ее? Онъ чувствовалъ, что нужно было сдѣлать что то страшное, необыкновенное, самоистязающее и что только одно такое дѣло могло затушить въ немъ тотъ огонь раскаянія и отвращенія къ себѣ, который сжигалъ его. И это дѣло было именно такое.

* № 36 (рук. № 8).

Онъ оспаривалъ требованіе того, чтобы посвятить всю свою жизнь этой женщинѣ, хотя требованія этого ни онъ самъ и никто другой еще не заявлялъ. «И почему, согрѣшивъ передъ этой женщиной, непремѣнно нужно исправлять эту самую женщину? – продолжалъ онъ оспаривать этотъ внутренній голосъ. – Если разбился сосудъ, то почему нужно глупо и непроизводительно употреблять всѣ силы на невозможное склеиваніе въ мелкіе дребезги разбитаго сосуда, а не на сбереженіе цѣлыхъ, на образованіе новыхъ? Развѣ нельзя дѣлать добро тѣмъ людямъ, которымъ оно нужно и пойдетъ на пользу, а не сентиментально безъ пользы затрачивать свою энергію на невозможное? Пьяницы и проститутки не излѣчиваются. И почему же нельзя мнѣ жить теперь хорошей, доброй жизнью? Почему же такъ ужъ стала невозможна женитьба на Алинѣ? – И онъ представилъ себѣ, что онъ дѣлаетъ предложеніе Алинѣ, и она не откавываетъ ему. – Но какъ же я буду жить съ нею, зная, что та въ тюрьмѣ, здѣсь, въ Москвѣ? Развѣ нельзя жить хорошей, доброй жизнью, нельзя также, какъ я хочу теперь, измѣнить свою жизнь, стать опять на путь, на которомъ я стоялъ тогда, когда жилъ въ первый разъ въ Пановѣ, не связавъ себя на вѣкъ съ трупомъ, – говорилъ онъ себѣ. И онъ начиналъ представлять себѣ жизнь безъ нея. Но, удивительное дѣло, онъ не могъ теперь представить себѣ такой жизни. И какже онъ теперь, сейчасъ поступитъ? Совсѣмъ бросить ее, скрыть отъ всѣхъ – правда, отъ всѣхъ уже не скроешь, уже сказано предсѣдателю и губернатору, – не будетъ видѣться съ ней, пошлетъ ей денегъ? Это нельзя. Увидѣть ее? – Что-же я скажу ей? Опять, какъ тогда, деньгами заплатить за свое преступленіе?» вспомнилъ онъ и покраснѣлъ. Сказать ей все и жениться? Но это ужасно.

* № 37 (рук. № 8).

Онъ перечелъ письмо управляющаго и задумался надъ нимъ. Сейчасъ надо было рѣшать вопросъ о своемъ правѣ на землю. Какъ нарочно, попался нынче этотъ бойкій малый извощикъ, и завязался разговоръ съ нимъ. Нехлюдовъ выдвинулъ большой ящикъ стола, въ которомъ онъ еще вчера утромъ, отыскивая повѣстку, видѣлъ свой портфель съ давнишними бумагами, и досталъ изъ него и начатое сочиненіе и дневникъ того времени. Онъ раскрылъ это пожелтѣвшее сочинение, писанное совсѣмъ другимъ почеркомъ – точно и человѣкъ былъ другой, чѣмъ тотъ, который былъ у него теперь, и сталъ читать его. И въ головѣ его возстановился весь ходъ мыслей и чувствъ того времени. Онъ только удивлялся, какъ могъ онъ 14 лѣтъ тому назадъ такъ хорошо обдумать и какъ могъ онь перестать думать такъ, какъ онъ думалъ. «Да, это дѣло надо рѣшить теперь совсѣмъ иначе», подумалъ онъ о письмѣ управляющего.

* № 38 (рук. № 8).

Еще болѣе взволнованный бесѣдой съ Губернаторомъ и неудачей, т. е. невозможностью увидать ее нынче, Нехлюдовъ шелъ по Тверскому, полному народомъ бульвару, вспоминая теперь уже не судъ, а свои разговоры съ Предсѣдателемъ и Губернаторомъ. Онъ вспоминалъ, какъ они оба удивились, услыхавъ отъ него, объ его намѣреніи жениться на ней, и ему это было пріятно. Онъ зналъ, что рѣшеніе его было хорошо, и его радовало то, что онъ рѣшилъ сдѣлать хорошо. И не только это хорошо, но и всѣ тѣ смутныя мечтанія объ измѣненіи всей своей жизни, которыя со вчерашняго дня бродили въ его головѣ, и онъ чувствовалъ себя героемъ, уже сдѣлавшимъ это. То, что онъ искалъ свиданія съ нею и сказалъ про свое намѣреніе Предсѣдателю и Губернатору, было какъ бы началомъ исполненія. Ему хотѣлось точно также поскорѣе высказать кому нибудь свои намѣренія объ измѣненіи жизни и отношенія къ земельной собственности, сжечь свои корабли и подтвердить свое рѣшеніе, но онъ еще не зналъ хорошенько, въ какой формѣ оно выразится. Но не смотря на то, онъ шелъ теперь по бульварамъ, чувствуя себя героемъ, побѣдителемъ. Дома онъ пообѣдалъ, перечелъ письмо управляющаго, написалъ ему отвѣтъ, въ которомъ высказалъ то, что онъ не желаетъ отдавать землю въ аренду и скоро пріѣдетъ самъ, для того чтобы рѣшить дѣло о землѣ совсѣмъ инымъ способомъ.

* № 39 (рук. № 8).

Слѣдующее за этимъ дѣло было дѣло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помѣщикомъ о принадлежности имъ луга, скосили и убрали лугъ, который признанъ былъ въ одной инстанціи принадлежащимъ крестьянамъ, а въ другой – помѣщику, а въ третьей опять крестьяне были приговорены судомъ къ уплатѣ за скошенный лугъ и за судебныя издержки 385 рублей. Крестьяне не платили. Было рѣшено продать имущество крестьянъ, и для этого посланъ былъ судебный приставь. Судебнаго пристава крестьяне прогнали. Тогда пріѣхалъ исправникъ съ становымъ и урядниками и съ краю деревни приступилъ къ отбиранію скотины. Тогда теперь судившіеся мужики, 18 человѣкъ, въ числѣ которыхъ былъ сѣдой старикъ, всѣ подошли къ двору и оттерли плечами полицейскихъ, сказавъ, что они не дадутъ скотины. Подсудимые сидѣли въ этомъ дѣлѣ не на скамьѣ подсудимыхъ за рѣшеткой, такъ тамъ они бы не помѣстились, а тамъ, гдѣ сидятъ адвокаты. Подсудимыхъ всѣхъ было 18 человѣкъ домохозяевъ. Всѣ они вошли въ своихъ мужицкихъ одеждахъ, всѣ входя перекрестились на образъ, встряхнули волосами и скромно, но безъ всякой робости заняли свои мѣста, наполнивъ залу запахомъ кафтановъ и дегтя. Всѣ люди эти судились за то, что они, кормя своими трудами съ земли всѣхъ этихъ чиновниковъ, приведшихъ ихъ сюда и судившихъ ихъ, хотѣли пользоваться этой землей, тѣмъ болѣе что имъ сказали, что земля эта по бумагамъ ихняя.

Попытка механическимъ путемъ достигнуть подобія справедливости была особенно возмутительна по отношенію къ этимъ людямъ.

Товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, очевидно, смотрѣлъ на это дѣло какъ на рѣшительное въ его карьерѣ, и бѣдняга и краснѣлъ и блѣднѣлъ, дѣлая вопросы обвиняемымъ и свидѣтелямъ, желая во что бы то ни стало утопить этихъ мужиковъ. Въ обвинительной рѣчи своей, которую онъ началъ говорить весь блѣдный и дрожащій, такъ онъ былъ взволнованъ присутствіемъ знаменитаго адвоката, защищавшаго крестьянъ, онъ прямо выдумывалъ, клеветалъ и лгалъ, такъ что если бы въ этомъ судѣ дѣло шло дѣйствительно о справедливости, то перваго судить надо было этого несчастнаго заблудшаго мальчика, который былъ вполнѣ увѣренъ, что, стараясь повредить сколь возможно тѣмъ людямъ, которые кормятъ его, онъ дѣлаетъ хорошее, заслуживающее всеобщаго одобренія дѣло. Дѣло это уже два раза слушалось и два раза откладывалось: одинъ разъ потому, что обвиненіе, т. е. товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, счелъ составъ присяжныхъ для себя невыгоднымъ и подъ предлогомъ не явки какихъ то неважныхъ и ненужныхъ свидѣтелей настоялъ на томъ, чтобы дѣло было отложено; другой разъ потому, что адвокатъ, защищавшій мужиковъ по сдѣланному съ ними условію цѣною за 1500 рублей, не получилъ еще всѣхъ денегъ, а только половину, другую же половину крестьяне обѣщали отдать по окончаніи дѣла. Не довѣряя крестьянамъ, адвокатъ, тоже придравшись къ отсутствію какихъ то свидѣтелей, тоже отложилъ дѣло. Такъ что теперь мужиковъ таскали въ судъ зa 120 верстъ, а теперь, въ самый овсяный просѣвъ, уже въ 3-ій разъ. Дѣло все было съ самаго начала совершенно ясно. Кругомъ виноваты были помѣщикъ, отнявшій лугъ, принадлежавшій крестьянамъ, судебное учрежденіе, признавшее этот лугъ помѣщичьимъ и присудившее взысканіе издержекъ съ крестьянъ, виноваты полицейскіе чины, виноваты теперь эти судьи съ танцоромъ во главѣ и съ своимъ товарищемъ прокурора и Судебнымъ приставомъ за то, что они позволяли себѣ издѣваться не только надъ людьми, но надъ правдой. Но тутъ на судѣ выходило, что виноваты мужики, и на вопросы, поставленные присяжнымъ, несмотря на все стараніе ловкаго защитника, защищавшаго не по существу дѣла, а по формальной сторонѣ, нельзя было иначе, какъ обвинить крестьянъ.

Странно и совѣстно было смотрѣть на этихъ крестьянъ, нѣкоторыхъ изъ нихъ старцевъ, которые, не шевелясь и не измѣняя положенія, спокойно сидѣли, ожидая, когда это кончатъ господа тѣ глупости, которыя почему то они считаютъ нужнымъ продѣлывать надъ ними. Въ томъ, что они не виноваты въ томъ, что скосили принадлежащiй имъ и признанный за ними лугъ для того, чтобы имѣть сѣно и кормить имъ своихъ коровъ, овецъ и лошадей, для нихъ, очевидно, не могло быть никакого сомнѣнія, совершенно независимо отъ того, что скажутъ эти люди, разсѣвшіеся на разныхъ мѣстахъ въ шитыхъ воротникахъ и съ бумагами, въ которыхъ они что то читаютъ.

Дѣло продолжалось еще дольше вчерашняго, и только въ 7-мъ часу вечера кончились рѣчи, и предсѣдатель передалъ вопросы присяжнымъ.

Несмотря на усилія Нехлюдова совершенно оправдать мужиковъ и отвѣчать прямо – не виновны, несмотря на очевидность невиновности, старшина настоялъ на томъ, чтобы отвѣчать на вопросы точно, хотя и сколько возможно облегчая мужиковъ и давая имъ снисхожденіе.

Въ 8 часовъ все кончилось, мужиковъ приговорили къ наказанію, къ слабому, но всетаки наказанію, нѣкоторыхъ къ тюремному заключенію, и опять возложили на нихъ издержки.

* № 40 (рук. № 8).

Вѣдь если мы хотимъ оградить себя отъ такихъ людей, какова теперь Катюша, то надо, чтобъ она оставалась Катюшей, а не дѣлалась Любкой. И это можно. Можно было и Симона съ Евфимьей сдѣлать людьми, если бы ихъ учили добру, закону Христа, а не постановкѣ свѣчекъ, и дали бы имъ возможность жить на землѣ (какъ говорилъ извощикъ, вспомнилъ Нехлюдовъ), а не приставили ихъ на всю жизнь выносить наши нечистоты, какъ Евфимію и Симона. A Смѣл[ь]ковъ? Отчего жъ бы ему не быть человѣкомъ, если бы его учили чему нибудь кромѣ того, что питье и развратъ – это молодечество, а богатство – это добродѣтель. И неправда, чтобы это было невозможно. Не только не невозможно, но это въ сто разъ легче чѣмъ то, что дѣлается теперь, съ этими слѣдователями, частными секретарями, судьями, Сенатами и Синодами.

* № 41 (рук. № 8).

«Ну, у насъ нѣтъ ничего подобнаго. Есть церкви; въ нихъ звонятъ, служатъ въ ризахъ, продаютъ свѣчи, говѣютъ даже. Но развѣ кто нибудь говоритъ, что не хорошо пить водку, курить, пріобрѣтать деньги, ходить въ распутные дома? Никто не говоритъ. А если кто и говоритъ, то Ванька не вѣритъ и не можетъ повѣрить, потому что пьютъ вино господа, попы, царь, а водку отъ царя продаютъ, пріобрѣтаютъ деньги всѣ и не брезгаютъ ничѣмъ, а въ дома тоже ходятъ всѣ и смѣются, разсказываютъ, и за порядкомъ въ домахъ само начальство смотритъ, стало быть – хорошо. И воспитали такъ не одного, а мильоны людей, и потомъ поймаемъ одного и измываемся надъ нимъ.

* № 42 (рук. № 8).

<Развѣ кто нибудь говоритъ когда нибудь этому мальчику, что не хорошо пить водку, курить табакъ, не трудясь, а обманомъ и насиліемъ пріобрѣтать деньги, ходить въ распутные дома?> Ему говорили, что надо утромъ и вечеромъ и проходя мимо церкви креститься и кланяться, говорили, что надо разъ въ годъ ходить къ попу и, если онъ хочетъ особенно отличиться, дать свои гроши или пятаки на свѣчи. Но про то, что не надо курить, пить, обманомъ пріобрѣтать деньги, распутничать – ему не говорили никогда. А если кто и говорилъ, то Ванька не вѣрилъ и не могъ вѣрить. А не могъ онъ вѣрить потому, что видѣлъ, что тѣ самые, которые говорили ему про это, дѣлали то самое, что они ему запрещали: курили и пили водку <всѣ, водку даже отъ казны продавали, значитъ, пить хорошо> и деньги добывали всякимъ обманомъ и насиліемъ, и всѣ распутничали и даже распутство считали молодечествомъ. А когда онъ, 18-лѣтній мальчикъ, выпилъ того яда, который продается на всѣхъ перекресткахъ не только съ разрѣшенія правительства, но продажей котораго оплачивается большая часть начальства, когда онъ напился этого яда и сталъ привыкать къ этому, тогда всѣ его бросили, предоставивъ ему выбираться изъ своего положенія, какъ онъ знаетъ. <Вѣдь развѣ кто когда нибудь что нибудь сказалъ поучительнаго этому мальчику, кромѣ того, что надо кланяться и креститься передъ всякой иконой и читать какія то непонятныя слова утромъ и вечеромъ? Съ 11 лѣтъ онъ въ Москвѣ въ ученьи. Что онъ видѣлъ, что слышалъ, какой примѣръ видѣлъ? Неестественную, убивающую 14-часовую работу и потомъ по праздникамъ пьянство и развратъ и маханіе руками передъ иконами.> И вѣдь такихъ мальчиковъ сотни, тысячи, десятки тысячъ, уже готовыхъ и постоянно подбывающихъ изъ деревни и готовящихся въ такое состояніе, въ которомъ теперь этотъ несчастный. Десятокъ тысячъ мальчиковъ теперь въ Москвѣ точно столь же опасныхъ, какъ этотъ мальчикъ. Почему же этаго судятъ? Но положимъ, что судятъ его потому, что онъ попался. Ну, хорошо. Ну, попался. Къ какой дѣятельности можетъ побудить общество поимка такого мальчика? По здравому смыслу только къ одному, къ тому, чтобы употребить всѣ наши силы на то, чтобы уничтожить тѣ условія, при которыхъ воспитываются такіе мальчики: уничтожить учрежденія, гдѣ ихъ дѣлаютъ. Заведенія же, гдѣ ихъ дѣлаютъ, всѣ извѣстны: это всѣ фабрики, всѣ мастерскія, въ которыхъ кишмя кишатъ эти несчастныя дѣти, это трактиры, кабаки, табачныя лавочки, распутные дома.

Что же, уничтожаютъ такія заведенія или, по крайней мѣрѣ, ставятъ преграды ихъ увеличенію и распространенію? Напротивъ: поощряютъ, и все больше и больше людей гонитъ нужда въ города, все больше и больше распложается фабрикъ и всякихъ заведеній, гдѣ дѣлаютъ такихъ несчастныхъ.

«Воспитали такъ не одного, a милліоны людей, и потомъ поймали одного мальчика и измываются надъ нимъ», думалъ Нехлюдовъ, сидя на своемъ высокомъ стулѣ рядомъ съ полковникомъ, глядя на мальчика въ сѣромъ халатѣ и слушая различныя интонаціи голосовъ защитника, прокурора и предсѣдателя и глядя на ихъ кривлянья. Да и зачѣмъ онъ здѣсь, этотъ мальчикъ, т. е. здѣсь въ Москвѣ? Затѣмъ, что ему дома кормиться нечѣмъ, и отецъ отъ нужды бросилъ его въ этотъ вертепъ. А отчего ему кормиться нечѣмъ? Оттого, что земля эта у меня, у Колосова, у Кармалиныхъ, у француза, парикмахера и всѣхъ тѣхъ, которые набрали деньги и купили изъ подъ ногъ мужиковъ земли. Если бы вмѣсто всей этой ужасной комедіи были бы учители добра, были бы люди, заботящіеся о томъ, чтобы люди могли жить честнымъ трудомъ. Но если бы хоть не было бы, только бы не было этой лжи, которая ничего не сдѣлаетъ, а только развращаетъ.