Жизнь в багажнике

Я подметил, что вызываю у людей доверительное чувство, что моя неестественная живость и проницательность на работе говорит им: «Вот он, тот вагон, куда можно сбросить раздражающие тяжёлые валуны с плеч, ну же…» В редкие минуты между монотонной волокитой бумаг люди успевают поведать мне о своих бытовых и социальных проблемах. В такие моменты я представляю всех нас мелкими мошками, что уселись на сладких языках растений-мухоловок, которые однажды сглотнут нас из-за нашей мечтательности, нашей жадности, нашей никчёмности. Такая мошка вообразила, что заземлённая семейная жизнь унесёт вопросы юности и ранней зрелости, но она лишь стала другой мухоловкой, что заманила тебя в ловушку нектаром другого сорта. Да, возможно, что вкус этого нектара не такой терпкий при переедании, как прошлый, но после каждой сигареты – утром на кухне и в машине вечером – я чувствую, что застрял в клетке, и даже если эта клетка всегда будет открыта, то Совесть, что стоит у открытой части, не даст тебе уйти. Я метался между тем, что повзрослел, и тем, что не догорел до конца, пока коллега говорил о дорогом ремонте своего «рено», что также на днях сломался.

Следующая же в кабинет успела зайти и секретарь. В этот раз она молча подала бумаги с виноватым видом, явно ожидая, что я поинтересуюсь её состоянием.

– С вами всё в порядке? – я застыл глазами на её губах, что были слегка покусаны.

– Да, конечно. Видимо, не выспалась.

– Да, вид у вас немного болезненный. Не забывайте пить витамины – сейчас как раз пора болезней.

Она немного постояла на месте и, кивнув, устремилась к двери. Щёлкнув ручкой, она спросила:

– Вы счастливы, что скоро станете отцом?

Иногда жизнь подводит совпадения. И эти совпадения не имеют ничего общего с судьбой. Человеку свойственно говорить примерами. Примеры – это самая точная, но в то же время бессмысленная форма общения. Создавая границы, она тут же их размывает для фантазий.

– Ещё не стал. Поэтому и не знаю. Думаю, что не имеет смысла думать о земле, пока не выпрыгнешь из самолёта. А вы всё же пейте витамины.

Она робко улыбнулась и растворилась за белой дверью. Похоже, что она тоже стоит в фюзеляже перед своим предначертанным прыжком.

Я позвонил Лилит и сообщил, что задержусь и чтобы она не переживала. Она знала, что иногда мне необходимо быть в одиночестве, спуститься в кишки шумного города – пройтись по улице, выпить кофе в одном из уютных мест, где молодые, парочками или компанией, распивали вино и делились тяготами своей ещё свежей и цветущей жизни. Молодая официантка ловко и быстро приготовила напиток, а людей в этот вечер было больше, чем обычно. Скорее из-за погоды – дождь размывал огромные витринные окна в пол, а ветер свирепо стучал по фонарю так, что это было слышно даже в помещении. Как будто кто-то щёлкал ручкой или секундомером. Я робко поглядывал на троицу молодых девушек, которые что-то бурно обсуждали. Подслушивать всегда казалось подлостью и отсутствовало в моих привычках – я, скорее, различал только их тембры и эмоции, идущие за ними. Одна из них заметила мой взгляд и немного вытянулась, покачав своей головой, а с этим и шёлковой копной своих волос. Да, когда-то это могло быть для меня сигналом. Сейчас же это была милая шалость молодого лица. Лица, что кокетничает теперь ещё больше. Лица, которое желает всего внимания мира. Лица, что желает быть любимым. Лица, что роняет самые честные слёзы. Лица, что научится вскоре ронять слёзы неискренние. Вдруг я осознал, что слишком сильно показываю свою заинтересованность. Чтобы избежать нелепостей и волнений, я аккуратно достал свой блокнот и начал делать вид, что записываю нечто важное. На деле же я просто рисовал облака, море, траву. Рисунок был схематичным – такое рисуют дети ещё дошкольного возраста. В детстве меня отдали в художественную школу, что после стала известной академией изобразительного искусства. Я приобрёл неплохие навыки и в студенческие годы даже умудрялся пропускать занятия, чтобы помогать студенческому совету рисовать плакаты и карикатуры, но это – тот самый максимум, на который меня хватило. Жизнь привнесла свои коррективы, и эти увлечения были оставлены – с этим пропали и навыки. В этот момент девушки прошли мимо меня, и то самое лицо, которое меня привлекло вначале, одарило меня широкой и красивой улыбкой.

Затем я прошёлся по Центральной Парламентской улице. Огромный муравейник – он пыхтит, шипит, шуршит шинами, стучит каблуками, пахнет уличной едой, цветами, мокрой собакой на тротуаре. Гарь и сажа покрывают кофейный налёт твоей глотки, создают кислый коктейль в паре с никотином, сигналы машин и голоса людей локомотивом пролетают через твои ушные каналы. Улицы и их огромные рукава усиливают ветер, тот выжигает твою шею и лоб, твои височные доли водой и морозом. Затем ты садишься в тёплый трамвай и чувствуешь, как всё это устремляется к твоему носу. Запахи абсолютно разных персонажей с их парфюмом, запахом жира на рабочей форме, всё той же мокрой собаки, что ты пропустил вперёд вместе с её хозяином, с потом особо укутанных мерзлячек. И, может, зачастую это кажется нам надоедливым и утомляющим, но всё же в редкие дни приподнятого настроения ты буквально восхищаешься полнотой этого мира со всей своей пестротой, что в то же время является чьей-то огромной шуткой, издёвкой, хохмой. Однако, исконно важно наслаждаться вещами, которые тебя не касаются. Личная суета убивает красоту любого момента и не даёт человеку насладиться положением в континууме, что сам по себе – кроткий и неровный отрезок вселенского времени.

Перебирая почту в прихожей, я столкнулся с пожилой соседкой. Она довольно громко поздоровалась и спросила про погоду. Я ответил, что стоит одеваться потеплее из-за ветра. Мы успели перекинуться парочкой комплиментарных стандартных фраз для малознакомых вежливых людей. Это была приятная старушка, которая, слегка сгорбившись, аккуратно шаркала в сторону выхода с большой пушистой кошкой на руках. Её сухое морщинистое лицо источало добрую, слегка потухшую энергию, а свет от лампы в прихожей придавал её кремовым чертам выразительности. Она аккуратно обогнула меня и, продолжая разговаривать то ли с кошкой, то ли сама с собой, вышла во внутренний двор. Сквозняк первого этажа с сильным треском закрыл за ней дверь. Помимо рекламных буклетов, что автоматически ушли в мусорку, пришли расчёты за ремонт автомобиля. Сумма, конечно, меня расстроила, но мне было лениво искать иной сервис, и я согласился на их условия. Автомобиль – это большая роскошь и сильная привычка для твоей мобильности. Однажды потратив на путь чуть более пятнадцати минут вместо часа, ты готов отдавать большие деньги на его содержание. Так и получается – ты работаешь на свой голод, роскошь, гигиену, здоровье. И всё это уничтожается изо дня в день – великое колесо парадокса капиталистического строя. Лилит уже спала. Я заглянул на кухню – ужина не было ни на столе, ни в холодильнике. Это означало, что она спокойно отпустила меня к самому себе хотя бы на пару часов и не оставила улик для того, чтобы я раскрыл своего собственного преступления. Зайдя в ванную, я уставился на своё отражение. Вот ты, с нелепой от ветра шевелюрой, большой бородой. Молодой отец, муж, зять, гражданин. Твои желтоватые мешки вскоре превратятся в болезни печени, почек, желудка. Ты будешь мечтать о кресле и книге, отдыхе – как тот большой строитель, тучный таксист. Ты более не отличаешься от бетона с Площади Свободы. Но внутри этого бетона таится ожидание новой жизни, что вонзилась в этот бетон бойким плющом. Ты сохранил его в себе, пронёс и воздался корнями в этот сюр, эту суматоху, хаос. Горячий душ смыл с меня этот день, и только ароматы крема Лилит доносились в очередной раз до моей головы сквозь крепкий сон.

И что есть мы? Растущая смерть или увядающая жизнь? Или же мы просто момент, тот самый последний щелчок пистолета, стук сердцевины, удар о крепкий асфальт, сжатая боль онкологии? Откуда от одного жизнь – мучение, а от другого – врата перед миром потусторонним, вечным и безмятежным? То жизнь – мы сами, то воспоминания об ушедшем в других? Принято считать жизнь отрезком, который вычисляется по меркам древних времён, когда один великий приручил всё людское время и определил его разделённым на календари. В терзаниях и гнёте кто-то отдал смысл существования победам и подвигам, кто-то от дикой жажды познания покорился науке и философии. Одни приняли себя с природной стороны и познали себя в порядке продолжения ради продолжения. И кто мы без этой тени за нами, что не покидает нас ни на минуту? Эта тень отбрасывается над солнцем, бросается на нас в постели, лежит на груди малым валуном к обеду. Тень эта следует за каждым нашим шагом, тень лезет в уши и гладит нас по голове. Тени других сплетаются с нашими, созидая ещё больший мрак, ещё большую площадь неизведанности, чья чёрная рука, будто грозный правитель, держит нас в страхе перед следующим моментом. Эти тени растекаются по полям ушедших битв, поджидают нас под фонарями в парке, убегают за двери при их открытии. И человеку никогда не совладать с этой тёмной частью мира, ему никогда не познать темноты, что он сам же и отбрасывает. Говорят, что человек способен почувствовать и понять эту тьму перед смертью, за несколько секунд до финального выдоха. Кто-то величает её душой, кому-то она кажется божеством, кому-то естественным биологическим или физическим явлением. Одно остаётся ясным – пока мир теней человеку недоступен, сохраняется баланс между понятным и неизведанным, где человек – канатоходец над громадным неизвестным каньоном.

И счастлив тот, кто не смотрит по сторонам и назад, наблюдая за ритмичным танцем этой тени. Тот, кто не пытается заглянуть за предмет, а находит его же в его цвете и форме, в его шероховатостях материи. Тот, кто не боится встречи с большой тенью на лице, закрывая глаза перед сном. Кто в неведении зрит лучше и шире.

У каждого человека случалось то самое утро, когда особенно сложно прийти в себя после, как кажется, короткого сна. Всё тело молит тебя не покидать постели, а дела оставить на следующие сутки. В горле особенно сухо, голове особенно тяжело разгонять поршни и набирать скорость. А это всего лишь игра сознания, очередная ловушка, ведь именно сегодня тебя ждут несколько дел, которые ты не желал бы выполнять и под дулом пистолета. Пусть лучше тебя застрелят и бросят в выгребную яму, отдадут на растерзание самым натасканным на человеческую плоть животным, но выполнять ты этого не желаешь. Но, сгорбившись под тяжестью своей же совести и обязанностью перед другими, ты лениво умываешься, надеваешь самую нелепую одежду и пускаешься в путь.

Лилит хорошо это почувствовала и встала с постели раньше обычного, в момент когда я вышел из ванной комнаты. Она начала стучать тарелками и столовыми приборами, была суетлива и наспех приготовила крепкий кофе к тостам. Еда совершенно в меня не лезла, и, немного пожевав резиновый тост с сыром, я отставил тарелку. Затем она молча всё помыла, обняла мою голову и поцеловала, будто отправляла меня в тяжёлый и изнурительный поход, из которого я хоть и вернусь, но изрезанный от ушей и до кончиков пальцев ног.

Оставалось около пятнадцати минут до выхода, когда я лениво прислонился к спинке дивана и раскрыл газету. Темп чтения сбивался стрелкой настенных часов и глубоким дыханием супруги. Газета была умерщвлена нестабильностью экономики, горячей речью социалистов и рецептами индейки с овощами. Я отложил газету, допил кофе и, надев обувь, сунулся в дверь.

Отец Лилит стоял, облокотившись на капот своего серебристого джипа. Куря трубку, он рассматривал крыши, что большой чёрной рамкой удерживали бесконечный серо-голубой небосвод. По ходу моего движения к нему он отвёл трубку в сторону и бодрым голосом утвердил:

– Ну-с, здесь хотя бы тихо по утрам. Дорога оставляет желать лучшего, но… – он перевёл взгляд на меня и выразил удивление, рассмотрев меня с ног до головы. – Как у тебя дела сегодня, сынок?

Он был одет под стать дельцу из прошлого века. Большая замшевая шляпа укрыла его седину и была скошена немного набок – опять же по моде прошлых лет. Широкие чёрные брюки, кашемировый тёмно-синий свитер, тёмно-синее классическое пальто и яркий красный шарф. Он скорее походил на букмекера, чем на зажиточного сельчанина. Трубка дополняла весь этот образ и связывала его с тяжёлым люксовым автомобилем, что он любил, как своего сына.

Я же был одет обычно – скорее моя одежда подходила для вечерней прогулки в парке с собакой, в кругу интимных фонарей и листвы. Именно поэтому он так заострил на этом внимание своим оценивающим взглядом. Я ничего не ответил, просто протянул руку и вяло сцепил рукопожатие.

– Как моя дочь? Мы давно с ней не созванивались… – спросил он, сбивая трубку о край мужского каблука.

На самом деле он звонил Лилит вчера, но я выдавил из себя что-то стандартное и максимально расслабленное, чтобы показать свою мужскую уверенность.

Дорога до первой квартиры для нашего общего осмотра длилась бесконечно долго. Старик задавал кучу вопросов по поводу дальнейшего ухода за ребёнком, переключаясь на своё виденье ситуации. Я ощущал себя ещё тем молодым студентом, которого преподаватель перед огромной аудиторией пытался задавить своим авторитетом и, вторя своим знаниям, с шутливой издёвкой иронизировал перед каждым твоим словом, которое ты выдавал за расширенный ответ по исследованию. Ещё немного, и я бы ответил некой дерзостью. Однако тусклая погода и недосып с полупустым желудком отнимали силы у внутреннего огня, и я (вперемежку с краткими ответами) продолжал прыгать глазами от столба к столбу, которые соединялись тёмной линией электропередач. Когда же он замечал, что я особо не вникаю в его слова, то мог подбавить звука радиочастот или же просто повысить тон, весело припевая какие-то старые чугунные мотивы. Чувствуя себя выше, начинаешь петь заведомо громче – даже если у тебя скверно это выходит.

Скорее здесь происходил один из моментов в жизни, когда ты хочешь остановить машину, пересесть в дряхлое такси (пускай даже с тем разговорчивым таксистом), доехать до аэропорта и под крики детей из эконом-класса улететь настолько далеко, что даже сильный морской ветер при шторме не сможет донести гула твоего быта и угрызений совести по нему. Однако с возрастом разум берёт верх над этим бурным всплеском живой и юной крови внутри тебя, и ты остаёшься смиренным, преданный социальной соте, что ты, как трудолюбивая пчела, плетёшь с каждой минутой, чтобы однажды чей-то наглый рот попробовал мёда – пускай пресного и бесполезного, но твоего.

На пороге нас встретила полноватая женщина. Её яркая помада и огромные позолоченные серьги внушали тревогу – женщина такого убранства при своей должности риелтора пыталась произвести впечатление не объектом недвижимости, а собой, что уже вызывало опасения по поводу предложения о квартире. Её обтягивающее платье с горловиной походило на раскраску молочной змеи и также всем видом приказывало смотреть скорее на себя, чем на ремонтные работы за ним. Квартира была на стадии середины ремонта – в некоторых местах стены были серыми и шероховатыми – рабочие ещё не успехи их обработать. Она то и дело вставала на места, куда «чудесно встанет кроватка, а туда – письменный стол…», выдавая широкую наигранную улыбку. Лицо её в меру её полноты походило на детское, но уже имело тонкие морщины. Тональный крем жирным слоем отражался рядом с огромным стеклом окна, за которым стояли ещё две новостройки.

Старик молча достал блокнот и с важным видом начал что-то записывать. С тем же умным видом я подошёл к углу каркасной стены и начал рассматривать углы. Не знаю, для чего я это делал, но играть важностью тоже умел, и этот приём всегда указывал на знатока. Риелтор засеменила ко мне и также начала всматриваться в тот же угол, уже более вкрадчиво объясняя мне о состоянии дел и ремонтных работ:

– Район очень хороший. Вот-вот здесь построят среднюю школу. В десяти минутах ходьбы есть продуктовый магазин. Само государство планирует вложить сюда несколько сотен тысяч в течение следующих пяти лет. И от центра недалеко…

Как быстро человек способен менять роли. Я вслушивался в окончания её гласных и, глядя уже на будущую кухню, представлял, как по вечерам она с выдохом стягивает это ужасно неудобное платье и распускает волосы. Возможно, что её молодой человек (также в меру упитанный) возвращается домой через час после её прихода. Они совсем не скромно жалуются друг другу на таких же актёров и актрис, которые успели разыграть свои роли оценщиков, водителей, клиентов. Он выпивает бутылку тёмного тяжёлого пива, она – полстакана мартини. По очереди принимают душ и, лениво поцеловавшись, сменяют один день на другой. Затем снова это неудобное платье, очередные клиенты, очередной выдох сидя на кровати. И не сказать, что моя жизнь отлична от её, но всё же мы представляем себя всегда отрешёнными – не теми, о ком мы по-философски рассуждаем. Опыт подсказывает нам, что жизнь наших временных попутчиков может складываться совсем иначе, поэтому и мы не смеем снижать себе планки – мы лишь способны опустить других только до своей. А у людей чёрствых, людей фактов, сюда же вплетается статистика с оценочным суждением, которые и вовсе способны принизить других перед собой. Неизменным же в этом моменте оставался запах её духов – приторный, манящий только самых наглых, отчаявшихся мух.

Старик немного поговорил с ней о скидке, и мы переглянулись. Даже если не брать во внимание того факта, что я уже давно внутри отказался от покупки другой квартиры, то вариант был не очень-то и хороший. Из всех новостроек город отдаст несколько для тех, кто стоит в очереди за социальным жильём. А контингент таких очередей не совсем уж и благородный. Такие анклавы есть в каждом большом городе, и семьи, которые ведутся на авантюру рекламы о новых чистеньких высотках, потом горько сожалеют о том, что влезают в банковские долги. Те самые, неспособные – не по воле или по своей лени, которые вливаются в один стакан с их любовью к горячительным напиткам – они приносят из неблагополучной среды свои обычаи, порядки, свои манеры. То и дело происходят незначительные, а бывают и громкие, преступления. Вызовы полиции через полгода становятся обычным делом. Старик это прекрасно понимал, и я поймал его идентичное мнение в его нахмурившемся взгляде. Мы пожелали даме прекрасного дня и не оставили никаких надежд на будущее сей сделки. Её скованное в лукавой улыбке лицо оставалось неподвижным, пока мы не закрыли за собой дверь.

– Они устроят здесь рассадник беженцев, – позже в машине скажет отец Лилит, – нет уж. Этот вариант я точно не рассматриваю для внуков.

Ко второму пункту нашего назначения не пришлось ехать слишком долго. Мы обошли магистраль по её правому рукаву и, сделав резвый вираж по объездной дороге, оказались во втором районе новостроек, до которого пешком можно было бы добраться за минут двадцать. Машина смиренно фыркнула, будто конь, которого отвели в стойло после изнуряющих скачек в знойный день. Мы направились ко входу в многоэтажку. Неожиданно нас окликнул довольно статный мужчина с папкой в подмышке. Его лицо было очень свежим, хоть и уставшим. Аккуратное пальто кремового цвета тускнело на фоне его розовых щёк – кажется, он стоял на улице не меньше двадцати минут.

– Вы по поводу квартиры девяносто семь? – праздно обратился он к старику и уже протянул руку. – Меня зовут Харш, господа. Прошу.

Отец Лилит так же опешил, как и я. Судя по поведению риелтора, он был хорошо осведомлён, кто придёт посмотреть на объект. И в первую очередь это касалось именно старика, ведь первый десяток минут он не обращал на меня никакого внимания – лишь иногда кивал, перекидывая взгляд на меня, чтобы я тоже согласился с мыслями моего попутчика. Попутчик в этот раз был более многословным – в меру тщеславный, самолюбие его тешилось чрезмерным вниманием румянца в бежевом пальто. Отец приободрился и довольно свободно расхаживал по просторной гостиной, которая, в отличие от прошлой, была уже совсем готова – осталось завезти только мебель и поклеить обои. Остальные штрихи – дело одного или двух дней. Харш явно делал на это ставку, поэтому, обогнув меня и устремившись к окну, которое было открыто для проветривания, заключил:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.