Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 гг.

Глава III. В рукописи она начинается абзацем, отсутствующим в печатном тексте (см. вариант № 3).

После этого абзаца, кончая разговорами о вишнях, тексты рукописный и печатный очень близки.

В дальнейшем – значительные расхождения. По рукописному тексту к сараю идут только Лиза и Сергей Михайлыч; ключа им никто не приносит, и С. М. выламывает дверь; разговор о том, кому легче любить, – мужчине или женщине, завязывается по поводу романа, который читают Лиза и Маша; С. М. рассказывает историю про учителя (первоначально про принцессу Никиту и принца Вавилу; см. варианты №№ 4—5).

В этой главе две аннотации, сделанные поперек текста. Первая (л. 9) – «Воспоминан[ія] разговоры» – сделана на том месте, где С. М. говорит, что не только женщина, но и мужчина не может говорить о своей любви. Вторая (л. 10 об.) – «Чтожъ онъ уѣзжаеть» – находится на том месте текста, где Лиза просит С. М., чтоб не было «этой глупой исторіи» – сказки.

Глава IV. Вместо первых пяти абзацев печатного текста идет то, что дано как вариант № 6. Обращает на себя внимание несколько раз переделанное, вычеркнутое, перечеркнутое и с большим трудом поддающееся восстановлению в первоначальном виде изображение мечтаний героини о будущей семейной жизни с С. М. (см. вариант № 7). В рукописи нет истории г-на А. и г-жи Б.: вместо нее С. М. досказывает историю про учителя, начало которой – в предыдущей главе.

В остальном рукописный текст близок к журнальному.

Глава V. В рукописи нет места, соответствующего первому абзацу печатного текста. Глава начинается так:

Черезъ 2 недѣли была назначена наша сватьба. Нечего и говорить, что всѣ въ домѣ, начиная отъ Сони и до старика Григорья, были въ восторгѣ отъ этой сватьбы. Онъ пріѣзжалъ все это время, каждый день, но какъ и прежде только по вечерамъ, рѣдко къ обѣду и никогда не оставался ночевать.

Разговор Лизы с С. М. (его начало – 5 абзац печатного текста) изложен в рукописи более сжато. После него – отсутствующая в печатном тексте сцена молебна и разговор о религии (см. вариант № 8). Описание венчанья еще короче, чем в печатном тексте, и сводится к словам:

Обряд совершился неторопливо, спокойно.

Рукопись заканчивает V гл. вычеркнутым описанием семейной жизни молодых супругов.

В самом начале этой главы, на полях л. 15, находится очень мелким почерком неразборчиво написанная и перечеркнутая аннотация: «Признанья, сватьба тихая. Я говоря о религіи глядя на него я молюсь. Наша первая ночь молитва. Богъ проститъ. Мнѣ показалось что я всего это [1 неразобр.] онъ нѣженъ, a міръ [?] былъ закрытъ. Ты права, отъ нѣжности. Въ Москву».

Глава VI. В рукописи нет описания семейной жизни Лизы и С. М. в доме его матери. Глава прямо начинается со слов: «Такъ прошло два мѣсяца.»

В остальном рукопись близка к печатному тексту.

На том месте VI гл., где говорится об отношении соседей к С. М. и об обедах супругов вдвоем (л. 20), имеется аннотация поперек текста: «Ребенокъ».

Глава VII. В рукописи нет первого абзаца печатного текста. Абзац второй и третий близки к печатному.

Начиная с абзаца четвертого и до слов, соответствующих в печатном тексте фразе: «А я видела, какъ ты что-то очень оживленно разговаривал с Н. Н…» – значительное расхождение. Оно обусловлено иной психологической установкой в характеристике отношений Лизы и С. М. в Петербурге. В то время, как печатный текст подчеркивает, что спокойствие С. М. здесь исчезло или не раздражало более Лизу, в рукописи читаем:

Я видѣла, что въ нашей городской жизни онъ устраивалъ себѣ ту же спокойную жизнь и тоже было въ немъ кроткое участіе и всепрощеніе ко всему и таже тихая твердая любовь ко мнѣ, составлявшая мое счастье – да, но заковывавшая и давившая меня. A мнѣ нужно было другое. – Не свѣта мнѣ нужно было, мнѣ такъ было хорошо, что я ничего не желала, и всѣ мечты мои о свѣтѣ давно разлетѣлись, но когда я вспоминаю теперь, мнѣ нужно было такой жизни, въ которой не онъ бы, а я была первая, мнѣ нужно было показать ему мою власть красоты и молодости, показать свою силу и потомъ отдать ее ему.

В дальнейшем рукописный текст близок к печатному, за исключением двух последних абзацев, которых нет в журнальном тексте:

На другой день мы встрѣтились съ нимъ за чаемъ спокойно холодно, и ничего не было сказано о вчерашнемъ.

Прошло 2 мѣсяца, дружелюбныя отношенія установились между нами, а рана не была излечена и продолжала сочиться. Вмѣсто того чтобы ѣхать въ деревню, онъ предложилъ остаться въ Петерб[ургѣ] на дачѣ, и я чувствовала, что онъ правъ, говоря, что намъ нехорошо будетъ нынѣшній годъ въ деревнѣ.

Глава VIII. Она начинается в рукописи с места, соответствующего четвертому абзацу печатного текста.

Характеристика общества, собравшегося в Бадене, сделана подробнее. Беседа француза и итальянца, случайно подслушанная Лизой, более подчеркнуто-груба. Речь француза в значительной ее части дана по-французски.

В конце этой главы, вверху л. 9, по середине, сделана в скобках аннотация: «(какъ онъ принялъ меня)». Она развита в виде довольно большой вставки, вписанной мелким почерком частью между строк, частью на чистом перерыве между VIII и IX гл. и очень близкой к концу VIII гл. в ее печатном виде.

Глава IX. Ее рукописная редакция отличается от печатной значительно большей сжатостью заключительного разговора между супругами и другой концовкой. Последняя не останавливает внимания читателя на будущей, «иначе счастливой жизни», которую героиня «еще не прожила въ настоящую минуту», а не отрывается от прошлого и заключает роман такими словами:

Да, прошло, невозвратимо прошло, сказалось мнѣ невольно, и мнѣ вдругъ легко стало. Что можетъ мнѣ дать теперь этотъ человѣкъ, и чего я желаю? этаго не будетъ. Да и было ли это когда-нибудь!

В этой главе имеются две аннотации, сделанные поперек текста и, судя по почерку, одновременно с аннотациями в рукописи 1. Одна находится в самом начале главы (л. 8): «что я жалѣла и страсть и его». Вторая написана почти через весь лист, на том месте основного текста, который дает картину игры на фортепьяно (л. 9 об.): «Темно я не вижу его и такъ какъ безъ него кажется что можно. Онъ говоритъ и кажется что ничего не было».

Рукопись 4, относящаяся ко второй редакции романа и сохранившая первую его часть целиком, а вторую (с гл. VI) лишь в отрывках, первыми пятью главами чрезвычайно близка к печатному тексту. Быть может, копия, сделанная для отправления в «Русский вестник», снималась, для первой части романа, именно с этой рукописи.

Начиная с гл. VI, эта рукопись, насколько можно судить по сохранившимся отрывкам, давала, в полном своем виде, больше бытовых подробностей при описании старой помещичьей жизни в доме матери С. М. и детальнее говорила о том, что внес в жизнь Лизы ребенок (см. варианты №№ 9 и 10).

И в этой рукописи ряд аннотаций.

На л. 45 об., за вторично поставленным (впервые на л. 43 об.) и зачеркнутым обозначением VI гл., поперек текста написано: «Я любила его и его прошедшее. О домѣ въ отнош[еніи] его. Его корни». В главе VI, против слов основного текста: «я играла, а онъ ходилъ по комнатѣ» (л. 47), на полях две заметки: «Музыка» и «разговоръ о каретѣ» и т. д. На л. 53, по тексту конца VIII гл., занимающему почти все поля, написано: «Я ужаснулась холодности къ ребенку».

Следует отметить, что рукопись 4 хранит особенно яркие следы живого языка Толстого, исчезнувшие в печатном тексте. Сюда мы относим следующие случаи. Ркп. – Григорья, Григорью; печатн. т. – Григорія, Григорію. Ркп. – полоскнулось полотно терасы; печатн. т. – полохнулось полотно террасы. Ркп. – свѣчей; печатн. т. – свѣчъ; Ркп. – панаѳида (дважды); печатн. т. – панихида. Ркп. – слаже, печатн. т. – слаще. Ркп. – дипломація, печатн. т. – дипломатія и т. д.

–

[НАЧАЛО ФАНТАСТИЧЕСКОГО РАССКАЗА.]

Время написания этого отрывка определяется записями Дневника. 16 июля 1856 г.: «Придумал фантастический рассказ», – 18 и 19 июля: «писал немного фантастический рассказ». Рукопись, автограф Толстого, занимает 2 листа писчей бумаги обыкновенного формата (всего 8 страниц); хранится в Толстовском кабинете Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина. (Папка XX, 10.) Сама рукопись не имеет никакого заглавия, но она вложена в обложку из полулиста писчей бумаги, на которой неизвестной рукой писарским почерком 50—60 гг. написано: «Начало фантастического рассказа». На некоторых страницах сверх текста набросаны отдельные фразы, представляющие собой как бы программу будущего развития рассказа, намеки, служащие для характеристики главного лица и т. п. Замысел фантастического рассказа был оставлен Толстым в самом начале его и не получил дальнейшего развития. Сохранившийся отрывок впервые печатается в настоящем издании.

–

ОТРЫВОК ДНЕВНИКА 1857 ГОДА.

В начале апреля 1857 года, после полуторамесячного пребывания в Париже, Толстой переехал в Швейцарию. Проведя две недели в Женеве, где в это время проживала его тетка, гр. А. А. Толстая, он поселился в Кларане, на северо-восточном берегу Женевского озера, в пансионе Кетерера, где жила в то время знакомая ему чета Пущиных: старик-декабрист Михаил Иванович Пущин и его супруга Марья Яковлевна. В ближайших окрестностях Кларана проживало еще несколько русских семейств, с которыми у Льва Николаевича завязались дружеские отношения (кн. Мещерские, Галаховы, Поливановы, Е. Н. Карамзина, М. А. Рябинин и др.). Живя в Кларане, Толстой работал над задуманными уже ранее литературными произведениями («Альберт», «Казаки»); вместе с тем он охотно совершал более или менее продолжительные прогулки по окрестностям, большей частью в компании с кем-либо из своих русских знакомых. 15/27 мая Пущины уехали из Кларана; собрались уезжать также и Мещерские; таким образом расстроился тот дружеский кружок, среди которого Толстой привык проводить свое время. Это обстоятельство, повидимому, побудило его предпринять более продолжительное путешествие в глубь Швейцарии, с целью лучшего ознакомления с краем и его населением. В качестве спутника Лев Николаевич взял с собою одиннадцати-летнего мальчика Сашу, из одного знакомого русского семейства (о нем см. примечание ниже), и вместе со своим молодым товарищем пустился налегке в путь, с дорожным ранцем за спиною, не имея, повидимому, вполне установленного плана и маршрута. Первоначально Толстой направлялся на Фрейбург, отчасти с целью послушать в местном соборе знаменитый церковный орган; но затем его соблазнила мысль посетить Бернский Оберланд, и он свернул в сторону Интерлакена. Все путешествие заняло полторы недели, с 27 мая по 6 июня (нов. ст.) и охватило довольно значительный круг местностей (Шато д’Ё, Интерлакен, Шейдек, Тун, Берн, Фрейбург). Часть пути, особенно в начале путешествия, была пройдена пешком, но затем, утомившись, путешественники пользовались, большею частью, экипажами, дилижансами или даже лодками (по озерам).

Во все время этого странствования, Толстой по обыкновению вел свой Дневник, в который он вкратце заносил свои путевые впечатления; но, очевидно, этих впечатлений накопилось так много, что он уже не захотел довольствоваться этими беглыми записями и решил изложить их в более пространной и литературно обработанной форме. Эта мысль явилась у него еще во время путешествия: 2 июня, будучи в Гриндельвальде, он заносит в своем Дневнике: «писал путешествие»; затем 7 июня, уже после возвращения в Кларан, он записывает: «утром писал славно дневник путешествия»; 9 июня: «после обеда писал дневник путешествия; написал много, листочков 9, но не кончил»; 10 июня: «написал листа 4 или больше Путевых Записок». На этом, однако, останавливаются записи Дневника, касающиеся работы над путевыми впечатлениями, вынесенными Толстым из его 10-дневного странствования. Очевидно, Толстой скоро охладел к этой работе, занятый другими художественными замыслами, и уже никогда более не возвращался к ней, оставив ее в том неотделанном и незаконченном виде, в котором он ее набросал в несколько приемов, под свежим впечатлением своих дорожных переживаний.

Путевые записки Толстого, которые он сам озаглавил в рукописи: «Отрывок дневника 1857 года», действительно, представляют собой расширенную, дополненную и литературно обработанную редакцию записей его обычного Дневника и обнимают два первые дня его пешеходного странствования, 15/27 и 16/28 мая. Для сравнения с первоначальным наброском и для выяснения той литературной обработки, которой Толстой подверг материал своих путевых впечатлений, мы считаем необходимым привести полностью отрывок из Дневника Толстого, содержащий изложение событий и впечатлений этих двух дней.

«15—27 мая. Встал в 8. Укладка. Приехали Галах[овы], Карамз[ина] и К. Проводил милейших П[ущиных]. Я их душевно люблю. М[арья] Я[ковлевна] готовность любви бесконечная. Пошел к Галах[овым] обедать, неловко и скучно было. Взял маленького Сашу и пошел до Avants. Славные места. Написал листок Поврежденного.

16—28. Встал в 4. Пошли через Jaman, приятная прогулка. Но маленькой надоедает мне. Пришли в Alières, мило-уютно. Chalet дикой. – Montbovon, смущала меня женехвестка. Католическая поэзия! Разложил книги, не писал. Грудь болит. Пошел до Chateau d’Oex, мельник целомудренный довез. Поток с камнями: не знаешь, где вода, где камни. Поехал до Gessenay. Черный сердящийся господин. Бюралист непомерной грубости».

«Отрывок дневника 1857 года» печатается впервые в настоящем издании, по собственноручной рукописи Толстого, написанной на 22 отдельных листках почтовой бумаги, белой и голубоватой, вероятно, заграничного производства, не имеющей ни водяных знаков, ни каких-либо других отличительных признаков; листки перенумерованы самим автором. Рукопись черновая, со многими помарками и вставками отдельных слов и целых фраз, вписанных между строк и сбоку на небольших оставленных полях; несмотря на эти вставки и исправления, рукопись написана довольно разборчиво и читается без особых затруднений; хранится в Толстовском кабинете Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина. (Папка XVI 11.)

В виду того что некоторые упоминания и намеки, встречающиеся в тексте печатаемого отрывка, могут оказаться недостаточно понятными для читателей, мы сочли необходимым дать к ним несколько пояснительных примечаний.

Стр. 192, строка 3 св.

«Соотечественники и сожители» в Кларанском пансионе Кетерера – это супруги Пущины; старик-декабрист Михаил Иванович (1800—1869) и Марья Яковлевна, урожденная Подкользина. М. И. Пущин был братом известного декабриста Ивана Ивановича Пущина, лицейского товарища и друга Пушкина. Будучи капитаном лейб-гвардии Саперного батальона, он был привлечен к дознанию по делу 14 декабря и по постановлению Следственной Комиссии лишен дворянства, чинов и орденов, разжалован в рядовые и послан в один из сибирских полков; однако вскоре он был переведен на службу на Кавказ, где ему удалось во время Турецкой кампании 1828—29 гг. выдвинуться, благодаря своей храбрости и военным познаниям. Тяжело раненый при штурме Ахалцыка, он был в ноябре 1828 года произведен в прапорщики. В 1831 году он вышел в отставку в чине поручика и перешел на гражданскую службу. – Толстой познакомился с Пущиными в Женеве и затем поселился вместе с ними в одном пансионе в Кларане. Он очень привязался к ним, постоянно видался с ними, совершал вместе довольно далекие прогулки по живописным окрестностям Кларана и охотно слушал рассказы и воспоминания Пущина о старине. В своем Дневнике и письмах к близким лицам Толстой отзывался о Пущиных, как о людях чрезвычайно милых и симпатичных; так в письме к П. В. Анненкову от 22 апреля 1857 г. он писал между прочим: «Пущин – прелестный и добродушный человек. Они с женой здесь трогательно милы, и я ужасно рад их соседству». Поэтому разлука с ними искренно огорчила его, как это видно из его записок.

Стр. 192, строка 4 сн.

Толстой нигде, ни в своем Дневнике, ни в путевых записках не называет фамилии одиннадцатилетнего мальчика Саши, которого он взял с собой, отправляясь в пешеходную прогулку по Швейцарии. Круг знакомых русских семейств, среди которых вращался Толстой во время своего пребывания в Кларане, был очень ограничен, и мы знаем их всех по его упоминаниям в Дневнике: это – Мещерские, Галаховы и Поливановы. Относительно первых двух семейств мы можем определенно сказать, что в составе их не было мальчика этого возраста и этого имени; остается, следовательно, семья Поливановых. Среди лиц, отъезжающих за границу, список которых в те времена ежедневно печатался в газетах, действительно, в «Северной Пчеле» от 22 января 1857 года значится: «тит. сов. Поливанов с супругою и малолетними детьми». С другой стороны, в росписи дворян Поливановых мы встречаем Константина Александровича Поливанова (1816—1858), служившего с 1836 года в Ингерманландском гусарском полку, в 1846 году вышедшего в отставку по болезни и служившего впоследствии Тарусским уездным предводителем дворянства. Он был женат на Александре Романовне Любимовой (1825—1865) и имел несколько детей, из которых старший сын Александр родился 19 августа 1845 года; таким образом в мае 1857 года последнему было 11 лет, т. е. он был именно в том возрасте, как и мальчик Саша, спутник Толстого по Швейцарии. Мы к сожалению не имеем данных для доказательства тождества этих двух лиц, однако же предположение это является весьма правдоподобным. Впоследствии вышеуказанный Александр Константинович Поливанов служил в лейб-гвардии Конном полку и с 1873 года состоял в отставке; женат он был на Марье Константиновне Тарновской (А. В. Селиванов. Род дворян Поливановых. Владимир. 1902. Стр. 48).

Стр. 193, cтрока 9 св.

«Русские барышни с только что приехавшей из России матерью» – Галаховы, которых Толстой неоднократно упоминает в своем Дневнике и которые жили в Монтре, в 11/2 километрах от Кларана. Возможно, что это семья Петербургского обер-полицмейстера генерал-адъютанта Александра Павловича Галахова, который в «Северной Пчеле» от 20 апреля 1857 года назван в числе лиц, отъезжающих за границу, вместе со своей супругой Софьей Петровной, урожденной Мятлевой, сестрой поэта Мятлева. У них были две дочери: Софья Александровна, бывшая впоследствии за бароном Карлом Карловичем Притвицем, и Надежда Александровна, бывшая с 1865 г. за Иваном Александровичем Половцевым (Руммель и Голубцов. Родословный сборник русских дворянских фамилий. Том I, СПБ, 1886, стр. 179—180).

Стр. 193, строка 11 св.

«Русские из Basset» – семья Мещерских, с которыми Толстой познакомился во время своего пребывания в Кларане. Она состояла из кн. Петра Николаевича Мещерского (1802—1876), женатого вторым браком на Екатерине Николаевне Карамзиной (1805—1867), старшей дочери историографа, их дочери Екатерины Петровны (18..—1879) и одного из старших сыновей: Николая или Александра Петровичей, которого Толстой называет в дневнике «маленьким Мещерским», хотя Николаю в это время было 28 лет (р. 1929), а Александру 20 лет (р. 1837). К этой же семье принадлежал и известный писатель-публицист реакционного направления кн. Владимир Петрович Мещерский (1839—1914), однако, в данное время его не было с родителями. С Мещерскими жила и сестра Екатерины Николаевны, Елизавета Николаевна Карамзина (1821—1891), младшая дочь историографа. Хотя Толстой часто бывал у Мещерских и проводил у них свои вечера, однако особенной близости между ними не установилось; этому препятствовала резкая разница в их взглядах и симпатиях, так как Мещерские придерживались узко-консервативных убеждений: «озлобленные консерваторы», как их характеризует Толстой в одной из записей своего Дневника.

Стр. 193, строка 24 св.

Старый прусский генерал, проживавший в пансионе Кетерера, несколько раз упоминается в дневнике Толстого, но он ни разу не называет его фамилии.

Стр. 104, строка 4 св.

«Воспетый островок, выдуманно, но всё-таки прекрасно торчащий против Вильнёва» – это небольшой островок – Île de Peilz, с несколькими растущими на нем тополями, лежащий против Вильнёва, у впадения Роны в Женевское озеро. О нем упоминает Руссо в «Новой Элоизе» и Байрон в «Шильонском узнике»:

И я приметил островокПрекрасен, свеж, но одинокВ пространстве был он голубом;Цвели три дерева на нем;И горный воздух веял тамПо мураве и по цветам,И воды были там живей,И обвивалися нежнейКругом родных брегов оне…

(«Шильонский узник», перевод Жуковского, XIII.)

Стр. 197, строка 15 сн.

По дороге между Монтрё и Аванами, вдоль склонов Mont Cubli, встречаются сплошные поля нарцисов, в особенности около деревни Chamby; в мае в Монтрё до сих пор справляется весенний «праздник нарцисов» (la Fête des narcisses).

Стр. 198, строка 8 св.

Дом Риги – вероятно, гостиница на горе Rigi Vaudais, о которой Толстой упоминает несколько раньше, как об обычной цели прогулок живущих в пансионах англичанок и немок.

Стр. 205, строка 12 св.

«Это был кантон Фрейбурга» – Толстой упоминает об этом для того, чтобы отметить, что с переходом из Водского кантона (canton de Vaud), принадлежащего к числу французских кантонов Швейцарии, во Фрейбургский кантон, они вступили в область немецкой Швейцарии, с населением, говорящим преимущественно по-немецки.

Стр. 206, строка 13 св.

«Виноградники Côte» – La Côte (берег) называется часть северо-западного побережья Женевского озера около города Роль (Rolle), вдоль южного склона Швейцарской Юры; здесь по склонам прибрежных холмов, в местности, защищенной от северных ветров, расположены виноградники, дающие лучшее швейцарское белое вино.

Стр. 207, строка 5 св.

Фрибурский или Фрейбургский кантон принадлежит к числу католических кантонов Швейцарии; Толстой отмечает характерные черты католического края, отличающие его от только что оставленного им Водского кантона с протестантским населением.

Стр. 207, строка 22 св.

История Женевьевы, оставленной в лесу и вскормленной ланью – очень популярная в Западной Европе средневековая легенда, известная с XIII века, о Женевьеве Брабантской, супруге графа Тревского, которую отвергнутый ею поклонник сумел обвинить перед мужем в неверности, за что последний приказал ее умертвить; однако человек, которому было поручено это убийство, тронутый состраданием, ограничился тем, что завел Женевьеву в глухой лес и оставил ее там, вместе с новорожденным ребенком, который и был вскормлен ланью, прирученной Женевьевою. Несколько лет спустя, во время охоты, граф Тревской находит в лесу свою оставленную супругу, убеждается в ее невинности и восстановляет ее в правах; но Женевьева, обессиленная пережитыми страданиями, вскоре умирает. – История Женевьевы Брабантской много раз подвергалась литературной обработке, начиная с Золотой легенды (Legenda aurea) XIII века, а также стала излюбленным сюжетом для лубочных изображений (J. Champfleury. «Histoire de l’imagerie populaire», p. 267); вероятно, именно такого рода лубочную картинку и нашел Толстой в деревенском трактире Монбовона.

–

ОТЪЕЗЖЕЕ ПОЛЕ.

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ.

Замысел «Отъезжего поля» долго и сильно привлекал внимание Толстого. Он работал над этим произведением очень усердно и придавал ему большое значение.

Так, 30 сентября 1865 г., через девять лет после того, как у него появилась первая мысль об «Отъезжем поле», он занес в Дневник: «Есть поэзия романиста: 1) в интересе, сочетании событий – Braddon, мои Казаки будущие, 2) в картине нравов, построенных на историческом событии – Одиссея, Илиада, 1805 год, 3) в красоте и веселости положений – Пиквик, Отъезжее поле – и 4) в характерах людей – Гамлет – мои будущие Апол[лон] Григ[орьев] – распущенность, Чичерин – тупой ум, Сухотин – ограниченность успеха, Ник[олинька] – лень и Ст[олыпин?], Лан[ской?] Строг[анов?] – честность тупоумия».

Первое упоминание Толстого о новом замысле находится в Дневнике под 22 августа 1856 г.: «Кончил на черно Юн[ость] 1-ю половину и придумал О[тъезжее] п[оле], мысль которого приводит меня в восторг». На следующий день отмечено уже начало работы над новым произведением.

Судя по Дневникам, она продолжается год с небольшим, затем упоминания о ней исчезают и вновь появляются в 1865 г. Все время, за редкими исключениями, она идет рядом с другими работами.

15 октября 1856 г., упомянув, что написал начало комедии (записная книжка под той же датой называет ее – «Практический человек»), Толстой прибавляет: «Мне приятно с Машей, много болтал о своих планах об Отъезжем поле». 12 января 1857 г., перечисляя семь произведений, которые надо «писать не останавливаясь, каждый день», Толстой на первом месте называет «Отъезжее поле». 3 апреля он думает «начать несколько вещей вместе. Отъезжее поле и Юность и Беглеца».

9 июня Толстой замечает, что «припадок деятельности начинает ослабевать». Правда, «Отъезжее поле» «идет порядочно», но «писал мало». 12 июня в Записной книжке он особенно старательно записывает и подчеркивает: «Писать Казаки и Отъезжее поле, не останавливаясь для красоты, а только чтобы было гладко и не бессмысленно». 7 июля в Дневнике: «Открыл тетрадь, но ничего не писалось. Отъезжее поле бросил».