Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Тотъ, который первый вздумалъ пересадить бургундскую лозу на мысъ Доброй Надежды (замѣтьте, это былъ Голландецъ), и не мечталъ о томъ, чтобы пить на мысѣ тоже самое вино, которое производила таже самая лоза на французскихъ горахъ – онъ былъ слишкомъ флегматиченъ для этаго; но вѣрно онъ не могъ не надѣяться пить по крайней мѣрѣ какой нибудь родъ винной жидкости; но хорошей ли, дурной или посредственной, онъ понималъ очень хорошо, что это не зависитъ отъ его выбора, но что-то, что называютъ судьба, должно было рѣшить его успѣхъ; однако онъ надѣялся на лучшее: въ этой надеждѣ и въ неумѣренной увѣренности на силу своей головы и глубину своего благоразумія, Mein Her177 могъ потерять то и другое отъ своего виноградника и при открытіи его наготы сдѣлаться посмѣшищемъ народа. Не тоже ли и случается съ бѣднымъ путешественникомъ, плавающимъ по морямъ и разъѣзжающимъ по почтовымъ дорогамъ всѣхъ просвѣщеннѣйшихъ Государствъ земнаго шара, отыскивая познанія и открытія?

Можно пріобрѣсть свѣдѣнія о наукахъ и открытіяхъ, путешествуя по сушѣ и по морю съ этою цѣлью; но пріобрѣсть дѣйствительно полезныя познанія – чисто случай. И ежели даже искатель приключеній, положимъ, успѣетъ въ этомъ, всетаки пріобрѣтенный запасъ надо употреблять съ осторожностью и умѣренностью, чтобы обратить его въ свою пользу. Но такъ какъ судьба рѣдко способствуетъ какъ пріобрѣтеніямъ, такъ и приложенiю ихъ, то я того мнѣнія, что человѣкъ ежели можетъ взять на себя жить довольнымъ, не отыскивая заграницею свѣденій и познаній, особенно ежели онъ живетъ въ Государствѣ, которое не бѣдно ими, поступилъ бы весьма благоразумно. Сколько разъ болѣло у меня сердце, слѣдя за безчисленнымъ множествомъ шаговъ, которые дѣлаетъ любопытной путешественникъ, отыскивая виды и открытія такія, которыя, какъ говоритъ справедливо Санхо Пансо Донкихоту, прекрасно могъ бы видѣть и дома. Теперь такое просвѣщенное время, что нѣтъ ни одного угла въ Европѣ, куда бы не доставали лучи просвѣщенія и гдѣ бы не обмѣнивались они.

Просвѣщеніе во всѣхъ отрасляхъ можно сравнить съ музыкой во всѣхъ Итальянскихъ улицахъ – имъ можно пользоваться безплатно. – «Нѣтъ Государства подъ луною», – и Богъ мнѣ судья (потому что рано или поздно я дамъ отвѣтъ Ему за эти слова), что я говорю это не изъ тщеславія, – нѣтъ Государства подъ луною, изобилующаго такимъ разнообразіемъ познаній, и въ которомъ бы такъ цѣнили науки и дорожили ими страны, гдѣ бы можно было ихъ легче пріобрѣсти, гдѣ бы искусства такъ поощрялись и такъ скоро доходили до совершенства, народа, которому природа так мало способствовала бы въ этомъ и наконецъ разсудокъ котораго находилъ бы болѣе пищи въ разнообразіи характеровъ.

– Куда же вы идете, мои любезные соотечественники?». —

– «Мы только смотримъ на эту карету», отвѣчали они.

«Вашъ покорнѣйшій слуга», сказалъ я, выскочивъ изъ нея, и приподнявъ мою шляпу. – «Мы удивлялись», сказалъ одинъ изъ нихъ, который, какъ я нашелъ, былъ любопытный путешественникъ, «что производило колебаніе этой кареты?» – «Оно, отвѣчалъ я холодно, – происходило отъ безпокойства человѣка, пишущаго предисловіе». – «Я никогда не слыхивалъ», сказалъ другой, который былъ просто путешественникъ: «о предисловия, писанномъ въ désobligeante». – «Да, – сказалъ я, – оно лучше бы вышло въ vis à vis».178

Но такъ какъ Англичанинъ путешествуетъ не для того, чтобы видѣть Англичанъ, я удалился въ свою комнату. —

Кале.

Я замѣтилъ, что что то затемняло коридоръ болѣе, чемъ то могла произвести моя особа, подходя къ своей комнатѣ; это дѣйствительно былъ Mons. Dessein, хозяинъ отеля; онъ только что пришелъ отъ вечерни, и съ шляпой подъ мышкой слѣдовалъ за мною, напоминая мнѣ, что я его требовалъ. – Писанное предисловіе въ désobligeante совершенно разочаровало меня отъ нее; и Mons. Dessein, говоря про нее, пожалъ плечами такъ, что ясно было: этотъ экипажъ ни въ какомъ случаѣ не могъ мнѣ годиться; я тотчасъ вообразилъ, что онъ принадлежитъ какому нибудь невинному путешественнику, который, возвратившись домой, положился на честь Mons. Dessein, поручивъ ему взять за него что можно. – Четыре мѣсяца эта карета стояла уже въ углу двора Mons. Dessein, сдѣлавъ кругъ Европы. – Выѣхавъ съ того же мѣста и сильно пострадавъ на горѣ Цениса, она ничего не выиграла въ этихъ приключеніяхъ, и тѣмъ менѣе выиграла стояніемъ столькихъ мѣсяцевъ въ жалкомъ положеніи въ углу каретнаго двора Mons. Dessein. —

Но что много про это говорить; однако можно сказать нѣсколько словъ – когда нѣсколько словъ могутъ облегчить тяжесть горя, я ненавижу человѣка, который скупъ на нихъ. —

«Будь я теперь хозяиномъ этого отеля», сказалъ я, положивъ указательный палецъ на грудь Mons. Dessein: «я бы всячески старался сбыть эту désobligeante – она безпрестанно дѣлаетъ вамъ упреки, когда вы проходите мимо ея». – «Mon Dieu!»179 – сказалъ Mons. Dessein: «мнѣ нѣтъ никакого разсчета»…

«Исключая того [сказалъ я], – который людей съ извѣстнымъ направленіемъ заставляетъ дорожить своими ощущеніями», и я увѣренъ, что человѣкъ, который чувствуетъ за другихъ также, какъ и за себя, – какъ вы ни скрывайте, всякая дождливая ночь должна производить на васъ тягостное впечатлѣніе – вы страдаете, Mons. Dessein, не менѣе самой кареты». —

Я замѣтилъ, что когда въ комплиментѣ есть столько же кислаго, сколько и сладкаго, англичанинъ приходить въ затрудненіе, принять ли или нѣтъ его: французъ же никогда. Mons. Dessein поклонился мнѣ. —

– C’est bien vrai,180 сказалъ онъ: «но въ этомъ случаѣ для меня только перемѣнится родъ безпокойства, и съ невыгодою; представьте себѣ, милостивый государь, отдавъ вамъ эту карету, которая распадется на куски прежде, чѣмъ вы проѣдете половину дороги до Парижа, – представьте себѣ, какъ я буду мучиться тѣмъ, что далъ о себѣ дурное впечатлѣніе человѣку благородному и отдалъ себя на осужденіе человѣка умнаго». – Доза лести аккуратно была отмѣрена по моему собственному рецепту; я не могъ не принять ее – и, возвративъ Mons. Dessein его поклонъ, безъ дальнѣйшихъ околичностей мы отправились вмѣстѣ смотрѣть его каретный магазинъ. —

На улицѣ. Кале.

Нашъ свѣтъ долженъ быть очень задорный свѣтъ, когда покупщикъ (даже жалкой кареты) не можетъ выдти съ продавцемъ оной кончить дѣло между собою на улицу, чтобы мгновенно не впасть въ тоже самое расположеніе духа и не смотрѣть на него такими же глазами, как будто идетъ съ нимъ въ Hyde Park – драться на дуэлѣ. – Что до меня касается, то такъ какъ я плохой боецъ и чувствовалъ, что не могу быть соперникомъ Mons. Dessein, я чувствовалъ въ душѣ своей тѣ же милые порывы, которые бываютъ при этомъ обстоятельствѣ. Я насквозь хотѣлъ разсмотрѣть Mons. Dessein; смотрѣлъ на него, когда онъ шелъ, въ профиль, потомъ en face, мнѣ казалось, что онъ то Жидъ, то Турокъ, мнѣ не нравился его парикъ, я вызывалъ проклятія на его голову, посылалъ его къ чорту. —

И все это запало мнѣ въ сердце за жалкой начетъ трехъ или четырехъ Louis d’or,181 которые я могъ переплатить? – «Низская страсть!» сказалъ я, повернувшись, какъ то дѣлаетъ человѣкъ, чувство котораго мгновенно перемѣнилось: – «низская, грубая страсть! Твоя рука всегда противъ другаго человѣка, а рука другаго человѣка всегда противъ тебя».

«Избави Богъ», сказала она, поднявъ руку къ своему лбу; потому что я, повернувшись, очутился лицо съ лицомъ съ барыней, которую я видѣлъ въ разговорѣ съ монахомъ – она шла за нами, такъ что мы ее не замѣтили. —

«Разумѣется, избави Богъ», сказалъ я, предлагая ей свою руку; на ней были надѣты перчатки, открытые на большихъ и указательныхъ пальцахъ, она приняла мое нредложеніе и я повелъ ее къ двери каретнаго сарая. —

Mons. Dessein пятьдесятъ разъ послалъ ключъ къ чорту, прежде чѣмъ замѣтилъ, что тотъ, съ которымъ онъ пришелъ, не былъ настоящій; мы, также какъ и онъ, съ нетерпѣніемъ ожидали, чтобы онъ отперъ; и такъ были внимательны ко всѣмъ препятствіямъ, что я продолжалъ держать ее руку, самъ не замѣчая этого, такъ что Mons. Dessein оставилъ насъ вмѣстѣ – ее рука въ моей и [съ] лицами обращенными къ дверямъ каретнаго сарая, – сказавъ, что онъ вернется черезъ пять минутъ. – Разговоръ пятиминутной въ такомъ положеніи стоитъ много другихъ разговоровъ; ежели бы лица наши были обращены на улицу, въ этомъ послѣднемъ случаѣ разговоръ зависѣлъ бы отъ наружныхъ предметовъ и обстоятельствъ; но съ взорами, устремленными на одну неподвижную точку, разговоръ зависѣлъ отъ насъ самихъ. – Минутное молчаніе послѣ того, какъ Mons. Dessein оставилъ насъ, могло быть пагубно для этаго положенія – она бы непремѣнно отвернулась; итакъ я сейчасъ же началъ разговоръ. —

Какія были искушенія (такъ какъ я пишу не для того чтобы извинять слабости моего сердца) въ этомъ путешествіи, будетъ описано съ тою же простотою, съ какою я ихъ чувствовалъ. —

Дверь каретнаго сарая. Кале.

Когда я сказалъ читателю, что я не вышелъ изъ désobligeante, потому что видѣлъ монаха въ разговорѣ съ барыней, только что пріѣхавшей въ гостинницу, я сказалъ правду – но не всю правду; потому что я былъ удержанъ отъ этаго столько же и лицомъ самой барыни. Подозрѣніе пробѣжало въ моей головѣ; и я сказалъ [себѣ]: онъ разсказывалъ ей, что случилось; что то во мнѣ говорило это, я желалъ, чтобы монахъ былъ въ своемъ монастырѣ. —

Когда сердце летитъ впередъ разсужденiя, оно спасаетъ разсудокъ отъ цѣлаго міра страданій. Я былъ убѣжденъ, что она изъ лучшаго разряда существъ, и больше о ней не думалъ и писалъ свое предисловіе. —

Это впечатлѣніе возвратилось опять послѣ встрѣчи моей съ ней на улицѣ; сдержанная свобода въ обращеніи, съ которой она подала мнѣ руку, показывала въ ней, какъ я полагалъ, хорошее воспитаніе и здравый смыслъ; и когда я велъ ее, я чувствовалъ какую то пріятную нѣжность около ея, которая успокоила мою душу. —

Боже милостивой! ежели бы могъ человѣкъ провести такое созданіе вокругъ свѣта!

Я еще не видалъ ея лица, но этаго и нужно не было, потому что прежде, чѣмъ мы подошли къ двери каретнаго сарая, воображеніе окончательно нарисовало мнѣ ея голову, и забавлялось представлять мнѣ ее какъ богиню, которую я самъ вытащилъ изъ Тибра. Ахъ ты, соблазненная и соблазнительная плутовка, хотя семь разъ въ день обманываешь насъ своими образами и картинами, но ты дѣлаешь это такъ прелестно и покрываешь свои картины такими плѣнительными красками, что стыдно ссориться съ тобою. —

Когда мы подошли къ двери каретнаго сарая, она отняла руку отъ лба и я могъ видѣть оригиналъ: по лицу ей было около двадцати шести; она была брюнетка съ бѣлымъ и прозрачнымъ цвѣтомъ лица, одѣта была просто, безъ румянъ и пудры; она не была, критически разбирая, прекрасна, но въ ней было что то, что въ состояніи ума, въ которомъ я находился, привязывало меня къ ней болѣе – она была интересна. Я воображалъ, что она во взглядѣ носитъ вдовствующее выраженіе и что она находится въ томъ положеніи, когда прошли уже два пароксизма горести и она начинаетъ мириться съ своей потерей; но тысячи другаго рода несчастій могли провести тѣ же черты; я желалъ знать, какъ это было, и готовъ былъ спросить, ежели бы bon ton182 разговора, какъ въ дни Эздры, позволилъ бы это: «Что тебя безпокоитъ? И что тревожитъ? И почему разстроены твои мысли?» Однимъ словомъ, я чувствовалъ къ ней расположеніе, рѣшился волочиться за ней и даже предложить ей свои услуги. Таковы были мои искушенія, и въ расположеніи слѣдовать имъ я былъ оставленъ одинъ съ этой барыней, ея рука въ моей и [съ] лицами обращенными къ двери каретнаго сарая болѣе, чѣмъ то было положительно необходимо. —

Дверь каретнаго сарая. Кале.

Belle dame,183 сказалъ я, поднявъ ея руку нѣсколько выше, чѣмъ прежде: «конечно это одно изъ очень причудливыхъ дѣйствій фортуны: взять двухъ совершенно постороннихъ людей, свести ихъ рука съ рукой, можетъ быть, изъ противуположныхъ угловъ свѣта и въ одно мгновеніе поставить ихъ въ такое положеніе, въ которомъ самая дружба, ежели бы ей вздумалось это сдѣлать за мѣсяцъ тому назадъ, едва ли успѣла [бы] ихъ поставить. —

– И ваше замѣчаніе показываетъ, Monsieur, въ какое затрудненіе привело васъ это приключеніе. Какое бы ни было положеніе, ничего нѣтъ неумѣстнѣе, какъ разсматривать обстоятельства, которыя сдѣлали его такимъ; вы благодарили судьбу и дѣлали прекрасно – сердце само знало это и было довольно; и только Англицкой философъ можетъ анализировать такое положеніе и запутаться въ разсужденіяхъ о немъ». Сказавъ это, она высвободила руку съ такимъ взглядомъ, который казался мнѣ достаточными» коментаріемъ къ тексту. —

Я дамъ дурное понятіе о своей слабости, сказавъ, что сердце мое при этомъ страдало болѣе, чѣмъ при случаяхъ, дѣйствительно заслуживающихъ этого. – Я былъ сильно оскорбленъ потерею ея руки и то, какимъ образомъ это случилось, не облегчало рану.—

О, никогда въ жизни я не чувствовалъ больше страданій отъ сознанія своего униженія! Но торжество истинно женскаго сердца послѣ такого рода неудачъ бываетъ не продолжительно.– Черезъ пять секундъ она положила свою руку на рукавъ моего фрака, какъ будто желая продолжать свой отвѣтъ, и, Богъ знаетъ, какимъ образомъ, но я сталъ опять въ прежнее положеніе. —

Ей нечего было прибавлять.

Я началъ пріискивать другаго рода разговоръ, судя по тому, который я съ ней имѣлъ, что я обманулся въ ея характерѣ, но, повернувшись лицомъ ко мнѣ, выраженіе, которое одушевляло ея отвѣтъ, уже исчезло. Мускулы лица опустились и я нашелъ выраженіе того же безпріютного горя, которое и прежде заинтересовало меня. – Какъ грустно видѣть такое нѣжное существо добычею печали! Я отъ души соболѣзновалъ ей. Можетъ быть, это покажется довольно смѣшнымъ жесткому сердцу, но я бы принялъ ее въ свои объятія и, не краснѣя крѣпко, прижалъ бы къ сердцу, хотя это было на улицѣ. —

Біеніе пульса въ моихъ пальцахъ увѣдомило ее о томъ, что во мнѣ происходило; она посмотрѣла въ землю, и нѣсколько минутъ мы молчали. —

Боюсь вспомнить, но, кажется, я дѣлалъ легкія усилія, чтобы сжать крѣпче ея руку, потому что по тонкому ощущенію я замѣтилъ въ ладони своей руки не то чтобы стремленіе вырвать свою руку, но какъ будто ей это приходило на мысль. И я вѣрно потерялъ бы ее въ другой разъ, ежели бы, болѣе инстинктъ чѣмъ разсудокъ, не указалъ мнѣ на послѣднее средство въ такого рода опасностяхъ – держать ее такъ легко и свободно, какъ будто я готовъ былъ выпустить всякую минуту и по собственному побужденію; итакъ она оставила ее до тѣхъ поръ, пока Mons. Dessein воротился съ ключемъ; и въ то же время я сталъ разсуждать, какимъ образомъ преодолѣть дурное обо мнѣ мнѣніе, которое могъ возбудить въ ней разсказъ монаха, ежели онъ передалъ ей все. —

Табакерка. Кале.

Когда эта мысль пробѣжалэ въ моей головѣ, бѣдный старикъ монахъ быль отъ меня шагахъ въ шести и шелъ по направленію къ намъ, какъ видно было, съ нерѣшительностыо, подойти ли къ намъ или нѣтъ?

Подойдя къ намъ съ видомъ добродушной откровенности, онъ остановился и подалъ мнѣ открытую роговую табакерку, которая была въ его рукѣ. – «Попробуйте моего», сказалъ я, вынимая свою и подавая ему (у меня была маленькая черепаховая). «Превосходный табакъ», сказалъ монахъ. – Сдѣлайте мнѣ одолженіе,– отвѣчалъ я: «примите эту табакерку съ табакомъ и, когда будете нюхать изъ нея, вспоминайте иногда, что это былъ знакъ примиренія человѣка, который поступилъ дурно съ вами, но не по влеченію сердца».

Бѣдный монахъ покраснѣлъ, побагровѣлъ. – «Mon Dieu», сказалъ онъ соединивъ руки: «вы со мною никогда дурно не поступали».

– Я тоже такъ думаю, сказала барыня. Теперь былъ мой чередъ покраснѣть, но что заставило меня краснѣть, пусть разберутъ тѣ, которые любятъ анализировать.

«Извините меня, сударыня», отвѣчалъ я: «я обошелся съ нимъ очень дурно; и безъ всякой причины». – «Это не можетъ быть», сказала барыня. – «Боже мой!» вскричалъ монахъ съ жаромъ подтвержденія, котораго я не подозрѣвалъ въ немъ: «я былъ виноватъ своими неумѣстнымъ усердіемъ». Барыня опровергала это, а я подтверждалъ, что невозможно, чтобы такой правильный умъ какъ его, могъ оскорбить кого бы то ни было. Я до тѣхъ поръ, пока не почувствовалъ, не подозрѣвалъ, чтобы споръ могъ такъ пріятно дѣйствовать на нервы и успокаивать ихъ. – Мы молчали, но не испытывали того безсмысленнаго страданія, которое испытываешь въ обществѣ, ежели въ продолженіи десяти минутъ смотрятъ другъ другу въ глаза, не говоря ни слова. – Во время этаго молчанія монахъ тёръ свою табакерку рукавомъ своей рясы; и какъ скоро посредствомъ тренія она пріобрѣла видъ болѣе свѣтлый, сдѣлалъ мнѣ низскій поклонъ и сказалъ, что поздно разсуждать о томъ, что ввело насъ въ противорѣчіе: доброта или слабость нашихъ сердецъ; но, какъ бы то ни было, онъ просилъ, чтобы мы помѣнялись табакерками; говоря это, одной рукой онъ подалъ мнѣ свою, другой взялъ мою; и, поцѣловавъ ее, съ удивительно добрымъ взглядомъ, положилъ ее за пазуху и удалился. —

Я сохраняю эту табакерку, она помогаетъ религіи возвышать мою душу и устремлять желанія ея на лучшее. – Въ самомъ дѣлѣ, я рѣдко выхожу безъ нее; она мнѣ часто и во многихъ случаяхъ напоминала о томъ, кто такъ былъ добръ и умѣренъ, и направляла мою душу къ добру въ трудныхъ случаяхъ жизни. Онъ много встрѣчалъ ихъ, какъ я послѣ узналъ изъ его исторіи; почти до сорока пяти-лѣтняго возраста онъ несъ военную службу, за которую былъ дурно вознагражденъ, и, встрѣтивъ въ то же время неудачи въ нѣжнѣйшей изъ страстей, онъ покинулъ вмѣстѣ мечъ и женщинъ и сдѣлалъ себѣ убѣжище не столько изъ монастыря, какъ изъ самаго себя. —

Мнѣ грустно становится, прибавляя, что въ послѣдній мой проѣздъ черезъ Кале на вопросы мои о отцѣ Лаврентіѣ, мнѣ отвѣтили, что онъ умеръ тому назадъ около трехъ мѣсяцевъ и похороненъ не въ своемъ монастырѣ, а, сообразно съ его желаніемъ, на маленькомъ кладбищѣ, принадлежащемъ къ монастырю, въ двухъ верстахъ отъ него. Я имѣлъ сильное желаніе видѣть, гдѣ его положили, и когда я вынулъ на его могилѣ его табакерку и вырвалъ одну или двѣ крапивы, которыя Богъ знаетъ зачѣмъ тутъ росли, все это такъ разчувствовало меня, что я залился слезами; но я нѣженъ какъ женщина; прошу свѣтъ не осмѣять, a пожалѣть меня. —

Дверь каретнаго сарая. Кале.

Я все это время не выпускалъ руки барыни; я уже держалъ ее такъ долго, что было бы неприлично выпустить ее, не прижавъ прежде къ губамъ: въ то время, какъ я это сдѣлалъ, краска, которая, казалось, пропала съ ея лица, возвратилась опять. —

Два путешественника, которые говорили со мною на каретномъ дворѣ, проходя въ эту критическую минуту мимо, вообразили себѣ, что мы, го крайней мѣрѣ, мужъ съ женою; и такъ, остановившись у двери каретнаго сарая, одинъ изъ нихъ, который былъ любопытной путешественникъ, спросилъ насъ, ѣдемъ ли мы въ Парижъ слѣдующее утро.

«Я могу только отвѣчать за себя», сказалъ я; а барыня отвѣчала, что она ѣдетъ въ Аміенъ.

– Мы тамъ обѣдали вчера, – сказалъ простой путешественникъ.

– «Вы проѣдете черезъ городъ по дорогѣ въ Парижъ», прибавилъ другой. – Я готовъ уже былъ принести ему всю признательность за наставленіе, что Аміенъ по дорогѣ къ Парижу, но, вынувъ маленькую роговую табакерку бѣднаго монаха, чтобы понюхать, я имъ спокойно поклонился, пожелавъ хорошаго переѣзда въ Дувръ. Они насъ оставили однихъ.

– «Что за бѣда», сказалъ я самъ себѣ: «ежели я попрошу эту несчастную барыню принять мѣсто въ моей каретѣ. И какое можетъ воспослѣдовать отъ этого несчастіе?»

Всѣ подлыя страсти и дурныя наклонности подняли тревогу, когда я выразилъ это предложеніе: – «Это заставитъ васъ имѣть третью лошадь», сказала скупость, «значитъ, изъ кармана двадцать ливровъ». – «Вы не знаете, кто она такая», сказала недовѣрчивость. «И мало ли какія могутъ изъ этаго дѣла выдти непріятности», сказала подлость. – «Вы можете быть увѣрены, Иорикъ», сказала предусмотрительность: «скажутъ, что вы ѣдете съ любовницей, съ которой нарочно съѣхались въ Кале». – «Послѣ этого вамъ нельзя будетъ лица на свѣтъ показать», сказало лицемѣріе; «и вы никогда не возвыситесь въ церковныхъ степеняхъ», говорило малодушіе; «а останетесь навсегда ничтожнымъ пасторомъ», говорила гордость. —

«Это дѣло учтивости», говорилъ я; но такъ какъ я дѣйствую всегда по первому впечатлѣнію и рѣдко слушаю всѣ эти толки, которые только служатъ къ тому, чтобы портить сердце и дѣлать его черствымъ, я тотчасъ повернулся къ барынѣ. —

Но она незамѣтно удалилась отъ меня и сдѣлала уже десять или двѣнадцать шаговъ по улицѣ въ то время, какъ разбиралось ея дѣло и какъ я рѣшался; и такъ я пошелъ скоро за нею, чтобы сдѣлать ей предложеніе наилучшимъ образомъ, но, замѣтивъ, что она ходила, приложивъ ладонь къ щекѣ, тихими и коротко-мѣрными шагами задумчивости, опустивъ притомъ глаза внизъ, я предположилъ, что она обдумывала тотъ же самый предметъ. – «Боже, помоги ей», сказалъ я: «вѣрно у ней есть свекровь или какая нибудь тетушка-тартюфъ, или какая нибудь набожная старушка, съ которой она хочетъ посовѣтоваться въ этомъ случаѣ столько же, сколько и со мною»; не желая прерывать этотъ процессъ и полагая, что будетъ учтивѣе приступить къ этому дѣлу съ умѣренностью, чѣмъ съ поспѣшностью, я обернулся и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ передъ дверью сарая, въ то время, какъ она ходила, разсуждая съ своей стороны. —

На улицѣ. Кале.

При первомъ взглядѣ на эту барыню рѣшивъ въ своемъ воображеніи, что она была одно изъ превосходнѣйшихъ существъ въ этомъ мірѣ, и потомъ выведя вторую аксіому, столько же неоспоримую, какъ и первую, что она была вдова и носила на себѣ отпечатокъ печали, я не пошелъ далѣе, а остановился на томъ предположеніи, которое мнѣ нравилось; и ежели бы она пробыла со мною до полночи, я бы остался вѣренъ своей системѣ и продолжалъ бы смотрѣть на нее сообразно съ этой общей идеей. —

Но только что она отошла шаговъ на двадцать отъ меня, мнѣ почему то стало желательно узнать о ней подробнѣе – я представилъ себѣ долгую разлуку – можетъ случиться, что я больше не увижу ее – сердце старается удержать, что можетъ; и я искалъ средства найдти ее, ежели бы потерялъ. Однимъ словомъ, я желалъ узнать: ея имя, фамилію и положеніе въ свѣтѣ; и такъ какъ я зналъ, куда она ѣдетъ, я желалъ знать, откуда она; но не было средствъ дойдти до этихъ свѣдѣній; тысяча мелкихъ деликатностей препятствовали этому. Я составлялъ двадцать различныхъ плановъ, но не было возможно спросить у нее прямо – этаго нельзя было сдѣлать. —

Маленькой Французской довольно благовидный капитанъ, который припрыгивая шелъ по улицѣ, доказалъ мнѣ, что сдѣлать это было очень легко. Находясь между нами именно въ то время, какъ барыня возвращалась назадъ къ двери сарая, онъ отрекомендовался мнѣ и прежде чѣмъ даже это хорошенько сдѣлалъ, попросилъ меня, чтобы я сдѣлалъ ему честь представить его этой барынѣ.

«Я самъ еще не былъ представленъ».

Тотчасъ же, повернувшись также ловко къ ней, онъ спросилъ у нея, не изъ Парижа ли она ѣдетъ?

«Нѣтъ, но я ѣду по этой дорогѣ», отвѣчала она.

«Vous n’êtes pas de Londres?»184

Она отвѣчала, что нѣтъ.

«Стало быть, вы ѣдете изъ Фландріи. Apparement vous êtes Flamande»,185 сказалъ французскій капитанъ. Барыня отвѣчала, что это дѣйствительно такъ. «Peut-être de Lilles?»186 прибавилъ онъ. Она отвѣчала, что она не изъ Лилля.

«И не изъ Арраса? И не изъ Камбри? И не изъ Гента? И не изъ Брюсселя?» Она отвѣчала, что она была изъ Брюсселя.– Онъ сказалъ, что въ послѣдню[ю] войну онъ имѣлъ честь быть при бомбардировкѣ этого города и что этотъ городъ прекрасно расположенъ pour cela,187 и онъ былъ наполненъ дворянами, когда имперіалисты были выгнаны оттуда Французами (барыня слегка наклонила голову); и давъ подробный отчетъ ей объ этомъ дѣлѣ и объ участіи, которое онъ принималъ въ немъ, онъ просилъ ее сдѣлать ему честь сказать свое имя – и поклонился. Et madame a son mari?188 сказалъ онъ оглядываясь, пройдя уже два шага – и не дожидаясь отвѣта, продолжалъ припрыгивать по улицѣ. —

Ежели бы я семь лѣтъ учился искуству свѣтскаго обращенiя, я бы никогда такъ не умѣлъ поступить. —

Каретный сарай. Кале.

Когда маленькой французской капитанъ оставилъ насъ, Mons. Dessein воротился съ ключемъ и ввелъ насъ въ свой каретный магазинъ. —

Первый предметъ, который бросился мнѣ въ глаза, когда Mons. Dessein отворилъ дверь сарая, была другая старая désobligeante; и хотя она была какъ двѣ капли воды похожа на ту, которая мнѣ такъ понравилась на каретномъ дворѣ часъ тому назадъ, видъ ея теперь возбудилъ во мнѣ непріятное впечатлѣніе, и я думалъ: какой долженъ былъ быть грубый и необщежительный человѣкъ тотъ, который первый придумалъ состроить такую машину; я нисколько не лучше думалъ и о тѣхъ, которые рѣшались употреблять ее. —

Я замѣтилъ, что барынѣ она нравилась также мало, какъ и мнѣ, итакъ Mons. Dessein повелъ насъ къ парѣ другихъ каретъ, которыя стояли около; онъ разсказывалъ намъ, рекомендуя ихъ, что они были заказаны лордами А. и В. для grand tour, 189 но не ѣздили дальше Парижа и поэтому во всѣхъ отношеніяхъ сколько новы, столько и хороши. – «Они слишкомъ хороши». И я перешелъ къ третьей, которая стояла сзади, и спросилъ о цѣнѣ. – «Но въ ней не могутъ помѣститься двое», сказалъ я, отворивъ дверцу и взойдя въ нее. – «Будьте столь добры, сударыня», сказалъ Mons. Dessein, предлагая ей руку. Барыня полсекунды была въ нерѣшительности и взошла въ карету; но такъ какъ въ это самое время сторожъ вызывалъ Mons. Dessein, желая говорить о чемъ-то съ нимъ, онъ затворилъ за нами дверцу кареты и оставилъ насъ. —