Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

[Далее со слов: С утра и до поздней ночи, за исключением часов, когда он кушает…, кончая: И он ответил мне наклонением головы. – близко к печатному тексту. T. II, ч. 3, гл. IX и X.]

«И многое я прочел в этой книге. И всё, что я прочел, было определением цели ордена. Из этих мыслей, представившихся мне во сне, я и составил следующую речь, которую имею прочесть в ложе.

26 декабря. Я почти месяц не заглядывал в эту тетрадь и в свою душу. Я предался вполне суете и всем порокам своим, которые я льстил себя уничтожить. Вчера я постигнул, к какой пучине зла вела меня эта беспечность, ужаснулся и решился опомниться.

В Петербург приехали мои давние московские знакомые Ростовы. Старый граф, весьма добрый человек, встретив меня у N., пригласил к себе и я две недели каждый день у них бываю, только вчера поняв, для чего я это делал. Меньшая дочь, Наталья, имеет прекрасный голос и обворожительную наружность. Я возил ей ноты, слушал ее пение, смешил ее и говорил с нею даже о высоких предметах. Эта девушка всё понимает. Но вчера вечером старшая сестра ее, шутя, сказала, что когда я пять лет тому назад был у них на именинах в Москве, меньшая дочь Наталья сделалась влюблена в меня. Услыхав эти слова, я так смутился, покраснел и почувствовал даже слезы на глазах, что ничего не нашелся сказать и встал, заметив однако, что и она также покраснела. Это обстоятельство заставило меня вникнуть в свои чувства и[3293] ужаснуться того, чему я подвергал себя. В прошедшую ночь я видел сон. Вижу, будто кто то показывает мне большую книгу в александринской лист. И в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающую к облакам. И будто я знаю, что это девица есть никто другая, как меньшая графиня Ростова, и вместе с тем знаю, что это есть изображение песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них.

Господи, помоги мне! Боже мой, ежели это оставление меня тобою есть действие твое, то да будет воля твоя, но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде ты меня вовсе оставишь».[3294]

В последних числах декабря Pierre в торжественном заседании ложи 2-го градуса прочел свою речь о средствах распространения чистой истины и торжества добродетели. И речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе.[3295] Безухов находился в таком волнении при чтении своей речи, с таким чувством и жаром говорил почти с слезами на глазах, что чувство его сообщилось многим из искренних братьев и испугало многих, которые видели в этой речи опасные замыслы. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии, многие спорили, обвиняли Pierr'a, осуждали его в иллюминатизме, многие поддерживали его.

Великий мастер, председательствующий в ложе, кончил прения тем, чтобы послать речь на обсуждение высших степеней и до тех пор прекратить о ней дело и заняться обычными работами.

Pierre никак не думал сам, чтобы он с такой силой был убежден в том, что он говорил до тех пор, пока он не прочел своей речи и не встретил с нею несогласия.

Братья с удивлением в первый раз заметили в Безухом страстность и энергию, которую не ожидали в нем. Он забывал условные обряды, перебивая всех, раскрасневшись, кричал и находился в состоянии энтузиазма, которое самому ему доставляло огромное наслаждение. По окончании заседания великий мастер сделал Безухову замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре, в чем Pierre не мог не сознаться.[3296]

Вместо того, чтобы ехать домой, Pierre прямо из ложи поехал к князю Андрею, которого он давно не видал.

Pierr'a в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Несмотря на всю силу своего убеждения, Pierre не мог ни одного человека убедить вполне в своих мыслях: каждый понимал по своему, с ограничениями, изменениями, а между тем главная потребность мысли состоит в том, чтобы передать ее другому точно так, как ее сам понимаешь.

Князь Андрей был дома и за работой. Он внимательно выслушал рассказ Pierr'a о заседании ложи, сделал несколько вопросов и, когда Безухов кончил, встал и стал ходить по комнате.

– Всё это прекрасно, мой друг, всё это истина, и я бы был ревностный брат, ежели бы я верил в возможность всего этого, – заговорил он, блестящими глазами глядя на Pierr'a.[3297] – Чтобы сделать такое преобразование, нужна власть, а власть в руках правительства. И чем нам парализировать его, нужно помогать ему, особенно такому правительству, как наше.

– Да, но это случайно, – сказал Pierre, – а силы и действия ордена вечны. Случайно теперь человек, как Сперанский.

– Не Сперанский, – сказал князь Андрей, – государь, а главное время, образованье.

– Что вы так презрительно говорите о Сперанском? – спросил Pierre.

– Сперанский? Une illusion de moin, mon cher,[3298] – сказал князь Андрей. – Сперанский – это выслужившийся кутейник, немножко, на волосок умнее толпы.

– Mon cher, – с упреком сказал Pierre. – Esprit de caste.[3299]

– Нет, не esprit de caste. A я узнал его. Я никому не говорил и не буду говорить этого. Все лучше он, чем Аракчеев, но Сперанский[3300] не мой герой. Сперанский… нет, что говорить.[3301] Но не Сперанский может что нибудь сделать, а учреждения, которые вынуждаются временем и делаются людьми, всеми нами. Мы не понимаем того времени, которое мы переживаем теперь. Это – одно из величайших событий истории. Государь сам дает права народу и ограничивает свою власть и дает права народу. Ведь это хорошо не понимать старикам. Но нам как же не чувствовать того, что делается теперь? Это лучше и выше всех военных подвигов. На днях открывают Государственный Совет, как сословие государства. Министры отдают отчеты публично. Финансовые дела объявляются народу. Нынче, завтра пройдет проект освобождения рабов. Чего желать, чего еще нужно?

– Да, это прекрасно, – говорил Pierre, – но согласитесь, что есть другая сторона души, которая не удовлетворяется этим и которую только наше святое братство поддерживает и просвещает. Я не понимаю, как вы можете быть холодным братом.

– Да я не холодный брат, особенно теперь. Ваш орден, я знаю, одно из лучших учреждений в мире, но этого мало для жизни.

Pierre помолчал.

– Отчего вы не женитесь? – сказал он. – Я думал о вас, вам надо жениться…

Князь Андрей молча улыбнулся.

– Ну, что ж я, – отвечал Pierre, – какой я пример? Я женился мальчишкой, et puis… au fond Hélène est une très bonne pâte de femme, au fond…[3302]

Князь Андрей радостно, кротко улыбнулся и, подойдя к Pierr'y, потрепал его рукой.

– Мне ужасно жалко, что мы мало виделись с тобой, – сказал он. – Я не знаю, отчего ты так всегда возбудительно на меня действуешь. Посмотрю на твою рожу и[3303] весело и молодо сделается.

– Женитесь, – повторил Pierre с сияющей улыбкой, глядя на Андрея. И в эту же минуту ему пришла мысль, на ком надо жениться князю Андрею. Одна девушка, лучше которой он не знал, была достойна его лучшего друга. Это была Ростова. Pierr’y показалось, что он и прежде об этом думал, и только для этого так полюбил ее.

– Вам надо жениться и я знаю на ком, – сказал он.

Князь Андрей странно покраснел при этом слове. Его воспоминания о дубе и связанных с ним мыслях вдруг представились ему.

– Marie и то женит меня, – сказал он. – Тут есть ее друг, Жюли Корнакова, знаешь ее?

– Знаю, это не то, – сказал Pierre. – Я для вас не хочу mariage de raison,[3304] я хочу, чтобы вы ожили, и я знаю…

– Нет, мой друг, мне не должно об этом думать и я не думаю. Какой я муж, больной и слабый. Моя рана на днях опять открылась и меня Вилье посылает за границу.[3305]

– Вы будете на бале Л[ьва] К[ириловича] послезавтра? – спросил Pierre.

– Да, буду.

№* 106 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. XVI).

<Князь Андрей вошел и увидал замирающую от р[адостного] в[олнения] Наташу. Он прошел с ней первый круг.

Струя поэзии и молодости налетела на князя Андрея и охватила его, когда он обнял ее тонкий стан – быстрая, поворотливая, спешащая. На него нашел страх. Эта счастливая задыхающаяся девочка, голая, маленькая, с блестящими испуганными глазами была окружена и Б., и А., и З. – все ловили, искали ее. Одна минута, и она погибнет для него, а она его, наверно его – не может быть иначе. Она краснела, встречая его взгляд. А он не покидал ее ни минуты. Он танцовал с ней два котильона и мазурку. Он повел ее ужинать и, когда сняла перчатки, эти сухие, белые, пахучие руки, и отец подошел.

– О, как весело. Никогда так не было весело. – На этом же бале участь Pierr’a и его жены. Его делают камергером. С бала они поехали к Pierr’y и сели за вино.

А[ндрей]. – Всё вздор, душа моя, всё вздор, – он, как мальчишка, вскакивает и целует.

– Женись.

– Да, женюсь.

Pierre на другое утро рассказал то, что з[нал],[3306] рассказал Наташе, и приехал к Андрею рассказал.

– Что ты сделал. – Андрей взбесился. Однако он поехал проститься, признал свое намеренье и уехал за границу.>[3307]

* № 107 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. XVI, XVII).

[3308] Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она ничего не видела, не помнила в эту минуту, но на лице ее не видно было ни малейшего замешательства. Она первая сказала несколько слов матери только для того, чтобы не стоять молча. Она не поспешно оглядывалась вокруг, не выказывая любопытства.[3309] Недалеко от нее стоял старичок[3310] посланник с серебряной сединой курчавых, обильных волос и, держа табакерку, смеялся и заставлял смеяться дам, окружавших его. Высокая, полная, необыкновенной красоты дама, спокойно улыбаясь, говорила с несколькими мущинами. Это была Hélène. Наташа восторженно любовалась ею и с грустью думала о своем ничтожестве в сравнении с этой красотой. Pierre шел, переваливаясь, через толпу, лениво опустив руки и с таким видом, как будто[3311] он шел по торгу, и пожимал всем руки направо и налево. Не доходя до Наташи, на которую он издалека взглянул своими близорукими глазами, он схватил какого-то молодого офицера за руку и сказал:

– Allez faire la cour à ma femme,[3312] – указывая на Hélène. Какой-то старый генерал подошел к Перонской, но скоро отошел, потом молодой человек тихо заговорил с ней. Наташа чувствовала, что спрашивают про нее. Борис подошел к ним и говорил с графиней. Приехали две девушки блондинки с матерью, на которой были огромные бриллианты. Вошел князь Андрей Болконский в полковничьем мундире и поразил Наташу своей уверенностью и элегантностью. Она вспомнила, что где то видела его. Мало двигались и говорили, ожидая приезда государя, и Наташа имела время делать наблюдения. Она всё наблюдала: и прически, и мундиры, и отношения людей. По отношениям, взглядам она определяла[3313] для себя, кто принадлежал к самому высшему, высшему и среднему обществу, и мысль о том, какое они займут место, занимала ее. Из мущин, входивших в это время и стоявших близко, она причислила к высшему обществу четверых: Pierr’a, князя Андрея, секретаря французского посольства и еще кавалергарда необыкновенной красоты, вошедшего после других и с презрительным видом, заложивши руку за пуговицу мундира, ставшего почти в середине залы. Pierre, увидав Наташу, оставил офицера и стал проходить к Ростовым, но в это время всё надвинулось, опять раздвинулось, заговорило и, между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь, за которым шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь поскорее избавиться от этой первой минуты встречи.

Тут заиграли польской, всё зашевелилось, какой то молодой человек с растерянным видом попросил Наташу посторониться. Некоторые дамы, с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, бросились вперед. Мущины стали подходить к дамам и строиться в пары польского. Всё расступилось и государь, улыбаясь, не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел опять из другой залы, за ним хозяин с Марьей Антоновной Нарышкиной, потом посланник, министры, генералы, которых называла Перонская, которая была не взята в польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, не взятых в танец, и что положение это было оскорбительно и что, ежели так она останется весь бал, только занимая место, и даром пропадет ее туалет, которым так восхищалась няня, то она будет несчастлива.

Она стояла, опустив свои тоненькие руки с веером и с мерно поднимающеюся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание и блестящими, испуганными, агатовыми глазками глядя перед собой, как подстреленная птичка, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни все важные лица, ни государь, на котор[ых] указывала Перонская, у нее была одна мысль: «Неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первых, неужели меня не заметят все эти мущины, которые теперь кажется и не видят меня и, ежели смотрят на меня, то с таким выражением, которое говорит: «а это не она, так и нечего смотреть». Нет, это не может быть», думала она. «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую и как им весело будет танцовать со мною».

Звуки польского, продолжавшегося долго, уже начинали звучать грустно, <каким то> воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Pierre с какой то важной дамой прошел, что то шамкая и не видя ее, мимо. Князь Андрей, которого она заметила, прошел с красавицей Hélène, лениво улыбаясь и что то говоря ей. Еще два, три молодых человека, которых она заметила и которых считала высшими и потому теми, с которыми бы она хотела танцовать, но никто не посмотрел даже на нее. Красавец Анатоль не пошел в польской и, презрительно улыбаясь, что то говорил молодым людям, окружившим его. (Наташа заметила, что он был тоже известность в своем роде.) Наташа чувствовала, что он говорил про нее и смотрел на нее, и это тревожило ее. Перонская, указывая на него, сказала графине:

– Вы знаете, это известный повеса Курагин. Как хорош!

Борис два раза прошел, видел Наташу и не сделал ей никакого знака. Наташа совсем разлюбила его. Берг с женой, не танцовавшие, подошли. Это было еще хуже. Наташе показалось оскорбительнее это семейное сближение здесь на бале.

Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя). Музыка замолкла, озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося посторониться, раздать круг. И с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута, никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к Марье Антоновне и пригласил на <тур вальса>. Она подняла руку, чтобы положить ему на плечо. Она была необыкновенно хороша. Адъютант танцовал прекрасно. И в большом круге залы под глазами сотен они пошли сначала глисадом, не кружась, потом мерно повертываясь и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, повертывающего[3314] Марью Антоновну. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.

Она не видела, как в это время подходили к ней и глядя на нее Безухов и Болконский.

Князь Андрей любил бал с его толпою, цветами, музыкой и танцами. Он был одним из лучших танцоров в свое время до войны. В этот же приезд в первый раз был на бале. Он всех знал, почти все его знали и все желали его. Но за те пять лет, которые он не был в обществе, молодое, светское, танцующее, веселящееся общество переменилось. Те, кто в его время были выезжавшими девушками, были дамы, блестящие дамы того времени были затменены другими. Его встречали с вопросом о последнем указе, о политической новости. Старички и старушки с ним вместе хотели вспоминать прошлое, но ему не этого надо было. Он любил бал с его движеньем – вальсом, любил быть действователем, а не зрителем на бале. Как только он вошел на бал, его обдало этой поэзией блестящего, изящного веселья и он, отделываясь от дам и мущин, желавших акапарировать его, вышел вперед, испытывая такое оживление, которого он не ждал в себе. Он чувствовал по старому, что он хорош, что он обращает на себя внимание, и ему стало беспричинно весело. Pierre остановил его, ухватив за руку.

– Как мила Ростова, помните я говорил вам.

– Никогда ты мне не говорил и я не знаю, но кто эта?[3315] – Он указывал тоже на Наташу Ростову. – Пари держу, что на первом бале?

– Это она. Пойдемте, я вас познакомлю.

– Ах, я знаю: отец —глупый[3316] предводитель рязанский, пойдем.

Так подошел с другой стороны, в которую не смотрела Наташа, Болконский с Pierr'oм, и князь Андрей предложил тур вальса. То замирающее выражение, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой. «Давно я ждала тебя», как будто сказала эта девочка своей просиявшей из слез улыбкой, с оголенными, тоненькими плечиками, испуганная, счастливая и сдержанная, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были третья пара, вошедшая в круг. И Наташа тотчас же была замечена. И нельзя было не заметить ее теперь. Такое восторженное сияние лилось из ее глаз, такая детская невинная грация была в ее оголенных руках и шее. Ее оголенное тело было некрасиво в сравнении с плечами Hélène, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки, но на Hélène был уже как будто лак всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили и которой бы очень стыдно это было, ежели бы она не знала, что это всегда так надо. Князь Андрей пошел танцовать, потому что ему хотелось выбрать ее, потому что из всех начинающих, которых он любил пускать в ход, она первая ему представилась, но едва он обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан и эта оголенная девочка зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко от него, вино ее прелести вдруг ударило ему в голову. Во время вальса он сказал ей, как она прекрасно танцует. Она улыбнулась. Потом он сказал ей, что он видел ее где то. Она не улыбнулась и покраснела. И вдруг Pierre на пароме, дуб, поэзия, весна, счастие – всё вдруг воскресло в душе князя Андрея. Pierre стоял подле графини и на вопрос ее, кто эта дама в бриллиантах, отвечал: шведский посланник. Он ничего не видал, не слышал, он жадно следил за каждым движением этой пары, за быстрым, мерным движением ног Андрея и за башмачками Наташи и ее преданным благодарным, счастливым лицом, так близко наклоненным к лицу князя Андрея. Ему было больно и радостно. Он отошел и увидал в другой стороне жену свою во всем величии ее красоты, встающую перед высокой особой, удостоившей ее своего разговора.

– Боже мой! помоги мне, – проговорил он и лицо его сделалось мрачно. Он ходил по зале, как потерявший что то, и в этот вечер особенно удивлял своих знакомых своей бестолковой рассеянностью.

Он вернулся к Наташе и стал говорить ей про князя Андрея, про которого он так часто говорил ей. После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая к танцам, еще и еще молодые люди, и Наташа, счастливая, раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. В середине котильона Наташу беспрестанно выбирали и она с улыбкой соглашалась, несмотря на то, что еще тяжело дышала. Князю Андрею, танцовавшему недалеко от нее, вдруг пришла мысль, что эта девушка не протанцует половины зимы и выйдет замуж, и ему стало страшно чего то.[3317] В конце бала, когда Наташа шла через залу, князь Андрей застал себя на странной и совершенно неожиданной мысли: «Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к матери, то эта девушка будет моей женой», сказал он сам себе. Она прежде подошла к кузине. «Что я говорю? я с ума сошел», подумал князь Андрей.[3318]

Последний танец, мазурку, князь Андрей танцовал с Наташей и повел ее к ужину. Старый граф подошел к ним в своем синем фраке и, вспомнив Андрею Отрадное и пригласив его к себе, спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила, как можно было об этом спрашивать?

– Так весело, как никогда в жизни, – сказала она, [снимая] с сухой, белой руки душистую перчатку. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне добр и хорош, всех одинаково любит и всех считает равными. Государь Александр Павлович казался ей прелесть и, ежели бы ей это нужно было, она бы подошла к нему и сказала бы ему, что он прелесть, так же просто, как она сказала это Пер[онской]. Ей хотелось, чтобы все были веселы и счастливы. Соня танцовала, но когда она оставалась без кавалера, Наташа говорила незнакомым:

– Подите позовите мою кузину, – и это было так просто, что никого не удивляло. Пер[онская] не танцовала и сидела одна. Наташе приходило в голову, что напрасно она так пудрила шею, но она утешалась, что П[еронской] этого не нужно. Всё таки она пошла и поцеловала ее. Князь Андрей, Pierre, другие танцовавшие – они все были ей равны, все были прелесть.

* № 108 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. XVIII – XXII).

<На другой день князь Андрей проснулся уже весь вполне в том птичьем, цветочном бабоч[ном] мире, в который он столько раз только заглядывал, помолоделый, улыбаясь всему и особенно заботам житейским, начал новую жизнь. Ему рассказывали про торжественность и значительность заседания Совета. «Государь прямо назвал Сенат и Совет сословиями, он сказал, что правление должно опираться на твердые основы».

«Зачем? что такое это говорят?» спрашивал себя князь Андрей. Он видел в своем месте присутствия товарищей над работой, он слышал споры, упреки. «Зачем? что всё это значит? Они не знают всего, не знают», думал он. С кроткой, победительной радостью он смотрел на всех и на свет божий. Он поехал к Ростовым. Что то говорили, что то хлопотали там тоже все остальные люди и старый граф, и графиня. Но она одна понимала всё. Она была в другом платье и другой прическе. Сначала это удивило князя Андрея, как будто он ждал найти ее такою же, как вчера в бальном платье. Но когда она, закрасневшись, вышла к нему и, как всегда, близко, близко, решительно подошла к нему и остановилась, смешавшись, как будто ей неловко было так только подойти к нему, не обняв его, он оглянул ее в этом синем платье и позабыл, какою она была вчера. Она всегда такая была. Кроме ее, ничего не было. Все где то там, что то шумели, говорили и притворялись, что они тоже живут сами по себе, тогда как они знали, что, кроме ее – такою, какая она была в сердце князя Андрея, ничего не было. Перед обедом она стояла в дверях и смотрела на князя Андрея. Граф вел под руку старую даму и за тоненькую руку отстранил, хотя и нежно, но отстранил Наташу.

«Он это нарочно сделал», подумал князь Андрей, «чтоб показать, что и кроме ее есть люди, но всё таки она осталась одна».

Она, смеясь, отбежала, и князь Андрей подал ей руку. За обедом она протянула руку к графину, и князь Андрей ждал, что сам графин вскочит в ее руку. Она была необыкновенно хороша, не только для князя Андрея, но и для всех. Вчерашний успех и нынешнее посещение князя Андрея делали ее счастливой. Всё ей было ловко, всё ясно, всё просто, все добры, все прекрасны. Поздно вечером князь Андрей уехал домой, на другой, на третий день он был опять у Ростовых. На третий день после обеда она пела. Пела, как и всегда, забывая себя и всех для своего пенья. Князь Андрей был счастлив, был влюблен, знал, что она его могла любить, знал, что ему отдадут ее, но, слушая ее пенье, он должен был отойти от клавикорд, чтобы подавить рыдания и скрыть слезы, выступившие ему на глаза.

Ему решительно не об чем было плакать, но он плакал и что-то грустное представлялось ему. Какая то страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, что было в нем, и чем то узким и телесным, что был он сам. Только что она кончила петь, она подбежала к нему мимо всех и спросила, как ему нравится? Он только улыбнулся, глядя на нее. Она улыбнулась тоже. Всё в Наташе пленяло князя Андрея, но одно, в чем он (может быть именно от того, что это было ошибочно, и что ему только хотелось, чтоб это так было), была непосредственность, первенность, девственность ее чувства.

«Она не только никого никогда не любила, она и теперь не знает, что она любит», думал он, не слыхавший ее вечерней конференции с графиней.

Он уехал поздно вечером, лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что теперь, как он узнал настоящую жизнь, спать не нужно. Он то, зажжа свечу, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницею. Так радостно и ново ему было на душе. Перед утром он заснул часа два, но когда проснулся, был свежее, чем когда нибудь. Утром получил он письмо от Мари. Она описывала болезненное состояние отца, невольно высказывала недовольство на Bourienne; потом пришел сотрудник и жаловался на порчу их работы, потом слышал он упреки и толки о Сперанском и на все ему смешно было обращать внимание.