скачать книгу бесплатно
– Да как несчастье случилось, – между делом, смазывая противень, ответила.
– А что такое?
– Машиной сшибло. В институте ещё учился. Толковый у меня парень-то. Юристом хотел стать. А как ослеп – какая ему учёба, какие институты?! – еле отходили. Ну, тогда он и мыслить себе стал, с чего это всё случилось, почему именно с ним. Время-то было мыслями помучиться. Ночью ему тоже не спалось… А потом: раз прихожу к нему, он и говорит: «Мама, а я ведь вижу». Я так и села. Глаза у самого, считай, вытекли, смотреть страшно, а говорит: вижу. Пояснил после: я мама, говорит, через зеркальце вижу, и не человека будто, а изнанку его. Тела чёрные во тьме ходят, а в телах грехи ещё чернее. Тут мне совсем страшно стало. Думаю, мало ослеп, так ещё и рехнулся… Пирожки поспели, с капустой и яйцом. Будете?
– Нет, спасибо, – Серёга даже чай отставил, весь в слух превратился, какие тут пироги. – Я насчёт зеркальца, извините, не понял. Откуда оно взялось у Антонина?
– У Антохи-то? После аварии у него в руках осколок оказался. Это из смотрового стекла, ну у машины-то сбоку. Врачи потом говорили, рука вся в крови, а пальцев разжать не может. Не отдаёт, значит, осколочек. Это когда уж мне на работу позвонили, в палату к нему ворвалась, он пальцы разжал. Говорит: возьми стёклышко, там взгляд мой запечатался, глаза мои остались. Блажь, думали…
На самом интересном месте шум в прихожей: стуки, ворчание, прочие звуковые излишества. Голос невнятный, как будто кто-то дерьма наелся и говорит, отплёвываясь:
– Всё готовишь, мать; пару пирогов мне оставь.
– Хоть бы гостей постеснялся. Тут к сыну пришли, там у него в комнате сидят тоже, а ты опять…
– Мой дом, мной нажит, – глава семейства ввалился в кухню, куртка нараспашку. Сразу же осёк готовящееся возмущение хозяйки: – Не бухти, мать, я на секунду.
И в сторону Серёги:
– Ты что ль по Антохины-то глазоньки явился? С девкой нелады или так – лясы поточить?
– Уймись, ты! Сорок лет вот так с ним мучаюсь, – виновато пояснила мать.
– А что, уймись? Я у себя дома. Уймись?! – И опять к Серёге: – Я, может, с гостем дорогим выпить хочу. Ты к Антохе с подарком или как все, полтинником отделаешься?
– Сейчас нет, а, если надо, то потом, – промямлил Серёга.
– Вы не волнуйтесь, я сейчас его выпровожу, – хозяйка суетливо начала сбавлять газ в конфорке. Тройку пирогов в целлофан завернула и к мужу, направлять его к выходу. Именно что не толкать, а направлять, чтоб не оскорбительно было. Сцена, по-видимому, разыгрывалась не впервой, всё выходило споро и без особых криков. Только перед тем, как хлопнула дверь, из прихожей раздался крик напоминания:
– Ты, молодой, там подумай. Если захочешь Антоху по нормальному отблагодарить, то я всегда поллитре рад буду. Здесь во дворе сижу, у гаражей, – и с вызовом: – Приёму не мешаю!
Меж тем в комнатах зашумели, тоже дверью стукнули, от Антонина выходили. Мать в суете – пироги, муж, гости, – махнула рукой Серёге, чтоб шёл из кухни в большую комнату. Серёга пошёл. Пересёкся в проёме двери с женщиной, дочь у ней на руках: немаленькая, лет пять, больная, видимо. Глаза у женщины слезой застятся. Больше понять времени нет, мать Антонина берёт за плечо Серёгу и бережно направляет:
– В большую комнату, – говорит вкрадчиво. – Антон сам выйти не может: слепой, да и с ногами, тоже после аварии… Вы проходите, проходите…
Как-то всё по-бытовому, нелепо, впопыхах. Все мистические предощущения куда-то канули. Первое, что заметил в комнате: носки на батарее сушатся. Потом хозяин: толстый, в дурацкой турецкой тюбетейке, цветастой хламиде, очки маленькие, как у кота Базилио. Обывательское представление: именно так и должна выглядеть загадочная личность. Дежавю. И уже готовность к потоку мистической ереси вызрела. Но вдруг слепой направил на него небольшое зеркальце. Секундная пауза:
– Журналист, – голос ровный, тяжкий, безликий.
– Да, – от растерянности выдохнул Серёга.
– На работу к десяти, с работы в десять. С кем общаешься, тех ненавидишь. И вокруг все творят, и никто в творимое не верит, – голос, каким пустота должна оглашать свои приговоры смертным.
Серёга уже привык к уловкам разномастных провидцев, привык к полувопросительным интонациям в их речи: «Позвоночник не беспокоит?». Того и ждут, чтоб кивнул. Здесь ни намёка на вопрос – безучастная констатация истин. И никакой заинтересованности или заискивания. Какая заинтересованность может быть у пустоты? Слепой дохнул на зеркальце, протёр его и продолжил:
– Есть у вас там баба одна, молчит всё время. Она правильно чувствует.
Тут же Инна Леонидовна представилась, как рот у неё приоткрыт в недосказанной фразе. Наваждение какое-то. Смахнуть надо. Серёга на опережение решил сработать, сразу открыть все карты.
– Теперь я уверен, что вы прямо для нашей программы созданы. Вы должны в ней участвовать. Вы должны помочь людям. Вы, знаете, какой отклик…
– Не мельтеши. Стой. Не мешай видеть.
Пауза, ничем, кроме пустоты, не наполненная.
Антонин откладывает зеркальце. Отирает пот со лба. Только сейчас Серёга заметил, насколько слепой пропотел. Слипшиеся волосы из-под тюбетейки выбились. Провидец запрокинул голову. Руки на коленях. И голосом, уже не загробным, обычным, тем, что, видимо, до аварии у него был:
– Не могу на программу. Плохо кончится.
В Серёге профессиональный азарт взыграл: переломлю, не переломлю. Затарахтел словесной картечью:
– Поймите, во-первых, вас больше будут знать, значит, вы большему количеству людей помочь сможете. Во-вторых, если вы своим даром можете предотвратить…
– Пред-от-врат-ить, – слепой катал слоги на языке, как будто ощущая их смысл наново. – Есть Промысел Божий, есть воля людская. И золотое сечение, что делит Промысел и волю. Пред-от-врат-ить. Я многое пытался предотвратить, и было хуже. Потому что воля слепа. Вы телом жизнь чувствуете: вам прикоснуться надо, чтоб понять. Наощупь идут люди, и вместо трости своими желаниями путь впереди простукивают, а когда спотыкаются, на судьбу жалуются.
– Но вы ведь можете быть этой тростью, – Серёге непредвиденно захотелось быть искренним и переспорить слепого не для себя, не для выгод телеканала, а для чего-то большего, непонятно большего.
– Будет из сотни путей один гибельный, его-то человек и выберет. Туда чувства ведут, а мы привыкли своим чувствам верить. Да и кому интересна грядущая бездна, это не цена на нефть, не болезнь предстательной, не то, что беспокоит нынче. Людей интересует завтра, а не вечность.
– Меня интересует…
– Врёшь. Ну, скажу я тебе, допустим, рукотворная катастрофа уже затеялась, и все каналы, и все соцсети её словом и видео обласкивать будут, ты что, после этого бросишь работу, начнёшь переосмыслять жизнь и себя в этой жизни? Не, возьмёшь водки, пойдёшь к друзьям, расскажешь им про придурковатого слепого. Друзья посмеются, ты вместе с ними. Наутро голова будет болеть. Надо за пивом бежать. Какая тут вечность, когда на пиво денег не хватает.
Серёгу начинало раздражать упорство Антонина. Раздражало ещё и то, что слепой был прав. Не раз бывало, что вся провидческая ахинея, озвученная на программе, становилась не более чем удачным поводом для застольной беседы.
– То есть, по-вашему, легче и не доказывать? И не пробовать даже? И вам так будет спокойней, что ли? Вы хотя бы мне докажите свою правду, свой взгляд на будущее, и это будет уже много. А программу, знаете, сколько таких, как я, смотрят? Знаете, какой у неё рейтинг? И если захотите, если постараетесь, если за вашими словами что-то есть, вы многим из них сможете доказать…
– А ты попробуй, докажи мне, что у тебя глаза карие. Ведь я слепой, и не вижу этого…
У Серёги и в правду были карие глаза. Это слегка обескуражило; не настолько, правда, чтоб взять и сдаться.
– Да и доказано всё уже, – голос провидца был тих и устал. – и Бог есть, и дьявол есть, и добрых Бог милует, а злых да неверных наказует. Коли своеволием глаза не затуманены, видно всё.
– А вы все равно будете у нас на программе. Я так хочу и я так сделаю. – Раздражение как кипящий суп в кастрюле, вот-вот выплеснется.
– Волей глаза затуманены, – на выдохе, почти не слышно повторил слепой и закрыл ладонями стекляшки кото-Базилиевских очков.
– Да и почём вам знать, кто как отреагирует на ваше выступление? – ярился Серёга.
– Смешной, – сказал, не улыбнувшись, Антонин. – Дай-ка, гляну ещё.
Слепой потянулся за зеркальцем, оставшимся лежать на пуфике рядом с ним. Взял его в руки, протёр, направил на Серёгу. Тот хотел сказать ещё что-то важное, умное, из тех убедительных фраз, которыми он прельщал гостей на программу, про рукоплескания аудитории и грядущие дивиденды, но Антонин его осёк.
– Стой. Обернись, когда надо обернуться. – Серёга обернулся, только календарь на двери увидел, с тигром. – Не сейчас. Когда надо. Когда окрикнут. Окрикнут, чтоб жил ещё. Не твоя пора. Бойся коровы в городе, молока не дающей. Где чинят, там и рушится. Запомни имя своё, Семён.
– Пальцем в воду! Меня Сергеем зовут, а не Семёном. Сергеем!!! В вашем словесном конструкторе лишняя деталь. Не сходится моделька-то, не выстраивается! – Сергей заметно обрадовался тому, что жизнь входила в привычное, понятное для него русло. Для шарлатанов он всегда мог находить нужные слова.
– Сергей не спасётся… – вздохнул слепой.
– То есть вы не хотите публично ошибиться? – Серёге показалось, что он разгадал слепого, ещё чуть-чуть надавить и… – Не бойтесь. Есть монтаж: неудобные ситуации можно сгладить. Я это согласую.
– Смерть сгладить нельзя. Приду на эфир, а за мною она. У осветительных приборов встанет и улыбаться будет.
– Ну, это вы лишку хватили. Такая страшилка, чтоб от эфира отмазаться, что ли?
– Ну да, такая страшилка, – примирительно сказал слепой. И вдруг с совершенно другой интонацией, непророческой, игривой, приблизив зеркальце поближе к Серёге, выдал: – Рукоблудишь. Ай-я-яй.
И засмеялся. Серёга небеспричинно попунцовел. Антонин махнул на него рукой.
– Иди, иди. Там у вас на этот день ещё другой дурак в студии запланирован. Скипидаром лечит. Его на пару эфиров растянуть можно.
– Но я у вас ещё буду. Ещё и договорим… И договоримся. А тут, на всякий пожарный, телефоны редакции оставлю, – Серёга положил на столик рядом со слепым визитку и пошёл к выходу.
В прихожей мать Антонина, заполошная: наскоро попрощался, наскоро отказался от пирожков, ретировался. Надо всё обдумать. Герой, что надо. Шеф-редактор похвалит, если тот придёт. Если… Что за жизнь в сослагательном наклонении? Чем бы всковырнуть это «если»? Деньги, по всему видно, мало его интересуют, слава тоже не то, о реализации своего призвания заикался уже. Хоть жениться обещай. «Если»… Внезапный окрик шлепком по уху:
– Ну, и что тебе мой выкормыш нагадал? В бобылях ходить будешь или что?
Отец Антонина, за гаражами, как и говорил. Вот он и ответ на все «если»! – сидит на лавочке, шапку в руках мнёт, угрюм от недоперепоя. Серёга к нему как к старому знакомому, включил радушие на полную катушку. Вначале разобъяснялся в признательности «к такому отцу такого замечательного сына», называл Антонина феноменом, о котором вся страна должна знать. Горе-батька довольно при этом хмыкал. Потом, между делом, заикнулся, что сам я, дескать, с телевидения. Следом, к слову, что с Антонином он об эфире договорился. Ну, и на верхосытку вскользь посетовал, что хотел, мол, отблагодарить провидца за участие в программе, но тот благородно отказался, какая жалость. Намёк был понят незамедлительно.
– С тех пор, как выдумали коньяк и завезли его в наш магазин, проблема благодарности должна перестать тебя беспокоить, – папаша старался при телевизионщике держаться достойно, фразы выстраивал длинно и умно.
Серёга подстраховался и взял к поллитровке пятизвёздочного ещё и чекушку. Усилия были оценены:
– Вот такой у тебя эфир будет! – обнадёживающе вскинул заглавным пальцем папаша перед самым лицом Серёги. – Вот такой! Потому что ты пацан с пониманием, сразу врубился, сколько для озарения граммов надо.
Тут же он этим вскинутым пальцем и нос себе утёр после очередного глотка коньяка.
Понедельник, редакция, летучка. Серёга подзадерживался. С дороги, из пробки позвонил, дескать, всё нормально, на слепого экстрасенса могут рассчитывать. Это была не ложь, а предощущение. В конце концов, при столь продолжительном общении с разного рода провидцами мог и он у них чему-то научиться. Серёга ехал и предощущал: сейчас войдёт, ведущий радостно вскинет руками, шеф похлопает по плечу, Инна Леонидовна вздохнёт счастливо, а товарищи из административной группы, что так же выискивают героев на программу, судорожно позавидуют. Из маршрутки, по коридорам, бегом, три шага до триумфа, открывает дверь…
– Явился, не запылился, – саркастически встретил его шеф.
– Я тут звонил, многое объяснить не успел. Действительно, уникальный дядька. Слепой, после аварии. Всё в точку, что ни скажет. Он, может, единственный на весь город слепой экстрасенс.
– Молодец, следующий раз поручим найти тебе негра-космонавта, который багульником плоскостопие лечит. – Шеф-редактор рукой показал на свободный стул.
Инна Леонидовна попыталась вступиться:
– Но ведь мы давно уже…
– Не гуляли в неглиже, – зарифмовал повисшую в воздухе фразу шеф. – Садись, Серёга, и больше не опаздывай. Про слепого конспектик набросай для ведущего. Так, что у нас будет гарниром к слепому?
Шеф-редактор обратился к парню, который отвечал за гостей, приходящих в студию для того, чтоб экстрасенс помог им разобраться в какой-либо жизненной ситуации. Парень суетно начал перебирать бумаги, выказывая административную прыть. После того, как деловая активность начальством была засвидетельствована, не заглядывая в бумаги, начал:
– Так. На первое у нас Мчечислав из реалити-шоу «Хата с краю», у них там свои заморочки, в общем, нужно относительного его отношений с Желанной совет дать. Далее, по письму: муж разыскивает жену, пропала полгода назад. Муж, правда, с горя немного неадекватен, но вполне зрелищно: плачет, голова подёргивается. Ну и напоследок, думаю, кого-то из нашей актёрской базы, допустим, разыграть ситуацию с поступлением в ВУЗ.
– Но ведь уже… – робко попыталась напомнить Инна Леонидовна.
– Ну, хорошо не поступление в ВУЗ, – раздражённо огрызнулся предлагавший. – Если вы так активно выступаете против, пусть студент придёт со своей однокурсницей, которая от него забеременела. Она не хочет аборта, он не хочет ребёнка – вот вам и дилемма.
– А что? Аборта ещё не было, – развёл руками ведущий.
– Хорошо, утверждаем. Только начнём беседу с аборта, это такая реальная замануха, если грамотно тему разработать, потом этот ваш неадекватный муж, и на сладкое – Мчечислав, чтобы девочки до конца программу смотрели.
– Мне кажется не надо с актёров начинать, – неожиданно для себя возразил Серёга. – Слепой раскусить может. Я же говорю, там что-то есть.
– Опять кто-то «Секретные материалы» на ночь смотрел, – сморщился в сторону Серёги шеф. – Все ваши туфтоделы не могут угадать, в какой руке арбуз спрятан! Умудряются пукнуть в воздух и промахнуться, а ты говоришь… Кстати, как там зовут твоего слепого?
– Антонином.
– Так и знал, что Паригорием, – шеф привык передёргивать замысловатые имена гостей программы и делал это с удовольствием, – смешной денёк будет: сначала запись Стефана Громкопопуло, потом Антонина, наверняка, Тихоструева. Откуда вы эти лингвистические рудименты выискиваете, тени забытых предков?
– Стефана зовут Григоропопуло, – поправил начальника коллега Серёги. Он также предлагал гостей на программу: с этой недели вышел из отпуска, и вот, оказывается, сразу же с готовым героем. Прыткий. Умудрился к тому же, чтоб обсуждение вокруг его гостя на скорую руку прошло. Серёга задержался-то всего на четверть часа, а уже ни о каком Стефане речь на летучке не велась. Интересно, чем он так заинтриговал шефа, что сомнений по герою не возникло?
– Посмотрим ещё: как и чем он у тебя «популо», – будто зачуяв Серёгино недоумение, шеф решил доразобраться с первым героем, – какие места он будет мазать своим скипидаром – это-то ты хоть знаешь?
Серёга поперхнулся – «скипидаром лечит… на пару эфиров растянуть можно». С ним случился «эффект Инны Леонидовны», когда хватало необдуманности, для того чтобы начать фразу, и доставало осторожности, чтобы её так и не закончить:
– Вы знаете, мой слепой именно про это…
– Сочинил либретто, – привычно застихотворил неоконченную мысль Серёги шеф. – Как с писаной торбой носятся со своими кармическими утырками! Оставьте эти ахи-взохи для бабусек, что смотрят программу. Для вас эти ребята просто рабочий материал. Из него рейтинг лепится.
– Но что, если, – взволнованно и споро, боясь, что её остановят, вклинилась в разговор Инна Леонидовна, – что, если один из этих утырков, один из тысячи, из сотни тысяч, прав? Я так, когда думаю об этом…
Здесь решительность тётеньки режиссёра закончить свою мысль окончательно угасла. Но всё-таки фурор ей произвести удалось. Все оглянулись с недоумением. Возможно, если б заговорил электрочайник, присутствовавших это удивило бы меньше. А Серёге припомнилось «…баба одна, молчит всё время. Её и слушать надо». Да, что ж за совпадения?! Оцепенелость коллег снял шеф-редактор:
– Вот это первое чудо, которое случилось у нас на программе! Глухие видят! Слепые ходят! Инна Леонидовна говорит! Инаугурационная речь Валаамовой ослицы! Вместо того, чтоб языки чесать, лучше бы за сценарии программ принялись. К вечеру чтоб были готовы! А наша болтушка, – и пальцем на Инну Леонидовну, – над анонсирующим роликом пускай трудится. Ну что, по серьгам получили? За работу, сёстры!
Для шефа всегда самым надёжным методом выхода из непонятной ситуации было разогнать всех по рабочим местам. Так случилось и на этот раз. Все за свои столы расселись, в компьютеры клювами уткнулись: кто пасьянсы раскладывает, кто в Интернете озорничает – деятельность редакции становилась видимой для начальства.
Интернет, кофе, пасьянсы, немного текста пописать – ощущение заурядного офиса. Просто специфика своя – НИИЧаВо времён суверенной демократии, чародейства next. Вот и опять на специфике этой прокололись – ведущий мазь на собачьей слюне разлил, на всю комнату воняет. Решили помещение проветрить. На это время кто в кафе, кто курить, кто по офисам других программ, а Серёга решил сходить за кумысом. Не то что с похмелья, просто, было дело, на одну из программ казахского лекаря приводил – тот очень убедительно про целебные свойства кобыльего молока рассказывал. Алкоголя почти не содержит, бензоатом натрия не порчен, бодрости придаёт – что ещё надо, чтоб достойно встретить рабочий полдень? Благо и молочный магазин поблизости – только перекрёсток перейти. Правда, его, вроде, закрывать собирались, но пока суть да дело… В общем, накинул пуховик свой синий, поверху зенитовский шарф – и за порцией кисло-молочной свежести.
Перекрёсток миновал, на магазин свой любимый глянул – так и есть, уже вывеску меняют. С козырька магазина пара рабочих весёлую Бурёнку отцепляют, внизу ещё пара – стремянку устанавливают. Но люди из магазина вроде бы выходят, есть смысл до крыльца добежать, глянуть. И побежал было, но…
– Семён! Семён!!! – сзади кто-то истошно закричал.
Сергей обернулся. Что-то смутно припоминаемое заставило обернуться. Какая-то незнакомая женщина, торопясь, шла ему навстречу, а за два шага до него растерянно остановилась:
– Ой, извините. Просто и курточка, и шарф – всё похоже. Извините, спутала.
– Сергей! – ещё один крик, истошней, опять из-за спины, со стороны магазина. И грохот вслед крику. И крик превращается в вопль. И вопль рвёт небо в клочья:
– Серё-ё-ё-ё-жа!!!
Лицо женщины напротив перекосило, прикрыла ладонью приоткрывшийся рот. Какой-то мужчина реактивно вперёд подался, пакет из рук выпал. Пенсионерка перекрестилась, не выпуская из рук газеты. Ещё грохот сзади. Серёга повернулся в сторону магазинного крыльца, куда он чуть-чуть не дошёл. Поворачивался, не думая. Мысль вытеснялась множеством звуков. Железный остов весёлой Бурёнки, только что висевшей над крыльцом лежал на земле. Окровавлен. Рядом тело, верхняя его часть придавлена вывеской. Девчонка рядом с вывеской, зачем-то тело за рукав дёргает:
– Серё-ё-ё-ё-жа!!!
Из магазина выбежал охранник, что-то говорит рабочему возле упавшей стремянки. Вместе идут к вывеске, начинают её стаскивать с тела. Не стаскивают, почти волокут. Наверняка, всё это неправильно, не так надо. «Где чинят, там и рушится». Края вывески в крови, и улыбка у Бурёнки алым забрызгана. «Бойся коровы, молока не дающей». После того, как железную пластину отнесли, стал виден погибший. Что погибший, ясно сразу. На пол-лица кровавая мяша.
