скачать книгу бесплатно
Откровения, которых не хотелось
Марина Тмин
Это история о большой, болезненной и несбыточной любви, о двух людях, которым суждено было стать друг для друга маяками, мигающими в бухтах, куда они должны были приплыть, но никогда не приплывали. Это история о девочке, которая полюбила капитана, которого никто больше не любил, о мальчике, которого душила любовь, но который после каждого падения возвращался туда, где его всегда ждали. Это история вывернутых наизнанку душ, откровений, от которых делается больно и тошно. Это история о женщинах, о мужчинах, о снеге, о мечетях и о боге, об океанах и городах, где никогда не бывает зимы. Это история о том, о чём не принято говорить.Это акт сопротивления, манифест независимости, требование права голоса и права самостоятельно распоряжаться своей жизнью, временем, деньгами и телом. Это противостояние между чувством и делом, между мыслью и словом, между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью, между пустотой и переполненностью.Публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации
Марина Тмин
Откровения, которых не хотелось
Предисловие
Я знаю, что эта книга может показаться нудной, бездеятельной, напрочь лишенной развития, раскрытия, движения. Как будто снято все на внутреннюю статичную камеру, не шелохнувшуюся за все произведение. Только чувства попадали в кадр, и если не было чувства, не было ни слова, ни текста. Так и есть. Это действительно сонная и тяжелая книга. Если вы потрудитесь подумать о человеке, чье присутствие в вашей жизни проходит сквозь годы красной нитью, и всякий раз царапает, заставляя старые раны кровоточить с новой силой, вы поймете, что такое возможно.
Вопрос только в том, что находится в фокусе, а что вынесено за пределы, что остается заблюренным и нечетким на протяжении всего повествования.
Это мысли и чувства, которые нашли отражение в своеобразной форме диалогово-контекстуального рассказа о том, как некоторые люди становятся нашем спасением и нашем бременем. О том, что чувства к ним остаются неизменными, продолжают ранить нас и не позволяют о себе забыть ни на миг. Это книга о том, как некоторые люди не могут быть вместе по неведомым, а зачастую и не имеющим значения причинам, но и быть порознь, по-настоящему не вместе, им тоже не дано.
Это больная сказка о больной девочке и больном мальчике, чьи имена ни о чем вам не скажут, чьи волосы и глаза вы не будете представлять себе, погружаясь в пучины этого текста, чьи руки не обнимут вас, но чье молчание поведает вам больше, чем самые громкие слова.
Можете начать читать текст в любом месте, с любого слова, и это будет похоже на то, как люди входят в нашу жизнь – внезапно, на полуслове, в какой-то миг, когда внутри нас ничто не предвещает беды, мы думаем свою мысль, мы едим свой суп, мы допиваем свой коктейль, стоя в темной комнате, заполненной дымом, телами и музыкой, и с этого момента, когда мы сталкиваемся с другим человеком, которому суждено прочно впечататься в нашу историю, все начинает течь по-другому, разделив жизнь на до и после, прервав естественный поток мыслей, и начав писать все другими словами, другими красками, в других тонах.
Вы можете начать читать текст с конца, и тогда эта история не покажется вам грустной, и она по-прежнему будет логически обоснованной, потому что иногда мы раскручиваем спираль памяти с того момента, который длится в настоящий миг, а потом шагами, рывками, мелкими шажками мы окунаемся в ледяную воду прошлого, иногда в нас летят камни, иногда мы встречаемся с рыбами, иногда мы любим, иногда воспоминания неточны, перескакивают с одного эпизода на другой, из будущего в прошедшее, а из прошедшего в будущее, прошедшее до того, как прошедшее стало прошедшим, а будущее сделалось сперва настоящим, а потом тоже исчезло.
Вы можете не читать текст вообще, или можете прочитать несколько обрывков/отрывков, несколько глав, пару эпизодов, чтобы сравнить их с собой, сравнить происходящее с тем, что происходит в реальности. Вам позволено требовать обратно деньги, время, настроение, если вы сочтете, что вас обманули, или возмущаться, или писать гневные комментарии, или вообще ни с чем не соглашаться, потому что вы никогда не мыслили подобными образами, и в вашей жизни не случалось ничего похожего, и не было ни страданий, ни глупых привязанностей, ничего из того, что описано здесь. И не было у вас никогда человека, связь с которыми вы не смогли бы описать иначе, чем описано здесь.
Вы можете делать все, что вам заблагорассудится до тех пор, пока это не начнет мешать кому-то по-настоящему.
Пожалуйста, не думайте, что все написанное ниже – это мои переживания или моя история. Это просто текст и череда мыслей, которые родились во мне, когда я наблюдала за жизнью, когда я чувствовала не так, как все, не так, как раньше. Я просто видела это, наблюдала, изучала, слушала, анализирована, по-своему проживала и рождала этот текст на свет, чтобы потом вы могли сделать с ним, что угодно, только не пеняли бы меня, не швыряли бы в меня обидных слов или придирчивых замечаний, не спрашивали бы, а о ком эта книга, или как во мне умещается столько боли, столько больного и печального.
Во мне иногда умещается сотня миров одновременно, но я – это не они. Я просто приемник, транслирующий ту радиостанцию, чью частоту ему удалось уловить. Вот и все.
Остальное зависит от вас.
Я по-своему про-бываю жизнь, трачу время, не умею им распорядиться. Я живу как человек искусства, которому лень создавать свое искусство.
Он все равно упрется в меня, уткнется, как слепой котенок. Как бы он ни старался сбежать, ему от этого не уйти. Он всегда будет принадлежать только мне, он будет искать что-то другое, в других женщинах, в своей свободе, во всем мире, но все равно будет возвращаться, усталый, ко мне одной.
Мы расселись под широкой раскидистой ивой, мы были так далеки ото всех, разобщены со всем миром, предоставлены сами себе.
Едем, а ехать не хочется. И чем ближе к границе – тем сильнее не хочется. Сердце орет: не туда, неправильно! Назад! Все неправильно, что же ты делаешь. Снова будешь жалеть. А вернулась бы – тоже жалела бы. И разрываюсь, больно так. После этого решения уже ничего не будет, как прежде, после всей лжи. После всего вообще. Друзьями не остаются после такого.
Моя проблема в том, что я не могу сказать человеку: смирись, ты мне больше не нужен, если он до этого во всем мире был нужен только мне. Даже если теперь он мне действительно совсем не нужен.
Я достаточно беспринципная, чтобы пить теплое пиво.
Как бы сказал наш глупый друг: отказываться было никак нельзя.
– надеюсь, пиццерия не будет возражать, что мы тут присядем.
– будем рекламой.
– как всегда. Бесплатной.
– и ненадежной.
– Камбоджа и Лаос были частью Таиланда, потом отделились. Теперь они друзья, но почти друг друга не понимают.
– Да, индепендент френд. Очень знакомо.
Очень знакомо и знаково.
1
Ты не нашел буковку, которую я положила в письмо. Мне казалось важным, чтобы ты её нашел, чтобы она была у тебя. Мне её кто-то подарил, давно уже, лет десять назад, если не больше, и я её хранила, как все храню. Как тебя в памяти буду хранить.
Я писала тебе много писем. Хороших, красивых, кишащих цитатами, засушенными цветами, строчками из стихотворений, которые ассоциируются у меня с тобой или с нами.
Писала самые романтичные письма самому неромантичному человеку на свете. Я возводила нас в абсолют, потому что мне самой так нравилось, потому что все это было окружено для меня какой-то едва различимой магической аурой, и я любила эту ауру, сидеть подле неё, смотреть по сторонам и с трудом воспринимать реальность.
Я читала тебе вслух «Маленького принца» и думала, что даже прирученный лис навсегда останется просто лисом, хитрым рыжиком, от которого нужно уйти, потому что это – не та планета.
Обязательно нужно вернуться домой, хотя и нет домой возврата. Все же – приходится возвращаться на свою планету, к своей капризной Розе.
Я подумала, что нужно будет сделать кулон и сережки для тети Лены.
И сборник стихов. Новых стихов, пронизанных тобой, пропитанных нашей общей кровью, выплаканных мной в бесконечных печальных ночах прощаний.
А что – маме? Я не знаю, что – маме. Позвонить?
Рисовала тебе открытку. Знаешь, мне хотелось бы отправлять тебе по открытке из каждой страны, где я окажусь. Это ведь моя жизнь – дорога, свобода, путешествия, новые страны, странные книжки, много кофе и пляжей, смешные татуировки, растрепанные волосы.
Мне хотелось, чтобы ты прочно вошел в мою жизнь, стал её неотъемлемой частью; но это были мои завышенные, вымышленные ожидания, никогда не имевшие права на существование в связи с их определенной, фатальной, неисполнимостью, невоплотимостью, нереальностью.
Все, что я могла бы подарить – книги. Свои ли, заграничные, привезенные издалека, заинтересовавшие меня, но никогда бы не заинтересовавшие тебя по простой причине – это все в другой плоскости, в другом измерении.
И наши измерения никогда не пересекутся.
Мы идем с тобой в кафе и сидим друг напротив друга, такие знакомые, и такие далекие, точно между нами не полуметровая окружность стола с клетчатой скатертью, а километровая пропасть.
Я могу пробежать двадцать километров и практически не устать, но эту пропасть мне не под силу преодолеть.
Даже если бы мы нашли километровую веревку и сумели бы протянуть её, ухватиться с двух концов, нам не суждено было бы оказаться на одном берегу. Все, что мы могли – встретиться посередине, повиснуть на канате, и болтаться, рискуя сорваться каждую секунду.
Так мы и поступили.
Я привезла тебе скромную самиздатовскую книжонку – старые стихи, там еще много глупостей. Конечно, я всегда пишу много глупостей, но в том сборнике их больше, чем теперь. Может, я немного поумнела, может, запас глупостей исчерпался.
Черная обложка исчезает в прорве твоего рюкзака.
Ты скажешь: ты похудела и похорошела. Непривычно.
А я не буду знать, что сказать. Потому что ты такой же, какой и был. Потому что происходящее сейчас – не может быть настоящим. Ты только один, и ты уже далеко внутри, переработанный материал.
Живот скручивается, завязывается в узел и зовет в уборную.
В другой раз я сяду на лавку, буду курить и смеяться. Думать о том же.
Ты стоишь на площади, у тебя голубой шарф.
Хорошо, что у меня есть друг, а у него есть коленки, на которых можно полежать.
У тебя же – не то из-за шарфа, не то из-за окруживших твои штаны голубей и воробьев – как будто вовсе нет коленей. И расы. И видовой принадлежности. Ты практически никто. Отражение бликов от фонтанной воды. Рим славится своими фонтанами.
Я перебегаю площадь, чтобы поздороваться с тобой. Короткое рукопожатие, которое говорит больше, чем я хотела бы сказать.
И все равно – недостаточно.
Ну, говоришь, сделала свои украшения?
Не сделала, признаюсь я, забыла, и мне становится от этого горько.
Ведь я же совсем уже большая, и могу брать на себя ответственность за свои действия.
Это хорошая женщина. У нее взрослый сын, чуть младше меня. И любовник.
Точнее – она – любовница.
Ее любовник – ее любимый – для нее готовит.
Я спрашиваю: ты будешь для меня готовить?
Ты пожимаешь плечами и отвечаешь, что ты мог бы сварить суп.
Но я не люблю суп. И тебя тоже не люблю.
Поэтому мы садимся в кафе на площади и заказываем кофе. Кофе горчит, но я все равно пью. Это приятно.
Я спрашиваю: хочешь, как в кино, возьмем газеты, и я надену солнцезащитные очки?
Ты говоришь: вечно ты со своими глупостями.
Да, думаю, вечно я со своими глупостями.
2
Мечеть белая, как снег. Как тот снег, который я выбегала ловить языком в резиновых сапогах.
Если бы снег можно было положить в конверт, я бы отправила тебе целую горсть разрозненных снежинок, чтобы ты их внимательно рассмотрел.
Я стою у пролива и плачу. В последний раз я сказала, что хотела позвонить тебе, но это неправда. Я больше никогда не хочу тебе звонить.
Если я не могу прижаться к тебе и проспать в твоих руках тысячу жизней, разве сможет согреть меня телефонный звонок?
Что бы ты сказал? Приезжай?
В мечеть заходят мужчины, много мужчин. Ты всегда боялся мечетей. А они все были похожи на снег.
Я всегда боялась мужчин, может, из-за того, что они не похожи на снег. Может, по какой-то другой причине.
Над проливом всегда столько же чаек, сколько мужчин в мечети, иногда – больше. И ведут они себя почти так же, только выглядят более довольными своей жизнью.
У меня была книга «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Мне показалось, что она чересчур метафоричная, но приятная. Я даже советовала тебе её прочесть.
Мысли о книгах отвлекают. Можно сидеть на парапете и есть мороженое. Клубничное мороженое с шоколадной посыпкой. И немножко орешков.
Пытаюсь воскресить в памяти твой силуэт, но оператор в приемной моих архивов с сожалением уведомляет: воспоминания временно заблокированы во избежание излишней сентиментальности.
В прошлую субботу я заперлась в ванной и свернулась калачиком прямо на кафеле. Даже воду не нужно было включать. Я лежала и, как Алиса в стране Чудес, думала: неужели это я столько наплакала?
Потом была ночь, похожая на ту, когда я прибежала к тебе в поиске утешения. Ты никогда не умел утешать, но тогда мне было достаточно того, что ты рядом.
Была машина, говорила я. Месячные. Рука между моих ног. Сковывающий страх.
Хотя бы подрочи, говорит грубый голос, старающийся смягчиться, сгладить ситуацию иллюзией.
Он демонстративно вытирается влажными салфетками, с явным сожалением о том, что ему пришлось замараться. Воздух выкачали, и я не могу думать ни о чем, кроме книг.
Ты говоришь, что понимаешь, но я знаю, что ты не можешь понять.
После этого я прихожу к тебе и не могу выдавить из себя ни слова. Мне жаль, что я потеряла ключи. Мне это несвойственно. Я очень ответственная и ненавижу подводить людей.
Опоздание для меня – один из смертных грехов. Впрочем, я готова простить опоздания кому угодно, кроме себя самой.
Вообще, я многое могу простить другим людям такого, что не смогла бы простить себе.
Ты приходишь на сорок минут позже назначенного времени. Мечеть никуда не делась, чайки на месте, и я все еще сижу на холодном парапете с пустым стаканчиком из-под мороженого.
Ну, спрашиваешь, ты как?
Ничего, отвечаю я. Уже ничего.
На меня смотрит кудлатая собака, ей, наверное, хочется подружиться. Рядом с ней – женщина, у которой на голове тоже собака. Возможно, женщина тоже хотела бы подружиться, но она не может повилять хвостом и высунуть язык, и я бы не стала её гладить по голове, тем более, что она водрузила себе туда меховое нечто. И кто знает – что там спрятано внутри.
У одних людей – сокровища, у других – мусор.
У меня – сокровища. Но рядом с тобой я всегда ощущаю их как бесполезные безделушки.
Куда ты хочешь пойти? Ты спрашиваешь, и я знаю, что тебе все равно. Ты вообще предпочел бы вернуться домой, чтобы не испытывать эту мучительную неловкость.
Но мы заключили молчаливое соглашение. Оно обязывает нас идти в кафе, или в кино, или в сквер, где можно разложить циновку под старым дубом и смотреть, как уплывают облака, и слушать, как смеются туристы.
