скачать книгу бесплатно
Моя индейская Ж.
Евгений Титов
По политическим причинам я сбежал из России в Литву, где со мной приключилась любовная история – опасная и грязная, но поучительная. Книга, быть может, не понравится россиянам, ведь я пишу о Литве хорошо. Она не понравится и литовцам, ведь я пишу о Литве плохо. Но она, я надеюсь, понравится тем, кто понимает: мир не бывает лишь чёрным или белым, а страны и люди – только хорошими или плохими. Всё в жизни сложно.
Ни российской власти, ни оппозиции повесть тоже не понравится: в наше время все хотят, чтобы ты был на чьей-то стороне. А моя сторона – правда. Прочтите мою исповедь и не повторяйте моих ошибок. Книжка эта не документальная, а художественная: совпадения с реальными людьми случайны.
Евгений Титов
Моя индейская Ж.
1
С детства я думал, что худшее в истории человечества – это гитлеровский фашизм. Промышленность по уничтожению людей, устроенная безупречно и чётко. Но теперь я знаю, что есть и другая вещь, не менее жестокая и отвратительная. Её цель абсолютно такая же: уничтожать людей. Она точно так же рядится в белые одежды и кричит о высоких идеалах, внутри оставаясь делом гадким и страшным.
Что же это за вещь? Конечно, я ней расскажу, ведь я всё увидел своими глазами. Об ужасах германских казней лучше всех поведал бы тот, кто сам их прошёл. Каково это, очутиться внутри печи, когда солдат закрывает за тобой заслонку и ты стоишь в темноте? И слышишь дыхание стариков, детей и женщин, которых через минуту превратят в пепел? Этого мы уже не узнаем. Но я везунчик: со мной случилось что-то похожее и я остался цел. И потому мне есть что вам поведать. Итак…
…Первое, что я увидел, были Её глаза. Я запомнил их, два огромных чёрных зеркала, глядевших пронзительно и бескомпромиссно. Не те пьяные зеньки, которые встречаешь в разгаре вечеринки и которые глядят с игривым интересом, требуя продолжения. Не те глаза актрисы, исполняющей роль жеманной девы и ждущей от тебя игры в мачо. Нет. Это были глаза, лишённые привычной человеческой суеты. В них читался сочувственный интерес к любому, кого они встречали. Глаза человека искреннего и простого, а потому умного. И эти глаза смотрели на меня.
Её волосы были смолой, обильно стекающей по плечам вдоль ядовито-синего свитера. Маленькие, миниатюрные губы смыкались в улыбке так, будто их линия была округлой речной волной, загадочно плеснувшей в окружении неприступных скал. На груди, в ложбине меж сладких холмов, манящих лесного охотника, покачивался янтарный амулет, и я понял, что передо мной – древняя индейская женщина, мудрая и верная, как было принято у индейцев. Подруга, что не предаст под пытками. Целительница, что излечит воина своими травами. Милое дитя леса и гор, что станет разъяренной тигрицей и разорвёт любого, кто притронется к её младенцу. Непобедимая и нежная, пугливая и отчаянная, моя индейская скво.
А её индейский мужчина? Разве способен он на подлость и ложь? Он дерётся за свободу в бою, где честь важнее собственной жизни. Защитник слабых, не замечающий боли и презирающий трусость. Провидец, читающий звериные следы и ведущий своё племя секретными тропами. И скво следует за ним, что бы ни ждало в конце пути. Ведь право быть свободными в родных лесах и горах – единственное, ради чего следует быть.
Иногда ты всё знаешь о человеке сразу, без пустых разговоров и лишних вопросов. Просто знаешь. И это знание – неизведанное и первобытное, но оттого не менее верное. Моя незнакомка была легка в разговоре и улыбках. А стоило Её о чём-то спросить, Она вмиг переключалась на меня, и это внимание было искренним и человечным. Она просто отвечала, потому что и вправду хотела помочь мне. И я узнал в Ней себя.
Господи, как я же теперь виноват перед Ней! Сегодня я знаю, что предал и уничтожил Её, хотя Она желала меня спасти. Защищаясь от фашистов, которых раньше так ненавидел, я стал одним из них. Я изменил всем высоким словам, которые в огромном количестве наговорил Ей, заставив Её поверить. Но мог ли я поступить иначе? Я не пытаюсь оправдаться, но прошу вас прочесть всю историю, и судить меня лишь тогда. А пока – вернёмся в тот вечер…
Мы стояли вдвоём на тесной кухне в роскошной старинной квартире. Всё на этой кухне было фешенебельным, но несвежим и немытым. Казалось, само время тут остановилось и прокисло. На круглом столе в беспорядке валялись засыхающие фрукты и надкусанные пирожные, словно после большого праздника. Эта картина тут наблюдалась из года в год, и потому казалось, что праздник вечен. В таких случаях ещё пишут про "гору немытой посуды", но это была не гора. Скорее, в раковине находился стратегический склад, где грязные кастрюли и тарелки хранились по многу лет. Словом, на всей здешней обстановке лежал налёт олигархической небрежности, по которой в Европе так легко различают русских.
У старинного дома, в беседке, продолжался кутёж. Пьяноватые голоса гостей долетали сквозь приоткрытое окно, из которого смотрела промозглая ноябрьская чернота. В беседке ждали меня, размахивая картоном над пылающим мангалом. А я заскочил сюда на минутку, за ножом. "Меня зовут Евгений!" – бросил я Ей по-гусарски. Она назвала своё имя, я взглянул на Неё и застыл. В литовской обыденности, что каждый день встречает тебя тысячами лиц, Она была непривычной. Её голос был мягок и низок, и в его нежности, покорявшей тебя с первого слова, была нотка доброй иронии. В лёгких покачиваниях головы, приводивших в движение смоль волос, и в плавном скольжении кистей, невзначай касавшихся амулета, читался стиль элиты. Да, эта женщина была элитной и нездешней.
Выйдя из квартиры, я слетел вниз по крутой старинной лестнице и вновь окунулся в компанейские разговоры. Две вильнюсские учительницы задвигали что-то про школьную реформу. Грузный добродушный охранник молча им улыбался, открывая очередную банку пива. Добрая и большая хозяйка Галина поправляла шампуры на мангале, усевшись на пластмассовом стульчике. Я грелся у огня с чашкой водки в руках. Вскоре мы вспомнили про хлеб и я опять понёсся наверх. Индейская женщина стояла посреди комнаты на старинном скрипучем паркете, и белые носочки на маленьких ступнях смотрелись невинно. Она говорила в телефон что-то знакомое и вместе с тем тарабарское. Взяв половину буханки и для вида покрутившись на кухне, я дождался конца разговора.
– На каком языке вы говорили? – спросил я по-литовски с прежним лихим видом.
– Это был болгарский. Мой муж в Болгарии, – ответила она по-русски, глядя мягко и любознательно.
Каждое чудо в нашей жизни разбавлено горечью логики: эта женщина, конечно, была замужем. Я представлял солидного бизнесмена в дорогом костюме. Да и за кем могла быть замужем нездешняя элита, как не за богатым успешным мужчиной? Я таким не был. И всё, что оставалось в тот момент – лишь уважительно смотреть на Неё, понимая безнадёжность любых моих попыток.
Вильнюсские учительницы по-прежнему заправляли праздником. Меня они побаивались: человек из России, за несколько лет заговоривший по-литовски – подозрительный человек. Зачем тебе литовский язык, если в Вильнюсе ты объяснишься по-русски в любом ресторане и магазине? Слова эмигранта о любви к литовской культуре тут убеждают далеко не всех. Потому в учительских разговорах то и дело мелькали шпионские мотивы, которые меня вроде и не касались, но выдавали настрой беседы.
В потоке улыбок и бессмысленных реплик я заметил, как индейская женщина куда-то спешит по двору. Она скользнула мимо нашей компании и скрылась в темноте, за решёткой дворовых ворот. Её глаза смотрели вниз и в лице читалась новая чёрточка: смущение, непонятное мне. Литва научила меня наблюдательности, и вы постепенно поймёте, почему. Было неясно, зачем этой женщине покидать нас. Впрочем, классический набор красавицы может включать мужчину, отношения с которым она скрывает. И в 45 лет вряд ли кто-то разубедит меня в этом. Наверное, в темноте за воротами она кому-то звонила? Но почему этого нельзя было сделать из квартиры? А может, Её там кто-то ждал?
Мы всё больше добрели, подливая алкоголь в фарфоровые чашки. Шашлык поспел. Галина снимала мясо с шампуров и раскладывала в пластиковые тарелочки. Я жадно вгрызался в жирные ароматные куски и в сотый раз слышал от Галины историю студенческого успеха: когда-то она училась в ленинградском Инязе и бойко говорила по-французски. И сейчас, отрешённо уставившись в стену, она пыталась блеснуть сильвупле и бонжурами. Но, судя по коротким нескладным фразам, в студенчестве её познания были лучше.
Минут через десять перед нами вновь появилась Она. Теперь эта женщина показалась мне грустной. Тот, ради кого она была за воротами, быть может, Её обидел? Мы затихли. "Добрый вечер!" – браво выпалил я. Это было забавно, ведь недавно мы уже познакомились. Она засмеялась, сверкнув искренней мраморно-белоснежной улыбкой, и эта улыбка была лучшим приглашением к продолжению веселья: мы хотели петь караоке, ради которого сегодня и собрались. Подхватив бутылки и тарелки, шумная компания завалилась в квартиру.
Учительницы с добрым охранником расселись на диване, Галина погрузилась в кресло у компьютера – такое же большое, как она сама. Концерт открыла её дочка, Анечка – невесёлый и не очень общительный человечек лет тринадцати. Анечка была равнодушна к нашим частым посиделкам. Её увлечением был большой плазменный телевизор, который она смотрела с мрачным видом. Там всегда шли злые мультики, где кого-то били и потрошили. Но сегодня у нас ожидались песни, а потому девочка была не прочь блеснуть. Впрочем, Анечка не пела, а играла на клавишном инструменте, который стоял в комнате на высокой подставке. Кажется, сыграла нам что-то из негритянского фольклора, горбясь и неуклюже нажимая клавиши пухлыми пальцами.
В пьяном пении наши души освобождались! Дамы и господа хрипели русскую попсу, передавая микрофон по кругу. А когда очередь дошла до индейской женщины, меня ждала новая порция очарования. Её голос оказался задушевным и чистым как родник, в который падают слёзы. Быть может, не самым громким на свете, но отточенным до степени высокой эстетики. Квартиру наполняли пронзительные звуки украинской народной песни – страдание о том, что любимый больше не придёт. Мы вдохновенно молчали, внимая красоте и честности этих звуков. А когда они затихли, мы разразились аплодисментами, ведь в нашей компании Она заслуживала этого больше всех.
Я уселся на паркете, решив, что так будет по-европейски. Мы снова разлили по чашкам и я с почтением наблюдал, как Она участвует в светской беседе. Её замечания были ироничны и ненавязчивы: индейская женщина умела сказать нужную фразу именно там, где было нужно. Она шутила, грустила и удивлялась с изяществом, достойным королевской семьи. И мне думалось, что в Болгарии у них с мужем большой дом и двое детей. Представлял, как по утрам Она подаёт детям жареные тосты с сыром, а потом со светлой улыбкой провожает на учёбу. Как советует своему солидному бизнесмену по работе, но лишь когда ему нужна помощь, ведь Она так тонка и тактична. Когда Она хохотнула своим звонким голоском, Её ножки, затянутые в джинсы, совершили небольшой полукруг. Я представил, что во время любви с мужем Её голосок звучит точно так же, ударяясь о белый потолок их большого дома.
Когда микрофон дошёл до меня, я собрал все силы и таланты, чтобы понравиться Ей. Затянув хит русского шансона, я тщательно попадал в ноты и переходил на хрип. Очень хотелось, чтобы это звучало по-хулигански. "У вас замечательное расщепление голоса", – заметила Она, когда песня была окончена. Я был счастлив. Добродушный охранник выступал следующим и я схватил анечкину гитару, стоявшую у стены. Теперь я вовсю пилил на струнах пассажи и аккорды, оказавшись для этого вполне трезвым. Индейская женщина слушала, уважительно склонив голову. Моё консерваторское образование, забытое за двадцать лет, в этот вечер служило отличную службу.
Следующей опять выступала дочка Галины, Анечка. Моя женщина села на пол рядом со мной, чтобы ей помогать. Она стала моей всего за пару часов, незаметно и просто. Разум кричал о Её замужестве, мы по-прежнему говорили друг другу "вы" и Она была всё так же недостижима. Но необъяснимое тёплое чувство шептало, что рядом со мной отныне сидел родной человек.
Она вдохновляла и направляла Анечку, показывая ладонью, когда следует нажать очередную клавишу: оказалось, моя женщина давно преподаёт девочке музыку. Анечкина мелодия отзывалась на Её лице беспокойством и сочувствием. В этом чувствовалось материнское и женственное старание, и я вновь дёргал гитарные струны, украшая пластмассовое пианино живыми звуками. Мы оказались прекрасным трио.
Гости готовились к прощальным поцелуям. Я выскочил в прихожую, чтобы успеть подать Ей плащ, но из комнаты донеслись всхлипы. Все метнулись обратно. Галина сидела в кресле, запрокинув голову, а по её щеке текла слеза. Анечка бросилась к маме и тоже заплакала. "Трудно дышать, не могу", – схватилась Галина за грудь. Кто-то побежал на кухню за стаканом воды, охранник предложил вызвать "скорую". Галина же, тяжело вздохнув, уставилась заплаканными глазами в оконную темноту: "Мне уже лучше". От этого внезапного выздоровления чувство абсурда стало ещё острее.
Молчаливые и озадаченные, мы потянулись в прихожую. Плащ своей женщине я всё же подал. Она приняла это с лёгким смущением – таким, какое уже мелькало, когда Она шла за ворота. Наша компания спустилась во двор. "Что с Галиной?" – спросил я доброго охранника. Он лишь пожал плечами. Над Вильнюсом висела неприветливая осенняя ночь, окна в соседних домах давно погасли. Ржавое небо роняло редкие капельки. Телефон моей женщины зазвонил: "Да, сыночек, я уже еду", – ответила Она. Я понимал, что это единственный случай, когда мне хватит наглости напроситься в попутчики. Дожив до первых седин, я так и не научился водить машину, а Её черный "Опель" был припаркован здесь, во дворике.
Она согласилась меня подвезти, не думая ни секунды. Мы ещё не выехали со двора, а я уже задал главный вопрос. Вернее, это был не вопрос, а несмелое утверждение: мне казалось, что я почти всё знаю.
– Ваш муж не может бросить бизнес в Болгарии.
– Нет, он просто не поехал за мной в Литву. Я человек гуманитарный, а он – совсем другой.
В это не верилось. Как можно было не поехать вслед за этой удивительной женщиной? Как можно было оставить эту певицу и красавицу одну? Впрочем, я не ошибся в главном: мы действительно оказались похожими. Моя жена точно так же осталась в России, не согласившись ехать за мной. Сегодня в машине сидели двое с одинаковой судьбой, нам было о чём говорить. Мимо тянулись безлюдные улицы в тусклом свете сиреневых фонарей. Деревья стояли голыми и злыми, всё кругом умирало и шло к концу. И лишь между нами рождалось доброе начало.
Если бы я тогда знал, почему плакала Галина! Я бы без стеснения потребовал остановить машину. Я бы убежал в темноту, забыв и эту женщину, и квартиру Галины, и саму Галину. Но у каждого свой Крестный путь. Губы моей скво, едва различимые в отблеске автомобильных приборов, казались нежными лепестками на Луне. Я рассказывал Ей про свой последний вечер в России, такой летний и яркий. И про тяжёлое горькое чувство, в котором увяз, когда собирал чемоданы. И как ноги не шли в сторону двери. И что имя эмиграции – одиночество.
– Впрочем, у свободы есть свои плюсы, – с хитрецой в голосе заметил я в конце рассказа.
– Ну конечно, – подхватила Она мой настрой, и мы оба поняли, что любовь на свободе не так уж плоха.
Она сетовала на то, что муж оказался слишком большим патриотом Болгарии. Выяснилось и то, что это второй брак. Сын остался от первого, и теперь папа ребёнка жил в Южно-Сахалинске. Летом Она отправляла сына туда, оставаясь одна. "Моё кредо – одиночество, – произнесла она мягко, а затем поправилась. – Я имею ввиду духовное одиночество". И я подумал, что с физическим у этой элитной красавицы проблем быть не должно. Пройдя несколько лет холостяцкой жизни, становишься немного циником.
Пару дней назад, когда Галина звала меня на вечеринку, она сразу назвала Её имя. Эту женщину я нашёл в "Фейснете" ещё тогда, для интереса. Но тогда Она показалась мне обычной. Кто же знал, насколько лучше фотографий бывает живой человек? Впрочем, сейчас я Галину не выдал и мы с моей скво продолжали дорогу, рассуждая о семейной жизни.
Она вызвалась подбросить меня домой, но я решил, что ещё не настолько нагл. А потому попросил подвезти к торговому центру "Горизонт": это было по пути. Машина остановилась. Хотелось чмокнуть свою новую знакомку в щёку, но я уже был почти трезв. И тогда Она протянула мне руку, как протягивают заправские бизнес-леди, поднаторевшие в деловом этикете: открыто и смело. Я жадно схватил Её ладонь, чувствуя, что моим холостяцким неурядицам пришёл конец.
2
Я проснулся с ответом на вопрос, который мучает людей тысячи лет: для чего мы живём? Теперь я знал: мы живём ради встречи с любимым человеком. За прекрасную вчерашнюю встречу я заплатил сполна. Я оставил в России жену с детьми, и сделал это легко, будто бросил камешек в воду. Я казался себе неповторимым и всемогущим. Я ни секунды не сомневался, что семья последует в Литву за мной, таким талантливым и успешным. Но реальность спустила меня с небес. Жена не простила прежних обид и мы расстались. А новые женщины относились ко мне, словно к вокзальному псу, которого вроде и жалко, но у себя не поселишь. С новыми женщинами моя неповторимость пропала: к каждой стояла мужская очередь, и в этой очереди я оказывался последним. Да и может ли быть иная судьба у эмигранта, не имеющего за душой ничего, кроме гитары? Но и гитара была подаренной.
Однажды со мной и вовсе случилось то, что показывают лишь в боевиках и детективах. Та страшная история перевернула меня и отобрала веру в человечность, сделав подозрительным и наблюдательным. Я расскажу вам о ней, как придёт время. Главное, что в то дождливое утро я твёрдо знал: мучения окончены. И теперь, вдоволь настрадавшись, я заслужил Её, мою индейскую женщину.
Небрежный холостяцкий быт отныне бросался в глаза и вызывал стыд. Я вдохновенно драил ванную с туалетом, представляя, как приведу любимую в чистенькую квартиру. Потом я перемыл посуду, стоявшую на кухонном столе добрых полгода. Полы, на которых скопился налёт серой грязи, я оттирал точно так же, до блеска, морщась от укоров совести. С этого дня в моей жизни был человек, ради которого стоило всё поменять. Ровно в девять я схватил телефон и написал в мессенджер: "Доброе утро! Спасибо, что подвезла! Ты прекрасна, как этот новый день!"
Я представлял, как Она прочтёт, изящным и томным жестом поправляя смоль волос, растёкшуюся по белой подушке. Женское сердце непостоянно, и то, что ночью казалось ему чудесным, с утра может выглядеть скучным. Скорее всего, Она удивится моей неуместной откровенности и отпишет что-то заурядное. А может, начнёт лукавую игру в "Я тебя не хочу", столь свойственную красавицам. Или вовсе не увидит сообщение в десятке других – написанных теми, кто моложе и успешнее меня.
Около часа дня телефон, наконец, пиликнул сообщением: "Доброе утро, Женя! Я рада нашему знакомству! Очень плохо спала, переживала за Анечку и Галину. Спасибо за хорошие слова, они взаимны". Я не верил. Разве бывают красавицы такими простыми и милыми? Впрочем, простота это признак мудрости, а Она была мудра. Вчера я прочёл это в Её огромных глазах, подёрнутых грустью.
Покрутившись на работе и написав для вида пару заметок, я сбежал в аптеку. Купив никотиновую жвачку, я сфоткался с упаковкой и отправил моей скво. "Больше не курю!" – приписал я под фото. "Умница!!! – ответила Она. – Когда захочется курить, пишите. То есть пиши. Мы тебе поможем". И я подумал, что "мы" – это Она с сыном и Галина с Анечкой. Если бы я тогда знал, кто эти "мы"!
Вечером я пробовал сесть за пьесу, которую писал много месяцев. Я описывал ту самую историю, случившуюся со мной год назад. В той любви хорошие женщина и мужчина предали друг друга, но не стали счастливее. Я корпел над монологом, где героиня вспоминает детство: мол, родителей она никогда не видела, а бабушке было некогда следить, кто из деревенских парней таскал внучку в кусты. В конце монолога героиня плакала: детские душевные раны так и не зажили, сломав ей взрослую жизнь…
Сегодня пьеса не получалась. Бросив писанину, я строчил послания в "Фейснет". Рассказывал индейской женщине о том, как тонко Она чувствует душу другого человека. И о том, как чутко Она относится к Анечке. И насколько глубоки Её непокорённые глаза.
Чувство бесцельного передвижения туда и сюда – вот в чём была суть моей эмиграции. Квартира, редакция, кабак – ничто не отличалось друг от друга. Всё было будто затянуто густой паутиной, что оставалась нетронутой сотню лет. Ехать ли куда-то или валяться до вечера в кровати – не имело значения. И сейчас эта женщина возникла в жизни как последнее лекарство от бессмыслия.
Я был продрогшим волком, который в морозную ночь жаждал тепла. Я давно изголодался по всему женскому и нежному, и в тот вечер утолял свой голод, получая Её ответные сообщения: "Ты увидел во мне настоящее!", "Ты разглядел, что я простая и искренняя. Ну как и ты)))". И мне казалось, что эти смайлики в конце фразы – просто из-за хорошего настроения.
3
"Доброе утро! Как ты спала?"
"Не очень, Женя. Болела спина. Вчера шея устала))"
"Почему болит спина? Какой диагноз?"
"Там комплекс проблем"
По пути на работу я уже знал, что буду свою женщину лечить. Займу денег или возьму кредит, чтобы Она была здорова. Ведь если мужчина не может помочь любимой, то зачем он вообще родился? Вильнюс утопал в холодном молочном тумане. Небоскрёбы смотрели из туманных глубин как злые гоблины. И лишь то, что отныне было между мною и Ей, могло сопротивляться их недоброй силе.
Я предложил Ей встретиться вечером, но Она была занята: должна была приготовить ужин сыну. Потом Она вдруг спросила, надел ли я сегодня шапку. И этот незатейливый вопрос вызвал во мне умиление и восторг. Последние пять лет мне его не задавали. Никто не хотел заботиться об эмигранте, утратившем и молодость, и недвижимость, и положение в обществе. Да и вообще забота о другом человеке – нынче редкая вещь: старинная роскошь, которую почти не встретишь. Отношения мужчин и женщин грубы, как наждачная бумага.
Я был в шапке, но, отвечая на сообщение, рассыпался в благодарностях за заботу. Теперь я был кому-то нужен! На фоне этой радости день тянулся нестерпимо долго. За окнами редакции стоял монотонный и глухой гул автомобилей, ползущих по мосту. Красные огоньки фар строились неровной колонной и уходили вдаль, пропадая в ноябрьской серости.
После обеда написала Галина: "мы с Анечкой в бассейн. Пошли с нами". Свой мужчина у Галины был, но в Москве. Сюда он наведывался редко, раз в два или три месяца, для этого оставляя жену. Московская жена о Галине знала и этот любовный междусобойчик выглядел пикантно. Я же был Галине только другом, хотя и близким. Мы беседовали о самом сокровенном, жалуясь на бывших любовников и любовниц. А когда я бывал пьян, то отправлял ей в мессенджер то, чего не следовало. Но мы видели границу, отделявшую дружбу от чего-то большего. И никогда её не переступали. Да и Галина, по правде говоря, была не того типа женщин, который мог меня вдохновить. Мы с ней это понимали и такое положение дел устраивало обоих.
В бассейне Анечка плюхнулась в воду первой и поплыла, широко размахивая руками. Я нырнул под воду и проплыл почти всю дорожку, вспомнив черноморскую юность. Вынырнув, я приветливо махнул Галине, а она по-свойски махнула в ответ. Затем я подгрёб к Анечке, которая рассекала воду со степенным выражением лица, никого не замечая. Схватившись за пенопластовый поплавок, я обернулся к Галине и не узнал её. Галины глаза словно провалились внутрь, затянувшись однотонной серой плёнкой. Казалось, в них больше нет зрачков, и от этого становилось жутковато. Её круглый рот был приоткрыт и язык лежал на нижней губе, придавая лицу что-то нечеловеческое. Если вам приходилось видеть психические недуги, то вы поймёте, о чём я.
В руках Галины был телефон, направленный в мою сторону: она любила постить безделушки в "Фейснет". Позируя, я поднял большой палец вверх. Но вместо Галины на лавке по-прежнему сидело незнакомое существо. Не поняв этого превращения, я уплыл, а через пару минут увидел прежнюю Галину. Наплававшись, мы втроём грелись в сауне. А затем ехали к Галине домой на массивном "Джипе", подаренном её петербургским папой. По пути я купил им с Анечкой горячие бутерброды, отгоняя горькую мысль, что не угощаю свою жену с детьми. Мне было грустно и стыдно.
– Не вздумай возвращаться в Россию, – сказала Галина, словно прочтя мои мысли. – С твоей семьёй там уже работают.
– Откуда знаешь?
– Чувствую, – ответила она после некоторой паузы. – Ты политический, тебя не простят. Ты там пропадёшь.
Затем она спросила про мою новую женщину. О! О своей индейской красавице я мог говорить часами. Вам, быть может, кажется, что нельзя так сразу бросаться в любовь? Что доверие требует времени? Вы правы, ведь логика всегда права. Отношения строятся месяцами, а порой и годами. Люди медленно приоткрывают друг друга, чтобы вдруг не ошибиться. А потом выбирают нужный ход, желая быть победителем в любовной игре. Но любые стратегии разлетаются вдребезги, лишь стоит появиться настоящему светлому чувству. Истинная любовь не требует размышлений. Она существует вне разума и времени, и остаётся неизменной, пройдёт ли десять лет или одна секунда. Моё чувство к новой женщине было истинным.
Помните евангельский рассказ? На берегу моря Иисус увидел двух рыбаков и сказал: "идите за мною". Те бросили сети и пошли. А как же дом, работа, семья? Так не бывает! Но именно такой волшебной встречи я и ждал всю жизнь. Я мечтал о женщине, с которой не надо дешёвых актёрских трюков, присущих обычным людским отношениям. О той, с которой мы скажем друг другу "иди за мной", ничего не обдумывая и ни в чём не сомневаясь. Моя встреча с Ней и была тем долгожданным чудом. Впрочем, Галине я сказал лишь пару фраз о том, как замечательна моя новая любовь.
Зная мою холостяцкую долю, Галина давно пыталась приискать мне пару. В её шикарной квартире, что рядом с Кафедральной площадью, постоянно крутились местные русские красавицы. Но каждая оказывалась чересчур своеобразной. Одни взахлёб говорили о величии России, постепенно впадая в экзальтацию. Другие ругали российскую власть за то, что она убивает мало врагов. Третьи, помоложе, грустили об ушедших прелестях Советского Союза, которого никогда не видели. Я же, в прежние годы наевшись политики, хотел любви. И каждый раз, когда отвергал очередную кандидатуру, Галина обижалась.
Однажды она хотела меня сосватать своей квартирантке – даме из Сочи. Мы устроили чаепитие с тортом, и дама оказалась вполне ничего, особенно когда я рассмотрел её сетчатые колготки. Впрочем, я так и не понял, на какие деньги она живёт. Спрашивал несколько раз, но квартирантка мямлила про какие-то почтовые отправления, и это напускало тумана ещё больше. Когда я отказался и от неё, Галина пришла в ярость. Потом долго доказывала, что упускаю отличный вариант. Но сердцу не прикажешь, а интуиции – особенно. Об этом я и думал, когда мы ехали из бассейна, глядя на огоньки Вильнюса, проплывавшие в мокрой осенней тьме.
Приехав, мы отыскали в бездонных холодильниках съестного. Анечка уселась на полу перед телевизором, включив свои кровавые мультики. Мы с Галиной ужинали на кухне. "Знаешь, – сказала она, – твоя новая знакомая мне про тебя написала. Ты ей тоже очень понравился". Мне показалось, что в чёрное небо взмыла праздничная ракета и рассыпалась букетом разноцветных искр. Я хотел расцеловать Галину, и лишь её невидимый московский мужчина меня останавливал.
Взяв смартфон, я написал индейской женщине, спросив про здоровье и настроение. "Много работала, устала. Ты обедал?", – пришло мне в ответ, и я будто ощутил, как Её тёплая ладонь коснулась моей лысой макушки. Меня словно обволакивал тонкий белый кокон из понимания и нежности. Вернувшись домой, я желал Ей спокойной ночи и благодарил за то, что Она есть на свете. "Пусть эта ночь подарит покой и спина о себе не напомнит", – писал я. "Напомнит. Сегодня вряд ли смогу нормально поспать))", – отвечала Она.
4
В нашей земной действительности есть тончайший уровень: неизвестная энергия, измерить которую невозможно. И потому я не знаю, почему меня тянуло к индейской женщине. Скво будто растворялась во мне, и я чувствовал, как из меня смотрит Она. В одиночестве я мысленно шептал Ей слова, ласковые и доверительные. И казалось, что Она мне отвечает, точно так же безмолвно.
"Как красив и сладок этот белоснежный туман, – отписал я утром, едва открыв глаза. – Туман это ожидание, ведь он всегда рассеивается. Дождись. Пусть твой день будет ясным". Я представил Её приветливую улыбку и тут же получил ответ: "я улыбаюсь и знаю, что всё будет именно так".
"Как ты сегодня спала?".
"Как обычно. Совсем не выспалась))). Не забудь надеть шапку".
В редакции было работы невпроворот. Я снимал документальный фильм про Первую мировую, и днём отправился в парк Ви?нгис, искать речные виды. Выбрав самый красивый, я отправил Ей фото. "Хорошо бы там погулять.....", – заметила Она, и я понял, к чему Её многоточие. Всё складывалось великолепно, мы тут же договорились о вечернем свидании.
Около семи Она подъехала к редакции на своём чёрном "Опеле", не опоздав ни на минуту. Неловко быть безлошадным мужчиной, которого возит женщина. В этом я был уверен с самой юности, но почему-то всю жизнь просидел на пассажирских сиденьях. По пути рассказывал Ей, что записался в автошколу и скоро получу права, чтобы Её возить. А пока – предложил платить за бензин.
– Не надо. Бензин прилагается к машине. И вообще всё, что захочешь, – засмеялась Она кокетливо.
– Но тогда пойдём как-нибудь в хороший ресторан, я тебя угощу.
– Мне от тебя ничего не надо.
Я пожал плечами. Мы припарковались у края поля, которое уходило вниз и терялось в темноте у реки. Через реку тянулся мост, подвешенный в вышине на канатах. Когда мы шагали по мосту, я медленным, но решительным движением сжал Её ладонь и заставил взять меня под руку. Она подчинилась, смущённо глядя под ноги.
Индейская женщина рассказывала, что Её мама – оппозиционер со стажем и до сих пор ходит на московские митинги. Она показывала мамины фото в мобильнике: та позировала на фоне взрывных политических лозунгов. Каждый из них мог стоить уголовного дела, потому за свою маму Она боялась и мечтала перетащить её в Литву. А чтобы свить семейное гнёздышко окончательно, моя скво хотела получить литовское гражданство.
Когда я спросил про отца, любимая замялась, выдавив фразу о том, что они давно не видятся. Из вежливости я эту тему закрыл и спросил о профессии. Оказалось, в молодости Она окончила Московский музыкальный институт и сейчас в Вильнюсе давала частные уроки фортепиано. Одной из учениц была Анечка. Изысканность этой женщины, подкреплённая музыкальным образованием, приводила меня в восторг. Я со своей консерваторией за плечами был Ей почти коллегой и мы понимали друг друга с полуслова. Но окончательно Она меня сразила, когда стала сыпать литературными цитатами.
– Всё будет хорошо! – говорил я.
– Всё будет правильно, на этом построен мир, – парировала она словами Булгакова.
Она была моим отражением, моей копией в женском обличье, до каждой мизерной чёрточки, до каждой живой молекулы. Мне тоже хотелось блеснуть и я запел песню на литовском: "До тебя самый длинный путь. О, моя печаль…" Затем я перевёл спетое на русский. "Как же это красиво и просто", – тихо сказала Она и взяла меня под руку крепче.
Когда мы были на тёмной поляне, я нашёл в кармане булку. Грызть её моя спутница, ясное дело, отказалась. Зато положила булку под ель: "это животным, пусть поедят". Наш вечер казался беззаботным, и всё же я ловил в Её глазах тайную грусть: когда нам за 40, мало ли бывает поводов? Я старался Её веселить, вспоминая анекдоты. Но кроме пошлятины в голову ничего не лезло. В какой-то момент Она справилась со своей грустью, приняв равнодушный вид.
– Ты интересный, у тебя много женщин, – сказала Она без сожаления, будто хирург, поставивший диагноз.
– Ни одной! Они все обычные, а ты – нет.
В полутьме Её глаза округлились: "но ведь для здоровья нужен секс…". Остановившись у пустой лавочки, я глядел недоумённо. "Ты свободный мужчина. И если есть свободные женщины, то не вижу проблем", – добавила Она деловито. Услышанное не вязалось с образом возвышенной музыкантки и любительницы русской литературы. Но потом я подумал, что это – маленькая женская провокация. Индейская женщина меня проверяла, желая убедиться в моей верности. Наверное, было немало мужчин, причинивших Ей боль.
С юных дней мы сжигаем массу времени в пустом флирте, думая, что это лишь игра. Мы делаем интимные намёки тем, кто нас не любит. Ведём откровенные переписки с чужими мужьями и жёнами, считая, что это не измена. Ложимся в кровать с чужими любимыми, уверяя себя, что имеем на это право. И очень удивляемся, когда в жизни случается беда. Каждый знает о законе бумеранга, пребывая в странной уверенности, что именно на него закон не действует. И кое-кто в этом уверен до самой смерти, так ничего и не поняв. Об этом я и говорил Ей, убеждая, что верность – самое главное в человеке.
– Верность это то, что придумали люди, – взглянула Она устало. – Это только слово.
– Без верности нет семьи, а без семьи не было бы детей. Мы выживаем за счёт верности.
– Причём тут семья? Бывает верность идее, верность данному слову. Иногда это важнее.
Мы шагали в пустую тёмную даль, два бойца-философа, скрестивших шпаги в поединке. Я доказывал, что человека нужно ограничивать, иначе мир развалится. Она же твердила, что любой запрет – наша выдумка, а потому его можно нарушить. Так мы дошли до неработающего кафе, смотрящего из сосновой темноты заколоченной дверью. Она достала из сумочки пакет с мандаринами и разложила их на ближайшем бревне.
– Ты сегодня обедал?
– Нет, – опустил я голову, театрально изображая вину.
Её забота вновь согревала меня, разливаясь внутри чувством покоя. Когда мы закончили трапезу, я тщательно собрал корки в пакет и заметил на Её лице удивление. Неужели Она считала меня варваром, неспособным убрать за собой? Она и вправду так думала, но почему, я понял гораздо позже. А в тот вечер, выкинув мусор как порядочные европейцы, мы шагали по немому парку Вингис. Я решал, стоит ли Ей рассказать о пьесе, которую сейчас пишу. Узнав её сюжет, Она могла испугаться, а потому бросить меня. Сюжет и впрямь был пугающим.
