Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Чтобы убедиться в этом, я в следующий момент не поднимаю руку. Но я не поднял руки не в тот первый момент, когда я спросил себя о своей свободе. Прошло время, удержать которое было не в моей власти, и та рука, которую я тогда поднял, и тот воздух, в котором я тогда сделал то движение, уже не тот воздух, который теперь окружает меня, и не та рука, которой я теперь не делаю движения.

Тот момент, в котором совершилось первое движение, уже невозвратим, и в тот момент я мог сделать только одно движение и, какое бы я ни сделал движение, движение это не могло быть другое.1745

То, что я в следующую минуту не поднял руку, не доказало того, что я мог не поднять ее, так же как и не доказало того, чтобы я мог поднять ее в следующий момент.

Сознание говорит мне, что в настоящий момент я могу сделать всё, что я хочу, но рассуждение, обсуживающее совершившийся поступок, говорит мне, что так как движение мое могло быть только одно в один момент времени, то оно и не могло быть другое.

Сознаваемая человеком свобода закована временем. Понятие свободы вне времени вытекает из суждения о прошедшем акте и представлении возможности совершить другой акт. Если я говорю: я дурно сделал это вчера, я говорю только, что я могу себе представить другой поступок в тот же момент времени. Следовательно то, что мы называем свободой в прошедшем, есть только наше представление.

И свободы в прошедшем не может быть.

Мы сознаем только один, бесконечно малый момент свободы в настоящем.

В прошедшем же свобода человека есть только наше ложное представление.

Вопросы о том, что есть этот бесконечно малый момент свободы в настоящем, как оно относится к божеству, может ли оно быть вне времени – суть вопросы философские. Но вопрос ограничения свободы временем есть вопрос исторический. Историк рассматривает человека во времени.

Свобода человека, как момент настоящего, не относится до истории. История имеет дело с прошедшим.1746

В прошедшем же1747 свобода человека есть только ложное представление.

И для истории человек подлежит закону необходимости.1748

Итак,1749 новая история без верования в непосредственное участие божества в исторической деятельности народов,1750 продолжая изучать только единичных исторических лиц, допустила влияние этих лиц на массы. Влияние это не объясняется разумом и опровергается самой историей. Лица исторические не руководят массами и даже не выражают своей деятельностью деятельность масс. Связь, существующая между выражением воли исторических лиц и движением масс, заключается только в зависимости предшествующего выражения воли какого-нибудь лица от события. Свобода человека ограничена временем. Свобода человека в прошедшем есть только ложное представление. История имеет предметом прошедшую деятельность людей и потому не может рассматривать людей иначе, как несвободными.

Последнее положение о несвободе человека в истории служит объяснением всех недоразумений истории.

Если история допускала, что единичные люди могли управлять массами, то основанием этого воззрения служило только признание за этими людьми свободы, не ограниченной временем, свободы вне времени, то есть божественной свободы.

Если история, описывая деятельность людей, осуждала и оправдывала их по степени совпадения их деятельности с предвзятым идеалом, то основанием их воззрения было признание свободы человека в прошедшем, то есть возможности поступить так или иначе.

Если история допускала, что выражение воли человека – приказание – было причиной события, то основанием этого воззрения было признание того, что человек действует свободно вне условий времени.

Если предмет изучения истории ограничивался1751 одним человеком, то основанием тому было признание свободы людей вне времени, так как соединить в одно действие1752 несколько людей,1753 действующих свободно, представлялось невозможным. Признание закона,1754 ограничение свободы временем в истории уничтожает одинаково и понятие об управлении единичными людьми массами,1755 и понятие о том, чтобы одно лицо могло быть причиною или даже выражением движения масс.

Все люди во времени владеют только одним, бесконечно малым элементом свободы, следовательно все людские произволы равны между собою и ни один из них не может1756 быть сильнее другого.

Всякое историческое событие есть произведение одного и того же момента1757 времени, в котором выразились бесконечно малые элементы свободы всех людей, следовательно все люди1758 неразрывно связаны между собой каждым моментом времени, и момент деятельности не только одного, но 99/100 всех людей не может объяснить события.

Если на наших глазах 10 человек прикованы на одну цепь, мы понимаем, что изучение движений одного человека или даже 9 не объяснит нам движения всех скованных: мы должны рассматривать движение всех скованных, чтобы найти общие свойства или законы их движения.

Если1759 тело имеет свойства притяжения, то мы не можем иначе найти законы притяжения, как допустив, что все частицы одинаково, как бы мы ни дробили их, имеют общее телу свойство.

Люди в истории скованы между собой неразрывной цепью одного момента настоящего для всех, в котором проявляется бесконечно малый, равный друг другу элемент свободы. И потому,1760 рассматривая движение человечества, мы должны допустить, что причины движения лежат в1761 двигающемся во времени моменте настоящего, в котором1762 выражаются одинаково все бесконечно малые моменты свободы всех людей. Признав таким образом причиною движения бесконечно малое, мы приходим к убеждению в недоступности для нас причины (как и во всех науках), скрывающейся в бесконечном.

Чем больше мы будем дробить элементы истории, тем недоступнее нам будет представляться причина.

По этому пути шли все науки человеческие. Но, придя к бесконечно малому, математика, точнейшая из наук, оставляет процесс дробления и приступает к новому процессу – суммования неизвестных, бесконечно малых, т. е., отступая от понятия причины, отыскивает закон, т. е. свойство, общее всем неизвестным, бесконечно малым элементам.

Хотя и в другой форме, по тому же пути мышления идут и другие науки. Когда Ньютон выразил закон тяготения, он не сказал, что солнце или земля имеет свойство притягивать, он сказал, что всякое тело, от крупнейшего до мельчайшего дробления, имеет свойство как бы притягивать одно другое. Т. е., совершенно оставив в стороне вопрос о причине движения тел, он выразил свойство, общее всем телам от бесконечно великих до1763 бесконечно малых. То же делают все естественные науки. Они, оставляя вопрос о причине, отыскивают законы, т. е. свойства, общие всем1764 телам известного разряда.1765 На том же пути стоит и история. И если история имеет предметом изучения движение народов и человечества, а не описание1766 эпизодов из жизни людей, она должна1767 признать причиной движения бесконечно малое – отрешиться от понятия причины и суммовать бесконечно малые, т. е. отыскивать законы, общие всем бесконечно малым.

С той точки зрения, с которой наука смотрит теперь на свой предмет, по тому пути, по которому она идет, всё дробя и дробя причины явлений, суммование – это отыскание законов для науки – кажется невозможным и представляется самоуничтожением. Между тем1768 суммование это, отыскание общих законов, относящихся до всех бесконечно малых, уже давно1769 начато, и1770 те новые основания, на кот[орые] должна стать история, вырабатываются одновременно с самоуничтожением, к которому, всё дробя и дробя причины явлений, идет старая история.

Новые науки эти суть геология, сравнительная филология, география, политическая экономия, статистика.

* № 345 (рук. № 102. Эпилог, ч. 2, гл. X).1771

1772 Это отношение включает в себя всю жизнь человека.

Свобода, ничем не ограниченная, в сущности своей вне пространства, времени и причин есть воля,1773 сознаваемая1774 человеком.

Необходимость, как связь пространства, времени и причин, есть разум человека с его тремя законами.

Понятие свободы есть только воля,1775 в существе своем постигаемая только сознанием, понятие необходимости есть только выражение законов разума.

Свобода воли есть содержание, разум1776 есть форма.

1777 Воля есть то, что рассматривается,1778 разум есть то, что рассматривает.

Понимание жизни одинаково невозможно без формы и без содержания.1779

В действительности в возможности понимания существует только1780 свобода в своем проявлении,1781 т. е. воля, рассматриваемая разумом по закону необходимости, т. е. определяемая по законам пространства, времени и причины.1782

Свобода и необходимость суть взаимно исключающиеся понятия; но свобода ограниченная – воля, проявляющаяся в пространстве, времени и зависимости от причин, и необходимость, не доведенная до последнего конца, то есть закон, разум суть те два данные, из которых составляется1783 все миросозерцание человека.

Воля, подлежащая законам разума, есть всё, что мы знаем.

Чем более проявления воли понятны для нашего разума,1784 тем более мы знаем.

Понятие большей свободы и меньшей необходимости или меньшей свободы и большей необходимости есть только определение большего или меньшего приложения законов разума1785 [к] воле.

Понятие свободы1786 существует только в сознании и может составлять предмет наук1787 отвлеченных (метафизика, трансцендентальная философия, антропология), свобода же в проявлении своем есть воля, подлежащая законам разума. Признание свободы в связи с внешнем миром во времени и в зависимости от причины есть только отречение от законов разума, есть только признание в своем незнании.

История рассматривает проявление воли человека в связи с внешним миром во времени и в зависимости от причин, то есть определяет эту волю законами разума, и потому для истории не может существовать понятия свободы.

Для истории существуют только1788 линии движения человеческих воль, один конец которых скрывается в неведомом и на другом конце которых движется в связи с внешним миром во времени и в зависимости от причин сознание свободы людей в настоящем.1789 Чем далее развиваются1790 перед нашими глазами1791 с обеих концов эти фигуры прошедшего, тем очевиднее законы1792 движения моментов и точек сознания.

Уловить и определить эти законы составляет задачу истории.

* № 346 (рук. № 104. Эпилог, ч. 2, гл. VIII, IX).

1793 Те даже из мыслителей, которые, односторонне рассматривая вопрос, отрицают свободу воли, как Юм, Пристлей, Вольтер – этим самым отрицанием доказывают, что в сознании нашем воля наша представляется свободною,1794 ибо ежели бы она по сущности своей не была бы свободна, она бы и не могла быть ограничена.1795

И глубочайший мыслитель, и дикий человек одинаково1796 чувствуют свою свободу и не могут чувствовать иначе.1797 Несомненным доказательством того, что знание человека о своей свободе вытекает не из разума1798 и не подчиняется его законам, состоит в следующем.

Человек познает свое отношение к внешнему миру посредством опыта и рассуждения. Человек, имеющий мало опыта и мало рассуждавший, считает многое возможным. Ребенок думает возможным схватить луну, сдвинуть стену и т. п. И в детстве, и в более зрелом возрасте человек узнает свое отношение к внешнему миру из ряда опытов и рассуждений, узнает, что то, что ему казалось возможным – невозможно и на основании опыта и рассуждения не повторяет попыток невозможного. По отношению к своей свободе опыт и рассуждения точно так же показывают человеку, что всякое действие его предопределено, зависит от его организации, от его характера и действующих на него мотивов, что при тех же условиях и том же характере он неизбежно совершит тот же поступок, но в тысячный раз приступая в тех же условиях с тем же характером, к тому же поступку, человек чувствует себя столь же совершенно свободным, как и до опыта и рассуждений. Опыт и рассуждение1799 дают человеку знание его сил, то есть его отношения ко всему внешнему миру.

Всякий человек узнает невозможность сдвинуть гору, вдвинуть два предмета в одно пространство,1800 узнает закон тяготения, непроницаемости и т. п. только из опыта и никогда не повторяет попытки,1801 невозможность которых ему показывает опыт. Но тот же опыт и рассуждение остаются бессильными против его убеждения о своей свободе. Всякий человек, дикий и мыслитель,1802 как бы неотразимо ему ни доказывали рассуждение и опыт то, что невозможно представить себе два поступка в одно и то же время, чувствует,1803 что без этого бессмысленного представления о возможности многих поступков при одних и тех же условиях он не может себе представить жизни.1804

Он чувствует, что как бы это ни было невозможно, это есть; ибо без этого представления свободы он не понимал бы жизни.

Это-то непоколебимое, неопровержимое, не подлежащее опыту и рассуждению сознание свободы1805 и становится в вопросе свободы воли в противуположность выводам разума, доказывающим закон необходимости.

Человек есть творенье всемогущего, всеблагого и всеведущего бога. Что же такое есть грех? Вот вопрос богословия.

Человек подлежит общим, неизменным законам, выражаемым статистикой. В чем же состоит его ответственность перед обществом? Вот вопрос права.

Поступки человека вытекают из его прирожденного характера и мотивов, действующих на него. Что такое есть совесть? и сознание добра и зла поступков? Вот вопрос этики.1806

Человек в связи с общей жизнью человечества представляется подчиненным законам, определяющим эту жизнь.

Но та самая жизнь людей, которая извне представляется подлежащею законам необходимости, находится в человеке, и из внутри1807 себя он сознает эту жизнь, как свободную волю. Как должна быть рассматриваема эта жизнь, сущность которой есть воля людей, как жизнь свободная или несвободная? Вот вопрос истории.

С одной стороны, разум, основываясь на наблюдении, показывает нам волю людей несвободною, с другой стороны, сознание1808 говорит нам, что она свободна.

Воля человека1809 подлежит закону необходимости. Воля человека свободна. Эти два положения исключают одно другое. Если воля свободна, то не может быть закона необходимости, если есть закон необходимости, то воля не может быть свободна. И если каждый поступок человека представляется произведением свободной воли, подлежащей закону необходимости, то каждый поступок человека есть непостижимая тайна. Таковою и признает жизнь человека богословие и1810 метафизика.

В действительности же каждое действие человека, каждое историческое событие, несмотря на существующее противуречие, тем же человеком, который и составляет предмет противуречия, понимается весьма ясно, определенно, без ощущения малейшего противуречия.

Каким образом в действительности в общем понимании явлений человеческой жизни соединяются, сглаживаются или уничтожаются эти два исключающие друг друга понятия свободы и необходимости?

В действительной жизни с совершенной простотой и ясностью, не ощущая ни малейшего внутреннего противуречия, понимается поступок, как свой, так и других людей. Говоря о1811 убийстве, совершенном полудиким человеком, жившим сотни лет до нас, и говоря о своем поступке, совершенном час тому назад и состоящем в том, что из нескольких направлений прогулки я выбрал одно, мы не видим ни малейшего противуречия. Меры свободы и необходимости для нас ясно определены в обоих действиях.

В первом случае мы видим большую необходимость и меньшую свободу, в последнем случае большую свободу и меньшую необходимость поступка. В этом практическом воззрении на поступки людей, свобода и необходимость не1812 упускаются из вида и не исключают друг друга, а составляют как бы взаимные разности друг от друга. Так что1813 чем больше предоставляется необходимость, тем меньшая представляется свобода. И наоборот.

* № 347 (рук. № 104. Эпилог, ч. 2, гл. VI).

Вопрос этот представляется праздным и бессмысленным только для людей, не привыкших мыслить. Вопрос этот кажется1814 странным только для тех, для которых странен вопрос, почему яблоко падает вниз, а не наверх.1815

Каким образом французы, немцы, итальянцы, 600 тысяч человек под предводительством Наполеона пошли грабить и убивать людей России без всякого вызова и без личного чувства страсти?1816

Кто были эти люди? Крестьяне, мещане, купцы, дворяне, старые, молодые, семейные, холостые, добрые, злые, ученые, невежды, бедные, богатые с разных сторон Европы. Все эти люди не грабили и не резали и не считали этого возможным до тех пор, пока они были дома и не в войске, и перестали резать и грабить тотчас, как они вышли из войска.1817

История показывает нам, что не только в этом, но во всех подобных случаях1818 люди делают совокупные преступления, не считая себя виновными, только тогда, когда складываются в известные группы и соединения,1819 из которых самое очевидное есть войско.

Так как войско есть та необходимая форма, в которой могут совершаться такие действия людей, то мы1820 для объяснения того, каким образом совершаются совокупные преступления людей, должны рассматривать этих людей не как членов народа, общества, семьи, но как членов войска.

Всякое войско составляется из низших по военному званию чинов – рядовых, которых всегда самое большое количество, из следующих по военному званию, более высших чинов, капралов, унтер-офицеров, которых число меньше первого, еще высших и еще меньших по числу и т. д. до высшей военной власти, которая сосредоточивается в одном лице. Как государственное, так [и] военное устройство может быть совершенно точно выражено фигурой конуса, в котором основание с самым большим диаметром будут составлять рядовые, высшие и меньшие основания – высшие чины армии и т. д. до вершины конуса, точку которого будет составлять полководец. (Фигура эта, выражающая самое устройство войска, может выражать по отношению диаметра основания конуса к оси и1821 более или менее1822 сложное или несложное устройство войска.)

Рассмотрим в нравственном смысле отношение различных точек этого конуса войска к совершаемому совокупному преступлению:1823 каким образом люди, группируясь в форму войска, отступают от свойств человеческой природы?

Солдат,1824 пришедший из своей деревни в полк, приучает себя не спрашивать, что и зачем он делает, а делает всё то, что ему скажут. Ему сказали идти – он идет. Ему сказали бить и колоть, он бьет и колет, тем более что его бьют и колют и, совершая самые неслыханные преступления, рассказ о которых ужаснул бы его, он чувствует свое человеческое достоинство обеспеченным. Ответственность его поступков лежит не на нем, потому что он поставил себя в условия необходимости. Таких людей, сложивших с себя всю нравственную ответственность на других, стоящих выше, всегда наибольшее число – это основание конуса.

Унтер-офицер уже приказывает солдату идти и стрелять; он меньше солдата подлежит давлению сил, стоящих выше, и уже большую принимает на себя ответственность. Их меньшее число. И так, уменьшаясь в числе и принимая на себя большую и большую ответственность, идет эта фигура конуса до вершины его. Генерал уже знает, как ему кажется, для чего он приказывает идти корпуса и стрелять, ответственность его больше, и он большую часть ее складывает на вышестоящие лица. Дипломат, объявляющий войны, главнокомандующий, отдающий приказ сражения, стоящий почти на вершине, еще имеет оправдание в воле государя, но государь, составляющий точку вершины, уже несет всю ответственность и должен найти оправдание своему поступку в своеи воле и в знании того, что есть добро.

Таково отношение между собой различных точек конуса по нравственной ответственности. Какое будет это отношение по прямому участию лиц в самом совершении совокупного преступления?

[Далее от слов: Солдат, тот самый, который несет наименьшую ответственность, непосредственно сам колет, режет, жжет, грабит, кончая: и несущего наибольшую ответственность. близко к печатному тексту. T. IV, эпилог, ч. 2, гл. VI.]

Итак, ежели справедлив закон обратного отношения количества людей и ответственности с прямым участием в событии и вершины конусов: полководцы, государи представляют наименьшее участие в событии и наибольшую ответственность, то деятельность этих людей, Наполеона и Александра, должна состоять в бесконечно малом участии в событии и наибольшем из всех людей объяснении, оправдании события.

В нравственном смысле оправдания преступления – войны не может быть постоянного, и потому оправдание это должно быть временное, всегда изменяющееся с изменением событий.

Очевидно, что люди эти, стоящие на вершине конуса, не имеющие оправданий, кроме своей воли, и призванные для оправдания всякого события, должны иметь особые свойства, отличающие их от других людей. Очевидно, что люди должны быть приготавливаемы жизнью для исполнения своего призвания.

Так как мы допустили, что движение человечества совершается по неизвестным нам причинам и для достижения неизвестных нам целей, то деятельность Наполеона и Александра в войнах начала нынешнего столетия имеет для нас интерес только по той соответственности своему назначению, которое мы находим в этим людях.

Как они исполняли свое назначение, как они несли всю ответственность совершавшихся событий и как оправдывали их?

II. ВАРИАНТЫ ИЗ НАБОРНЫХ РУКОПИСЕЙ

* № 348 (наборная рукопись. Эпилог, ч. 1, гл. V, VI).

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

1825 Весной 1813 года Наташа вышла замуж за Пьера Безухого. В тот же год1826 старый граф Илья Андреевич <умер от воспаления желудка, оставив после себя долгов вдвое больше, чем стоило всё его состояние>.

В последний год своей жизни старый граф,1827 несмотря на всё увеличивавшиеся денежные затруднения, с особенной страстью занимался постройкой в новом вкусе, как он говорил, сгоревшего на Поварской своего дома и1828 весьма сложными предприятиями по винокуренному производству, которые должны были, по его словам, поправить1829 его дела. Он, очевидно, чувствовал, что затеваемое им невыполнимо, что время его прошло,1830 но именно вследствие этого он с особенной оживленностью,1831 как бы обманывая себя, предавался своим предприятиям. Графиня, прежде восстававшая против его предприятий, теперь на всё соглашалась, всё одобряла1832 и даже иногда показывала вид, что интересуется его1833 планами.

Именно в то время, когда дела графа так запутались, что1834 нельзя было себе представить, чем это всё кончится, если продолжится еще год, он заболел болезнью, прежде проходившей без последствий, и тихо и неожиданно умер.

[Далее от слов: Николай был с русскими войсками в Париже кончая: но старался отдаляться от нее близко к печатному тексту. T. IV, эпилог, ч. 1, гл. V].

Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что1835 она была слишком совершенна, за то, что1836 не в чем было упрекнуть ее, а что вместе с тем в ней не было чего-то того глупого, несовершенного, что один только раз проснулось в ней и обмануло его во время ночного святочного катанья.1837Он поймал ее на слове в ее1838 письме, которым она давала ему свободу, и1839 теперь уже был уверен, что с ней не потеряет ее.

Часто, обдумывая свое положение, он приходил к мысли о том, что единственный, представлявшийся ему из него выход – была женитьба.1840 Он часто думал, как хорошо бы было, как и говорили ему старые тетушки, сватавшие его – жениться на богатой девушке и вывести мать из этого тяжелого положения.1841

Положение Николая становилось1842 хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требованиям матери, должал по мелочам. Он старался избегать прежних знакомых, делать ему было нечего, и скука, нашедшая на него в тех условиях, в которых он находился, переходила в сдержанное отчаяние.

II

1843 В начале зимы княжна Марья,1844 переехав в Москву, посетила графиню. Николай первый встретил ее. При первом взгляде на нее лицо Николая приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев пять минут, вышел из комнаты.1845

«За что же? Неужели он любит и женится на ней? » сказала она себе, с отчаянием глядя на Соню. «Да что же мне за дело! Я и не ждала ничего», сказала себе княжна Марья, призывая на помощь свою гордость. «Мне совершенно всё равно, что он обо мне1846 думает!»

Но, посидев с полчаса у графини,1847 послушав ее потерянные речи, заметив ее отношение к сыну, к Соне, заметив взгляды Сони, богатую обстановку комнаты графини и бедность других, вспомнив потертую венгерку, которая была на Николае, и его строгие и самоуверенные приемы, она1848 вдруг поняла всё. Так вот отчего он такой. Она была уверена, что поняла всё, но вместе с тем боялась поверить тому радостному объяснению,1849 которое ей подсказывало ее сердце.