Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Догнавъ барыню съ дѣвочкой, отецъ подозвалъ насъ и представилъ ей. Мы поклонились и сняли фуражки. Я такъ былъ озадаченъ, какъ говорилъ, тѣмъ, что намъ никто не снималъ шапокъ, но всѣ оказывали равнодушіе, что я впалъ въ противуположную крайность – я сталъ подобострастенъ и, снявъ фуражку, стоялъ въ почтительной позѣ, не надѣвая ея. Володя дернулъ меня за рукавъ бекеши и сказалъ: «что ты, какъ лакей, безъ шапки стоишь?» О, какъ меня оскорбило это замѣчаніе! Я никогда не забуду, съ какой неловкостью и злобой я надѣлъ фуражку и перешелъ на другую сторону бульвара.

Это была кузина его Валахина. Она шла такъ же, какъ и мы, на Тверской бульваръ, и мы пошли вмѣстѣ. Какъ я замѣтилъ, отецъ былъ съ нею друженъ и просилъ ее прислать нынче вечеромъ старшую дочь къ намъ говоря, что можетъ быть будутъ танцы; она обѣщала. На Никитскомъ бульварѣ было довольно народа, т. е. хорошо одѣтыхъ господъ и барынь. Я замѣтилъ, что Валахина на Никитскомъ бульварѣ шла тише и стала говорить по-Французски; когда же мы перешли площадь и взошли на Тверской, она стала грассировать и называть свою дочь не «Машенька», какъ она называла ее на Пречистенскомъ, не Marie, какъ она называла на Никитскомъ, а «Маии». Это меня поразило. Замѣтивъ по этимъ ея поступкамъ всю важность Тверского бульвара, я старался тоже и походкой, и осанкой быть похожимъ не на Николеньку, а на Никса, или что нибудь въ этомъ родѣ.

Вскорѣ послѣ нашего приѣзда познакомились мы съ тремя мальчиками нашихъ лѣтъ, Ивиными. Старшій былъ нехорошъ собой и мальчикъ мясистый, вялый, потный [?]; младшіе же два были совершенные красавчики. То ѣздили мы къ нимъ, то они къ намъ, и въ обоихъ случаяхъ для меня это былъ совершенный праздникъ. Я безъ памяти любилъ обоихъ меньшихъ и любилъ такъ, что готовъ былъ для нихъ всѣмъ пожертвовать, любилъ не дружбою, а былъ влюбленъ, какъ бываютъ влюблены тѣ, которые любятъ въ первый разъ – я мечталъ о нихъ и плакалъ. Вотъ какъ я любилъ его. У него была дурная привычка, за которую часто бранилъ его гувернеръ – моргать безпрестанно глазами. Теперь, вспоминая его, я вижу, что дѣйствительно это очень портило его, но тогда я находилъ это прелестнымъ, мнѣ казалось, что именно въ этомъ главная причина его привлекательности, и я даже старался самъ моргать глазами такъ же, какъ онъ. Когда мы соединялись, любимою игрою нашей были солдаты, т. е. разыгриваніе всякихъ сценъ изъ солдатской жизни: маршированье, сраженіе, отдыхи и даже наказанія.141

Что было весьма пріятно въ нашихъ отношеніяхъ это, что мы называли другъ друга не уменьшительно: Николенька, Петруша, а Николай, Петръ. Бульваръ былъ полонъ народа, солнышко ярко и весело играло на всемъ – на чистыхъ сапогахъ прогуливавшихся господъ, на атласныхъ шляпкахъ барынь, на эполетахъ военныхъ; даже одна пуговица оборваннаго солдата, который прошелъ съ узломъ мимо насъ, блестѣла, какъ золото. По расчищенному песку, на которомъ замѣтны были полукруглые слѣды метлы, кое-гдѣ стеклушко или песчинка блѣстѣли, какъ брильянты. Иные гуляли тихими шагами и съ палками съ набалдашниками – руки назадъ; другіе, размахивая руками, стороной, какъ будто спѣшили куда-нибудь, но тоже ходили взадъ и впередъ. Съ перваго взгляда поражала только пестрота и блескъ, но чѣмъ дальше подвигался впередъ, изъ общей пестроты выдвигались шляпки, эполеты или длинные сертуки. Всѣ лица этой панорамы чрезвычайно хороши были издали, но чѣмъ ближе подвигались, тѣмъ меньше нравились. Или большой носъ изъ-подъ желтой шляпки, или равнодушный взглядъ, брошенный на насъ сертукомъ, или глупый несимпатическій смѣхъ и говоръ остановившихся эполетъ и сертуковъ сейчасъ разочарововалъ, и опять я напряженно смотрѣлъ впередъ въ сливающуюся пеструю толпу, какъ будто ожидая и ища чего-то.

За 100 шаговъ изъ-за разнообразныхъ фигуръ толпившихся по бульвару узналъ я Ивиныхъ съ гувернеромъ. «Посмотри, папа», сказалъ я внѣ себя отъ радости и желая подѣлиться ею съ кѣмъ-нибудь: «вонъ Ивины». Папа принялъ это извѣстіе очень хладнокровно, потому что въ это самое время, улыбаясь, раскланивался съ какою-то барыней, Володя же спросилъ: «гдѣ?» – «Вонъ, за этимъ полковникомъ съ дамой – видишь трое съ бобровыми воротниками». – «Что ты тамъ видишь, – тамъ пряничникъ». – «Ахъ, Боже мой», сказалъ я съ нетерпѣніемъ, не понимая, какъ можетъ онъ не чувствовать, что они идутъ: «направо отъ пряничника». Сомнѣніе скоро стало невозможно, потому что мы были въ 20 шагахъ другъ от друга и улыбались уже отъ взаимной радости, не позволяя себѣ однако прибавить шагу, чтобы скорѣе сойдтись. Это удивительно, какой хорошенькой мальчикъ былъ Петруша, какъ шелъ къ нему бобровый воротникъ коричневой бекеши! какъ красиво, немного набокъ, держалась черная фуражичка на его русыхъ длинныхъ волосахъ. А вся фигура и раскраснѣвшееся отъ свѣжаго воздуха, покрытое дѣтскимъ пушкомъ, лицо, какъ были хороши! Я рѣшительно былъ нынче влюбленъ въ Петра.

(Какъ я уже сказалъ, я любилъ ихъ обоихъ, но никогда вмѣстѣ, а днями: нѣсколько времени одного, потомъ другого.) Отчего я не говорилъ ни Петрушѣ, ни брату, никому, что я такъ любилъ его? Не знаю. Должно быть меня не поняли бы; ежели бы я и попробовалъ передать свое чувство, приняли бы это за простую обыкновенную привязанность, но мнѣ этаго не хотѣлось, и, должно быть предчувствуя, что меня не поймутъ, я глубоко таилъ это сладкое чувство. Впрочемъ, надо замѣтить, что тогда я никакъ бы не сказалъ, что меня не понимаютъ, напротивъ, мнѣ казалось, что я не понимаю чувствъ Петруши, и всячески старался постигнуть всѣ его мысли. Отчего не могъ я выговорить слова любви, когда сильно было во мнѣ это чувство, и отчего я послѣ, когда уже пересталъ такъ сильно чувствовать, пересталъ и стыдиться признаваться въ любви?

Недолго поговорили мы съ Ивиными и пошли дальше, но они обѣщались быть вечеромъ. Пройдя Тверскую площадь, папа повернулъ на Тверскую и зашелъ въ кондитерскую, чтобы взять къ вечеру конфектъ и угостить насъ. Великолѣпіе мѣста, въ которое мы взошли, крайне поразило меня, тѣмъ болѣе, что не ожидалъ увидать ничего, кромѣ сладкихъ пирожковъ и карамелекъ, а противъ чаянія моего, удивленнымъ взорамъ моимъ представился цѣлый міръ роскоши. Въ серединѣ комнаты стоялъ стулъ не стулъ, столъ не столъ, шифоньерка не шифоньерка, а что-то странное, круглое, покрытое совершенно пирожками всѣхъ цвѣтовъ, форматовъ. Но это зрѣлище не могло исключительно привлечь моего вниманія, потому что окошки изъ цѣльныхъ стеколъ, шкапы съ стеклами, конторки съ стеклами, кругомъ всей комнаты, которые всѣ были уставлены уже не только пирожками – что пирожки? – но конфектами, бутылочками, сюрпризами, корнетами, коробочками такихъ прекрасныхъ цвѣтовъ, что и ихъ хотѣлось отвѣдать. Блескъ золотыхъ каемокъ, драпри, разноцвѣтныя бумаги со всѣхъ сторонъ притягивали мои взоры. Около одного шкапа сидѣла хорошенькая барыня, чудесно одѣтая, въ шелковомъ платьѣ и съ воротничками такими же точно, какъ у maman, и читала Французской романъ. Все это сильно поразило меня, я не зналъ, на что смотрѣть, и можно ли мнѣ ступать по ковру запыленными сапогами, нужно ли благодарить эту барыню, ежели она хозяйка, за то, что она это все такъ устроила и позволила намъ взойдти.

Она встала изъ-за прилавка, только что мы взошли, положила книгу и спросила папа по-Французски, что ему угодно. «Такъ это просто торговка», подумалъ я: «а какъ одѣта, какія у нея бѣлыя руки, и какъ она хорошо говорить по-Французски». Мнѣ было нисколько непріятно видѣть, что торговка можетъ одѣваться такъ же, какъ и maman, и читать Французскія романы. «Вотъ что значить Москва», и я отъ души жалѣлъ, что нѣтъ здѣсь Натальи Савишны или охотника Турка, съ которыми я могъ бы подѣлиться своимъ удивленіемъ, но я тутъ же рѣшилъ при первомъ свиданіи все это подробно передать имъ. Папа очень смѣло потребовалъ конфектъ, всякаго сорта по фунту, и барышня, удивившая меня своей наружностью, съ большой ловкостью и скоростью стала доставать горстями изъ каждаго ящика и класть на мѣдные блестящіе вѣсы. Папа, облокотившись на конторку, что-то говорилъ ей полушопотомъ, и я замѣтилъ, что онъ чрезвычайно пріятно улыбался, и глаза у него были подернуты чѣмъ-то маслянымъ. Кондитерша, продолжая заниматься своимъ дѣломъ, отрывисто отвѣчала круглыми французскими фразами, съ прибавленіемъ Monsieur и тоже замысловато улыбалась. Папа взглянулъ на меня, мой взглядъ выражалъ «я васъ наблюдаю», его взоръ выразилъ: «совсѣмъ тебѣ не нужно наблюдать, и ты мнѣ надоѣдаешь этимъ». Мы оба въ взглядѣ мгновенно поняли другъ друга, поэтому долго не смотрѣли другъ другу въ глаза, а смигнули и стали смотрѣть въ другую сторону. «Что вы хотите, дѣти?» спросилъ онъ насъ. Очень естественно, что, находясь въ убѣжденіи, что здѣсь всего, что только есть прекраснаго, можно спросить, я сталъ въ тупикъ отъ такого вопроса, и не зналъ, чего пожелать, боясь ошибиться и попросить не самаго лучшаго. – «Велите имъ дать шеколаду». – «Ernest», крикнула громкимъ голосомъ Француженка. Выбѣжалъ въ фартукѣ довольно запачканный мальчикъ Ernest и объявилъ, что шеколадъ сейчасъ будетъ поданъ въ заднія комнаты, куда мы тотчасъ же и отправились. Володя смотрѣлся съ замѣтнымъ удовольствіемъ въ трюмо, я смотрѣлъ на газеты въ рамкахъ и съ любопытствомъ пересматривалъ столбцы темнаго для меня содержанія – шеколаду все не было. Я пошелъ тихими шагами къ двери и сталъ смотрѣть въ зеркало средней комнаты, въ которомъ отражались фигуры папа и француженки. Она сидѣла опять на своемъ мѣстѣ и держала въ рукахъ книгу, но не читала, а говорила; папа, прищуривъ смѣющіеся масляные глазки и сладко улыбаясь, стоялъ противъ нее и перегнувшись черезъ конторку; лицо его было отъ нее ближе, чѣмъ того требовали приличія; мнѣ даже показалось, что онъ ее тронулъ рукой, и что я очень хорошо видѣлъ, это, что онъ, перегнувшись еще больше, вытянулъ мокрыя губы и защурилъ глазки и должно быть хотѣлъ ее поцѣловать, потому что головой сдѣлалъ быстрое движеніе впередъ, но отчего-то вдругъ остановился и, покраснѣвъ, сѣлъ на стуло. Въ эту самую минуту зазвенѣлъ колокольчикъ на двери, и въ зеркалѣ показалась фигура щегольски одѣтаго господина, съ шляпой на головѣ, и мнѣ слышно было, какъ онъ съ Французскимъ удареніемъ сказалъ: «bonjour, Monsieur», и прошелъ. Это должно быть былъ хозяинъ. Куда дѣвалась величавость, спокойствіе и сознаніе своей власти, которыя всегда выражало лицо папа, въ ту минуту, какъ онъ, какъ школьникъ, отскочилъ, покраснѣлъ и съ беззаботнымъ видомъ сталъ смотрѣть кругомъ себя. Ernest явился съ шеколадомъ; мы съ большимъ наслажденіемъ выпили по чашкѣ этаго напитка, я помню даже, что обжегъ себѣ ротъ, выпачкалъ всѣ губы и утиралъ ихъ бисквитами. Мы вышли. Папа держалъ подъ мышкой конфеты и продолжалъ говорить съ Француженкой, которая мнѣ очень была противна. Главное, я никакъ не могъ понять отношеній папа съ нею, но предчувствовалъ, что тутъ что-то нехорошо. Онъ, докончивши какой-то разговоръ, сказалъ ей: «Да, я ужъ старикъ», причемъ погладилъ себя по лысинѣ. Опять, мнѣ кажется, онъ замѣтилъ мои требующіе объясненія, на него устремленные, взоры и съ нѣкоторой досадой сказалъ: «пойдемте». Сказать, что я не понималъ, что онъ волочился за этой Француженкой, было бы неправда, но ясно выразить эту мысль тогда я ни за что бы не рѣшился, да и не могъ.

*№ 20 (II ред.).

Глава 19. Обѣдъ.

Столъ былъ широко раздвинутъ – три доски были вложены. По серединѣ стола, въ хрустальной чашѣ, красовались Крымскіе виноградъ и яблоки, съ боковъ, тоже въ хрустальныхъ блюдечкахъ, съ колпаками, стояли варенья. Люди въ бѣлыхъ галстукахъ и съ праздничными лицами оканчивали приготовленія. Изъ гостиной слышны были голоса, мужскіе и женскіе, то громкія, отрывистые, то плавные, то слышенъ былъ смѣхъ. Можно было прямо съ отцемъ взойдти въ гостиную, но мнѣ показалось страшно, не приготовившись, подвергнуться вдругъ взглядамъ всего тамъ собраннаго общества, я побѣжалъ наверхъ, но такъ какъ мнѣ тамъ нечего было дѣлать, притомъ же все было убрано, и я одѣтъ, я только прошелся по комнатамъ и пошелъ опять внизъ. Я остановился въ залѣ. Лакеи посмотрѣли на меня съ удивленіемъ, не понимая, должно быть, зачѣмъ я остановился вдругъ около двери и сталъ прохаживаться, какъ будто я и не думалъ идти въ гостиную. Я покраснѣлъ. Хотя я зналъ, что чѣмъ больше я стараюсь быть незамѣченнымъ, тѣмъ больше послѣ обращу на себя общее вниманіе, какая-то непреодолимая преграда была для меня въ дверяхъ гостиной – я подходилъ къ дверямъ, но не могъ переступить эту преграду. Чтобы объяснить чѣмъ-нибудь мое присутствіе въ залѣ и отъ того чувства, которое заставляетъ насъ шевелиться и что нибудь дѣлать въ припадкахъ застѣнчивости, я подошелъ къ столу и хотѣлъ взять нѣсколько ягодокъ винограду, но дворецкій, усмотрѣвъ этотъ мой замыселъ разрушить порядокъ его устройства, остановилъ меня и сказавъ: «нѣтъ, ужъ позвольте», отодвинулъ отъ меня вазу и сталъ опять поправлять. Въ эту самую минуту выходила изъ гостиной бабушка, которую велъ Кукурузовъ, и за ними всѣ попарно. Я отступилъ почти за спину дворецкаго и оттуда кланялся всѣмъ проходящимъ, такъ что меня никто не замѣтилъ и не отвѣтилъ на мои поклоны, чѣмъ я былъ доволенъ и тоже нѣсколько оскорбленъ. За обѣдомъ я все время сидѣлъ и думалъ о томъ, какъ пріятно жить въ деревнѣ и тяжело жить въ городѣ. Воображеніе мое рисовало мнѣ картины прошедшаго изъ деревенской жизни, я вспоминалъ лугъ, на которомъ играли по вечерамъ въ бары и горѣлки, вспоминалъ свѣжее сѣно и пахучія копны въ саду, на которыхъ мы прыгали и въ которыя зарывались, лучи заходящаго солнца, свѣжесть утра, прудъ въ ясный день и въ мѣсячную ночь, когда съ балкона видно было, какъ онъ освѣщалъ плотину и отражался въ водѣ; вспоминалъ ту свободу, веселость, которую всегда тамъ чувствовалъ; maman, разумѣется, всегда была на первомъ планѣ этихъ картинъ и не мало служила къ ихъ украшенію. Теперь же я чувствовалъ, что что-то враждебное и дурное закралось въ мою душу и что оно-то заставляло меня краснѣть и страдать безъ всякой внѣшней причины. Ежели бы я тогда зналъ то, что теперь знаю, я сказалъ бы себѣ, что это что-то враждебное есть тщеславіе, одинъ изъ пороковъ самыхъ обыкновенныхъ и безвредныхъ, но зато ближе всѣхъ соединенныхъ съ наказаніемъ.

«Этотъ паштетъ такъ хорошъ, Н-я Н-а», сказалъ, пережевывая, баринъ съ большими усами и съ золотымъ большимъ перстнемъ на рукѣ, который сидѣлъ подлѣ папа: «что я никогда ничего лучше не ѣдалъ». «Очень рада», сказала бабушка. «Знаете ли, А. М. [?], продолжалъ баринъ, паштетъ и цвѣтная капуста для меня – все. Вы можете меня разбудить ночью и дать мнѣ паштету или цвѣтной капусты». – «Я увѣренъ», подумалъ я, «что бабушка не воспользуется его позволеніемъ и не станетъ его будить ночью и предлагать эти кушанія». – «Вотъ и Князь Иванъ тоже большой охотникъ до паштета», сказала бабушка, «жаль, что его нѣтъ, нынче точно Василій отличился». – «Можно бы послать Князю», робко и улыбаясь замѣтила покровительствуемая бабушкой рябая родственница, сидѣвшая на концѣ стола. (Она была московская старожилка.) – «Что вы, моя милая», сказала бабушка: «на Мясницкую?… A propos»,142 сказала она: «Кнезь Иванъ Иванычъ отдалъ мнѣ нынче ложу въ театръ <«Аскольдову могилу», свези вечеромъ дѣтей, Pierre». Папа сказалъ, что непремѣнно воспользуется ложей.> А рябая родственница сказала: «верхомъ бы въ мискѣ еще тепленькій довезли. Вотъ Княгиня И. В. всегда посылаетъ верхомъ143 да еще къ Сухаревой башнѣ». Всѣ обратили вниманіе на рябую родственницу. – «Полноте, М. И.», сказалъ, добродушно улыбаясь, папа.

**№ 21 (III ред.).

Мнѣ кажется, что Сережа былъ жестокъ по ложному point d'honneur,144 желая показать свое молодечество, а я потому, что было бы свыше силъ моихъ не подражать ему. Главная же причина, мнѣ кажется, была вотъ въ чемъ.

Особенность дѣтскаго характера состоитъ въ стремленіи генерализировать всѣ понятія, приводить ихъ къ одному общему началу, – стремленіе, происходящее отъ недостатка развитія умственныхъ способностей.

Дитя никакъ не можетъ себѣ представить, чтобы могла быть вещь, хорошая съ одной стороны и дурная съ другой. То качество въ вещи, которое первое поразило его, онъ принимаетъ общимъ качествомъ всей вещи. Въ отношеніи къ людямъ дитя составляетъ себѣ понятія о нихъ по первому наружному впечатлѣнію. Ежели лицо произвело на него впечатлѣніе смѣшное, то онъ и не подумаетъ о хорошихъ качествахъ, которыя могутъ быть соединены съ этой смѣшною стороною; но уже о всей совокупности качествъ лица составляетъ самое дурное понятіе. Это самое было со мною въ отношеніи бѣднаго Грапа. «Ежели онъ такъ смѣшонъ, то онъ вѣрно дурной мальчикъ, а ежели онъ дурной мальчикъ, то не стоитъ и думать о томъ, хорошо ли ему или дурно; и слѣдовательно можно дѣлать съ нимъ всякія гадости».

Ежели разсужденіе это не оправдываетъ меня, то пусть же служитъ оно доказательствомъ тому, что, раскаиваясь въ своемъ поступкѣ, я теперь очень желалъ бы чѣмъ-нибудь оправдать его.

*№ 22 (II ред.).

Я на бульварѣ не обратилъ вниманія на самую Валахину, но теперь, хотя она была уже среднихъ лѣтъ, лицо ея, несколько сморщенное, показалось мнѣ очень красивымъ, должно быть потому, что я нашелъ въ ней сходство съ ея дочерью. Она имѣла то же выраженіе грусти и доброты. Впослѣдствіи я узналъ, что Валахина въ жизни своей перенесла много горя и слезъ. Въ свое время она была извѣстная красавица. Голубые огромные глаза были прелестны, но въ то время, какъ я ее видѣлъ, должно быть отъ слезъ глаза ея изъ темно-голубыхъ сдѣлались какими-то мутными, свинцовыми.

«Познакомьтесь съ вашей кузиной» сказала она намъ, обращаясь исключительно къ Володѣ. Я вспомнилъ глупость, которую я сдѣлалъ на бульварѣ, когда снялъ фуражку, и ужасная мысль пробѣжала въ моей головѣ: «верно она разсказала объ этомъ дочери, и мнѣ нѣтъ надежды ей понравиться».

**№ 23 (III ред.).

Глава 21. Собираются гости.

.145

Ивины уѣхали домой для того, чтобы переодѣться и въ 8 часовъ хотѣли пріѣхать опять.

Люди въ бѣлыхъ галстукахъ и съ озабоченными физіономіями сновали по всѣмъ комнатамъ. Въ буфетѣ была замѣтна особенная хлопотливость и перетиралось серебро и пыльный хрусталь, уже очень давно не видавшіе свѣта. Въ залѣ слышенъ былъ сильной запахъ скопидара, и Филатъ, подвязавши фартукъ и подстѣливши ручникъ на стулъ, на которомъ стоялъ, зажигалъ фитили лампъ, уменьшалъ и прибавлялъ огня и тщательно вытиралъ и надѣвалъ разныхъ формъ колпачки. Большая стоячая лампа, треножникъ, бра, въ которыхъ съ незапамятныхъ временъ были поставлены ни разу неначатые спермацетовыя свѣчи, – все было зажжено въ залѣ и двухъ гостиныхъ.

Стѣны, потолокъ, паркетъ, карнизы, картины въ гостиной были облиты яркимъ ламповымъ свѣтомъ и имѣли видъ необыкновенный – всѣ эти предметы казались мнѣ совершенно новыми. Даже волтеровское кресло, платки, коробочки и сама бабушка, которая хотя и была не въ духѣ за то, что на весь домъ навоняли скапидаромъ, имѣли видъ праздничный.

Дверь изъ сѣней разтворилась, пахнуло холодомъ, и взошли какіе-то люди въ сѣрыхъ шинеляхъ и съ какими-то странными вещами подъ мышками. Они прошли за ширмы, которыя были поставлены въ углу залы. Изъ-за ширмъ послышалось откашливаніе, плеванье, щелканье замковъ, отрывистые басистые голоса: «пожалуйте свѣчей». «Это чья партитура?» «Канифоль». «Ну, васъ къ Богу», потомъ несколько нотъ piccicato на скрипкѣ и наконецъ вся ужасная для слуха не складица строющаго[ся] оркестра. Квинты на струнныхъ инструментахъ, глупыя прелюдіи на флейтахъ и волторнахъ и т. д. Это былъ сюрпризъ князя Ивана Ивановича.

*№ 24 (II ред.).

Глава 21. Балъ.

«О, – да у васъ вѣрно танцы будутъ», сказалъ Петръ, выходя изъ гостиной, въ которой, несмотря на свою пріятную наружность, отдалъ общую дань застѣнчивости. «Надо перчатки надѣвать», прибавилъ онъ, доставая изъ кармана новую пару лайковыхъ перчатокъ. – «Ну вотъ вздоръ», сказалъ я, взявъ его за локоть и направляя къ двери наверхъ: «еще успѣемъ съиграть въ солдатовъ – пойдемъ наверхъ, я тебѣ покажу, какая у насъ перемѣна». – «Пойдемте, пойдемте; есть у вашего нѣмца трубка?» прибавилъ Etienne, неуклюже рѣзвясь и тоже хватая за руку Петра, эта вольность со стороны мальчика, который только что познакомился съ моимъ возлюбленнымъ Ивинымъ, мнѣ показалась неумѣстною, и я, отстранивъ несноснаго Князя, повелъ Петра на лѣстницу. Я замѣтилъ, что онъ тоже заглядывался на Соничку, и можетъ быть отъ этого такъ торопливо велъ его на темный верхъ. – «Où allez vous, Pierre?»,146 послышался за нами сдержанный вѣжливостью голосъ гувернера: «vous voyez, qu’on dansera. – Haben sie ihre Handschuhen?»147

*№ 25 (II ред.).

Странное чувство испытывалъ я, глядя на Соничку и Петра, когда они танцовали противъ меня. Они оба заняты были другъ другомъ, говорили и смѣялись безпрестанно. Я ревновалъ ихъ обоихъ, однаго къ другому, и вмѣстѣ съ тѣмъ я ихъ такъ любилъ, что мнѣ тоже [?] пріятно было видѣть, что они вмѣстѣ и что понравились другъ другу. Нельзя было не чувствовать этого удовольствія, глядя на нихъ, такъ они были милы и шли одинъ къ другому. Я охотно пожертвовалъ бы собой для ихъ счастія. Такъ какъ я неотступно слѣдилъ за ними глазами, они тоже изрѣдка взглядывали на меня. Меня мучила мысль, что они говорятъ и смѣются обо мнѣ, хотя теперь я убѣжденъ, что они нисколько обо мнѣ не думали, а взглядывали на меня по тому невольному чувству, которое заставляетъ оглянуться на человѣка, который пристально на васъ смотритъ. – На мазурку Соничку ангажировалъ братъ – я опоздалъ. Соничка Валахина была царицей бала – всѣ мальчики нашихъ лѣтъ, которые тутъ были, не спускали съ нея глазъ. Какъ и всегда, нѣкоторые дѣйствительно были влюблены – Петръ, И. Ивины, Володя, я, Этьенъ; другіе приглашали ее танцовать и занимались ею потому только, что общее вниманіе было обращено на нее. Петръ послѣ [?] кадрили взялъ меня за руку и таинственно сказалъ: «Какая прелесть Валахина».

Заиграли мазурку; бабушка вышла изъ гостиной; прикатили мягкое кресло, и бабушка усѣлась въ углу залы. Дамы у меня не было, да и зачѣмъ мнѣ была дама; я подошелъ къ бабушкѣ. «Что весело ли тебѣ, мой милый поэтъ?» сказала бабушка, взявъ меня за руку. Я ничего не могъ больше сказать отъ полноты чувствъ, какъ только: «Ахъ, какъ я вамъ благодаренъ, бабушка», и нѣжно поцѣловалъ ея руку. – «Очень рада, mon cher»,148 сказала она, разбирая съ большою медленностью конфекты, которыя держалъ на большомъ подносѣ передъ ней лакей.

*№ 26 (II ред.).

Глава. Послѣ мазурки.

Мазурка кончилась; Володя, брат и Петръ Ивинъ подошли ко мнѣ и очень деликатно старались утѣшить меня. Они не говорили ни слова о моей деконфитурѣ (ежели бы я услыхалъ отъ нихъ одно слово прямого сожалѣнія, я бы разревѣлся), а стали толковать о томъ, какъ Этьенъ хвастался своей силой и хотѣлъ на пари бороться съ кѣмъ бы то ни было изъ насъ. Въ это время онъ подошелъ къ намъ и подтвердилъ свой вызовъ. – «Пойдемте сейчасъ, попробуемъ», сказалъ Петръ Ивинъ Этьену и, взявъ меня за руку, потащилъ наверхъ. Хотя Корнаковъ былъ довольно силенъ по лѣтамъ, но такъ какъ всѣ были противъ него, ему во время борьбы досталось порядочно: кто-то ударилъ его по головѣ лексикономъ Татищева такъ сильно, что у него вскочила пресмѣшная красная [?] шишка. Борьба (или скорѣе драка, потому что всегда переходило въ это), къ которой я всегда имѣлъ большую склонность, проба силы, шумъ, крикъ и бѣготня разгуляли меня и заставили почти забыть мою неудачу, тѣмъ болѣе, что въ упражненіяхъ этаго рода, несмотря на то, что я былъ моложе всѣхъ, я былъ однимъ изъ первыхъ. Насъ позвали ужинать, и я, оставивъ всѣ мизантропическіе планы, побѣжалъ внизъ. За ужиномъ, когда дворецкій сталъ разливать изъ бутылки, завернутой салфеткой, шампанское, мы встали и съ налитыми бокалами подошли къ бабушкѣ еще разъ поздравить ее. Не успѣли мы этаго сдѣлать, какъ раздались звуки гросфатера и зашумѣли отодвигаемые стулья. Я думаю, что я не решился бы позвать Соничку на гросфатеръ, ежели бы не замѣтилъ, что Этьенъ съ своей шишкой подходить къ ней. Въ первой парѣ пошелъ папа съ какой-то дамой, и такъ какъ не нужно было ни вспоминать старыя па, ни учиться новымъ въ этомъ танцѣ и притомъ я былъ разгоряченъ борьбой и бокаломъ Шампанскаго, я не чувствовалъ никакой застѣнчивости и былъ веселъ до безумія.

*№ 27 (II ред.).

спокойно идти прямо къ нашимъ постѣлямъ, но все лицо двигалось, брови прыгали, щеки отдувались и опускались, а ноги дѣлали все навыворотъ. Николай шелъ около его и одну руку держалъ около спины, а другую около свѣчки на всякій случай. Карлъ Иванычъ взошелъ въ пустое пространство между нашими постелями, сначала грозно посмотрѣлъ на насъ; отъ него пахло какой-то гарью съ уксусомъ и табакомъ; ничего похожаго не было съ обыкновеннымъ его запахомъ; потомъ, убѣдившись, что мы спимъ, онъ оперся обѣими руками о стѣну даже и той рукой, въ которой была свѣчка – сало потекло по стѣнѣ, и свѣчка потухла; горячій фитиль остался въ его ладони и должно быть обжегъ его ужасно, но онъ хладнокровно посмотрѣлъ на свою ладонь, потомъ опять на насъ, сталъ улыбаться и выговорилъ съ милымъ сердечнымъ выраженіемъ: «liebe Kinder»,149 но въ это самое время я съ ужасомъ услыхалъ, какъ забурчало у него въ животѣ, потомъ въ горлѣ; онъ сталъ вытягивать шею, подаваться впередъ и какъ будто хотѣлъ бодать стѣну......... Когда Николай съ Савеліемъ унесли его и вычистили слѣды его присутствія, «такъ вотъ какъ Карлъ Иванычъ въ Москвѣ испортился», подумалъ я. «Ахъ, какой ужасъ», у меня пробѣжалъ морозъ по кожѣ, и я вздохнулъ съ отвращеніемъ, когда вспомнилъ, что сдѣлалось изъ всегда спокойнаго, величаваго, добраго старика, Карла Иваныча. Несмотря на этотъ отвратительный эпизодъ, я заснулъ, мечтая о Соничкѣ.