Изнанка

скачать книгу бесплатно


Он смотрел пристально, не отводя холодные, голубого цвета глаза. – Или ты такая же, как они все? – Губы изогнулись насмешливой, брезгливой дугой, напряженно ожидая, что она ему ответит. Люда молчала.

– Ты со мной? – Он всё еще держал её за руки.

– Да, я с тобой. – Она говорила чуть слышно.

– Ты моя хорошая. – Он отошел к невысокой, метровой бетонной перегородке, что отделяла тротуар от парка, сел на неё, и закурил. Потянуло горьковатым ментоловым дымом.

– Вот его адрес – Он вытащил из заднего кармана брюк вырванный из адресной книги и сложенный вчетверо листок. – Это рядом с твоим домом. Пойдем прямо сейчас, я скажу, что мы из жилищной службы, и нам нужно проверить показания счетчиков. У тебя есть блокнот и ручка? – Она кивнула. – Пока я запишу всё, что он мне покажет, у тебя будет минут пять, чтобы взять что-нибудь ценное из комнаты.

Дед жил в точной копии её дома. Люда надеялась, что дед раскричится, что они мошенники, и не пустит к себе. Но, всё оказалось, наоборот.

Распахнув дверь, и выслушав реплику Костика, что, не замолкая говорил, дед молча впустил их к себе.

– Я вас ждал. – Коротко бросил он, пристально глядя на Люду. Осуждающе. – Проходите.

Коридор был тускло освещен лампочкой, висящей на шнурке. Серые обои, никакой мебели, кроме табуретки с телефоном напротив входной двери. Костя прошел вслед за дедом вглубь картины, не бросив ей ни единого взгляда. Они что-то шумно открывали, хлюпнул задетый локтем чайник. Она вздрогнула, и продвинулась чуть дальше по коридору.

На стене слева висела икона в массивной пластиковой раме, точнее это была не совсем икона, а вырезка из журнала. Ясноокая Мадонна, с яростно сосущим грудь младенцем. Синие одеяния, красные шарфы, небрежно накинутые сверху.

Эта репродукция, окантованная тяжелой рамой, как будто позолотой покрытой, её всегда пугала. Всегда казалось, как будто женщина сейчас отведёт свой блаженный взгляд от младенца, и улыбнётся, а там два ряда острых зубищ, что растерзают тебя, как только младенчик наестся. «Матери тоже нужны жертвы» – не поднимая взгляда как бы говорит она. «Сейчас-сейчас, грудь уже почти пустая». Медленно поднимает подбородок и взгляд почти метнулся на тебя. «Еще чуть-чуть, кушай малыш до последней капельки. А она никуда не денется. Ей некуда бежать».

Лязгнула соседская дверь на лестничной площадке, по ногам потянуло сквозняком. Люда почти заставила себя отойти от этой картины на стене. Взгляд скользнул ниже, на небольшой комод на ножках. Внутри лежали старые истрепанные журналы, газеты, тапочки, торчащие сбоку, и сложенные резиновой подошвой к подошве. На гладкой зеркальной поверхности стояла большая хрустальная пепельница, внутри которой лежало широкое золотое кольцо, мелкие монеты, ключи.

За пепельницей была прислонена боком очень маленькая рамка с черно-белой фотографией девушки лет двадцати. Неулыбчивое лицо, покрытое веснушками, светлые волосы, летний жаркий день.

Прислушавшись, что нет рядом шагов, и оглядевшись по сторонам, она сунула эту рамку к себе за пояс брюк, и накрыла майкой сверху. Почти сразу же вышли Костя и дед. Костя, бросив взгляд на немного торчавшую майку, чуть улыбнулся.

Он не появлялся три дня. У него был её номер телефона, но он так ни разу и не позвонил. На третий день за окном раздался долгий громкий свист. Окна комнаты выходили во двор, и Люда сразу поняла, что это он пришел. Выглянув, увидела его стоящим рядом с забором, недалеко от дома, и смотрящим в нужное окно.

– Я гулять. – Папа сидел спиной в большой комнате, и смотрел телевизор.

– Не до темноты, Люд. – Он кивнул, не оборачиваясь. Она быстро переоделась, вышла. Перед тем, как открыть дверь квартиры, она затаила дыхание, чтобы не стошнило от чужих запахов на лестничной площадке, и вприпрыжку сбежала вниз по лестнице, чтобы не встретиться с соседями у лифта.

Костя стоял на том же месте, что она его видела из окна.

– Привет.

– Мы сегодня идем в лес. – Он кинул в руки какой-то мешок. – Одень это.

– Что это? И куда мы идем? – Люда чуть растопырив руки неловко держала в руках пакет. Она была в юбке, и пушистой сиреневой кофте. Самое то для прохладного вечера.

– Какая тебе разница? – Он, не улыбаясь сощурил глаза, и, казалось, искренне не понимает, как можно задавать вопросы в этой ситуации.

Она немного помялась. – Ну, я тогда сейчас вернусь. – Дома отец, и надо будет, наверное, как-то ему объяснить, зачем я вернулась переодеться. Или, может, прямо в подъезде переодеться? Так проще, и объяснять никому не нужно.

Она вышла из подъезда через десять минут в черных мужских спортивных штанах, и большой, на пару размеров больше, черной майке с длинным рукавом.

– Так куда мы идем? – Она спросила, натянуто улыбаясь, и закатывая рукава до локтя, чтобы не быть похожей на Пьеро, со свисающими длинными тубами ткани ниже пальцев рук.

– Мы идем в лес – На ходу бросил Костя, затягивая потуже веревки на штанах. Только сейчас она заметила, что он одет в точно такие же штаны, и черную майку с длинным рукавом.

Это было одно из его правил, почти не разговаривать. Бывало, на него что-то находило, и он начинал о чем-то расспрашивать, но никогда ничего не говорил о себе, и не разрешал задавать вопросы.

Люди на улицах не обращали на нас никакого внимания, словно каждый день тут проходили пары, одетые одинаково в черное. У неё в руках все еще болтался пакет из-под вещей, что дал Костя. Туда же полетели её пушистая кофта и юбка, она так и не придумала, где можно спрятать их в подъезде, и так и несла этот мешок с собой.

Увидев лавку, плотно стоящую спинкой к дереву, она молча добежала до дерева, всунув пакет в зазор между деревом, и спинкой скамейки.

В черной майке было жарко. Она постоянно оттирала о штаны липкие холодные руки, неприятно обтянутые хлопковой тканью. Шли молча. Каждый раз, когда Люда пыталась начать разговор, он рукой останавливал её, хмурился, и отводил глаза.

Тогда Люда просто стала глазеть по сторонам, насколько это позволял быстрый темп ходьбы. Вглядываться в чужие окна, отмечать, что в этом дворе никогда не была, что вот тут вообще нет людей. Каруселью мелькали деревья, небольшие заборы, однотипные дома, какие-то фотографии собак на столбах, где обычно махрами свисает бумага объявлений.

В этом районе города ей всё нравилось, и никогда не казалось чужим. И устройство дворов, и суровость людей, и близость лесопосадки, которую все называли просто лес.

В лесу иногда происходили нехорошие вещи. Так где угодно могут произойти нехорошие вещи, даже в школе. А в лес просто не нужно соваться в темное время. Там, конечно, мрачновато даже днем, из-за того, что почти все деревья – это ели. Широкая тропа, идущая через всю посадку, выходила на пустырь с заброшенной стройкой. Там она не была ни разу.

Это была его игра. Они считали себя особенными, теми, кому всё можно, кто делает этот мир лучше. Он придумал, что все они мусорщики, и должны чистить город. По-разному. И действительно, разные группы ребят ходили с пакетами по городу, собирали пустые бутылки, банки и бычки. Обычно вечерами, чтобы никто из случайных прохожих не узнал, и не увидел. Потому что чистили они город не только от сигаретных бычков, и бутылок.

Вечерами, он ждал её в гараже, недалеко от школы, они переодевались, и шли с фонариками, пакетами, и палками. Обычно ходили по паркам, или по набережной, если совсем стемнело, или по лесу, если было еще светло.

Они всё делали в тишине. Люде не нравилось молчать, но нравилось проводить время вне дома. Начались каникулы, подруга Катька уехала в начале лета на дачу с мамой, и до сентября ее в городе не было.

Папа по утрам по-прежнему заходил будить ото сна. Тихонько стягивал одеяло со словами «Доброе утро. Петушок уже пропел, пора вставать, моя красавица».

Люда ждала его каждое утро, даже если пришла за три часа до того, как он появлялся в её комнате. Ей казалось, эти утра были лучшим, что было в тот момент в жизни. «Петушок уже пропел» – Заходил он через десять минут, если она опять засыпала, и не появлялась на кухне.

У отца был мягкий, ватный голос, совсем не грубый, и не мужской. Мама же наоборот никогда ничего не спрашивала. Она работала бухгалтером, но в последнее время брала дополнительную работу вечерами, и почти не появлялась дома.

В тот день, когда Люда нашла мамин блокнот, она проспала. Пришлось собираться с мамой. Вынырнув из сна, она медленно водила глазами по комнате, пока не вспомнила, что папа вчера просил завести будильник и сказал, что его не будет несколько дней дома.

Мама сидела на кухне. Неторопливо прихлебывала кофе, и улыбаясь, быстро и очень тихо что-то говорила в трубку телефона, протянутого за черный шнур из прихожей в кухню.

– Привет, мам. – Мама вздрогнула, и перестала улыбаться. Лицо её так быстро сменилось с приветливого, и почти счастливого выражения на унылую, застывшую маску. Улыбка медленно сползала в напряженную пружину.

– Тетя Наташа заболела, вот как-то поддержать надо. – Она шумно, не попрощавшись положила телефонную трубку на рычаг. – Как дела?

Люда нащупала в кармане домашнего халата кусок бумажки. Показала ей. – Смотри, это было мое желание на Новый год. Я и забыла. Так давно этот халат не одевала. – На длинной полоске бумаги была одна строчка «Хочу уехать».

– Что это? – Мама равнодушно смотрела в окно.

– Я тебе рассказывала, мам. На новый год мы с Катькой подписались в школе на одну программу английского языка. Ну, когда тебе приходит только адрес, и ты отправляешь на него какой-то подарок, типа открытки и шоколадки, и письмо. С того адреса мне так и не ответили, зато мне пришло письмо из Техаса.

– И что тебе пришло? – Мама одним глотком допила давно остывший кофе, быстро встала и пошла в комнату одеваться. Люда, отставив чашку с чаем, пошла за ней, всё еще держа бумажку в вытянутых перед собой руках. Сейчас мать уйдет на работу, и неизвестно, когда выпадет шанс еще немного пообщаться.

– Мне пришла маленькая коробочка с растаявшими конфетами. Не помню города, но улица называлась Idle creek, Холостой ручей! Пустота. – Мать ходила по квартире, из комнат в комнату, будто бы что-то ища. – Понимаешь, мам, они добровольно поселились на улице, на которой ничего не происходит. Всю жизнь прожить просто так, не видеть и не хотеть впереди ничего. Понимаешь, мам? – Она сама не понимала, почему именно сейчас она всё это говорит без остановки, без особого смысла, но замолчать не смогла.

– Я не хочу жить так. У нас весь город – это одна длинная улица idle creek. А может и не так. А может я сама становлюсь этой улицей, этим пустым ручьём. И она все шире с каждым годом. Вместо тропы она становится пешеходной дорогой к домам, а потом, а потом появляется шлагбаум, чтобы никого не пускать. Да, наверное, можно таскаться с этой улицей по любым городам мира и все равно ничего не произойдёт. Ничего не изменится, понимаешь? – Она быстро и часто дышала, выпалив всё на одном дыхании.

– Нет, не понимаю. При чем тут улица? А что там еще было? Конфеты? – Мать нахмурилась.

– Вот именно. Все ты понимаешь. Просто у тебя там уже заасфальтировали дорогу. И не шлагбаум, а контрапункт стоит, мама!

– Так! – Мать поджала губы, но вместо того, чтобы огрызнуться, неожиданно зевнула, медленно потягиваясь руками в обе стороны. – Обед в холодильнике найдёшь. Мне пора. – Она стояла, пытаясь одной ступней, без помощи рук надеть синюю туфлю, шаря рукой в сумке.

– Ты меня не слушаешь! – Люда чувствовала, как раздуваются её ноздри. Она покрутила в руке ключ, и быстро спрятала его.

– Ты не видела мой ключ?

Люда достала его изо рта, прямо перед лицом матери, уверенная, что это произведёт эффект взорвавшейся бомбы.

– Спасибо. – Пробормотала мама, взяв ключ, не глядя на неё, шаря глазами по полкам, и пробормотав – Да куда же мой блокнот рабочий делся, у меня вся жизнь там.

Закрывая дверь, она крикнула в тишину квартиры: «Суп в холодильнике», немного покрутила мокрый ключ, а руках, но даже не успела задать вопрос почему, лампочка загорелась, и она, не поднимая головы, с чуть зарозовевшимися щеками вошла в тёмную кабину лифта.

Дышать было тяжело. Люда развернулась на пятках, пошла в свою комнату и бросилась на кровать лицом вниз.

Через час она зашла в родительскую комнату, и перевернула ящик за ящиком, коробку за коробкой. Нашла пару новых платьев, спрятанных в чёрный чехол для верхней одежды. В выдвижном ящике с нижним бельём под дешевыми «домашними» хлопковыми трусами, как их называла мама, лежал красный блокнот.

Прочитав все записи, она выудила из подкладки рюкзака, через дырку размером с кулак, помятую пачку сигарет. Вышла на балкон, и закурила.

«Как же я тебя ненавижу!»– Стучало в висках.

«Как. Же. Я. Тебя. Ненавижу» – Сказала она вслух.

Глава 4. Собачки

Вечерами в июле жара не спадала. Она, казалось, каплями оседала по коже. Черными дымящимися шашками прожигала легкие изнутри при каждом вдохе. В черных костюмах было невыносимо жарко, но зато пот был не заметен. Отойдя от гаражей, они двигались в сторону реки. Красное, распухшее лицо было невозможно скрыть, как и потрескавшиеся губы, и чуть сорванный, сиплый голос.

– Расскажи мне, как это было? – Костя вдруг остановился у большого дерева, и взял её за руку. Она не понимающе уставилась на него.

– Ну, про ту историю в школе – Он буквально вцепился взглядом, не отпуская не на секунду из виду опухшее красное лицо. Но только на пару секунд, потом расслабился, и его рука мягко легла на её. – В школе, в апреле.

– Я не хочу говорить об этом.

– Пожалуйста. – Он сжал руку крепче, а вторую положил на плечо. Просительно, непривычно мягко протянул он.

Она помялась немного, но он тоже молчал, только рука тяжелее давила на плечо.

– В этом году еще снег был в начале апреля – Она чуть прикрыла глаза, и мысленно перенеслась в школу. Светлые стены коридора, измызганный линолеум, нет окон, только двери торчат открытыми глазами, пока не начались уроки. Каждую перемену класс разбивается на небольшие компании, и кто-то идет курить на задворки, кто-то стоит у подоконников, а кто-то идет за едой.

– Я после уроков пошла покурить, там, где гаражи. – Голос осел, и сипел трубой, вот-вот совсем закончится – Я не знала, что они тоже пойдут за мной.

– Кто они? – Он внимательно, и даже ласково смотрел на неё.

– У меня не сложилось вообще с одноклассницами. Есть Катька, но её в тот день не было. Может поэтому они и выбрали этот день. Три девочки из класса. Они подошли, сказали, что я такая же уродина, как и мой отец, и что мне не место среди них.

– А ты?

– А я стояла, как вкопанная, и слова не могла сказать. Они вертелись вокруг, трогали мои руки, постоянно повторяли, что я уродина.

– А ты им что-то ответила?

– Им не нравилось, что я молчу. Когда они начали толкать меня, бить руками по ключицам и плечам, я чуть не упала. Руки положила в карманы, в одном из них были большие портняжные ножницы. Острые. Я про них совсем забыла, одела зимнюю кофту в этот день, и случайно нашла вот так.

– У тебя вот так просто лежали в кармане ножницы? У меня обычно пустые карманы.

– Я украла. Не знаю почему, за полгода до этого случая, взяла в одном месте, и не вернула. Мне нравилось трогать острые края, засунув руку в карман. Мне кто угодно мог говорить, что угодно, и в этот момент, мои руки были в карманах, и я чувствовала себя бессмертной что ли. – Она немного улыбнулась, пытаясь не заплакать. Губы чуть дрожали, и она не могла говорить быстро, поэтому делала большие паузы, и громко вдыхала воздух через рот.

– А что потом случилось?

– А потом они уже почти собрались уходить, перемена заканчивалась, они добились, чего хотели: я стояла красная, как рак, с горящими ушами, и полыхающими щеками, еле-еле сдерживаясь, чтобы не закричать, или заплакать. Они отошли уже на несколько шагов, когда Олеся, это заводила у них, она отделилась, и, повернувшись обратно, она плюнула себе на руку, а, подойдя, начала водить мне по лбу. Не помню, что она точно сказала тогда, но что-то про то, что нужно узнать, где мой порог стойкости и молчания.

А потом она сказала: «Я хочу, чтобы ты заплакала» – По щекам побежали теплые капли. Костя, затаив дыхание, слушал. – Время в тот момент как-то растянулось, мне казалось, она целую вечность водит измазанной ладонью по моему лбу. Я даже не успела подумать ничего толком, схватила одной рукой её за запястье, чтобы не убежала, а второй свободной рукой достала ножницы, и воткнула до середины, почти не глядя, куда попала. Попала в бедро. – Она замолчала, рассматривала свои старые кеды, чуть мокрые от вечерней росы.

– Они позвали на помощь? – Он восхищенно смотрел, чуть раскачиваясь на пятках.

– Да, но не сразу. Я убежала домой, и в школу уже после этого случая не возвращалась. Там учиться оставалось пару месяцев.

– И что потом с тобой было? А что родители тебе сказали?

– Встречи с психологом. Если решат, что я вменяемая, то меня переведут в другой класс, или другую школу. Даже не знаю, что хуже. В моей школе, кажется, все знают уже про этот случай. – Она тяжело вздохнула, и исподлобья мельком посмотрела на него. Его щеки разгорелись, Костя улыбался. Он почти никогда не улыбался.

– Ты находишь это все смешным? Или веселым? – Она спросила с недоумением, и чуть треснувшим голосом. Стемнело очень быстро, Люда не заметила, что они стоят посредине дорожки, не дойдя и десяти метров до реки. С двух сторон были редкие деревья, из-за которых светились окнами пятиэтажные дома.

– Почему ты не отвечаешь мне? – Она, пройдя несколько метров, остановилась. Костя тоже встал. Его лица не было видно совсем, глубокая тень от дерева закрывала его до подбородка.

– Потому что я не хочу тебе отвечать, Люда. Потому что это не важно, что я думаю.

– Но я же рассказала тебе всё, как ты просил.

– Вот и умница. Ты большая молодец. И это всё, не спрашивай ничего больше. – Он отвернулся, и быстро пошел к открытой калитке, отделявшей дорожку от пляжа. Запахло сырым погребом, и старыми сгнившими ракушками. Вода, рокоча шумела, разбиваясь о прибрежные бетонные плиты.

Переходя через черную металлическую дверцу, она споткнулась о неровный кусок бетона, положенный, чтобы сюда не заезжали мотоциклисты, и полетела бы вперед, в кусты или просто упала на квадрат асфальта, но Костя перехватил её за секунду до падения, и, крепко сжав за талию, удержал. Их обоих сильно качнуло, но оба удержались, и не упали. Отпустив, он сказал: – Ты такая мягкая.

– Что? – Она ничего не понимала. Его лицо было очень близко.

– Что ты мягкая и приятная, больше я ничего не имел в виду. – Его идеальная фарфоровая кожа сильно контрастировала с темными волосами, что, растрепавшись, разметались на глаза и скулы. От него сегодня по-новому, непривычно пахло кисло, табаком, и чуть уловимо незнакомой туалетной водой. Он разжал руки, и легко пошел к воде. Сердце её вырывалось наружу.

На набережной было холодно из-за ветра. Людей почти не было, прошло несколько теней с собаками, на большом от них расстоянии. Люда выкопала яму в песке, сложила собранные по пути палки. Костя приволок бревно, на котором можно сидеть, набрал тонкие сухие прутики травы, что клочками прорастала через песок, но костер не разгорался.

– Не горит! – С досадой выплюнул он в воздух. – У тебя же была книжка какая-то с собой, давай ее сюда – Его голос повис холодным приказом в воздухе.

– А зачем тебе? – Книжку она купила сегодня утром, и было жалко её даже доставать из сумки.

– Костер не горит, нужна бумага. – Чуть мягче ответил он.

– Я не дам тебе рвать книгу и пускать ее на растопку костра.

– Дай-ка сюда книгу! – Требовательно прикрикнул он, но видя, что это не помогло, замолчал на несколько секунд. – Пожалуйста! – Голос в мгновение стал жестким, звенящим, словно новогодний серебряный дождик с елки превратился в сосульки. Она стояла, не шевелясь, и не отвечая.