скачать книгу бесплатно
– Un grand gaillard, nous l’appelons grand chevelu. ?a doit ?tre votre homme, capitaine.[165 - [ – Высокий малый, мы зовем его большой волосатый. Должно быть, это ваш человек, капитан.]]
– Voyons, faites voir, caporal[166 - [ – Ну-ка, капрал, дайте взглянуть,]] – сказал[167 - Зач.: нежный женский и надписаны след. два слова.] знакомый Пьеру голос. И, нагибаясь, вошел капрал и[168 - Следующие три слова – автограф.] бравый, прихрамывающий французский офицер.[169 - Зач.: маленький красавчик брюнет с приятными кончая: обнял его и поцеловал (см. т. 14, вар. № 183, стр. 146). Вместо зач. вписана рукой Толстого след. фраза.] Он оглядел пленных и остановился глазами на Пьере.
– Enfin je vous retrouve, mon cher Pilade,[170 - [ – Наконец-то я вас отыскал, мой дорогой Пилад,]] – сказал он[171 - Следующие три слова – автограф.], подходя к нему.
– Bravo! – закричал Пьер, вскакивая, и, взяв под руку[172 - Зач.: Пончини и надписано рукой Толстого: Рамбаля] Рамбаля с тем самоуверенным пренебрежением, с которым он хаживал по балам,[173 - Зач.: стал ходить с ним по <комнате> б[алагану] и надписаны след. четыре слова.] вывел его за балаган.
– Ну как не дать мне знать, – упрекал Рамбаль,[174 - Рамбаль, переправлено из: Пончини.] – это ужасно, положение, в котором вы находитесь. Я потерял вас из виду, я искал. Где и что вы делали?
Пьер весело рассказал свои похождения, свое свидание с Даву и расстреляние, на котором он присутствовал.[175 - Зач.: Пончини бледнел, слушая его, и останавливался, жал его руку и целовал его, как женщина или как красавец, каким он и был, и который знал, что поцелуй его всегда награда.– Но надо это кончить, – говорил он. – Это ужасно. ПончиниВместо зач. надписан текст до конца абзаца и след двенадцать слов следующего абзаца.] Рамбаль пожимал плечами и хмурился, слушая его. Когда Пьер кончил, Рамбаль обнял и поцеловал его.
– Mais il faut finir tout ?a, – говорил он. – C’est terrible.[176 - [ – Надо всё это кончить… Это ужасно.]] – Рамбаль посмотрел на босые ноги Пьера. Пьер улыбнулся.[177 - Зач. текст первой редакции: Ежели я останусь жив… кончая: всё это, – говорил Пончини (см. т. 14, вар. № 183, стр. 146). Вместо зач. вписан дальнейший текст, кончая: Рамбаль, улыбаясь и]
– Le diable n’est pas aussi noir qu’on le fait. Et j’ai eu des moments bien doux, dans cet espace de temps,[178 - [ – Не так страшен чорт, как его малюют. За это время я пережил много приятных минут,]]– сказал Пьер.
– Et savez vous que j’ai de la peine ? vous reconna?tre, mon cher ami,[179 - [ – А знаете, милый друг, что я с трудом вас узнал,]] – сказал Рамбаль, улыбаясь и всё поглядывая на босые ноги и на узел, который он,[180 - След. три слова – автограф, после которого следует зач. копия, кончая: я не могу видеть вас в таком положении quoique и вместо зач. вписано рукой Толстого, кончая: сказал он, опять улыбаясь.] входя в балаган, сложил.
– T?t ou tard ?a doit finir, – сказал Пьер. – La guerre finira un jour et deux mois de souffrance en comparaison de toute la vie…[181 - [ – Рано или поздно, это должно кончиться… В один прекрасный день война кончится, и два месяца страданий в сравнении со всей жизнью…]]– сказал Пьер, вспоминая слова Платона Каратаева: «час терпеть, век жить». – Pouver vous me dire quelque chose de ce que se fait dans le monde des armes? Aurons nous encore la guerre ou la paix?[182 - [ – Можете ли вы мне что-нибудь сказать о том, что делается в войсках? Что ждет нас, война или мир?]]
Даже Рамбаль, считавший себя другом, и тот рассердился при этом вопросе.
– On a fait des sottises et des horreurs! – сердито вскрикнул он. – Je crois que l’Empereur a perdu la t?te. Et que tout ?a ira au diable – c’est tout ce que je puis vous dire.[183 - [ – Наделали глупостей и ужасов!.. Мне кажется, что император потерял голову. И всё, это пойдет к чорту – вот всё, что я могу вам сказать.]]
И как будто сердясь на себя за то, что он сказал это, он поспешно переменил разговор.
– Mais savez vous, – сказал он, опять улыбаясь, – vous avez tr?s bonne mine. Vous ?tes un homme superbe! Et je voudrai que vous puissiez ?tre vu dans cet еtat par celle…[184 - Зачеркнут дальнейший текст копии от слов: Но вот что… и Пончини… кончая: не хотят идти, будут расстреляны (см. т. 14, вар. № 183, стр. 147—148) и написан дальнейший текст – автограф.] vous savez. Ah malheureusement, mon temps ne m’appartient pas,[185 - [ – Но, знаете, у вас очень здоровый вид. Вы – превосходный человек! Я бы желал, чтобы вас в этом положении увидела та… вы понимаете. Ах, к несчастью, мое время не принадлежит мне,]] – сказал Рамбаль, оглядываясь – в к[оляске] сидели ф[ранцузские]. о[фицеры]. – De ce pas je vai chez le commandant et je fais mon possible pour vous faire mettre en libertе, en attendant voil?, – он указал на мешок, – vous trouverez la un choube, bottes habillement d’hiver complet et diffеrentes petites choses.[186 - [ – Я тотчас же отправляюсь к коменданту и сделаю всё, что возможно, чтобы вас освободили, а пока – вот вам; здесь вы найдете шубу, сапоги, полную зимнюю одежду и разные мелочи.]]
Рамбаль поспешил переменить разговор, чтобы Пьер не благодарил его. Пьер благодарил его и был тронут тем, что сделал для него Рамбаль, но он знал, что завтра всё это отнимут у него, но он не сказал этого.
Переменяя разговор, Рамбаль сказал:
– Eh bien, j’ai vu votre palais ? la porte, comment l’appelez vous. Il еtait intact il y a une semaine. Et vous voir, vous, le possesseur de toutes ces richesses, ici, dans cet еtat. Oh! nous vivons dans un temps terrible. Et il y a quelqu’un qui repondra ? la Fran?e de tout le mal qui a еtе fait. Adieu, mon cher ami, au revoir dans des circonstances plus heureuses,[187 - [ – Итак, я видел ваш дворец у ворот, как они там называются. Неделю назад он был цел. И видеть вас, вас, владельца всех этих богатств, здесь, в таком состоянии. Ах, мы живем в ужасное время. Кто-то ответит Франции за всё то зло, которое было сделано. Прощайте, милый друг, до свидания при более благоприятных обстоятельствах,]] – сказал Рамбаль[188 - Зачеркнуто: добрым и искренн[им]] и, обняв Пьера, побежал к коляске.[189 - На полях: Мервиль грустен. Теперь ваш черед.]
[190 - Следующие три слова печатаются по копии.]На другой день у Пьера отняли и новые сапоги, и le шуба, и les petites choses, [191 - [разные мелочи,]] которые были хлебы белые и сыр, а на третий день пришел новый конвой, пленных вывели по Смоленской дороге.[192 - Последние четыре слова – по копии.]
* № 257 (рук. № 96. T. IV, ч. 1, гл. XII).[193 - Автограф на полях зачеркнутой копии вар. № 256.]
(Новая глава)
Пьера в этот день не отвели назад в сарай, а одного, отделив от других, оставили на новой гауптвахте на Девичьем поле. О нем ожидали какого-то особенного распоряжения. И когда это распоряжение пришло, его повели[194 - Зач.: в балаган пленных.] куда-то. Солдат, ведший его, поздравил его с тем, что он так хорошо отделался, и объявил ему, что он теперь поступает в разряд военнопленных. Пьер не понимал того, что ему говорили. Его способность соображать и мыслить, потерянная им с ударами барабанов, еще не возвращалась к нему. Балаган, в который привели Пьера вечером[195 - Зач.: на другой и заменено: в] в день казни, был один из десятка таких балаганов, построенных французами из обгорелых бревен, досок и тесу на левой стороне Девичьего поля. На[196 - Зачеркнуто: три] каждый такой балаган была своя кухня и при всех балаганах были сменявшиеся караулы французских солдат. Тот балаган, в который ввели Пьера, разделялся на два отделения: одно для офицеров, другое для солдат. Отделения ничем матерьяльным не были разграничены между собой, но отделения эти существовали. У офицеров были лавки, два стола и койки, у солдат спали на соломе на земле, и только одна дверь на кольях служила им вместо стола. Офицеров, в том числе два штатские чиновника, было восемь, солдат было 15 человек.[197 - На полях конспект: Смех. Бл[агодаря?] Xриста. Хочется плакать, [?] все добрые. Быстрое соображение.Далее переработанный текст копии вар. № 256.]
Когда Пьера ввели в единственную дверь балагана, офицеры и солдаты окружили нового товарища, расспрашивая его, кто он, где взят и что с ним было. Офицеры, в особенности один старый поручик с подвязанной щекой и желтым лицом, очевидно первенствующий здесь в балагане, узнав в Пьере человека высшего сословия, повел его в свое отделение. Солдаты, хотя и в плену, оказывали офицерам должное уважение и только позволили себе подойти и молча слушать то, что рассказывал Пьер подвязанному поручику, посадившему Пьера подле себя. Пьер, радостно оглядываясь на участливые глаза, глядевшие на него со всех сторон, рассказал всё, что с ним было, умолчав о своем намерении убить Наполеона и о спасении девочки. Он сказал, что он был московский житель, имел дом свой[198 - Зач.: и остался] в Москве.
– Фамилия ваша? – спросил поручик.
– Безухий! – сказал Пьер.
– А то граф Безухой есть, – сказал офицер. – Почему ж они вас сюда прислали?
– Я сказал перед тем, как нас вели, что я ополченный офицер.
– Какой чин? – строго спросил поручик.
Пьер, помолчав, сказал, что он был переименован [?] в полковники. Ему одинаково не хотелось сказать неправду и не хотелось сказать свой чин, боясь, что это заставит его товарищей расспрашивать его дальше. Но известие, что Пьер был полковник, было принято поручиком и всеми очень просто. Ему не поверили.
– Что ж, надо вас поместить, – сказал поручик. – Мусье! – крикнул он часовому, глядевшему в дверь. – Ла ли пур мусье офисье.
– C’est bon, c’est bon. Le caporal va venir,[199 - [ – Хорошо, хорошо, когда капрал придет,]] – отвечал часовой.
– Платон! Соколик! – крикнул поручик, обращаясь к одному из солдат, окруживших их. – Ты барину устрой переночевать где. А уж у них вытребую кровать и сонник. Ведь не собаки же.
– Что ж, мы барина у себя пригородим, – отвечал приятно-ласковый голос. – В тесноте, да не в обиде.
Пьер оглянулся на голос и увидал среднего роста человека в солдатской шинели и лаптях, круглыми, добрыми глазами смотревшего на Пьера.
– Милости просим, соколик, милости просим, – проговорил этот человек и легким, быстрым шагом пошел в солдатское отделение. Через несколько минут, в продолжение которых Пьер продолжал рассказывать свои похождения и в особенности казнь, поразившую[200 - В автографе: поразившая] всех слушателей, солдат с круглыми глазами вернулся и поставил перед Пьером деревянную чашку с похлебкой и ложкой. Пьер рассказывал казнь и все молча слушали. Солдат с круглыми глазами тоже остановился против Пьера.
* № 258 (рук. № 96. T. IV, ч. 1, гл. XII).[201 - Зачеркнутый автограф на полях копии части вар. № 259.]
< – Да за что их расстреляли? – спросил один молодой офицер.
– Они прочли конфирмацию, – отвечал Пьер, сам взволнованный своим рассказом. – Комиссия судила.
– Судили? – вдруг сказал солдат с круглыми глазами. – Кто судил-то, где суд, там и неправда, старички говаривали, а вот покушай-ко наших щец: с голоду Малашке и Алашки всласть, – сказал он, и круглая улыбка просияла на его лице, и полукруги ярких, белых зубов выкатились из-за его губ.
Все засмеялись.
– Куфарка-то наша какова! Ай да Соколик! – послышались голоса.
Пьер тоже засмеялся, глядя на доброе лицо солдата, и взялся за ложку.
Он был голоден и с наслаждением стал есть похлебку, во время еды глядя на солдата с веселым лицом, стоявшего над ним.>
* № 259 (рук. № 96. T. IV, ч. 1, гл. XII, XIII).
[202 - Зач. текст переработанной копии вар. № 257:(Новая глава)На другой день Пьера <перевели из разряда подсудимых в разряд пленных в балаган на Девичьем поле> с другими подсудимыми отвели назад в сарай на Крымском броде. В первую ночь <Пьер> он не мог закрыть глаз без того, чтобы не видеть перед собою всё те жеВместо зач. написан рукой Толстого дальнейший текст, кончая словами: он слышал треск ружей и видел перед собой (стр. 38).]После казни Пьера по приказанию французского офицера отделили от других подсудимых и оставили одного[203 - Зач.: на гауптвахте] в прихожей небольшого дома Девичьего поля. О нем ожидали какого-то особенного распоряжения, и когда это распоряжение пришло, караульный офицер поздравил его с тем, что он прощен и поступает теперь в разряд военнопленных. Пьер не понимал того, что ему говорили, потерянная им в то время, как ударили в барабаны, способность мыслить и соображать еще не возвратилась к нему. Молча и неподвижно сидя на[204 - Зачеркнуто: гауптвахте, на том месте] лавке, куда его посадили, Пьер[205 - Зач.: два часа не шевелил[ся]] то открывал, то закрывал глаза. Он закрывал их с тем, чтобы заснуть и забыть то, что он видел. Но только что он закрывал глаза, как опять он слышал треск ружей и видел перед собой[206 - Следующие одиннадцать слов – исправленная Толстым копия.] страшные[207 - Зач.: и простые] лица невинных жертв и еще более страшные[208 - Зач.: и испуганные] лица невольных убийц.[209 - Зач.: И по ночам на него <несколько>, как только смерклось, <нашел> находил, как в детстве суеверный страх чего-то сверхъестественного. <В сновидениях ему представлялось, что его убивают, что он убит уже.> Во сне он видел эту ночь только одно: он видел, что его и что он убивает кого-то. Но зато <всякое> первое пробуждение после этой страшной ночи и радостное сознание того, что это было только во сне, доставили <ему> неизвестное ему прежде наслаждение. С этого же дня только в первый раз Пьер вполне оценил полное и сильное наслаждение еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с товарищами, когда хотелось поговорить и послушать человеческого голоса.<Когда <его на другой> он в этот первый день перевода из разряда подсудимых в разряд военнопленных перед вечером вышел из балагана на Девичьем поле>. Выйдя на воздух, Пьер вдруг очнулся. Он понял, что он жив и что его ведут теперь не на казнь, а к новым товарищам. Он оглянулся вокруг себя, увидал блестящие в лучах заходящего солнца купола и кресты Новодевичьего монастыря, увидал лесистые холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в синей дали лесистый берег, <он ощутил> почувствовал прикосновение свежего воздуха, увидал голубое небо с чешуйчатыми облаками и услыхал звуки летевших домой в Кремль через поле галок, он в первый раз понял условность <случайность> тех зол и вечность тех благ, которые окружали его. Пьер почувствовал новое, не испытанное им радостное умиление жизни, и благодарность за обилие <этих> благ, которое <окружало его> охватило его.Чего же еще нужно?«Как это я не знал прежде, как это всё хорошо», думал он. Ему вдруг захотелось и есть, и спать, и говорить. Он обратился к солдатам, спрашивая их, можно ли ему будет поесть там, куда его ведут. <Ему отвечали, что он всего найдет в балаганах и что пленных офицеров хорошо содержат. Солдат, отвечавший Пьеру, показался ему необыкновенно добрым и веселым.> Ему не отвечали. Пьер понял, что ему не отвечали только оттого, что им не велено было говорить с пленным, но что эти солдаты жалели его и рады бы были помочь ему, потому что и они были такие же прекрасные и добрые, как солнце и небо.Но все эти неоценимые, вдруг открытые наслаждения были ничто в сравнения с теми бесчисленными нравственными наслаждениями, с каждым днем открывавшимися ему <с того же> после дня казни. В казни, при которой он присутствовал, был казнен, казалось, тот старый человек, которого так тщетно пытался победить в себе Пьер посредством масонских упражнений.На душе у него было ясно и чисто. Те страшные минуты, которые он пережил, как будто смыли]
На него находил ужас, и он опять открывал глаза.
Караульные солдаты предлагали ему есть, заговаривали с ним, но он только отрицательно качал головой.
Перед вечером[210 - Зачеркнуто: уж яркое солнце садилось] два солдата повели Пьера в балаганы пленных. Балаганы эти были построены рядами из обгорелых досок, бревен и тесу вверху поля против месторасположения двух французских полков.
Пьер шел в том же состоянии убитости и непонимания. Он ничего не видел и не слышал вокруг себя.
Солдаты с Пьером остановились у крайнего балагана, пока встретивший их унтер-офицер пошел распорядиться, куда поместить нового пленного. Пока Пьер стоял тут, он слышал из-за досчатой стены говор многих русских голосов и ругательства[211 - Зач.: Благо[даря?] Христа, борода не пуста: три волоска и те взъерошимшись, – сказал один насмешливый голос и в балагане] и за ругательствами вдруг послышался дружный хохот.[212 - Зач.: при звуке которого, как солнечным светом, радостью обдала душу Пьера. В то же]
«Ах, мне только быть с ними». В то же время несколько человек русских, увидав нового товарища, высунулись к нему из балагана, и унтер-офицер, указав конвойным на третий балаган с края, ввел туда Пьера. Человек 20 русских офицеров и солдат, все с радостными добрыми лицами, как казалось Пьеру, окружили его.[213 - Зач.: расспрашивая его, рассказывая про свое житье в плену и предлагая ему чаю, похлебки, говядины, хлеба, водки.] Его расспрашивали, ему рассказывали, ему предлагали поесть. Пьер не успевал слушать и рассказывать и с благодарной улыбкой оглядывался вокруг себя.[214 - Зач.: Все знали уже, что он был присужден на казнь, и все с любопытством и участием спрашивали его.]
Пьер отвечал, как умел, на все вопросы. Ему так просто и радостно было со всеми этими людьми,[215 - Зач.: Он чувствовал, что все они его братья] но он не мог складно рассказывать, потому что челюсти его дрожали и он с страхом стыда чувствовал, что вот-вот он расплачется.
Пьер[216 - Пьер исправлено из: Пьеру. Далее зачеркнуто: не только неприятно было говорить о дальнем и прошедшем] ничего не рассказывал о том, что было до 3-го сентября,[217 - Зач.: но] он[218 - Зач.: сам] как будто не верил тому, что было прежде. Все его воспоминания как будто начинались с пленения Москвы, как будто он начал жить только с 3-го сентября.[219 - Зач.: <Он> Его] И все расспрашивали его преимущественно о том, как он остался в Москве, как попался, как и за что его судили?[220 - Зач.: Вообще расспрашивали о том, что было с ним в самое последнее время, а не о том, что было прежде.] А главное о казни.
На вопрос о том, как его фамилия, он отвечал: Безухий, но говоря граф, и никто не обратил на это внимания. Многие офицеры знали[221 - Зачеркнуто: имя] фамилию графа Безухого, но поняли, что это был только однофамилец; когда он на вопрос о том, какого он чина, отвечал, что он зачислен полковником в ополчении, никто не обратил на это внимания, все поняли, что он говорит неправду, потому что может говорить, что хочет, но это не помешало общему к нему участию.[222 - Зач.: С этого дня Пьер в первый раз <в еде> узнал наслаждение еды когда был голоден.] Когда ему принесли картофельную похлебку с большим куском говядины, Пьер, испытывая неиспытанное наслаждение еды, прекратив разговор, весь погрузился в еду, только благодарными и радостными глазами оглядываясь вокруг себя.
После еды Пьер почувствовал еще более дружеское чувство ко всем окружавшим его людям и, укрепившись нервами, не чувствуя более дрожания челюсти, рассказал все подробности казни, которые он видел. Но, не докончив еще рассказа, который теперь больше волновал его слушателей, чем его самого, Пьер начал зевать и тянуться. Один из офицеров, говоривший по-французски, пошел к караульным [сказать] о том, чтобы Пьеру дали койку, которые были у всех офицеров; но Пьер, прося офицера не беспокоиться, сказал, что ему очень хорошо будет на земле, на соломе, так, как спали солдаты.[223 - Зач.: в одной, солдатской, стороне балагана] Он, зевая, встал и в сумерках балагана пошел на другой конец, отыскивая себе место для ночлега. Один из офицеров, молоденький мальчик с выдавшимися скулами, пошел с ним, чтобы помочь ему устроиться.[224 - На полях: Офицер добрый, сказочник.]
– Завтра мы от них вытребуем вам всё, – говорил офицер. – Ужасные сукины дети, я вам скажу. Ежели не просить… они ничего не сделают, ну да Иван Федор[ович] майор им задаст – он сейчас жалобу. Он умный и славный человек.
– Вы все так добры, – отвечал Пьер. – Я как в рай попал к вам.
– Ну, не очень-то рай, а порядочно, да, говорят, размен скоро. Это – наш сказочник – пресмешной.
Разговаривая, Пьер разглядывал в сумерках группы и отдельные фигуры солдат. В одном месте сидели, стояли и лежали человек 10 около сказочника, который громким, книжным голосом говорил:
– И вот, братцы мои… тот самый прынц, который – (он особенно протянул и ударил слово который) и, остановившись, поглядел на Пьера, помолчал и продолжал: «вот, братцы мои, тот самый прынц, который… » В другом месте солдаты играли в какую-то игру, в третьем – два о чем-то доверчиво разговаривали. Многие но одиночке сидели на соломе, что-то работая, некоторые спали. Все эти лица, фигуры, позы, звуки голосов – всё это было такое знакомое, родственное, любезное Пьеру,[225 - Зачеркнуто: Как будто все] что ему вдруг всех хотелось и слышать и видеть.
– Да вот здесь, – сказал офицер, указывая на пустое место на соломе у стены. – Ребята, тут местечко барину дайте.
– Что ж, можно, – откликнулся голос.
– Да, вишь, ловок[226 - Зап.: куда ж я уберу работу-то], я и так Миронова[227 - В рукописи: Миронову] вчерась задавил, – сказал другой.
– Ну, вздор, вздор! – сказал офицер.
– Или в углу, там у Платона просторно, – сказал опять тот, который[228 - Зач.: говорил, что] не соглашался пустить.
– Какого Платона? – спросил офицер.
– Каратаева, в углу-то. Да вот он сам.[229 - Зач.: Пьер оглянулся на указанного солдата и увидал того, кого называли П[латоном] К[аратаевым].]
Среднего роста, несколько сутуловатый[230 - Зач.: круглый] в груди и плечах человек в лаптях и солдатской шинели, слегка раскачиваясь и кругло неся руки, как бы собираясь обнять ими что-то, легким шагом подошел к ним.
– Дравиц порубил, – сказал этот человек с тем веселым оживлением, которое бывает у людей после физического труда, и тотчас же он прибавил:
– Что ж, положим у себя. Места много. Солома нынче свежая. Пойдем, барин, пойдем, соколик, – обратился он к Пьеру. Солдат этот говорил[231 - Зач.: чрезвычайно] не то чтоб быстро, но споро, не то чтобы он торопился говорить, но слова его вылетали из него, как будто они были тут уж во рту, как будто они нечаянно, переполняя его, выскакивали из него. И голос у него был поющий и приятный. Звук его голоса и манера говорить поразили Пьера.[232 - Зач.: Солдат имел во всей своей фигуре что-то успокоительное и круглое.] Он, следуя за ним, ближе пригляделся к нему, и фигура, и приемы, и походка этого солдата подтвердили в Пьере его первое впечатление чего-то особенно приятного, успокоительного, и естественного, и круглого в этом человеке. Его движения были точно так же, как и его слова, не быстры, но споры: за одним движением как-то кругло следовало сейчас другое, и ни в одном движении не было заметно ни усилия, ни задержки, ни медлительности, ни торопливости. Подойдя к углу балагана, он нагнулся, взбил солому, подвинул, передвинул рогожки, подложил соломы в голова, прихлопнул рукою и встал.
– Ну вот и милости просим, соколик. В тесноте, да не в обиде, – сказал он, садясь на солому и указывая Пьеру подле себя. Пьер сел, не спуская глаз, рассматривая в[233 - Зачеркнуто: темноте] сумерках своего соседа, в котором он видел что-то особенно значительное и знакомое.
Первое впечатление, полученное Пьером от этого человека, было впечатление чего-то естественного, доброго и круглого. Всё, что он мог видеть из фигуры и лица этого солдата, было круглое. Голова, с которой он снял шапку, была совершенно круглая, большие глаза – круглые, рот, улыбка – круглые, усы и борода, обраставшие[234 - Далее переработанная копия автографа, см. вар. № 256, стр. 27.] вокруг рта, составляли круг,[235 - Зач.: морщины на лице все были круглые] грудь была высокая, округленная, спина округлялась в плечах, кисти рук были круглые.[236 - Зач.: но руки он держал в округленном положении, как будто собирался обнять что-то. Над зачеркнутым рукой Толстого на полях вписан дальнейший текст до конца абзаца. Далее также автограф вместо зач. копии.] Еще прежде замеченный Пьером запах пота при приближении этого человека теперь усилился, когда Пьер лег с ним рядом, но запах этот был не неприятен Пьеру, а имел в себе что-то тоже значительное, естественное и круглое.
Солдат, как только сел на место, с той особенной споростью движений, которая так поражала Пьера, оглянул соседа и, вероятно предположив, что он хочет спать, тотчас же принялся за различные дела. Он акуратно размотал бичевочки, которыми были завязаны его лапти, разулся, развесил свою обувь на колушки, вбитые у него над головами, достал ножик и кусок дерева из-под изголовья и начал[237 - Зач.: строгать] резать что-то, то поглядывая на Пьера, то прислушиваясь к сказочнику, то сам с собой чуть слышно посвистывая и покачивая головой. Пьер думал сначала, что он заснет, но вид этого человека с его устроенным в углу хозяйством, с его спорыми, спокойными движениями привлекали всё его внимание, и он, не спуская глаз, смотрел на него.[238 - Зач.: Построгав] Порезав свою палочку, – это была ложка, которую делал солдат, – когда в балагане всё стало стихать, он так же уверенно, как будто до известного часа и минуты было назначено работать, вдруг[239 - Зач.: взял] перевернулся,[240 - Зач.: чтобы] положил на место ложку и ножик, встал и пошел к выходу.
– Ишь, шельма, пришла, – услыхал Пьер опять его ласковый голос, – пришла, шельма, помнит. Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя шавку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту, сел. Собака легла у его ног.[241 - Зачеркнуто: – Что, спишь, соколик? Спите, барин? – спросил солдат <почти> осторожным шопотом.– Нет, я не сплю, – ответил Пьер, приподнимаясь.] Солдат взглянул на Пьера и что-то хотел опять делать.
– Ты давно здесь? – спросил Пьер.
– А, не спите, барин, – сказал солдат со своей[242 - Зач.: быстротой] споростью речи. – Я-то? В то воскресение меня взяли. Из гошпиталя в Москве. Вот вторая неделя пошла.
– Что ж, тебе скучно тут? – спросил Пьер, приподнимаясь.
– Как не скучно, соколик! Меня Платоном Каратаевым звать, – прибавил он, видимо с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколик прозванье. Как не скучать. Москва – она городам мать.[243 - Зач.: Так-то.] Как не скучно на это смотреть. Москву заполонили, всю. Расею забрали. Как не скучно.
– Что ж ты думаешь, что уж конец России? – сказал Пьер.
– Расеи конца сделать не можно, – спокойно и споро отвечал Платон, – потому Расеи да лету союзу нету. А по грехам. Покорись беде, и беда покорится. Терпеть надо. Да наше дело такое.[244 - Зач.: Не так живи, как хочется, а как бог велит.]
[Далее от слов: Как же вы, барин, попали-то к нам. А? кончая: прислушиваясь к мерному храпенью тотчас же заснувшего Платона, лежавшего подле него близко к печатному тексту. T. IV, ч. 1, гл. XII.]
Новая глава
В балагане, в который поступил Пьер, было 23 человека пленных солдат, офицеров, чиновников. В замкнутой жизни этого небольшого общества людей, несмотря на исключительное положение – неволи, бедности, лишений, в к[оторых] они находились, сложились также резко и определенно все те формы жизни,[245 - Зач.: которые составляют всегда] в которых всегда и везде выражается человечество. Сделалось само собой разделение труда: одни солдаты занимались грубой работой, другие – устройством, третьи – высшими соображениями. Образовались классы высших (майор, чиновник и Пьер), средних – офицеров, фельдфебеля и[246 - Зач.: некоторых почти [?]] еврея и низших – солдат. Отделился не класс – разряд людей: художников, поэтов, мыслителей (сказочник, шутник-солдат, Пьер, Каратаев), разряд людей, доставлявших духовную пищу. Выразилось вечное свойство человеческой природы: тщеславие. Люди гордились и тщеславились, выдумывая себе предлоги тщеславия: кто своим знанием французского языка, кто своим платьем и знакомствами. Чувство собственности, – хотя и, казалось бы, нечего было этим людям иметь собственного – точно так же связывало и разделяло людей. Играли в шашки и карты на деньги, которые некуда было употребить, и на платье и сапоги. Солдаты играли в бабки на бабки, которые не имели, казалось бы, никакой ценности, но которым придана была общим согласием искусственная ценность и можно было радоваться приобретению и печалиться потере их.
Точно так же, как и в каждом человеческом обществе, каждый человек, входивший в это общество, стремился занять высшее положение и от этого приходил в столкновение с другими и после ссор, иногда – драк, узнав свои и чужие силы, занимал то место, которое по его относительной силе подобало ему. То, что совершается и во всяком другом обществе, в каждом государстве – совершалось здесь, только гораздо очевиднее – совершалось то непостижимое сближение людей вследствие близости друг к другу. Совершалось то, что испытывает каждый человек, просидев в одной комнате несколько часов с другими людьми, когда входит новый человек. Новый человек – чужой, а те, с которыми пробыл три часа – [свои], и новый человек чувствует это и робеет в словах и походке. Совершалось то, совершенно тожественное притяжению атомов и отталкиванию атомов. После недели пребывания[247 - В рукописи повторено слово: недели] Пьер почувствовал, что это все свои – совершенно свои, а остальные, даже русские – совсем чужие, такие же чужие, как французы, и более чужие, чем французы, ходившие в караул.
* № 260 (рук. № 96. T. IV, ч. I, гл. XII, XIII, ч. 2, гл. XII).[248 - Заново переработанная копия.]
III
Когда Пьера ввели к новым товарищам в балаган на Девичьем поле, на лице его еще были признаки испуга, страданья, покоренности – было общее выражение преступности, которое, независимо от виновности или невиновности, бывает на лицах людей, поставленных в положение преступников.[249 - Зачеркнуто: Из 23 человек пленных самых разнообразных званий и характеров (офицеров, солдат, чиновников), которые были в балагане, недоверчиво, [1 неразобр.] любопытно оглянули большого, толстого человека в кучерском кафтане, с испуганным, преступным лицом введенного к ним, и никто первым не хотел обратиться к нему.Выражение лица Пьера стало еще более робкое и жалкое, когда]
Пьер, остановившись посередине балагана, оглядывал вокруг себя.
– Милости просим в наши хоромы. У нас житье хорошее. Милости просим, соколик, – вдруг послышался Пьеру из угла балагана приятно-ласковый и спокойно-веселый голос, очевидно к нему обращавшегося человека.
Пьер оглянулся на голос и в углу балагана увидал[250 - Зачеркнуто: небольшого] среднего роста человека[251 - Зач.: с <круглым лицом> круглой, отраставшей бородкой] в солдатской шинели и лаптях. Человек этот сидел, подвернув ноги калачиком, за тачанием сапогов.[252 - Зач.: Он круглыми, большими, добрыми глазами ласково смотрел на Пьера и в] В глазах, в звуке голоса этого человека было выражение спокойствия, добродушия и ласки. Пьер[253 - Зач.: невольно улыбнулся в ответ на его слова.] подошел к нему.
– Вот тут и садись, соколик, – проговорил[254 - Зач.: круглый] этот человек, опрастывая подле себя место. – В тесноте, да не в обиде.
Первое впечатление Пьера[255 - Зач.: чего-то доброго и круглого] при первом обращении этого человека еще более подтвердилось, когда он подошел к нему. Человек этот – чрезвычайно спокойный, добрый и твердый. Голова у него была совершенно круглая, как большой мяч. Глаза, очень приятные, были большие, карие и круглые. Рот раскрывался почти кругом, когда он говорил,[256 - Зач.: и два полукруга белых, крепких зубов виднелись из-под] усы и борода, обраставшие вокруг рта, составляли круг, морщины на лице все были круглые, грудь была высокая, округленная, спина округлялась в плечах, и кисти рук были круглые, и руки он держал в округленном положении, как будто собирался обнять что-то.
– Откуда бог принес? – сказал он, когда Пьер подошел к нему, и, привстав, протянул ему свою[257 - Зач.: заскорузлую] небольшую круглую руку. Это было не то пожатие руки,[258 - Зач.: которому от высших классов выучились дворовые, но то] которое принято в высших классах, но то народное пожатие руки, которое означает особенную ласку, вызываемую только исключительным случаем встречи или прощанья. Пьер понял это.[259 - Зач.: Солдат] Круглый человек, взглянув поближе на Пьера, видимо огорчился выражением страдания и ужаса, еще бывших на лице Пьера, и хотел помочь ему, утешить или хоть развеселить его. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, он тотчас же стал рассказывать про себя, как он остался раненым в Москве и как французы взяли его.
– Звать меня Платоном, соколик,[260 - Зач.: Каратаевым прозвали] Соколиком прозваны.
Несколько человек пленных, в том числе один офицер, теперь, когда Пьер уселся подле Платона, подошли к ним и[261 - Зач.: офицер стал] стали спрашивать Пьера, кто он, откуда он и что с ним было. Пьер отвечал на все вопросы и рассказывал им о казни, о том, как его[262 - Зач.: взяли и] судили. Платон молча слушал, шевеля скулами.
– Э! Э! соколик, соколик, – сказал он, вставая. – Судили? За что тебя судили? Да и кто судил-то? Где суд, там и неправда. Так-то старички говаривали, соколик. – И со вздохом сказав эти слова, он пошел в другую сторону балагана и принес Пьеру печеного картофелю и черного хлеба.
– Покушай, соколик, – сказал он. – С голоду Алашки и Малашки всласть.
Пьер, поблагодарив его, взял картофель и, чувствуя голод, начал есть, кусая его. Платон осторожно взял у него из рук картофель, достал из-за спины тупик и, положив на свою черную ладонь картошку, правильно разрезал, посолил и поднес Пьеру. Несмотря на сильный особенный запах сапожного товара и еще чего-то особенного, который распространял вокруг себя Платон и который остался на картофеле и хлебе, Пьер с удовольствием поел то и другое.
– Вот так-то, соколик, – прибавил он.
Вступив неожиданно в самые простые и почти дружеские отношения с своими товарищами, Пьер поместился рядом с Каратаевым.
Когда Пьер поел[263 - Зачеркнуто: и они остались вдвоем] и другие пленные отошли от них, Платон стал спрашивать Пьера о том, что ему в рассказе Пьера, очевидно, было непонятно, именно то, зачем он стал драться с мародером. То, что Пьер бегал за ребенком, это Платон понимал и не то что одобрил, но видел в этом настоящее дело, но зачем он подрался с мародером, этого он не мог, видимо, уяснить себе.
