скачать книгу бесплатно
– Я вас жду.
– А я вас сразу и не заметил. Тут за день так намелькаются перед глазами – люди, машины… Как говорится, смешалось в кучу: кони, люди…
– А я тут давно стою, чтобы сказать…
– Да вы дрожите. Замерзли! Надо домой. Там мама уже ждёт. Или кто дома-то?
– Мама. Но я вас люблю.
– А маму?
– И маму.
– Вот и хорошо. Вот и чудно! Маму надо любить. А меня не надо.
– Но…
– Ну подумайте сами, моя хорошая, на что я вам. У меня жена, дочь, кошка. Вон, «Шебу» ей несу. Вот, смотрите. Видите?
Шуршит пакетами, достает и показывает кошачий корм, а всё это время продолжает говорить:
– Кроме «Шебы» не жрёт ничего. Так голодная и будет сидеть. А у меня работа: два через два одна и две через две – другая. Работы, то есть, две. То есть два через два дня одна работа, и потом в свободное время две через две ночи – другая. А мои бабы тоже – воспитывают её. Мусю нашу. «Шеба» кончится, так рыбу ей суют. Ну не ест она рыбы! Не любит.
– А я вас люблю.
– Ох. Ну я же объясняю. Меня любить нельзя. Я больше женской любви не вынесу. У меня, сама посчитай… Ладно, я посчитаю, у тебя уже пальцы синие, не загибаются. Возьми мои перчатки. А я свои пальцы буду загибать. Считаем: две мамы у меня, слава богу, живы – и тёща, и моя. И обе, тоже слава богу, отдельно живут. Но – продуктов мамам привези, на дачу мам отвези, потом их оттуда забери… И всё в разных концах Москвы и Подмосковья. А сейчас пробки, сама знаешь, какие.
Загнул два пальца и продолжает:
– Жена моя тут вот недавно, например, говорит: пылесос сломался. Я ей: давай починим. Она: нет, он старый, его бесполезно чинить, надо новый покупать. Ну, я напрягся, подзанял там. Купили. Домой приносим. Распечатали. Зверь! Старый, перед тем как выбросить, включили на всякий случай. Тоже заработал. «Так какого!..» – говорю. А жена – «Ничего, маме на дачу отдадим, а этот всё равно мощнее».
Мужчина основательно загнул третий палец, потом, через секунду, ещё один, видимо, кошку вспомнил.
– Но я вас люблю, мне от вас ничего не нужно…
– Милая, ну куда я тебе? Куда? Меня и так мои бабы на части рвут, только успеваю поворачиваться. Ты тут не вклинишься, нет. Дочка вот ноет – сапоги ей нужны. Только купили. Месяца не прошло. Нет, уже немодные стали. Как они за месяц станут не модными? Вот как?! Завтра выходной – поедем сапоги покупать.
Мужчина при этом со значением загнул пятый палец. И потряс кулаком.
– Но я бы окружила вас любовью и заботой…
– Милая, я бы хотел, чтоб меня хоть один мужик окружал, среди этого бабьего царства! Кореллу тут купил. Попугая. Мироном назвал. А Мирон этот мне через две недели яйцо снёс. А я на смене был. А он, то есть она, сидит на яйце, ни пить ни есть не отходит. Ослабела птица. Мне мои звонят: что делать? Я им: яйцо выньте, да и все дела! Они: мы боимся, она шипит на нас, клюв разевает. Вот ещё курицы две! И эта третья, яйцо, вишь, снесла. Приехал, перчатку надел. Выкинул яйцо это. У неё как просветлело в голове, у Мироновны нашей, кинулась воду пить, потом зерно клевать. Ну ничего без меня не могут!
Мужчина посмотрел на загнутые пальцы на одной руке. И отогнул указательный на второй. И, как бы грозя им кому-то, повторил:
– Ну ничего без меня не могут!
– И я не могу.
– Нет, нет! Я ещё одной не вынесу. Не вынесу я! Любишь меня?
– Люблю.
– Хорошо, люби. Но иди домой, раз любишь. Пожалей ты меня! Нет-нет, не вынесу я… – сказал мужчина.
Повернулся и пошёл домой, шурша кучей продуктовых пакетов.
Неземное созданье прижало перчатки любимого к сердцу, вздохнуло, распушило пёрышки и… улетело.
Однажды я работала журналистом…
Однажды я работала журналистом. На телевидении. Как-то я пришла в дружественную телевидению контору, которая снимала документальное кино для телеканалов типа «Домашний». Что-то мне там надо было. И вот подгребает ко мне коллега: рыхлый стареющий мальчик плюс-минус под-за сорок, с очками, лысеющим лбом и кругленьким пузиком. Всё это (как и он сам) какое-то неявное: пузико дрябленькое, несмелое, совсем не арбузное; волосёнки с переменным успехом маскируют свободные места, оставшиеся от безвременно ушедших своих собратьев; общая рыхлость характера прячется под наигранным напором, а подбирающаяся старость прикрыта хроническим инфантилизмом…
В общем, натерпелся он за свою жизнь от женщин, это точно!
Был он, как я уже сказала, мой коллега – журналист то бишь. А почему-то многие журналисты считают себя всезнайками, хотя на самом деле не знают ничего. Даже русский язык толком не освоили, а уж его-то они обязаны знать, рабочий инструмент.
И вот подгребает ко мне этот потерпевший от женщин. Развязной такой походкой – душевед и человекознайка. Обменялись мы с ним какими-то фразами. И смотрит он с прищуром сквозь очки, которые были модными никогда в никаком году. И, надеясь куснуть меня, говорит:
– А хочешь, я всё про тебя расскажу?
– Ну давай, – стало интересно мне.
Он дальше смотрит на меня. Типа, на нервах на моих играет. Типа, считывает меня. Потом голосом, претендующим на жёсткость и резанье правды-матки, говорит:
– Ты притворяешься, что тебе двадцать пять. Но тебе гораздо больше. – Мужчина ничьей мечты выдерживает драматическую паузу, дабы я ужаснулась. – Тебе на самом деле тридцать… (ещё небольшая пауза – сомневается, но потом решает вредничать по полной, видимо, вспомнив каждую обиду, нанесённую ему за всю его жизнь женщинами) три! – добавляет он мне годков.
Сказал и смотрит на мою реакцию: «Мол, ну что? уел я тебя?!.»
Я улыбаюсь. Вернее, продолжаю улыбаться. Вежливо.
Он немного сбит с толку моим солнечным спокойствием и начинает говорить быстрее. Наверное, чтобы скрыть своё разочарование – главный-то козырь не сыграл.
– Ты не замужем. Разведена. Но у тебя есть ребёнок. Мальчик, – слова сыплются из него тяжело, каждое пытается припечатать меня позорной печатью.
Сказал и опять смотрит. Победно так.
Я – улыбаюсь.
Он растерян. Уточняет:
– Я прав?
– Абсолютно, – отвечаю я, расплываясь в своей самой лучезарной улыбке.
– То-то, – пытается добить он меня, – я вижу женщин насквозь.
За это время мои дела в этой конторе как-то решились: то ли бумагу подписали, то ли что-то перекинули на флешку… не помню я уже. Короче, ушла я оттуда. Особенно вежливо с проницательным стареющим мальчиком попрощалась.
На тот момент мне было 38. У меня подрастало двое детей. Женского пола. А в браке я до сих пор. Как вышла замуж в двадцать один год, так до сих пор и замужем. За тем же самым мужем.
Посвящение в театралы
Вчера младшая дочка, увидев на моем столе один театральный билет, с удивлением спросила:
– Мама, ты опять идёшь в театр?
– Ага, – сказала я, зачем-то протягивая ей билет (наверное, чтобы мои слова звучали весомее).
Дочка взяла билет и, ни секунды не раздумывая, заунывным, утробным голосом начала говорить, касаясь при этом билетом моих плеч и лба:
– Посвящаю тебя в театральные мамы.
Вот. Теперь я не просто мама. А ещё и театральная.
Кстати, идём сегодня с ней на «Синюю птицу».
Тоже посвящаю дочку – в театралы.
Малышка
Сегодня опять была в аптеке.
Стояла в очереди… не то что в очереди, но передо мной женщина что-то покупала. А следующим номером шла я.
Копошилась она с каким-то лекарством. Вспоминала-вспоминала, так и не вспомнила его название.
– Ну, тогда мне ещё бинт, – говорит, – нужен.
– Вам такой или такой? – спрашивает фармацевт. «Один подороже, другой похуже, судя по цене», – одновременно прикидываем в уме мы с женщиной.
– Получше, конечно, – говорит она.
А лет ей так к шестидесяти подходит.
И тут добавляет:
– Я мизинчик сломала. Мне его надо бинтом к другим пальчикам приматывать.
Сказала. И ждёт. Реакции.
Реакции нет.
Только фармацевт там, за стеклом, в своих шкафчиках-ящичках копается – бинт ищет; кассой строчит, как машинкой швейной, – бинт пробивает.
Ну а какая может быть ещё у неё реакция? Сказать «ужас какой»? Ну так не ужас. Ужасов сейчас других много. Хоть бы поменьше уже! Самолёт взорвали с нашими туристами. Это ужас. Или рак, не дай никому бог, кругом.
Плохо, конечно, что-то ломать. Но тут вроде мизинец. На ноге. (Поскольку пальцы на руках у женщины, как я заметила, двигаются нормально.) Не тазобедренный сустав. Или там рука. А если ещё правая. А мизинец даже в гипс не надо класть. Только приматывать, чтобы в покое был.
А женщина ждёт. Реакции. Чтобы как-то дождаться, повторяет:
– Мизинчик я сломала.
И вздыхает.
Жалобно.
Ей шестьдесят почти, а у неё не мизинец, а мизинчик. Как у маленькой девочки.
Она такая и есть – пятилетняя малышка, упрятанная в стареющее тело каким-то злым волшебником. И хочется её пожалеть. Погладить по голове. Сказать волшебные заговорные слова: «У кошки боли, у собаки боли, а у тебя, малышка, не боли…»
Но не скажешь же.
А потому и реакции нет. Ни у фармацевта. Ни у меня. Молчим. Жалеем. Хоть дуй на этот мизинчик, чтобы меньше болел.
А женщина берёт свой бинт и сдачу. Вздыхает. И уходит, наступая на свой сломанный мизинчик. Не дождавшись ни от кого волшебных исцеляющих слов.
…Аll my troubles seemed so far away…
По утрам перед школой младшая дочка занимается по скайпу с учителем английского, суббота и воскресенье – выходные. Муж тоже иногда освежает свой английский с тем же преподавателем. У того своя методика: задаёт учить песни, грамматику как-то интересно подаёт… в общем, дочка занимается если не с удовольствием, то без отвращения, но всё-таки… Сегодня утром (если кто забыл, то сегодня пятница, хотя, думаю, что таких нет :)), попрощавшись с педагогом, Диана поёт себе под нос, слегка переделав «Битлз»: «Bye-bye… all my troubles seemed so far away…»
И уж извините, знаю, что знаете :), но во всех приличных книгах положено давать переводы, поэтому прилагаю свой, литературный, так сказать: пока-пока… все мои проблемы выглядят такими далёкими…
А ты уменьшила энтропию?..
Вчера днём мне звонит муж. Просто узнать, как я там.
– Чё делаешь?
– Да вот, песню написала.
– А-а-а… – тянет он совсем без энтузиазма.
– Преподу вашему с Дианой, по английскому, – пытаюсь подогреть я его интерес.
– Что преподу? – не понял муж.
– Песню написала. Ну, текст для песни.
– А зачем ему текст для песни?
– Так он музыкант. А английский у него, так сказать, вторая профессия.
– Он музыкант?! – как-то даже взбадривается мой муж.
– Ты с ним год уже занимаешься и ничего про него не знаешь. А я только два дня общаюсь по мылу. И уже всё знаю! – хвалюсь я.
– Так я с ним английским занимаюсь, а не политесы развожу, – ставит меня на место муж строгим голосом.
