скачать книгу бесплатно
– И почему же?
– Потому, что квотирование – это и есть дискриминация. Квотирование есть форма дискриминации. Я объяснял ребятам: если вы устанавливаете какую-либо квоту – ну, скажем, что доля мужчин в руководстве компании не должна превышать семидесяти пяти процентов – то, в результате, занимаетесь именно тем, с чем пытаетесь бороться, поскольку теперь при назначении сотрудников на руководящие должности вы принимаете во внимание не только их квалификацию, но и пол. Вы выполняете план – по количеству мужчин, по количеству женщин, по количеству сотрудников определенной расы или конфессии. А это и есть дискриминация. И это еще одна замечательная, наглядная иллюстрация моего утверждения о том, что люди – идиоты, и ни в чем не способны найти золотой середины, и бороться со злом нам просто противопоказано, потому что это всегда делается вопреки всем соображениям здравого смысла – и заканчивается, как правило, плачевно.
Договорив, Дмитрий зачем-то огляделся по сторонам – было похоже, что ему было неловко из-за своего монолога; затем, наконец, он принялся за еду. Антон внимательно наблюдал за ним, и вдруг широко улыбнулся – кажется, впервые за все время.
– Все это, конечно, добавляет штрихи к портрету преподавателя-мракобеса, – с улыбкой проговорил он, – но вряд ли кого-то заинтересует в среднем российском университете. А вот с войной лучше быть осторожнее.
– Было и еще кое-что, – вдруг вспомнил Дмитрий, откинувшись на спинку стула и зачем-то тщательно вытирая о салфетку и без того чистые руки. – Пару раз я говорил с ними об итогах войны. А именно, о бессистемности в деле наказания виновных.
– Дай-ка угадаю – ты бы хотел, чтобы Чемберлен, и Даладье, и Черчилль, и Сталин, и Трумэн – все встали в один ряд, покаялись в своих грехах, склонили головы и посыпали их песком?
– Пеплом. И нет, не хотел бы; черт с ними… к тому же, Чемберлен на тот момент уже давно помер. Я о менее крупных кусках дерьма говорил – и, в данном случае, как раз только о нацистах. Сколько нацистских преступников остались в живых после войны? А сколько среди них было тех, что даже не потрудились разбежаться по странам Южной Америки – так, что не составило бы никакого труда их наказать? И сколько действительно было наказано? Страны антигитлеровской коалиции – силы добра, значит, – сообща их победили и осудили; на Нюрнбергском процессе признали СС и гестапо преступными организациями; добро победило зло, как ты выразился. И что в результате?
– А что в результате?
– Послушай, я только один пример приведу. Ты знаешь, кто такая Анна Франк?
– Девочка, которая вела дневник по время войны? Как та наша девочка из Ленинграда?
– Да, голландская Таня Савичева. Точнее, она была еврейкой из Франкфурта – но свой дневник вела в Амстердаме. Так вот, имя гестаповца, который арестовал Анну Франк и отправил ее в концентрационный лагерь, где она, в итоге, и погибла, было известно после войны. И как ты думаешь, какое наказание понес этот человек за свои преступления, учитывая, что Анна Франк стала одной из самых известных жертв нацизма?
– Судя по всему, никакое?
– Еще лучше, чем никакое. После войны он снова преспокойно делал карьеру на государственной службе. И этот пример не единичен. Большинство нацистских преступников, переживших войну, без особого труда избежали наказания – в этом списке и крупные партийные функционеры, и врачи, участвовавшие в программах по уничтожению расово неполноценных, и сотрудники лагерей смерти. А ты говоришь – победа добра над злом… в действительности же получилось, как в старом анекдоте: «война закончилась, всем спасибо, все свободны».
Дмитрий допил остатки вина, и, обнаружив, что бутылка уже пуста, жестом попросил официанта принести еще.
– Ты идеалист, – покачав головой, заметила Рина. – И неисправим в этом.
– Скажи еще, что у меня юношеский максимализм, – в ответ съязвил Дмитрий.
– Вообще-то, так и есть, – спокойно ответил за Рину Антон. – А еще ты пессимист. Но сам, конечно же, считаешь иначе.
– Да, я считаю иначе, – так же спокойно ответил Дмитрий, обращаясь только к нему. – И я действительно считаю мир черно-белым – если вы об этом. Но, так называемый «юношеский максимализм»… черт возьми, никогда не используйте этот термин, друзья. Это же не больше, чем стереотип неумных и безвольных людей, которым однажды не хватило ни мужества, ни духовной зрелости, чтобы не отказываться от своих идеалов – если они вообще у них были; и вместо того, чтобы стыдиться этого позора, они придумали называть его «взрослением» и вешать ярлык незрелости на каждого, кто не последовал их примеру – что, на мой взгляд, просто верх человеческого цинизма… И, вы уж простите меня, но я никак не могу согласиться и с тем, что я пессимист. Я просто убежден в том, что есть пропасть между настоящим оптимизмом и банальной глупостью. Оптимист – это реалист, который старается найти что-то хорошее в реальном положении вещей, а не человек, который убеждает себя в том, что дела обстоят лучше, нежели они есть на самом деле… Вот, к примеру, был у меня на младших курсах один преподаватель, пожилой профессор, который любил повторять, что всего хорошего мало. Хороших студентов мало, хороших преподавателей мало, хороших людей мало – и хороших курсовых работ тоже мало. Честное слово, трудно было не согласиться с ним; и что же, это было проявлением пессимизма? Вовсе нет. Ведь, отдавая себе отчет в том, что достойных людей меньшинство, я все-таки положительно оцениваю окружающий меня мир – просто радуясь тому, что они вообще рождаются на свет, и не стараясь при этом представить этот самый мир более радужным и светлым, чем он есть в действительности. И именно это – на мой взгляд – и есть пример настоящего оптимизма.
– Дружище, – вздохнул Антон, – все это отлично звучит; но, на деле, я вижу перед собой молодого человека, который вскоре лишится работы из-за того, что ужасно недоволен тем фактом, что на войне нет справедливости. И это, – что бы ты там ни говорил, – по-моему, не очень зрело.
– Ты как-то все перевернул с ног на голову, – ответил Дмитрий усталым голосом, в котором уже слышались нотки отчаяния. Он никогда не умел доказывать свою правоту – и хорошо это знал за собой; вот и сейчас, когда он говорил, голос его немного дрожал, а речь местами была сбивчивой – как всегда, когда разговор шел о предмете, волновавшем его. – Я говорил об уроках войны, о корректном восприятии событий прошлого, о том, что нужно делать верные выводы из него. А иначе мы – люди – так и останемся скотами. Чего вообще стоит наша цивилизация, если из самой страшной ее катастрофы мы не извлекли уроков и ни черта не поняли? А на войне справедливости нет и не может быть – никто не спорит с этим; история не знает справедливых войн… и, раз уж мы об этом заговорили – этот вопрос, на самом деле, гораздо интереснее, чем может показаться на первый взгляд. Достаточно взглянуть на него чуточку шире, чтобы прийти к выводу, что несправедливость любой войны начинается тогда же, когда проводится линия фронта – поскольку это всегда происходит в соответствии с принципами, далекими от идей справедливости. Ведь всегда есть несправедливый, убийственный критерий для разделения людей на «своих» и «чужих»: богатые против бедных, католики против протестантов, красные против белых; но, таким образом, в одном окопе всегда оказываются люди, которые должны бы находиться в разных…
– …Подожди; что ты вообще имеешь в виду? – на этот раз его перебил Артур – который до сего момента лишь молча слушал их, явно предпочитая не участвовать в споре; судя по всему, обсуждаемая тема наконец заинтересовала и его.
– Пытаюсь изложить еще одну максималистскую, и – если угодно – инфантильную идею, – терпеливо ответил ему Дмитрий. – Видите ли… в этом черно-белом мире, как вам хорошо известно, есть люди добропорядочные, достойные – и есть те, которых нельзя отнести к таковым. И, когда армии стран, религий, идеологий воюют друг с другом, то по обе стороны линии фронта оказываются как первые, так и вторые. Достойные люди, таким образом, вынуждены убивать друг друга – и, одновременно, сражаться плечом к плечу с теми, кто действительно заслуживает пули. Но ведь они не должны делать этого; это ведь неправильно, противоестественно, неверно. Ведь это люди, которые проживают свои жизни, руководствуясь принципами справедливости; люди, которые не допускают в своих суждениях двойных стандартов; те, что честно трудятся, и верят в добро, в любовь и в долг. Люди того склада, что берут на себя моральную ответственность там, где не может быть юридической, и никогда не продадут душу за душевное спокойствие. Нет, они не должны находить друг друга во вражеских окопах… и поэтому, если и можно представить себе истинно справедливую войну – то это была бы такая фантастическая война, в которой армия достойных людей сражалась бы с армией прочих.
На этом Дмитрий, наконец, закончил очередной свой монолог. Какое-то время все молчали, чем заставили его снова почувствовать себя очень неловко – пока, наконец, из этого положения его не выручила Наташа; неожиданно рассмеявшись, она сказала ему:
– В этой фантастической модели тебе понадобится еще и чистилище.
– Почему? – удивился Дмитрий.
– Потому, что у зла слишком уж много степеней.
– Бесконечно много, – согласился он.
– Да. И не поставишь же ты в один строй диктаторов и тиранов, насильников и убийц, разбойников, мошенников, коррупционеров, просто законченных и сформировавшихся, но не преступающих самые основные человеческие законы, негодяев, и, наконец, людей мелко-непорядочных? Последних, по идее, следовало бы освободить от такой воинской повинности. Но, в то же время, им ведь и на другой стороне не место – значит, придется их куда-то отправить?
– Да, пожалуй, ты права. Не хватает чистилища.
– А что, между прочим, означает быть порядочным? – вдруг спросила Рина.
– Я уверен, ты знаешь, – ответил Дмитрий, внимательно посмотрев на нее.
– Почему это ты уверен?
– Ты сама такой человек.
– Ну, нет, это не ответ. Люди слишком часто разбрасываются такими определениями; поэтому, объясни мне: как отличить порядочного человека?
– Что же… – Дмитрий тяжело вздохнул, явно с трудом подбирая слова. – Порядочный человек? Это, в первую очередь, человек справедливый. Справедливость для него – абсолют, высшая ценность; он руководствуется ее принципами, считая ее основной мерой человеческих взаимоотношений в этической сфере – и действительно понимает эти принципы. Во-вторых, это человек гуманный. Способный на проявления доброты, хотя бы иногда совершающий хоть что-то сверх справедливости. И, наконец, это человек, ценящий свободу. А поскольку – как уже было сказано – наш герой справедлив, то осознание ценности свободы неизбежно приводит его к уважительному отношению к свободе других людей.
– Понятно, но все равно никуда не годится, – Рина покачала головой. – Поскольку справедливые люди бывают порой несправедливы – как и наоборот; и, если человек в течение жизни совершал проступки, если он совершал преступления – но, при этом, в общем и целом, он был порядочным, справедливым, гуманным – он все-таки хорош или нет? И, если да, то где эта граница между «в общем и целом порядочными» и «в общем и целом непорядочными»?
– Можно взвешивать на весах дела добрые и злые, – подсказала Наташа.
– Да, как в мифологии древних египтян, – заметил Артур. – Только у них в результате человек отправлялся в рай или в ад, а у нас – на одну и ту же войну, но в разные окопы… к слову, сомнительная выгода от того, чтобы быть порядочным – учитывая предполагаемое соотношение сил.
– У меня есть идея, – сказал Дмитрий, немного подумав. – Посмотрите. Разница между плохим человеком и человеком, совершившим плохой поступок, сродни разнице между человеком нечистоплотным и человеком грязным. К примеру, человек может быть грязным просто потому, что за минуту до вашей встречи он был недостаточно внимателен, поскользнулся и упал в сточную канаву. Или же был настолько занят в последние дни, что не имел ни времени, ни возможности помыться. Но суть в том, что, если он чистоплотен, то для него не органично быть грязным; он стремится сохранять чистоту, следуя некой внутренней установке, побуждаемый к этому определенными личностными качествами. Ему некомфортно быть грязным, он обращает внимание на это, он видит в этом проблему, он хочет поскорее отмыться. А если он, напротив, нечистоплотен, то, будучи грязным, он не видит в этом ничего дурного и зачастую даже не замечает этого, поскольку это состояние не доставляет ему никакого неудобства; или же он ощущает неудобство, но что-то другое для него важнее, чем оставаться чистым; или он просто-напросто халатно относится к вопросам собственной чистоты. Понимаете? Для нечистоплотного не органично быть чистым. Однако, и это не означает, что никто и никогда не видел его таким.
– Таким образом, – усмехнувшись, подвела итог Рина, – для хороших органично быть хорошими, для плохих органично быть плохими?
– Да, как-то так, – кивнул Дмитрий. – Понимаю, что звучит банально; ну, а кто сказал, что это непременно должно быть сложно?
– Теперь мы можем сменить тему? – робко поинтересовалась Наташа, вопросительно посмотрев сперва на мужа, затем – на Дмитрия.
– Теперь просто обязаны, – ответил жене Антон. – Уже поздно, заведение скоро закроется и мы разойдемся в разные стороны – а кучу времени мы потратили на дурацкие разговоры, от которых портится аппетит.
– Зато выяснили, чем чистюли отличаются от грязнуль, – без энтузиазма проговорила Рина.
– Думаю, я смог бы без этого жить, – заметил Артур.
И Дмитрий, который и так уже чувствовал себя не лучшим образом из-за того, что замучил их своими разговорами, не ответил ничего. Вместо этого, выдержав небольшую паузу, он спросил, обращаясь ко всем:
– У кого-нибудь есть тост?
– У меня, – тут же откликнулась Рина.
Она встала из-за стола – и они подняли свои бокалы, готовые слушать.
– Дмитрий как-то сказал мне, – Рина говорила неторопливо, с паузами, – что ваша дружба проверена огромным количеством времени; но, даже если бы он знал вас всего несколько дней, то и тогда был бы совершенно уверен в вас – даже больше, чем в себе самом. Я среди вас человек новый, но, честное слово, мне с первого взгляда стало понятно, что он имел в виду – хоть я и ни за что не смогла бы этого объяснить; я просто почувствовала это. Надеюсь, и я тоже смогу разделить с вами – пусть не такое большое, но какое-то количество времени.
– Ура, – улыбнувшись, ответил ей за всех Артур. – Мы очень рады знакомству, Рина.
– И я рада, – сказала девушка, посмотрев на Дмитрия – который в этот самый момент взял ее за руку.
– За знакомство, – закончил он за нее тост.
– За знакомство! – хором откликнулись все.
Зазвенели бокалы.
***
Был уже поздний вечер, когда они, расплатившись по счету, вышли из кафе на заснеженную улицу – и там, немного пьяные, немного замерзшие после тепла, слегка навеселе от выпивки и от приближающегося праздника, обнимались, счастливые, желали друг другу всего самого лучшего и договаривались о встречах в новом году – пока, наконец, сказав друг другу последние слова, не разошлись в разные стороны. Дмитрий и Рина побрели по боковой улочке к парку Эспланады, остальные – в район Камппи, в ночной поход по барам.
– У тебя приятные друзья, – сказала ему Рина, когда они остались вдвоем.
– Я рад, что они понравились тебе.
– Так… что же ты хотел мне сказать?
Дмитрий не сразу же понял, о чем она; затем удивленно посмотрел на нее – он никак не ожидал, что по прошествии нескольких часов она вспомнит тот момент перед началом их длинного, странного разговора о войне, истории и этике. Наконец, испытывая сильные угрызения совести, ответил:
– Прости; я уже не помню.
Она не настаивала.
Они вышли к парку Эспланады и медленным, прогулочным шагом спускались вниз, к Рыночной площади; стояла все та же чудесная погода. Они шли, держась за руки, и время от времени Дмитрий украдкой поглядывал на нее – и почему-то она не казалась ему ни мрачной, ни счастливой, ни веселой, ни усталой, ни безразличной; она была никакой. Кажется, впервые он видел, как человек может совершенно ничего не чувствовать, и, в то же время, каким-то непостижимым образом не выглядеть при этом и безразличным, не демонстрировать и тени апатии.
– Пойдем уже в отель? – спросила его Рина.
– Пожалуй, – согласился он. – Завтра в обратную дорогу.
Через несколько минут они миновали Рыночную площадь и по ближайшему мосту, соединяющему ее с Катаянокка, перебрались на остров; идти оставалось совсем немного.
– Хочешь, прогуляемся здесь? – спросил Дмитрий. – Можем обойти вокруг и вернуться на это же место – а после пойдем спать.
– Нет, я уже устала, – Рина покачала головой.
Когда они подошли к отелю, он мягко придержал ее за руку; взял другую ее руку в свою, внимательно посмотрел в глаза.
– Спасибо, – искренне сказал он.
– За что? – так же искренне удивилась Рина.
– За поездку; мне было очень хорошо.
– Мне тоже, – она пожала плечами.
Он поймал себя на мысли, что в этот момент и ее голос был в точности таким же, как она сама – не безжизненным, и, в то же самое время, не выражавшим абсолютно ничего.
***
На следующее утро, наскоро позавтракав в отеле, они двинулись в обратный путь. С погодой им везло по-прежнему – день снова выдался замечательный, снег ненадолго перестал; было солнечно, морозно и ясно.
Пока Дмитрий вел машину, Рина спала сзади.
В два часа пополудни они пообедали в придорожном кафе, в три – пересекли границу, а еще через полчаса, когда начало смеркаться, притормозили на обочине и Рина пересела за руль.
– Будь осторожней, дорога скользкая, – предупредил он.
– Может, и ты поспишь? – спросила Рина.
– Мне не хочется.
Он сел рядом, пристегнулся – и они снова тронулись в путь. Движение было довольно плотным, дорога действительно была очень скользкой, и вскоре уже совсем стемнело. Девушка аккуратно вела автомобиль, Дмитрий без интереса разглядывал однообразный и мрачный зимний лес за окном и время от времени украдкой поглядывал на нее, на ее греческий профиль, то полусумрачный и мягкий в темноте северной ночи, то резкий и темный на фоне яркого света фар встречных автомашин.
Так прошло несколько часов; все это время они почти не разговаривали друг с другом, и Дмитрий понемногу начал засыпать; но где-то впереди уже светился огнями большой город, и он спросил:
– Хочешь, я сменю тебя?
Рина, с сомнением посмотрев на него, покачала головой.
– Лучше уж поспи, – ответила она. – Через час мы будем дома.
Он прислонился головой к прохладному стеклу, устроился поудобнее – настолько, насколько это было возможно, – и задремал. Время от времени, сквозь полудрему он чувствовал, как их немного заносило, когда Рина обгоняла очередного тихохода.
И было странное ощущение, что с каждым разом их заносит все сильнее и сильнее. Он подивился этому в своем полусне, он хотел что-то спросить у нее – но никак не мог стряхнуть с себя это сонное оцепенение.
Последний поворот показался ему особенно резким, его бросило куда-то вперед и в сторону – но, вместо того, чтобы проснуться от этого, он в то же мгновение провалился в глубокий, крепкий сон.
***
– Удивительное дело. За двадцать лет работы мне нечасто приходилось видеть такое – внезапная сердечная смерть на фоне отсутствия каких-либо патологий. Иными словами, сердце здорового, молодого мужчины просто остановилось.
– И это естественная смерть?
– Да; такое крайне редко случается, но, к сожалению, это происходит. Можно сообщить родным.
– Вряд ли это стало бы для них большим утешением – но у него нет родных. Когда это случилось, с ним была девушка, они не женаты. Я сообщу ей.
***
– Что это за место, где я?
– Везде.
– Везде?
– Это странно, но нет другого ответа. Я просто всегда здесь.
