Я тебя присвою

Даже стоя в ванне, я намного ниже ростом. Чтобы смотреть непосредственно Андрею в глаза, приходится чуть откинуть голову назад. В поисках равновесия, машинально упираюсь ладонями в каменную грудь. Цепляясь пальцами за мокрую ткань, пытаюсь удержаться на подкашивающихся ногах.

– Я просто запаниковала, – нахожу себе оправдание, при этом, сохраняя остатки достоинства, стараюсь, чтобы голос звучал спокойно.

Не хватало только, чтобы Рейнер решил, что я на голову двинутая.

Делаю себе пометку: не пить. Мне не помогает.

Подчеркиваем красным. Дважды.

– Сейчас сними с себя одежду и прими ванну, как человек. Так понятно? Отвечай, пожалуйста, на вопрос, когда я к тебе обращаюсь!

– Да, – выдавливаю, стуча зубами.

Напоминаю себе, что нахожусь здесь по доброй воле. Моя семья, как бы там ни было, нуждается в деньгах. Андрей эти деньги дал. Роли разыграны. Он рассчитывает на определенное поведение с моей стороны.

Я же, вероятно, нуждаюсь в его покровительстве. Куда мне еще идти, если не к нему? С таким долгом – это пожизненные обязательства.

Рейнер предлагает полгода. Я выдержу.

После недолгих внутренних колебаний, опять-таки с его помощью сдираю с себя мокрое платье. Оставаясь в белье, ненадолго отвожу взгляд. Решаюсь и… полностью обнажаюсь.

Впервые оказываюсь перед мужчиной без одежды. Шок парализует тело, расчетливо вычеркивая из сознания происходящее. Я даже прикрыться руками не сразу соображаю. Впрочем, стоит это сделать, Андрей качает головой и жестом требует прекращать детский сад.

Никогда в жизни не ощущала себя страннее, чем в эту минуту. Все мое тело, выказывая стыд и волнение, выразительно дрожит. Но я подчиняюсь, подставляясь под его оценивающий взгляд. С ног до головы покрываюсь багровыми пятнами.

Андрей же совершенно точно моим смущением наслаждается.

– Ты очень красивая, Барби.

У меня есть имя. Я не кукла.

Молчу, опасаясь спровоцировать более активные действия с его стороны. Я пока к этому не готова. Хорошо, что сейчас он просто смотрит на меня. Не прикасается, лишь за плечи удерживает. Слышу свое срывающееся, нездорово частое дыхание и мысленно молюсь, чтобы скорее отпустил.

Мне просто нужно привыкнуть. Я смогу.

– Ну, так что? Закончишь с мытьем самостоятельно? – его лицо остается серьезным, но в голосе слышится насмешка. – Или мне помочь?

– Сама… – едва ловлю дрожащую челюсть, чтобы заставить ее функционировать.

– В этот раз, чтобы без глупостей.

– Хорошо…

Отпускает и тут же вынужденно ловит мое ослабевшее тело. Не давая грохнуться, помогает опуститься в воду. Я сажусь, поджимаю к груди колени и, обхватывая их руками, настороженно смотрю на Рейнера. Пока он… не начинает раздеваться.

С изумлением моргаю, прослеживая за тем, как он разводит промокшие полы и снимает с себя рубашку. При виде поросшей темными волосками рельефной груди, в очередной раз всеми возможными красками заливаюсь.

– Передумала?

Резко отворачиваюсь. Зажмурившись, опускаю голову так, чтобы волосы ширмой закрыли лицо.

Ванна не такая большая, но нас двоих, вероятно, все же поместит. Или не поместит? Хочу ли, чтобы он мне помогал?

Господи, ведь это же Андрей Рейнер! Герой моих девичьих грез… Глупых девичьих грез!

– Ты обещала, что справишься сама, – его голос долетает примерно с того же расстояния. Но шорох одежды больше не слышу. – Начинай, Барби. Если не хочешь, чтобы я тебе помог.

Хорошо, что иногда тело реагирует за нас. Не знаю, откуда берется концентрация в движениях, но руки хватают мыло и мочалку, производят нехитрые манипуляции, и вот я уже рьяно до красных полос растираю кожу.

С облегчением выдыхаю, когда Андрей, оставляя меня в покое, шагает в душевую кабину. Череда активных действий позволяет мне закончить купание раньше него. Рискуя все же разбить голову, резво выскакиваю из ванны и бросаюсь к полотенцам. По пути поскальзываюсь, но каким-то чудом удерживаю равновесие.

Оборачиваюсь махровым полотном. Волосы промокаю уже в спальне. Избегая последующих возможных контактов с Андреем, преодолевая внутренний протест, гашу верхний свет и забираюсь в постель. Сворачиваюсь на самом краю калачиком и, зажмурившись, прогоняю взбудораженные мысли и образы. Того, что он видел меня голой… Того, что между нами должно случится. Его самого… Прогоняю… Безуспешно…

4

Рейнер

В нашей, годами готовящейся к сносу, многоэтажке не было нормальных семей. Нормальные в нашем бараке не задерживались, каким бы плачевным ни являлось их финансовое положение. Оценив даже не условия, а скорее контингент, адекватные люди искали любые пути съехать. Бежали без оглядки.

В каждой затхлой квартирке нашего убогого клоповника жили свои демоны. В моей – этим демоном был я. Рос, как принято говорить, безотцовщиной. Мать со мной намучилась. Лишь стоя у нее на могиле, понял все, что не оценил при жизни. Тогда и слова все дошли до сознания, и слезы все вспомнились, когда ловила у порога за руку, просила остаться дома, не ходить, не ввязываться, сойти с кривой дорожки… Только в моем мире, если ворвался под купол, назад хрен вернешься. Я над пропастью прошел, от края до края. Сейчас не знаю, то ли молитвы матери уберегли, то ли сам Бог по нитке провел. Наверное, то и другое вывело.

Барби нравилась многим. На нее толпой заглядывались. Не я один.

Раз мазнул взглядом, и по-любому вернешься досматривать. Наградила природа нереальным сочетанием кукольной и одновременно женственной красоты. Стоило ей появиться во дворе, вся наша дурная компашка стихала. Так и глазели.

Тихая, кроткая и скромная – такой я ее запомнил. Взгляд в землю упрет и едва не бегом мимо нас несется. Случалось, глаза на пару секунд поднимет, глянет взволнованно, а у меня внутри – будто разрыв связок. Ни с кем больше подобного не было. Ни до, ни после.

– А красивая эта Барби, – протянул как-то Шолох, провожая девчонку мутными зенками. – Я бы за ней приударил…

– Зачем?

Уже понимал, к чему этот черт ведет. Мозги сходу закоротило. Но решил уточнить, дабы сразу для всех акценты расставить.

– Ну, и того… А че? Классная…

– Еще раз что-то подобное услышу, я, сука, твой ебальник о бетон оприходую. Размажу до кости, быдло ты безмозглое.

Говорил с выверенным хладнокровием, хотя внутри все так и клокотало. Тогда уже понял, если точнее, то от Сауля набрался, что именно подобным путем проще всего подавить другого человека. Не ором, и даже не благим матом. Интонациями порубать. Силой и, граничащей с дурью, уверенностью.

Шолох сходу обосрался. Но я все же не удержался, размазал его кровяху по бетону. Такая звериная ярость обуяла, как представил, что кто-то к Наташке притронется. Это был мой первый и последний мордобой за девчонку. Жестокий и зрелищный. Все запомнили, не только Шолох.

Никому не позволял ее трогать. И сам не трогал.

Потом ушел. Жизнь завертела. Но за Стародубцевой всегда контроль держал. Человека приставил, он практически круглосуточно шастал на районе. Кроме того, старухе-соседке приплачивал, она едва ли не оперативнее Виктора докладывала, если вдруг что. Иногда и сам ездил на Барби посмотреть. Издали. Сам себе не доверял к ней приближаться. Сейчас понимаю, почему.

Черным демоном в семье Стародубцевых была, впрочем, и сейчас остается, Купчиха. Большей твари среди баб никогда не встречал. Когда пошел слух, что она мою Барби хочет толкнуть за бабло, не раздумывал.

Всегда знал, что заберу ее. Планировал как-то по нормальному. Чтобы как у людей. Видел же, что и без того меня боится.

Вот только по-нормальному я, очевидно, не умею. Привык все за раз нахрапом брать. Думал, заплатил, и она, тихоня, не посмеет мне хоть как-то противостоять. Ни хрена, удивила Барби. Оказалась упрямее и смелее, чем я изначально предполагал. Безусловно, этот набор – не ее природные качества. Результат отчаяния.

Дождаться бы, пока свыкнется с образовавшейся ситуацией… Мне и самому нужна перестройка, едва ли не в другого человека, чтобы не сломать ее.

В полумраке спальни первое, что в глаза бросается – длинные светлые пряди волос на черном постельном белье.

Решаю, что спит. Но стоит подойти к кровати и приподнять со свободной стороны одеяло, вьюном взвивается.

– Что ты делаешь? – интересуюсь холодно.

Смотрю в ее глаза и вновь диву даюсь тому, что, невзирая на свой покладистый характер, рядом со мной эта девчонка огнемет достает. Прищуриваясь, взглядом останавливаю.

– Ты тоже здесь спать будешь?

– Привыкай, Барби. С сегодняшнего дня мы спим вместе. Ты – всегда голая.

– Это обязательно? Голая?

– Просто сними долбаное полотенце. Комментировать каждое мое слово вовсе не обязательно. Особенно сегодня.

– А что сегодня?

Ты впервые в моей власти.

– Снимай и ложись. Иначе решу, что ты жаждешь полного знакомства. Сегодня. Трону, хрен вырвешься, Барби. Втрамбую в матрас. Пару финтов и потечешь. Сама упрашивать будешь. Понимаешь, о чем я?

Девчонка краснеет. Ползет взглядом по моему торсу, стопорится в районе паха и, прерывисто вздыхая, резко отворачивается. Знаю, что увидела. Полотенце не способно сдержать похоть.

– Снимай, – дожимаю.

Подтягивает одеяло, зажимает его подбородком. Долго вошкается, пока, наконец, не выдергивает полотенце. Бросая его на пол, сообщает шепотом:

– Я – все.

– Я вижу.

– Теперь я могу лечь спать?

– Вперед.

– А ты? Что ты будешь делать?

– Заканчивай испытывать мое терпение, Барби. Оно не железное. Ляг и спи, пока у тебя есть такая возможность.

Отворачиваюсь, чтобы потушить оставшееся освещение.

– Спокойной ночи, – шелестит где-то в темноте.

Не отвечаю. Среди моих исключительных качеств не числится безусловная вежливость. Другим привык крепости брать. И ее возьму.

5

Барби

Чувствую себя животным, которого прививают от бешенства. Еще краше! Меня готовят к совокуплению.

– Как удачно ты ко мне сегодня попала, – с улыбкой проговаривает женщина-гинеколог. – Пятый день цикла – последний, когда можно сделать гормональную контрацептивную инъекцию. Приди ты завтра, пришлось бы ждать месяц.

Да уж, вот так везение… Стою и слова вымолвить не могу. Что тут скажешь?

Похоже, я – то еще несчастье. С моим появлением все смешалось в доме Рейнера. С самого утра переполошила весь дом. Я ведь решила, что без дела сидеть, когда все трудятся, зазорно. Проснулась с первыми лучами солнца. Побаиваясь смотреть на вторую половину кровати, тихо поднялась. Натянула домашние вещи и спустилась вниз. Тряпку и ведро с трудом отыскала. Пришлось прошерстить все подсобные помещения возле кухни.

Терла эти полы, не жалея рук. Кожа сморщилась, покраснела и местами даже полопалась, но я будто помешалась – такую площадь вручную прошла! Так хотела доказать, что могу быть полезной!

Но стоило Рейнеру увидеть меня на коленях с тряпкой, начался третий акт Мерлезонского балета. Орал так, что вся обслуга сбежалась. И все равно тряпку ему у меня вырывать пришлось.

Гинеколог дает мне последние указания, но я ничего не воспринимаю. Некоторые вещи в принципе не понимаю, а уточнять стесняюсь. Молчу, красная как рак. Только киваю. Остается надеяться, что все сработает без меня. Вроде как, так и должно быть…

В доме Рейнера после утреннего скандала со мной никто не хочет разговаривать. Я что-то спрашиваю, они убегают. Даже тетя Света отказывается говорить, Ася только любопытные взгляды бросает.

– Я не уйду. Дайте мне работу!

– Ты с ума сошла, чи шо? – негодует старшая женщина. – Ой, дурнувате… На всех беду накликать хочешь? Ляж, поспи, шоб у голові ото не колувало[!Ляж, поспи, шоб у голові ото не колувало (укр.) – Ляг, поспи, чтобы в голове не рубало.!], – отдаленно догадываюсь, что она переключилась на какой-то иной, схожий с русским, язык. – Та не обижайся. Не плачь.

Стараюсь, конечно. Но видимость размывается. Держу эти проклятые слезы, чтобы не капали, но, очевидно, все равно заметно.

– Я не со зла тебя ругаю, – и кричит, как будто я глухая. Догадываюсь, что это манера речи у нее такая, но все равно обидно. Все на меня горланят. Все меня обижают! – Шо ж ты такая нежная? Как ты с Андреем Николаевичем душу в теле удержишь?! Та не плачь, говорю! Не плачь!!! – прицокивает языком и вдруг обнимает меня. – Ну, все, все… Не будь така дурна. Хитростью нужно. Не так. Ой, горе ты луковое… Нам бы только ночь простоять, да день продержаться… И все наладится, – приговаривает, поглаживая меня по плечам. А едва я расслабляюсь, как рявкнет: – Аська, чего застыла? Мели мясо, проныра беспризорная!!!

– Чего вы кричите? Я аж сердце уронила, – бубнит девушка, с той же скоростью трамбуя в кухонный комбайн нарезанные кусочки.

А у меня слезы все куда-то пропадают.

– Пойду я, теть Свет… – отстраняюсь. – Спасибо вам…

– Да за что? Пойми ты, я бы с радостью дала тебе работу, но не могу. Не могу! Тут у меня руки связаны.

Киваю и выхожу. Но в комнату не поднимаюсь. Двигаюсь на выход.

Во дворе снуют какие-то люди, я на них внимания не обращаю. По крайней мере, делаю вид. Исследуя территорию, огибаю дом.

Когда-то у нас была дача. Мы с бабулей там много трудились. Огород был небольшой, но она умудрялась так разделить землю, что росло у нас почти все. Не только летом свежими овощами лакомились, еще и на зиму закатки делали. А потом бабуля умерла, и тетя Люда дачу продала.

В палисаднике Рейнера практически нет цветов. Только какие-то кустарники и множество сорняков. Я так радуюсь этой запущенности, не могу не засмеяться.

Нахожу у дальних построек мужчину и, состряпав решительный вид, требую у него ведро для мусора, грабли и сапку. До позднего вечера вожусь в земле. Чтобы прополоть и выбрать самые мелкие сорняки, пришлось опуститься на корточки, а после и вовсе на колени. Вся извазюкалась. Но грязи я не боюсь.

Страшно становится, когда в сумерках возникает высокая мужская фигура. На Рейнере сегодня черная рубашка, поэтому замечаю его, лишь когда он грозовой тучей надо мной нависает.

Сердце от страха буквально лопается. Трещинками точно идет. Микроразрывами расползается.

– Ты, на хрен, уймешься?

Бездумно комкая руками нагретую за белый день землю, смотрю на него с каким-то изумляющим меня саму вызовом.

– Н-нет.

– Не уймешься, значит?

– Нет.

Рейнер на пару секунд прикрывает глаза. Втягивая и закусывая губы, яростно сдавливает челюсти. А возобновив зрительный контакт, обманчиво спокойным тоном требует:

– Вылези из грязи.

– Я еще не закончила…

– Сейчас же, мать твою, выгреби оттуда! Иначе я тебе помогу!

Я подскакиваю. Так резко выпрямляюсь, едва равновесие не теряю. Меня шатает, и перед глазами все плывет. Однако, отступая, я не отрываю от Рейнера взгляда. Огибаю его по широкой дуге. Он за мной поворачивается.

Кружим, словно звери, не сводя друг с друга глаз.

– Я пойду в дом, если завтра смогу продолжить, – выговаривая это, незаметно оттираю грязные руки о шорты.

Он щурится и, яростно двигая челюстями, выразительно жестко втягивает носом воздух.

– Это требование?

Мне страшно до дрожи, но я… Пожимаю плечами, словно все это неважно.

– Если да?..

– Если да, то очень скоро об этом пожалеешь. Смотрю, тебе как раз по душе на коленях стоять.

На что это он, сволочь, намекает?

– Не понимаю, зачем ты так нервничаешь, – получается практически спокойно, лишь дыхание срывается.

– Не понимаешь?

– То есть… я… подумала…

– Нет, ты не подумала.

– Да…

– Что «да»?

Не нахожу достойного ответа. Я больше дышать при нем не могу. И поэтому… Я просто разворачиваюсь и позорно сбегаю. Несусь в дом с такой скоростью, какую только способна выработать.

В ванной нет замка. В чертовой ванной Рейнера нет замка!

А у меня нет сил сидеть здесь, как вчера, и ждать, когда он явится. Метнувшись обратно в спальню, вбегаю в гардеробную. Мало что соображаю, когда, словно дикий звереныш, забиваюсь под стойку с одеждой.

Да, я расстроена, обижена, зла и… от этого эмоционального замеса снова плачу. Веду себя, как ребенок. Сама понимаю, а успокоиться не могу. Прижимая к губам грязные ладони, натужно всхлипываю в ожидании Андрея. Но из-за собственных рыданий не слышу, когда он появляется. Цепенею при виде сверкающих мужских туфель. Плач в горле комом застревает.

Рейнер дергает вешалки в стороны и впивается взглядом в мое перепачканное зареванное лицо.

– У тебя проблемы с головой? – интересуется на полном серьезе.

Даже если от этого зависит моя дальнейшая жизнь, все равно ни слова выдохнуть не способна. Зато стоит ему потянуть меня из укрытия, я, действуя непонятно на каких инстинктах, бью его лбом в нос.

– Мать твою… – грязно ругаясь, выпускает меня из захвата и прижимает к лицу ладонь.

Не теряя ни секунды, в дверь ломлюсь, но не успеваю и двух шагов сделать. Рейнер перехватывает меня рукой под грудью и, отрывая от пола, тащит в ванную. Там, проворачивая, от себя буквально отбрасывает.

Развернувшись, всматриваюсь в его рассвирепевшее лицо.

– Что ты, мать твою, вытворяешь?

– Извини, – сама в полнейшем шоке от своего поведения. – Я не хотела тебя бить… И злить… не хотела… Ты меня расстраиваешь! И заставляешь сильно нервничать.

– Каким, блядь, образом?

– Одним своим видом…

Андрей застывает. Щурясь, всматривается в мое чумазое лицо. Стыдно, ведь сейчас трудно разглядеть во мне человека.

Боже, да что со мной такое?! Почему я веду себя как дикарка?

– Извини, – повторно выталкиваю, в этот раз как-то слишком яростно.

Словно он обязан меня прощать… Боже…

– Сейчас ты снимешь тряпье, тщательно смоешь все это дерьмо и вернешься в спальню голой, – проговаривает он заметно спокойнее, но не смягчая голос ни на грамм. Напротив, режет по нервам резкими интонациями. – Посмеешь до моего прихода надеть хоть что-нибудь, будет другой разговор.

Грохот, с которым он закрывает дверь, оглушает. Стены дрожат, не выдерживая этой ярости. А уж я… Обхватывая себя руками, даю себе пару минут, чтобы отдышаться и взять тело под контроль.

Оставленные указания выполняю, не прекращая дрожать. Насухо вытираюсь и, избегая зеркал, сгорая от стыда, покидаю ванную. Даже в пустой спальне чувствую себя ужасно некомфортно обнаженной. Что же начнется, когда он вернется?

Почему при мысли об этом я так сильно волнуюсь? Не боюсь, нет… Это совсем другое. Кожу мурашками стягивает, а внизу живота горячо и щекотно становится.

Что теперь со мной будет? Что?

Оставаясь абсолютно голой, я жду Рейнера на протяжении двух часов. Напряжение горячим кольцами все внутренности сдавливает. Дышать не позволяет. С трудом эту функцию выполняю. Такую усталость ощущаю… Клюю носом и периодически, секунд на пять, проваливаюсь в беспамятство. Упорно пытаюсь оставаться в сознании, но больше не могу сопротивляться. Очень хочу спать… Отключаюсь. Но сон мой длится недолго…

6

Барби

Мой сон никогда не являлся слишком чутким, но сейчас едва различимый скрип отворяемой двери в одно мгновение вырывает меня из дремы. Резко принимая сидячее положение, не могу сдержать порыв прикрыть наготу. Сдвигаю ноги и скрещиваю на груди руки.

Рейнер подходит к подножью и замирает. Прежде чем заговорить, обжигает мое обнаженное тело настойчивым и словно бы голодным взглядом.

– Выспалась? Пришло время установить правила твоего нахождения в этом доме.

У меня нет времени не то что ответ придумать. Он не дает ни секунды на осознание и принятие этого сообщения. Обхватывая горячими пальцами лодыжку, дергает меня к самому краю кровати. Падая на спину, вскрикиваю. Ноги ожидаемо разъезжаются, но беспокоиться об этом мне некогда. Еще рывок, в этот раз за запястья, и я сваливаюсь с постели на пол. Тяжело дыша, изумленно рассматриваю темную ткань мужских брюк. Замешкавшись, невольно принимаю свое перед ним унизительное положение.

– Ты куда? – он… Он, черт возьми, смеется! – Вставай, давай.

Не дожидаясь, пока я смогу это сделать, тянет выправленную рубашку за ворот и стаскивает ее через голову. А я, сменяя очередной оттенок красного на самый жгучий бордовый, машинально скольжу взглядом по его обнаженному животу. Под смуглой кожей напряженно сокращаются рельефные мышцы. За пояс брюк тянется темная дорожка волос, а выше к груди ползут черные штрихи татуировки, но я не решаюсь ее разглядывать. Замираю в том же положении.

– Собираешься подниматься? – та же насмешка, но голос ощутимо ниже становится и как будто забивает мое восприятие хрипотой.

Звякает пряжка ремня, и я с безудержным волнением понимаю, что он расстегивает брюки. Каждая секунда происходящего настолько шокирует, никак не могу выработать необходимую реакцию. Он тянет вниз молнию и, раздвигая ткань, спускает белье. Я не способна пошевелиться и отвести взгляда, следовательно, этот проклятый Рейнер без каких-либо церемоний знакомит мое потрясенное сознание с… мужским половым членом.

Я, конечно, видела схематическое изображение в учебнике по биологии. Господи, я ведь собиралась стать врачом… Хирургом… А там всякое случается. Но я никогда не предполагала, что мне предстоит увидеть подобное с такого ракурса.

Охваченная шоковой волной, просто его рассматриваю. Что тут скажешь… Похоже, у него все в порядке. Да, я пытаюсь рассуждать здраво и отстраненно. Однако… Господи, он возбужден, и он огромен!

Так… Нужно успокоиться. Ничего ужасного не происходит. Это естественно.

Боже… Андрей Рейнер возьмет мою невинность и станет моим первым мужчиной.

Подобному тому, как вчера в ванной, ему приходится помочь мне подняться.

– Успокойся и расслабься.

– Я стараюсь…

– Ничего противоестественного и ужасного я с тобой делать не собираюсь, – грубовато озвучивает то, что я и сама мгновение назад поняла. – Все по обоюдному. Тебе понравится. Я научу.

Очень сомневаюсь, но моим мнением, вроде как, не интересуются. Авторитетно заявляет.

– Хорошо…

Зажимая в кулак волосы, Андрей плавно оттягивает мою голову, вынуждая встретиться взглядом. Наклоняясь, почти касается лицом опаленной смещением щеки. Тянет носом мой запах, а я от этого звериного маневра дрожать начинаю.

Лихорадочно ищу внутри себя какие-то подсказки относительно того, что должна делать. Если не в сознании, то на инстинктах ведь должно быть заложено.

Я много лет нравлюсь ему. Именно эту спасительную мысль подталкивает мой воспаленный разум на пике нервного истощения. И я, с невесть откуда взявшейся расчетливостью, понимаю, что должна воспользоваться этим по максимуму.

Подступаю ближе. Андрей не сводит с меня напряженного взгляда, а я под напором этой темноты на мгновение застываю.

Выполняя следующий бросок, будто душу теряю. Да… Закладываю дрожащие руки ему за шею и самовольно прижимаюсь. Я голая и беззащитная. Он обнаженный и возбужденный. Соприкасаемся и какой-то ошеломляющий физический процесс запускаем. Отчаянно игнорируя выстреливающие под кожей электрические разряды, прячу у него на груди лицо. Зажмуриваюсь и порывисто шепчу, надеясь, что он меня слышит:

– Мне страшно, Андрей… И очень стыдно… Я нервничаю из-за тебя… А когда я нервничаю, я… говорю глупости и творю… глупости… Помоги мне…

Чувствую, что удивила. Шумно выдыхает и цепенеет Рейнер. Всем телом буквально каменеет. Ощущая, какой силой наливаются его мышцы, в который раз поражаюсь, насколько опасным может быть мужчина.

Будь хитрее, Тата… Даже зверя можно приручить…

– Первое и единственное правило… – начинает он и тут же берет паузу, чтобы выдохнуть и прочистить горло. – Ты должна слушать, что я тебе говорю. Выполнять беспрекословно. Даже если не понимаешь, зачем и почему. Походу втянешься.

Забитая, затурканная, всеми обиженная девочка внутри меня тотчас спину выпрямляет и поднимает голову. Не знаю, почему мне так важно отстаивать свои права и чувства перед Рейнером. Обычно я молча глотаю негодование и подстраиваюсь под желания других людей. С Андреем же «эта девочка» заставляет меня говорить открыто и, не смотря ни на что, переть до конца.

– Только в постели, Андрей… Вне ее слушаться не обещаю.

Он соскальзывает ладонями мне на лопатки, заходит ими под руки, и дальше следует такой захват, словно он меня переломать решил. Кажется, внутри все в кровавые комки трамбуется. Сцепляя зубы, терплю, никак не выказывая дискомфорта и безотчетного страха.

Отпускает. Громко вдыхает и выдыхает. На этом вздохе его грудная клетка с такой амплитудой поднимается и опускается, что едва не раздавливает мою. И тут молчаливо выдерживаю.

– Хорошо, – жестко хрипит Рейнер. Его ладонь возвращается мне на затылок. Приподнимаясь на носочки, поддаюсь за этим движением. Позволяю возобновить зрительный контакт. – Но горбатиться у меня ты не будешь. Увижу еще раз на коленях, в земле или с тряпкой, отхожу по голой заднице.