Моя индейская Ж.

скачать книгу бесплатно


"Из России приехал новый политбеженец, – сказала Она, когда мы шли по аллее, держась за руки. – Его зовут Константин, я ему помогаю". Я мигом приложил палец к губам: "Т-ссс!" В таких делах от лишних слов порой зависит судьба человека. Да и по закону информация о беженцах секретна, ведь никто не знает, где и какое слово может навредить.

– А ещё приехал Миша, строитель. Тоже просит политубежище, – продолжила Она.

– Не рассказывай мне этого, – оборвал я. – Тем более не говори имён, ты не имеешь права.

– Миша был у меня дома, сын помогал ему выбрать ноутбук, – не унималась Она, словно не слыша запрета.

– Не хочу этого слышать! – почти крикнул я.

Я по-прежнему сжимал Её ладонь, но внутри мне стало неуютно. Вернулось ощущение сумбура, какое было после встречи с Радославом. К чему были Её странные рассказы? Постепенно я догадался: моя женщина хотела проверить, насколько я ревнив. Приняв степенный и спокойный вид, я заговорил о реке, что текла под мостом неподалёку. Рассуждал о символизме воды в музыке. Я давал понять, что я не шизофреник, впадающий в приступ, лишь узнав о Её встречах с другими.

– Вода это символ чистоты и добра, – произнёс я, заглянув в Её глаза.

– Добра и зла не существует, – несмело ответила скво. – Они относительны, мы выдумали их сами.

Она не была домохозяйкой, погрязшей в телесериалах и кулинарных журналах. С Ней можно было спорить о великих вещах. Наши взгляды на жизнь были разными, но я не видел в этом препятствия. Разница в убеждениях лишь придаёт отношениям остроту. И мы шли, по-прежнему сцепив ладони.

– А как же церковь? – выдал я последний аргумент. – Бог есть абсолютное добро.

– В церкви Бога нет, – заметила Она с независимым видом. – А вообще, мне ближе буддизм, где нет ничего однозначного.

Потом Она спросила, обедал ли я сегодня. Это было насущнее споров о добре, ведь в животе урчало от голода. Тем более, что шашлычный запах с поляны долетал и сюда. "Приезжай ко мне домой обедать или ужинать, всегда жду", – улыбнулась Она. И мне хотелось кринуть "есс!", от радости подняв кулак вверх.

Впрочем, сильнее голода была тяга к Её женственности. Эта женственность казалась непривычной, потому что властной. В моей женщине сквозило что-то настойчивое и сильное, почти солдатское. Сладковатый запах духов, тщательно ухоженные волосы и безупречный макияж брали в плен настойчиво и бесповоротно. Но при этом Она оставалась сгустком нежности. А невысокий рост, маленькие пальчики и прочно сбитое тельце добавляли в женский любовный коктейль ещё больше соблазнительности. Она была красавицей, которой может гордиться самый высокопоставленный мужчина.

– Сколько у тебя комнат в квартире? – поддержал я досужий разговор.

– Три. Я невеста с приданым, – засмеялась Она с еле уловимой иронией.

– В смысле? Это твоя собственная квартира?

– Разумеется, с полным ремонтом. Её получит тот, кто получит меня.

Я был удивлён. Вечная эмигрантская доля – арендовать квартиры или комнаты, то и дело переезжая с места на место. Из нашей беженской тусовки позволить себе собственное жильё не мог ни один. Моя скво была не из нашего круга и я гордился тем, что я, ничем не примечательный журналист, смог показаться Ей интересным. Но в голове выскакивала мысль о Её муже.

– Если ты невеста с приданым, то хочешь развестись с мужем?

– Я сама не знаю, для чего вышла замуж, – сказала она грустно. – Он уговаривал меня четыре года, и уговорил.

– Но что тебе мешает быть с ним в Болгарии?

– Он гораздо старше меня, и вообще...... – Она помолчала, давая понять, что это тяжёлый разговор. – Нет ни любви, ни простого понимания.

Мы свернули с аллеи на тропинку, тянувшуюся сквозь еловый лес. Вдалеке робко появлялась луна, медленно тонувшая в облачной дымке. Я резким движением развернул любимую к себе и прильнул губами к Её миниатюрным озорным губкам. Она успела слегка улыбнуться, подавшись ко мне с неприкрытым желанием. Я жадно схватил Её талию, будто вор, дорвавшийся до драгоценности.

Наши языки ласкали друг друга, погружая нас в пучину беспамятства и нарастающей дрожи. Её пальчики мягко скользнули вдоль моей куртки и ушли вниз, схватив предмет, который во все времена был символом плодородия и мужской силы. Движения пальчиков было уверенным и смелым, и от их необычной смелости я ощутил себя бешеным быком. Разум терял ориентиры, с каждой секундой всё больше отключаясь и превращая меня в бесконтрольное животное существо. Я целовал Её всё яростнее, пока не выпалил, успев сглотнуть слюну:

– Поехали ко мне!

– Поехали, – ответила Она со спокойной и уже привычной иронией.

В машине индейская женщина достала пластмассовый брикет, в которым оказалась картошка с жареным мясом, ещё тёплым. Я всё проглотил моментально, как акула, а потом важно развалился на переднем сиденье. Мы говорили о планах на жизнь. Через четыре года Ей светило литовское гражданство, а меня этот вопрос не волновал. Достав телефон, я запустил фонограмму и спел литовскую песню про осень: "Хоть на один день забудь меня…". Любимая мечтательно вздохнула:

– У литовцев прекрасные песни. Но у тебя исполнение русское, страстное. Это чудесно.

– Чудесная здесь только ты.

– Со мной шансов никаких, – еле слышно пробормотала Она себе под нос, – Шансов никаких…

Казалось, голова раскололась надвое. Недавно я целовался с преданной страстной женщиной, но фразу про отсутствие шансов сейчас бормотала другая. И я подумал, что это новая женская провокация: Она набивала себе цену, желая проверить мою решительность. Я принялся тарахтеть о том, что никогда от Неё не отступлюсь. В ответ Она вздыхала, и я понимал: непросто развернуть налаженную жизнь, когда нам за сорок. "Я докажу, что любовь существует. Ты увидишь, что такое настоящие доверие и верность", – твердил я. Но видел только бездонную черноту Её невесёлых глаз.

Наверное, я был Ей симпатичен, но женщины созданы из расчётов. Я уже представлял, как ринусь по Вильнюсу в поисках новых подработок. Ради Неё я хотел поставить Литву вверх дном, зарабатывая втрое больше. "У сына на репетиторов уходит почти пятьсот евро в месяц", – сказала Она, читая мои мысли. Наша любовная телепатия уже не удивляла.

Из-под Её плаща виднелись чёрные кожаные брюки, манившие меня. Она чувствовала моё немое напряжённое желание. В какой-то момент Её глаза заблестели диким кошачьим блеском, как в прошлый раз, когда мы неслись по улице Укмергес. И вновь Она будто помолодела, превращаясь в девушку. Мне хотелось ущипнуть себя, избавляясь от наваждения.

Подъехав к моему дому, скво хлопнула автомобильной дверцей, и казалось, передо мной и впрямь хищная кошка, не знающая слов. Её взгляд стал пустым и глупым, а потому до невозможности эротичным. Я думал, что дело идёт на лад, но в коридоре моей квартиры индейская любовь огляделась и стала другой. В удивлённо поднятых бровях, в чуть поджатых губках, во внезапной сутулости плеч я прочёл разочарование и обиду. Будто ребёнка звали на праздник, а привели к зубному врачу.

"Это и есть твоя квартира? – хмыкнула Она. – Можно я не буду разуваться?" Пройдя в полусапожках на кухню, скво сморщилась. "Почему не протёрта пыль на полке? Почему не вымыта плита? Почему сковородка в жиру? Почему у тебя старые окна?" Я думал, что после недавней уборки порядок был идеальным. Но женский взгляд не обмануть.

Я кинулся драить плиту, но Она меня отодвинула, забрав губку. Скво мыла плиту методично и тщательно, повторяя свои укоры. В ответ я клялся, что после Нового года сниму современную квартиру, которая Ей понравится. Это Её не вдохновляло. "Ну, – сказала Она устало, – пойдём покажешь кровать".

Диван был старым и узким. С тем же расстроенно-брезгливым лицом Она уселась и меланхолично стянула свитер: "У тебя хоть наволочка есть?". Я бросился к шифоньеру и стал менять наволочки на подушках. "Я сама, – бессильно махнула Она рукой. – А балкон застеклён?".

Застёклённый балкон был, пожалуй, единственной вещью, что нравилась Ей хоть немного. И, занимаясь любовью, Она успевала поглядывать в его сторону. Я же изо всех сил старался привести Её к счастливому финалу. Но финал Ей был почему-то не нужен. До этого казалось, что после всех перерывов и потрясений буду в постели нулём. Но в красоте этой женщины было что-то диктаторское, не оставляющее шансов даже мёртвому. И рядом с Ней я, на удивление, оказался не самым бессильным мужчиной.

А потом Она взялась делать массаж. Я кряхтел от блаженства, лёжа на животе и ощущая невесомые прикосновения Её пальчиков. Но это были не пальчики. Меня касался белый пух, что в летнюю ночь падает с тополей в парке. Покорённый нежностью, я был героем, сегодня получившим вызов от дерзкой красавицы и теперь решившим её добиться. Я был готов на любые испытания, чтобы не потерять свою скво.

После массажа Она быстро оделась и вышла в коридор, а я долёживал последние минутки счастья. Затем бодро вскочил и выпрыгнул вслед за Ней. Она читала сообщение в телефоне. Её губки были чуть разомкнуты, а глаза застыли в хитроватом прищуре. Она думала уже не о нас. "Не обращай внимания, тут мне пишет....". Не окончив фразы, Она махнула рукой и замолчала. Я ничего не спросил.

Когда мы спускались в лифте, я нежно приобнял Её, и всё же Она была уже не со мной. У машины я чмокнул Её в щёку, желая длить нашу нежность и веря, что теперь между нами всё будет иначе – надёжнее и крепче. Но Её взгляд, Её мысли по-прежнему оставались где-то за горизонтом. Мне подумалось, что вряд ли Она сейчас поедет домой. Я видел это почти наверняка, но вопрос с моей стороны звучал бы по-детски. И я снова молчал. Внутри стало бесцветно и пусто.

Вернувшись, я разлёгся на диване и уставился в потолок. С завтрашнего дня я решил искать новую квартиру. Впрочем, зачем это Ей, если в Вильнюсе у Неё была собственная трёхкомнатная? И тут я осёкся: на какие деньги Она могла Её купить? А на какие содержала? Получив дозу любви, журналистский мозг пришёл в себя и начал привычную работу. Квартира, плюс отличный автомобиль, да обучение сына в школе, да деньги на репетиторов. И одежда модных дорогих брендов…

Схватив телефон, я нашёл Её аккаунт в "Инстапосте". Там красовались фото дорогих ресторанов, пятизвёздочных гостиниц и элитных пляжей, на которых Она возлежала, вытянув свои маленькие ножки. Всё это, конечно, требовало денег. Но откуда они были у женщины, дающей несколько уроков музыки в неделю? В Литве за такой урок платят не больше двадцати евро. Чем Она оплачивала роскошь? Ответ казался сколь горьким, столь очевидным: Её, скорее всего, обеспечивали мужчины. Но какие? Прежние мужья? Это могла знать лишь Галина, и я решил отправиться к ней, чтобы выудить информацию. Я оставался журналистом даже в любви.

8

Нудное зудящее беспокойство преследовало меня с момента, как я открыл глаза. В мессенджере любимая была отмечена, как обычно, около четырёх утра. И мне подумалось, что причина Её ночных бдений, быть может, совсем не спина. Сомнение заползало в сердце как холодная змея. И всё же я не дал ему воли. Пусть я чего-то пока не понимал, но твёрдо знал, что заберу свою женщину, даже если у Неё есть другой. Законы природы оказались правы.

"Доброе доброе утро, любимая! Как спала?"

"Поспать не удалось, – ответила Она сразу же. – Недавно вернулась, приняла душ, но не очень помогло".

"Откуда недавно вернулась?" – хотелось отписать тотчас же, но я сдержался. Я чувствовал, что пока не вправе так бесцеремонно лезть в Её жизнь. Зато стало ясно, что моя догадка верна: эту ночь Она провела не дома. Об этом скво сказала почти прямо, но я не понимал Её цели. Пощекотать мои нервы ревностью? А может, Ей настолько не понравилась моя квартира, что раздумала встречаться?

"Ты прекрасна. Я найду профессионального фотографа, чтобы ты поставила в Фэйснет нормальные фото", – писал я, желая быть полезным.

"Мне этого не нужно, ведь красота – понятие внутреннее".

"Ты хотела принести из подвала зимние колёса. Но это тяжело. Давай я приду помогу".

"Ничего не надо".

Даже этих простых услуг Она не хотела от меня принимать, как не хотела ни ресторанов, ни платы за бензин. Но ради чего Она со мной встречалась? Ради песен? Сказала, что Она – невеста с приданым… Но по ночам ездит не ко мне… Я встал под прохладный душ, пытаясь разобраться в головоломке. Выходило, что я рано порадовался простоте нашей любви, потому что сейчас получал полную порцию чудесной женской логики…

Каспарас улыбался на пороге автошколы: "Привет, Россия. Поехали кататься". Автомобиль был для меня сложнейшей штуковиной – вроде завода, где надо управлять десятками процессов сразу. Я плёлся по трассе, на светофорах утирая пот со лба. Зато Каспарас был беззаботен, снова превратившись в политического обозревателя. "Если Россия нас оккупировала, то нападёт снова", – говорил он. Мне же, судорожно сжимавшему руль, было не до того. "Но теперь Литва в НАТО, на НАТО вся надежда", – продолжал он удовлетворённо.

Мне нравилась убеждённость этого парня, его любовь к Литве, которой не было у меня к России. Да и как я мог хвалить Россию, в которой расследовал десятки случаев беззакония? Моей Родиной было Чёрное море и песок, раскалённый под полуденным солнцем. И двор моего детства с кривыми баскетбольными щитами. И мои родители, что тихо состаривались вдали, каждый день веря в моё возвращение. И мои ненаглядные дети, с которыми был разлучён. И даже супруга, к которой теперь не чувствовал обид. Но и сальные рожи чиновников, и бессовестного мента, обирающего старушек на рынке, я разделить с Россией не мог. Родина была как женщина, которую я хотел и боялся одновременно.

Каспарас рассказывал, что тоже хлебнул эмигрантской доли. Три года он прожил в Норвегии, где неплохо зарабатывал. Лишь ощущение чужбины не давало ему покоя. "Норвежцы идут на праздник, а меня с собой не берут, – жаловался Каспарас. – Говорят между собой, а меня как будто нет. Кругом кричат о гостеприимстве, но в душе чужаков не любят". Он рассказывал почти про меня! Со мной в Литве часто случалось похожее. "Как же я тебя понимаю!" – сказал я страстно. Но Каспарас выпучил глаза: "В Литве такого нет!"

Говорить о недостатках Литвы позволено только литовцам. Они могут часами ругать президента или жаловаться на зарплату, но в своём кругу. А когда неприятное говорит иностранец, на флегматичном литовском лице появляются беспокойство и страдание. Услышав не очень хорошее замечание о стране, литовец будет убеждать, что тебе показалось. А если не показалось, то это случайность. А если не случайность, то в этом виноваты враги. Каспарас был литовцем до мозга костей – и в своём искреннем патриотизме, и в отрицании очевидного.

Впрочем, лучшей темой была не политика, а рыбалка: вот что сближает мужчин. Инструктор показывал в телефоне фото с жирным карпом, которого поймал на выходных. "Карпы умные, рыбалка это каждый раз поединок", – объяснял он. Но особой темой гордости была щука на 15 кило, выловленная прошлой зимой. Впрочем, и других рыбацких подвигов в телефоне Каспараса было накоплено немало.

Попотев в автошколе, я ринулся в редакцию. Там ждал Станислав Белоглазов, то и дело просивший писать о его великих проектах. Некогда он был талантливым московским программистом, но уже лет восемь обретался в Литве, получив, как и я, политическое убежище. В его компьютерной голове проекты рождались постоянно, и про один из них я однажды написал. Но это Станиславу не помогло и давать деньги спонсоры не спешили.

В старенькой курточке Белоглазов тёрся у дверей редакции, не решаясь войти. Я его почти затащил, усадив около компьютера. Большие очки в серебряной оправе и пара длинных зубов, мелькавших из-под верхней губы, подмывали вручить ему морковку и дать кличку Братец Кролик. "Ну так вот, я продумал информационную оборону, – сжал Станислав кулак. – Россия собирает массу данных через "Фэйснет" и литовские сайты, вычисляет наши предпочтения. Зная это, на аудиторию можно влиять. А я поставлю заслон, напишу приложение для мобильника. Сделаешь статью?". Он ещё долго живописал мне проект, на который американцы непременно дадут огромный грант.

– Не давать своих данных в интернете – это признак свободы, – соглашался я.

– Без этого свободы нет, – вторил Белоглазов.

– Если русские не смогут собирать информацию, то и местные тоже. По-моему, отличный проект.

– Местные пусть собирают. – Его взгляд забегал по полу. – Мне от литовского правительства скрывать нечего.

Пообещав выкроить время для статьи, я отправил его с миром. В работе день бежал незаметно. Мысли об индейской скво превращали мою голову в ядерный реактор, заставляя её работать с десятикратной силой. Но головоломка, которую задала любимая женщина, не хотела решаться. Вся надежда теперь была на Галину и её сплетни…

Вечером Галя разливала по пиалкам ароматный турецкий чай. Своими пышными формами и красными круглыми щеками она всегда напоминала мне купчиху с картины Кустодиева – щедрую и слегка наивную. Как и положено, в купеческой квартире были иконы. Христос и Богородица смотрели из-под потолка, стоя на шкафу в толстых позолоченных окладах. Потому от квартиры веяло старой Москвой. В двух комнатах повсюду лежали коробки, тряпки, сундуки, папки, посуда, игрушки, которые создавали чувство постоянного переезда. Но эта вечная неустроенность вполне подходила моей творческой натуре.

Сидя на купеческой кухне, я вспоминал свой первый год в Литве. В ту пору я, нищий неудачник, явился к Галине, чтобы хоть как-то прожить. Она взяла меня работать чистильщиком её сауны. Это меня и спасло.

Сауна была вожделенным местом: я купался в огромном джакузи, а потом самоотверженно драил его, сжимая в руках тряпку. В комнате отдыха всегда лежала куча конфет и с десяток сортов чая. Почистив джакузи, я бесстыдно поглощал сладости. Иногда от клиентов оставалось вино или торт, которые я поедал с таким же усердием. Отложив тряпки и наполнив бокал, я валялся на кожаном диване и воображал себя крутым бизнесменом, заказавшим лучшую вильнюсскую сауну. За четыре часа пахоты Галина платила десять евро. Этого хватало на пару дней.

Видел я от неё и немало другого добра. Галя часто дарила мне вещи, оставшиеся непонятно от кого. Так у меня оказались фирменные замшевые кроссовки, добротные изящные полусапожки и куртка умопомрачительной звездной расцветки. Расхаживая по центру Вильнюса, я ловил на себе заинтересованные женские взгляды – эмигрант, работающий уборщиком за десять евро, но одетый как заправский мажор.

Этим вечером я восседал на кухонной табуретке, вновь надеясь на галину доброту, как и на её болтливость. "Ты со своей новой уже спал?" – спросила Галя невзначай, и её лицо стало игривым и немного похотливым. Я молча кивнул. Галине ответ понравился.

– Послушай, – доверительно сказал я. – А мужья помогают ей деньгами? Ну, и бывший из Южно-Сахалинска, и нынешний из Болгарии.

– Бывший что-то присылает, но не особо. А от болгарского никакого толку.

– Где же она берёт деньги?

Галина слегка вздрогнула, впрочем, моментально это скрыв. Она подлила мне чая:

– Булочку возьми.

– Скажи, – не унимался я, – чем она занимается в Литве?

Галина молчала, мешая в пиалке сахар и будто не слыша вопроса. "Как она зарабатывает?" – вновь переспросил я и увидел на её лице необъяснимое, но уже знакомое выражение. Её подбородок слегка уехал вниз, язык лёг на нижнюю губу, а глаза будто затянулись серой пеленой, скрыв зрачки и превратив Галю в безмозглое животное. В точности как в бассейне, когда она снимала меня на телефон. От её неожиданного превращения, от этого молчания я чувствовал себя неуютно.